Запечатленная жизнь

Запечатленная жизнь

Антонин Запотоцкий

Многие книги имеют интересную биографию. Но ни одна из них не зарождалась, вероятно, так и в таких условиях, в каких возник цикл романов чешского писателя Антонина Запотоцкого.

В 1938 году один из организаторов и руководителей Коммунистической партии Чехословакии Запотоцкий был схвачен и заключен в гитлеровский концентрационный лагерь Заксенхаузен. Это был лагерь особого режима. Система заключения в нем сводилась к тому, чтобы убить в узниках все человеческое, превратить их в бездумный, не рассуждающий рабочий скот.

Старый вожак рабочего движения, коммунист не сломился и даже не согнулся. Опытный борец-конспиратор, он и в условиях концентрационного лагеря сумел сколотить подпольную организацию. Вконец измученные, доведенные до отчаяния люди тянулись к этому спокойному человеку, не терявшему веры в будущее, в разгром фашизма, в освобождение. Среди заключенных было много пылких, но неопытных и незакаленных молодых людей. Запотоцкий решил, что лучшим способом подбодрить их, заставить в условиях Заксенхаузена поверить в себя, в свои силы, будет ознакомление их с традициями рабочего класса их страны, с борьбой их отцов и дедов.

И стал он по вечерам рассказывать всем этим измученным, голодным, доведенным до крайности, иногда уже еле стоявшим на ногах молодым заключенным о своем отце — одном из зачинателей рабочего движения, о своей молодости, о первых революционных выступлениях чешской молодежи, о забастовках, схватках с полицией, баррикадных боях, конспиративных квартирах, о больших и малых победах рабочего класса и о поражениях, после которых наиболее стойкие и закаленные сразу же начинали собирать силы для новых боев. Он рассказывал молодым заключенным о Советской стране, где он побывал на заре ее истории, о Владимире Ленине — этом великом коммунисте, никогда не терявшем веры в дело, которому посвятил жизнь.

Антонин Запотоцкий рассказывал о том, что знал, что видел, пережил, в чем принимал участие. Он рассказывал спокойно, бесхитростно, как говорят люди, обладающие жизненным опытом, наблюдательным умом, памятью, добрым сердцем. И по тому, как в усталых глазах его слушателей загорались искры воли к жизни, он видел: рассказы попадают в цель, вызывают именно ту реакцию, на какую он рассчитывал.

Старый коммунист радовался: тут, в лагере особого режима, за высокими стенами, за проволокой, тут, куда не проникала ни одна хорошая весть из внешнего мира, он остается борцом среди борцов, посильно участвует в общей схватке народов с фашизмом.

Эти ночные рассказы Антонина Запотоцкого стали в лагере своеобразной традицией. Они собирали все больше людей. Потом, разойдясь по баракам, слушатели принимались пересказывать то, что сегодня сами услышали от «дяди Тонди». А жизнь рассказчика, на редкость яркая, с детской поры связанная с рабочим движением Чехии, давала материал для размышлений…

Потом, когда чудодейственно сбылось то, что «дядя Тонди» с такой убежденностью предсказывал, и в одно прекрасное утро советские танки, проломив стены и разбив смертоносную электросеть, освободили узников Заксенхаузена, когда окончилась война и народы освобожденной Чехословакии прочно встали на социалистический путь, Антонин Запотоцкий стал президентом народной республики.

И именно тогда один за другим вышли его романы — «Рассвет», «Встанут новые бойцы», «Бурный 1905 год» и, наконец, «Красное зарево над Кладно». Вместе они как бы составили эпопею борьбы рабочего класса Чехословакии.

Это удивительные книги. Вот вы их прочтете, закроете, а в мыслях оторваться от них не сможете. Описанные события будут продолжать жить в вашем воображении. Герои, с которыми познакомил вас автор, будут мниться вам живыми людьми, и вам будет казаться, что вы когда-то встречали их или были с ними знакомы. И вы невольно задумаетесь над необычной формой этих книг.

Что это, цикл романов, которому автор умышленно придал вид историко-революционной хроники? Да, конечно. В книгах есть все, что положено роману, — интересный сюжет, развитие его идет сразу по нескольким линиям, галерея героев. Хорошо и ярко обрисованные портреты молодых и старых рабочих, мелких буржуа, капиталистов. Книги написаны хорошим литературным языком, с большим знанием среды и проницательным проникновением в психологию.

Ну, разумеется, это цикл романов. Но почему же, читая их, вы все время ощущаете автора не как писателя, воплощающего свои наблюдения в художественные образы? Почему все время кажется, что все, о чем в этих книгах повествуется, не выдумано, не создано творческой фантазией, а как бы вырвано прямо из жизни, с плотью, с кровью, и талантливо перенесено на страницы книг? Почему сам автор то и дело нетерпеливо врывается в художественное повествование публицистическими отступлениями? Почему так сильно звучат авторские монологи?

Может, это мемуары, облеченные в форму художественного повествования?

Почему, наконец, автор, человек, несомненно обладающий профессиональным мастерством, не боится, а, наоборот, любит вводить в свои творения исторические документы, доказательно полемизировать с буржуазными социологами, с вожаками воинствующего оппортунизма?

Может быть, это своеобразная форма исторического повествования, какую умел так блестяще использовать классик чешской литературы Алоиз Ирасек?

Все эти вопросы обязательно возникнут у внимательного читателя по мере углубления в романы Запотоцкого. Ответ на них, как я уже сказал, в его биографии. Сам он, этот удивительный писатель, с которым я имел счастье быть знакомым, рассказал однажды историю этой своей эпопеи, из которой тогда были опубликованы лишь две книги и которая в те дни находилась еще в процессе рождения.

Антонин Запотоцкий, в ту пору уже президент народной Чехословакии, принял меня в пражском кремле — Граде, в огромном служебном кабинете, две стены которого сплошь закрыты книжными полками. Было лето, ветер заносил в окна сладковатый запах цветущих лип, на столе, на подоконниках стояли вазы со множеством пестрых и, как это сразу бросалось в глаза, луговых цветов.

Запотоцкий вышел из-за стола, крепко тряхнул руку и, улыбаясь, сказал:

— Мы оба писатели, а литературную беседу лучше вести не в официальной, а в домашней обстановке, не так ли?

И повел меня из официальной резиденции в свою квартиру во дворце, где семья его занимала всего четыре небольших комнаты. Тут я воочию имел возможность убедиться в том, о чем мне уж рассказывали наши общие друзья — писатели. Став президентом, он во всем, что касалось личной жизни, остался таким же скромным, нетребовательным, каким его знали в бытность партийным работником в Кладно или в дни, когда он руководил красными профсоюзами.

В небольшой светлой комнате, где книги уже не умещались на полках, а лежали на стульях и просто стопками на полу, у окна стоял письменный стол — старый, небольшой по размерам. Он весь был загроможден пожелтевшими газетами, документами, какими-то записями и выписками. В окружении вороха бумаг лежал свежий лист, наполовину исписанный иглистым, но очень четким почерком. Это был лист рукописи романа, над которым еще шла работа. Об этом свидетельствовали лежавшие на ней оглобельками вверх стариковские очки.

Хозяин усадил меня у стола и поведал историю возникновения своей эпопеи. О ней мне уже доводилось слышать от чехословацких друзей.

— Да, они вам правильно говорили, книги вырастают из моих рассказов там, в концлагере. День за днем толковал я всем этим молодым парням о славной истории рабочего класса Чехословакии. Сначала думал провести обычные общие беседы, потом, чтобы было интереснее, стал называть имена, давать характеристики, описывать обстановку. Тут я увидел, что такая форма более доходчива, легче воспринимается, увлекает. А ведь каждый агитатор должен прежде всего увлечь слушателей. Ничего не стоит тот агитатор, у которого слушатели зевают или считают мух на, потолке. Слова агитатора, как бы правильны они ни были, ничего не стоят, если они никого не увлекут, не заставят задуматься. Вот это-то и привело меня к мысли рассказывать о своей жизни, о своих родных, о друзьях юности, о товарищах по борьбе. И когда я увидел интерес в главах слушателей, я сказал себе: Тонда, вот теперь ты агитатор, как положено коммунисту. Говори так…

На миг высокий, костистый человек с большими оттопыренными ушами, сидящий против меня, задумывается, барабаня по столу крепкими ногтями худых пальцев. Чувствуется, что он переносится в те жуткие дни в концлагере, когда он в полутьме вонючего барака воскрешал в памяти дни своей юности, молодости, дни, до краев полные борьбы, когда к нему и молодым его слушателям за высокий бетонный забор, за колючую проволоку, за провода, заряженные смертоносным током, приходили из прошлого его друзья и соратники и образы их, воскрешенные его рассказами, овладевали умами слушателей, вливали в них веру.

— Я рассказывал по вечерам много дней, — звучит глухой задумчивый голос. — Рассказывая, я сам переживал былое, будто наяву… Славная история рабочего класса Чехословакии… Ведь по-настоящему ее никто еще и не написал. И мне все чаще стала приходить мысль, что вот для них, для молодежи, которой предстоит строить новую жизнь, надо бы все записать. И еще тогда, в концентрационном лагере, я решил, что обязательно напишу, как только будет возможность. В самые тяжелые дни я верил, что Красная Армия рано или поздно освободит нас…

Сбылась эта мечта старого коммуниста. Однажды в яркий день ранней весны советские танки загремели на подступах к Заксенхаузену. Их пушки разнесли бетонную стену. Истощенные, едва стоящие на ногах люди в полосатой одежде обнимали перепачканных автолом и, как казалось, промасленных до самых костей танкистов. Мужчины плакали как дети. Тогда из толпы освобожденных узников вышел высокий, прямой, очень худой человек с крупными чертами продолговатого лица и, подойдя к командиру части, отрекомендовался как руководитель подпольного комитета заключенных: Антонин Запотоцкий.

Сразу же после освобождения, даже как следует и не отдохнув после пятилетнего заключения, по его словам «отдыхая за работой», революционер окунулся в партийные дела. Он стал председателем революционных профсоюзов Чехословакии.

В дни контрреволюционного путча в 1948 году, когда лидеры реакционных партий попробовали взорвать изнутри народную демократию, Запотоцкий был поставлен во главе рабочих комитетов и, действуя сурово и мудро, сочетая в себе человечность с непримиримостью к врагам республики, был одним из тех, кто, возглавляя тружеников, помог превратить контрреволюционный путч в новую победу народного строя.

С июня 1948 года Антонин Запотоцкий стал председателем кабинета министров чехословацкого правительства, а с марта 1953 года был избран президентом республики.

И, уже находясь на этих высоких постах, ведя огромную партийную и государственную работу, он, человек неиссякаемого трудолюбия и высокой организованности, продолжал трудиться над созданием цикла романов, в которые он переплавлял свои устные рассказы, некогда увлекавшие молодых узников Заксенхаузена.

— Когда же вы находите время?

Крупный волевой рот собеседника трогает едва заметная улыбка.

— Еще когда был рабочим, научился рано вставать, а в мои годы это искусство легко дается. Встаю в четыре утра — и за письменный стол. Отличное время для работы: Прага спит, тишина, голова свежая. К началу моего официального рабочего дня вот тут, — он постучал рукой о тумбочку, где стоял внутренний телефон, — вот тут уже стопка исписанных листов… А пишется легко. В годы заключения я все обдумал. Сцены из прошлого встают перед глазами. Я уже знаю заранее не только, что сделает или что скажет тот или другой персонаж, но и как сделает, как скажет… А как же, ведь это все мои друзья, все, что написано, прошло перед глазами.

— Ладислав Будечский — это…

— Да это мой отец Ладислав Запотоцкий. В романах «Рассвет» и «Встанут новые бойцы» я постарался нарисовать зарождение и развитие рабочего движения… Встанут новые бойцы… Вы знаете, это откуда? Это из старой чешской рабочей песни. Все мы в юности любили ее певать.

— А Тонда, Тоник?

Собеседник усмехается. В глазах его, смотрящих из-под крутых надбровий, появляется юношеская усмешливость.

— Ну, а это я. Конечно, не совсем «я», тот, прежний.

С тех пор много пережито, прочтено, жизнь меня кое-чему научила. «Я» теперешний, разумеется, не мог в процессе писания романа не вмешиваться в жизнь «я» прежнего. Но реальная канва сохранена, хотя и приходилось вышивать по ней новый рисунок…

Нельзя было не удивляться яркости памяти этого немолодого уже человека. О героях своих романов он говорил как о живых или живших и охотно рассказывал, что с ними произошло после того, как он закончил о них повествование и они как бы вышли за пределы его книг. В маленьком его кабинетике тут и там стояли небольшие, характерные, сделанные не без юмора скульптурки, вылепленные из какого-то необыкновенного материала. Оказалось, эти скульптурки Антонин Запотоцкий сделал сам… из хлеба. Впервые он применил этот необыкновенный скульптурный материал в концентрационном лагере Заксенхаузен и убедился в его достаточной выразительности. Так вот, рассказывая о судьбе одного из героев книги «Бурный 1905 год», о Франтишеке Габане, он показал на одну из своих фигурок и сказал:

— Это он. — И добавил: — Жаль, в жизни он все-таки плохо кончил.

Рассказывая о прототипах героев, собеседник, как и в книгах, ярко проявлял свой типично чешский характер, умея сочетать сочный юмор с мягкостью, с прямотой, а иногда и прямо с беспощадностью суждений.

Любопытный эпизод. В те дни в одном из московских толстых журналов была помещена рецензия по поводу только что переведенной на русский язык и вышедшей у нас книги «Красное зарево над Кладно». Есть в этой книге эпизод, в котором рассказывается, как жена руководителя забастовки, посаженного вместе с товарищами в тюрьму, после долгих, очень человечно и тепло описанных автором переживаний решается продать торговцу старой мебелью свой диван, чтобы иметь возможность носить передачи мужу и его товарищам. Критику, рецензировавшему книгу, эта сцена не понравилась, показалась фальшивой. Ну как же, столько переживаний, колебаний, раздумий из-за какого-то дивана. В журнале, который протянул мне Запотоцкий, эти критические замечания были отчеркнуты синим карандашом.

— Я очень прошу вас, передайте товарищу критику, что, как мне кажется, он напрасно назвал эту сцену фальшивой. Товарищ просто не представляет себе, что означал диван в комнате тогдашнего чешского рабочего. Если рабочий имел диван, соседки называли его жену пани — вот что, — говорит собеседник, с улыбкой посматривая на жену, немолодую, круглоликую, полную женщину.

Мы сидим уже за столом. Хозяйка радушно разливает чай.

— Ведь правду я говорю, Маня? Скажи товарищу Борису, каких тебе мук стоило расстаться с этим диваном.

Хозяйка улыбается, отчего простецкое лицо молодеет так, что даже на щеках ее обозначаются ямки. Смущенно опустив глаза, она утвердительно кивает головой.

Да, вот так из воспоминаний о прошлом, воскрешенном в многодневных рассказах в лагере, и родился необыкновенный цикл из четырех книг. Это тот счастливый случай, когда подлинность описанного не снижает художественных достоинств произведения. Реалистическая основа не лишает их образы яркости и типических черт. Наоборот, как мне кажется, придает рассказываемому большую ценность.

И еще одна характерная черта, которая делает романы Запотоцкого дорогими для нас, советских людей. В послесловии к роману «Бурный 1905 год» автор написал: «Той искрой, которая сразу пробудила стотысячные массы трудящихся и поставила их в боевые шеренги революционного социал-демократического движения, была русская революция 1905 года. В 1905 году впервые сказалось огромное влияние революционного движения России на пролетариат нашей страны. Сегодня мы по праву утверждаем, что без Великой Октябрьской революции 1917 года не было бы 28 октября 1918 года». Свой интерес, свое уважение, свою любовь к революционному рабочему классу России, возникшие в нем еще в дни, когда юный каменотес Тоник Запотоцкий шагал с красным флагом по улицам Праги, автор эпопеи пронес через всю свою жизнь.

Став президентом, он учил молодежь Чехословакии:

«Любите Советский Союз! Он освободил нас от фашистского рабства и помогает нам. Без опыта и практической помощи Советского Союза мы бы не смогли так быстро двигаться вперед, как мы это делаем сейчас…»

Антонин Запотоцкий умер в 1957 году. Но он продолжает и будет жить в своих книгах, которые он посвятил рабочему классу, Коммунистической партии своей страны. Он живет и сегодня в образах героев своей необыкновенной эпопеи, зовущих новых борцов к строительству новой жизни. И эти новые борцы, вставшие взамен ушедших, будут всегда ощущать в своих рядах строителей новой Чехословакии самого Антонина Запотоцкого, созидателя среди созидателей, борца среди борцов.

Выступая на одном литературном юбилее, он поставил однажды в своей речи вопрос: в чем сила и величие истинного поэта? И сам же ответил на него: в том, что его творчество родилось в народе и росло с народом, в том, что он умеет отражать живую жизнь, и в том, что его читают самые широкие массы сограждан.

Думается мне, что в этом сила творчества самого Антонина Запотоцкого: оно в народе и народ в нем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.