И. Папанин Герой Советского Союза НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВСТРЕЧИ
И. Папанин
Герой Советского Союза
НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВСТРЕЧИ
Каждый год в дни великих пролетарских праздников шагали мы, красные партизаны и красногвардейцы, по Красной площади. Мы шли четко, гордо подняв головы, стараясь ровнее держать строй. Мы шли мимо мавзолея, на котором стоял Сталин, и все мысли наши были с ним, родным нашим отцом и другом.
И каждый раз, уходя с площади, я уносил с собой драгоценную мечту — когда-нибудь увидеть его близко, совсем близко, говорить с ним, слушать его голос…
В 1931 году я уехал в Арктику. Зимовал на Земле Франца-Иосифа, на мысе Челюскин, побывал во многих северных экспедициях. Привык к Арктике, полюбил ее и решил посвятить ей всю жизнь.
И, наконец, я вместе с моими товарищами оказался на вершине мира, на Северном полюсе.
О такой экспедиции уже давно мечтали полярники. Но осуществить ее смогла только наша великая страна.
В Кремле обсуждался вопрос о полетах наших летчиков через Северный полюс в Северную Америку. Летчики рвались поскорее проложить трансполярную трассу. И тогда Иосиф Виссарионович, с обычной сталинской мудростью, заинтересовался тем, кто и как будет освещать погоду по всей этой сложнейшей трассе. Так практически возник план организации станции на дрейфующих льдах в сердце Арктики. Сталин спросил, могут ли советские полярники организовать такую станцию.
— Да, могут!
Другого ответа быть не могло.
Потом, когда начали готовить экспедицию, товарищ Сталин внимательно расспрашивал о каждом участнике, о всех мелочах подготовки. Сталинская забота и внимание вдохновляли и окрыляли нас.
И там, на дрейфующей льдине, мы ощущали поддержку вождя. Мы получили радиограмму от человека, гений которого ведет всех нас по пути радости и счастья. Товарищ Сталин и члены Политбюро писали нам:
«Мы уверены, что героические зимовщики, остающиеся на Северном полюсе, с честью выполнят порученную им задачу по изучению Серного полюса.
Большевистский привет отважным завоевателям Северного полюса!»
Эти слова, проникнутые любовью и заботой, не забывались нами ни на одну минуту в течении всего девятимесячного дрейфа. Они цементировали нашу волю, вдохновляли нас на беззаветный труд.
В продолжение всего дрейфа мы ни на минуту не расставались с образом Сталина. В палатке, над нашими головами, висел его портрет. Он, улыбаясь, смотрел на нас и как бы подбадривал, поддерживал нас в тяжелом, напряженном труде.
Он как бы лично присутствовал у нас в палатке, делил с нами наши трудности и помогал преодолевать их. В праздники, какая бы ни стояла погода, — пусть даже пурга, которая сбивала с ног и захватывала дыхание, — мы поднимали стяг с изображением товарища Сталина.
На далекой льдине мы всегда чувствовали любовь и заботу товарища Сталина. Наш лагерь был таким маленьким, что без радио разыскать его было бы невозможно. В капиталистической стране забыли бы быстро о том, что где-то среди мрака и штормовой погоды, на ломающейся льдине борются за жизнь во имя науки четыре человека. Не то у нас, в стране социализма. В первых числах февраля мы получили телеграмму из Москвы о том, что организована комиссия по снятию нас со льдины, и мы еще раз почувствовали волю Сталина, его внимание. Мы знали, что можем спокойно продолжать свою работу.
Под конец дрейфа нашу льдину уносило с огромной быстротой. Малейшее промедление грозило бедствием. В океане нас спасти было бы невозможно. И только забота Сталина, его исключительная настойчивость привели к тому, что нас вовремя сняли со льдины.
И в тот день, когда мы взошли на борт советских кораблей, радио принесло нам привет товарища Сталина и его соратников:
«Папанину, Ширшову, Кренкелю, Федорову.
Поздравляем вас с успешным выполнением ответственного задания.
Вся наша страна гордится Вашей героической работой.
Ждем вашего возвращения, в Москву.
Братский привет!»
Семнадцатого марта мы возвращались в Москву. Мы подъезжали к древним стенам Кремля. Необыкновенное волнение о охватило меня — я еду в Кремль, к Сталину, к родному Сталину! Сбылась моя заветная мечта!
Комендант Кремля попросил нас подождать. Может быть, он хотел, чтобы мы успокоились, подготовились к встрече. Мы ждали, и в голове моей сбивчиво и быстро проносились слова, полные любви и благодарности. «Все это надо сказать Сталину, — думал я, надо сказать много-много, все сразу, все, что выношено и сердце за долгую жизнь…»
Двери Георгиевского зала раскрылись. Мы увидели ослепительно сверкающий зал. Длинные ряды красиво убранных столов. Со всех сторон обращены к нам улыбающиеся, дружеские лица. Крики «ура». Музыка. Я шел, держа в руках бамбуковое древко с нашим знаменем, привезенным с полюса. За иной шли мои братки Ширшов, Кренкель и Федоров. Торжественная обстановка, ослепительный свет, приветственные крики — все это было так неожиданно и необычно, что мы смутились и немного растерялись.
И вдруг раздался новый взрыв аплодисментов невиданной силы. Под бурю оваций и крики «ура» в зал вошел товарищ Сталин и члены Политбюро.
Я дрожал от волнения. Радость переполнила мое сердце.
Товарищ Молотов, улыбаясь, жестом пригласил нас занять места в президиуме. И тут наступила минута, которую я никогда не забуду.
Иосиф Виссарионович обнял меня и крепко поцеловал. Затем нас обнял товарищ Молотов и все члены Политбюро. Мы переходили из объятия в объятие.
Волнуясь, я передал товарищу Сталину красное знамя и сказал:
— Разрешите вручить вам знамя, с которым мы победили и которое давало нам энергию и волю в борьбе со стихией. Ваше задание выполнено нами с честью!
Товарищ Сталин посадил меня рядом с собой… Мечта всей моей жизни осуществилась.
— Теперь выпьем, товарищ Папанин, за замечательную работу, за победу, — сказал Иосиф Виссарионович, поднимая бокал. — Работа была трудная, но мы были уверены, что вы выполните ее с честью!
Потом он рассказал нам, как переживал вместе со всем многомиллионным народом последние дни и недели нашего дрейфа.
— Много я за вас пережил, — сказал Иосиф Виссарионович, заканчивая свой рассказ.
— Иосиф Виссарионович, — ответил я, — вы для нас сделали все!
— Нет, — ответил он, мы для вас сделали мало. Надо было создать базу в Гренландском мире.
— Это верно, — ответил я, но ведь ученые предполагали, что нас вынесет к берегам Америки. Кто мог ожидать, что мы очутимся в Гренландском море?
Через некоторое время товарищ Сталин поднялся со своего места. Все взоры обратились к нему. Он своей спокойной походкой направился к столу, за которым сидели наши жены. Он что-то спросил у них. Что — нам не было слышно. Видели, что он весело смеялся, разговаривая с нашими растерявшимися, смущенными подругами. Потом он взял за руку одну, другую и повел всю четверку к нашему столу. Он попросил налить бокалы и провозгласил тост за наших жен.
Немного позже Иосиф Виссарионович узнал, что в зале находится мой отец. Он его тоже пригласил к столу президиума и очень ласково встретил. Потом поставил меня рядом с отцом (отец мой необыкновенно крепкий старик), обнял нас обоих за плечи и спросил:
— Ну, кто из них старше: отец или сын?
Я посмотрел на отца — и, в самом деле, мой старик выглядел молодцом.
Как часто я вспоминаю обо всем, что происходило в Кремле в этот необычайный вечер! Встреча с товарищем Сталиным осталась в моей памяти как самое волнующее, необычайное событие. Мы как бы расцветали под обаянием сталинской простоты, какой-то удивительной естественности, дружелюбия, умения как-то незаметно переходить от большого и значительного к маленькому и обычному, от огромной своей работы — к веселью и отдыху.
В этот вечер Иосиф Виссарионович произнес речь, которая навсегда сохранилась в моей памяти. Он говорил о смелости советских людей, об истоках героизма. Почему таких людей не может быть в странах капитализма на Западе и на Востоке? Потому, что там любого человека и его героизм ценят только с точки зрения прибыли, выгоды. Американцы, англичане, французы даже подвиги расценивают на доллары, фунты, стерлинги, франки. И товарищ Сталин поднял тост за то, чтобы мы, советские люди, усвоили советскую меру в оценке людей, чтобы научились ценить людей по их делам и подвигам.
Так говорил Сталин. Великой мудростью и любовью к советскому человеку была проникнута эта речь. Он говорил о праве советских людей жить и бороться за родину, за партию. Он провозгласил тост за людей, которые хотят жить и бороться во славу родины. Он поднял бокал за здоровье всех героев — старых и молодых, за тех, кто не забывает итти вперед, за наши таланты, за молодость, потому что в молодых — сила.
Смущение наше давным-давно улетучилось. От чувства стеснения и напряжения не осталось и следа.
Потом мне сообщили, что в Козловском переулке у дома, где я жил, собрался народ. Я говорю:
— Иосиф Виссарионович, меня народ ждет, соседи, вся улица, собрались с флагами. Не пойти ли мне?
А он ласково посмотрел на меня, улыбнулся и говорит:
— Ну, станцуй, а потом поедешь.
Через несколько минут, горячо поцеловавшись, я простился с товарищем Сталиным и вышел из Кремля, радостный и счастливый на нею жизнь.
Значительно позднее я зашел как-то в секретариат товарища Микояна. Здесь во время нашего дрейфа были сосредоточены работы штаба по снятию со льдины нашей четверки. Работники секретариата рассказали мне, какое большое участие в нашей судьбе принимал товарищ Сталин, как волновался он за нас, расспрашивал о ходе работ, о полученных от нас телеграммах. Он входил в комнату, снимал шинель, садился в уголок и тихо спрашивал:
«Есть что-нибудь новое?»
Много он пережил за нас в этой комнате.
И мы знаем, мы вечно будем помнить, что Сталину мы обязаны великим счастьем снова, после дрейфа, видеть людей, слышать их приветствия, пожимать их теплые, дружеские руки.
В 1938 году я снова встретился с товарищем Сталиным. Решался вопрос о посылке ледокола «Иосиф Сталин» за седовцами. Была поздняя осень. Седовцы находились на большой широте. И мы еще раз увидели мудрость и предусмотрительность вождя. Давая указание об отправке ледокола, Иосиф Виссарионович добавил, что капитан при первой же угрозе со стороны льдов должен немедленно вернуться обратно. Так оно и было: ледокол дошел до тяжелых льдов и вернулся обратно. Не будь сталинского указания, корабль пошел бы дальше и наверняка зазимовал бы во льдах.
Третья встреча с товарищем Сталиным произошла на приеме работников высшей школы. Она произвела на меня особенное, потрясающее впечатление. Выступало много ораторов — профессора, люди науки. Вдруг товарищ Сталин потихоньку встал (он был очень утомлен), подошел к микрофону и начал рассказывать. Он не произносил речь, а именно рассказывал — спокойно, просто… Я стоял почти рядом с ним и внимательно смотрел на него, слушая его, боясь пропустить хоть одно слово. Из самого, казалось, обыкновенного приветствия возникла речь, полная глубочайшего смысла, возникла одна из самых замечательных его речей — речь о новаторстве. А когда он сказал: «Выпьем за здоровье Стаханова и стахановцев! За здоровье Папанина и папанинцев!» — я чуть было не уронил бокал… Товарищ Сталин подошел ко мне и поцеловал…
После этой встречи я был так взволнован, что, выйдя из Кремля, бродил до утра но московским улицам…
Четвертая встреча с товарищем Сталиным произошла на приеме Гризодубовой, Осипенко и Расковой. Прием происходил и Грановитой палате. Между узкими столами было тесно. Народу собралось мною, а палата небольшая. Сидим в тесноте, разговариваем. Смотрим, товарищ Сталин поднимается из-за стола и начинает пробираться между столами. К кому он идет?
И вот он подходит ко мне, улыбается и тянет за руку. Вывел он меня через всю эту тесноту на середину зала и спрашивает:
— Какое море первое?
— Баренцево, — отвечаю.
— Правильно, — говорит, — Баренцево. А второе?
— Карское.
— Правильно, Карское. Дальше?
— Лаптевых.
— Правильно. Дальше?
— Чукотское.
— Правильно. За здоровье всех тружеников, советских людей, которые работают в Арктике, — сказал он, поцеловав меня.
Я разволновался, хотел подойти к микрофону, сказать несколько слов и… не мог. Я ответил:
— Дорогой, родной, горячо любимый отец Иосиф Виссарионович! От имени всех полярников заверяю вас, что ваше доверие мы с честью оправдаем.
И пошел на свое место.
Сталинская забота о живом человеке не имеет границ.
Вот и тогда, в этот счастливый день, когда Сталин встречал наших героинь, торжествовал вместе с ними победу, был полон веселья и радости за них, — даже и тогда он не забывал об армии полярников, которые трудятся далеко да Севере, в Арктике, в условиях полярной ночи.
Пожалуй, это самая поражающая и замечательная сталинская черта — помнить обо всем и обо всех. Люди, встречающиеся с этим великим человеком, хорошо знают, что такое сталинская забота. Я ощущаю ее постоянно.
В прошлом году сердце мое начало пошаливать. Как только правительству сообщили, что у меня в рабочем кабинете был сердечный припадок, товарищ Микоян приказал немедленно увезти меня в больницу. Врачи настаивали на немедленном отпуске и лечении, но я их не послушался, так как было много работы. И только поздней осенью я уехал в Кисловодск подлечиться. Но там мне пришлось выступать на митингах и делать доклады. Сердце не выдержало нагрузки, и я слег в постель. Дело было плохо, поддерживали меня только камфорой, и врачи уж потеряли надежду поднять меня. Из Москвы на самолетах прилетели профессора.
И вдруг ночью от товарища Сталина приходит телеграмма: «Товарищу Папанину. Сообщается решение ЦК и СНК от 29 декабря:
1) Ввиду состояния здоровья запретить Папанину выступления на всяких собраниях во время лечения.
2) Обязать директора санатория Короткова немедленно ограничить или вовсе прекратить прием нарзанных ванн Папаниным. Председатель СНК СССР Молотов. Секретарь ЦК Сталин».
Я прочел ее, не выдержал и заплакал. Сталинская забота тронула меня до глубины души. Где-то далеко лежит Папанин, а товарищ Сталин помнит обо мне, заботится, советуется с врачами. Какую нужно иметь память и какое нужно иметь сердце, чтобы среди множества важнейших государственных дел заботиться о людях, о человеке!
Нарзанные ванны мне, действительно, не нужно было принимать, и в этом товарищ Сталин оказался прав.
Второй эпизод относится к XVIII съезду нашей партии. Я имел счастье быть делегатом этого исторического съезда. Записался в прениях. Хотелось с трибуны съезда поделиться с делегатами, со всем советским народом своими мыслями об освоении Северного морского пути, передать чаяния всех советских полярников. И тут я еще раз со всей силой почувствовал, что нахожусь при неослабном внимании любимого Сталина. Прежде чем дать мне слово, товарищ Сталин через товарища Поскребышева справился:
— А врачи разрешили выступать?
Недавно на приеме работников армянского искусства я снова встретил товарища Сталина.
Товарищ Сталин увидел меня и спрашивает жестом, показывая на сердце: как здоровье? Это тронуло меня до глубины души, сердце сжалось, радость моя была безгранична.
Очень близко мне пришлось встретиться с товарищем Сталиным совсем недавно, в день празднования годовщины Первой Конной армии. Впервые я видел его не на большом приеме или на празднике, а в обычной домашней обстановке, на скромной маленькой дачке одного из руководящих работников Первой Конной армии, в день его рождения. Из-за сильной гололедицы я приехал поздно. «Ну, думаю, — позор. Опоздал!» Долго колебался, но все же решился зайти, поздравить хозяина. Разделся, вхожу. Товарищ Сталин увидел меня:
— А, наш браток! Скорей, скорей. Насколько опоздал?
Одет он был, как всегда, очень просто — защитные брюки, гимнастерка, мягкие сапоги.
Медленно и спокойно, с непередаваемой теплотой и любовью он говорил о жизни Советской страны, рассказывал о тринадцатимиллионном народе Западной Белоруссии и Западной Украины, навсегда освобожденном от панского ига и кабалы.
К каждому товарищ Сталин подходил с ласковым вниманием. Он пришел сюда не как вождь, а как товарищ и друг. Его старались окружить особенным вниманием. Товарищ Сталин не любит, когда за ним ухаживают, выделяют из общей массы. Сам же он заботится обо всех, со всеми говорит, к каждому проявляет исключительное внимание. Так было и на этот раз. Подошел к радиоле, разобрал пластинки и начал заводить. Никому не давал сидеть. Хотел, чтобы все танцевали. Подвел ко мне даму — танцуй. Поднял палец и говорит, улыбаясь:
— Не подкачай, браток!
Долго продолжалась задушевная беседа соратников Первой Конной армии. Товарищ Сталин вспомнил первые дни ее организации, боевые эпизоды и имена легендарных буденновцев. Память у него изумительная.
В конце беседы он неожиданно спросил меня:
— Ну, как, звезда красива?
— Замечательная.
— Мы поэтому и сделали звезду, — говорит Иосиф Виссарионович, — чтобы отличить Героев Советского Союза.
Заговорили о седовцах.
— Надо не прозевать, сделать все вовремя, — сказал Иосиф Виссарионович.
Я заверил, что все будет выполнено. Много часов провел я в этот вечер в обществе Иосифа Виссарионовича.
— Скоро день вашего шестидесятилетия, — сказал я товарищу Сталину. — Со всем многонациональным и многомиллионным народом пожелаем вам от всей души, от всего сердца прожить трижды столько же, на благо и радость народов всего мира!
— Зачем же так много? — засмеялся товарищ Сталин.
— Вы бессмертны, наш дорогой учитель и вождь!