Глава 7. Франц Фердинанд Карл Людвиг Йозеф Фон Габсбург Эрцгерцог Д’Эсте

Глава 7. Франц Фердинанд Карл Людвиг Йозеф Фон Габсбург Эрцгерцог Д’Эсте

Любовники и любовницы. Дерзкий мальчишка. Кронпринц без панталон. Секс втроем. Трагическая развязка. Расплата.

Чудеснейший человек, сказывали, добрый и благожелательный — одним словом, благородный.

Это слова из записок коллежского асессора Кондратия Филимоновича Воропаева, присланного в свиту эрцгерцога с заверением о дружбе от Московского генерал-губернатора.

Светлый, добрый, нежный сердцем, мой друг и любимый муж.

Так писала о Франце жена София.

А вот история, которую поведали мне, когда я приехал в Австрию, чтобы отыскать истоки слухов о том, что Франц Фердинанд был человеком отнюдь не самых благородных порывов и весьма двусмысленных поступков. Но поскольку для австрийцев фигура их драгоценного эрцгерцога сродни лику Богоматери, то я не рассчитывал найти в архивах что-нибудь предосудительное. Знал, архив и библиотека расхищены после Первой мировой, и часть документов всплывала в частных коллекциях. Графиня Паленская, известная среди частных любителей всевозможной переписки, как-то проговорилась, что готова рассказать о своей коллекции писем (в которую, как я понял, входят личные письма Франца и Софии), но за приличное вознаграждение. Я удивился немного: что еще за вознаграждение? Но Джерри меня успокоил — с дамой следует просто переспать. Я раскрыл рот. Рубен смеялся надо мной:

— А ты думал, что только девушки через постель добиваются своего?

Я выругался.

— Ничего, ничего, может быть, ты ей еще не понравишься, хотя, — окинул меня оценивающим взглядом, — скорее всего, готовься быть джентльменом.

Вот, собственно, в таком «приподнятом» настроении я и прибыл в Австрию. Сидя в крошечном кафе, ждал, когда на встречу придет человек, которого мне порекомендовали в Париже в одном закрытом обществе любителей псовой охоты. Я не вдавался в подробности «неразглашения правил и рекомендаций», но понял: собачки там охотятся не только за зайцами или оленями. Но мне было сказано молчать, и я молчал. В конце концов, мой интерес был связан исключительно с Францем Фердинандом.

— Здравствуйте, — я взглянул на подошедшего мужчину и приподнялся, отвечая на рукопожатие. Он представился:

— Орлов, Андрей Игнатьевич.

— Бейл Крис. Присядем?

Орлов оказался совершенно непохож ни на одного из своих прославленных предков. Сутуловатый. Кряжистый. И лишь в глазах величие старинного дворянского рода. Вздохнув, я подумал: «Вот тебе и дворяне.» Мы заказали кофе, пару пирожных, и я как-то сразу перешел к делу без привычной своей застенчивости по поводу того, что общаюсь с особой дворянской крови.

— Андрей Игнатьевич, — с трудом выговорил я сложное имя, — когда я читал переписку Черчилля, там вскользь была упомянута легендарная охота в духе

Франца Фердинанда. В Париже мне порекомендовали вас как авторитетного специалиста в области псовой охоты, в частности той, что увлекала эрцгерцога.

Собственно, я не очень рассчитывал на подробный рассказ, наивно полагая, будто архив действительно полностью уничтожен, а что удалось спасти, то не будет продаваться простому репортеру. И я ошибся.

— Людей травили собаками. — без предисловия начал Орлов. Голос у него был глуховатый, глубокий, приятный на слух. Я сразу вспомнил ночных диджеев, которые умудрялись развести на откровенность одним лишь голосом. — Нанимали всяческое отребье, готовое за медную монету хоть сдохнуть, и спускали свору. Основное требование — умение быстро бегать.

Их специально проверяли — были на службе у эрцгерцога люди, получавшие жалованье именно за то, чтобы охота получилась увлекательной. Для охотников, разумеется. Жертв очень часто потом хоронили. Да кто будет искать бродягу, до которому ни единой живой душе дела нет?

Чаще всего выезжали по пятницам. Гостей в имении собиралось много, никто не хотел отказывать. Хотя, судя по всему, многие были против такой забавы. Что ни говори, но люди есть люди, из некоторых даже собаками сочувствие не вытравишь. Хоть к крепостным, хоть к ровне. Кое-кто школы для детей своих дворовых открывал. Пытался как-то учить, врача содержал опять же. Особенно это касалось женщин. Часто они находили в этом самореализацию. Иные даже гордились своей ролью деревенских просветительниц. Правда, Франц не приглашал на такие охоты женщин. Хоть в этом была доля его благородства. А может, просто не хотел слушать бабий визг, кто знает. Эрцгерцог позаимствовал забаву у одного русского приятеля. Приятелю на тот момент было лет эдак шестьдесят, и он помнил еще времена крепостного права в России.

Специально не приглашал, но некоторые все же приезжали сами. В изящных амазонках от лучших портных, некоторые из них получали от такой охоты настоящее удовольствие. Возвращались с представления раскрасневшиеся, довольные, не отказывались от поднесенной рюмки.

— А ваш предок? Все-таки охота, азарт? Или он отворачивался? — съязвил я, не удержавшись. И получил по заслугам.

— Почему отворачивался? Отворачиваться было нельзя. Отвернешься, покажешь слабость — все. Хотя некоторым терять было нечего. Ему — было.

Мой собеседник на этом в тот день беседу и закончил. Вероятно, не понравилось ему, что я все же не очень учтиво о его предке высказался. Пришлось звонить и извиняться. «Вот, — думаю, — упрямый русский медведь!» А он еще паузу держал — ждал, пока я слова подбираю. Но на встречу прийти согласился. И теперь я уже решил, что не буду ничего лишнего ему говорить: норов у русского потомственного дворянина, оказывается, был весьма крут.

Предполагаю, Орлову самому информация об охоте покоя не давала, и он хотел ее использовать как-то, да не знал, как. Решил, что я обязательно помогу ему придумать что-нибудь. Вечер Андрей Игнатьевич выбрал удачный, что и говорить — разразилась последняя в этом году гроза, ливень хлестал в окно, создавал ту самую атмосферу «страшного рассказа».

— Свора большая была? — навожу на животрепещущую тему.

— Тридцать борзых. И все как подбор — Франц любил и берег собак пуще, чем кого-либо из людей.

— Все же мне не верится в такую забаву. Неужели вот так все запросто: собаки, выезд — и люди, которых в любой момент могут задрать, пристрелить, в конце концов?

— Вы хотите, чтобы я вам описал подробности, — кивает, даже не утруждая себя вопросительной интонацией. — Ну что ж, будут вам и подробности. Знаю ваш журналистский хлеб — вам бы только чего погорячее, разве нет?

Мне оставалось лишь скромно смолчать, и, видимо, мой собеседник этим удовольствовался.

— Выезд назначался на утро. Еще с вечера собирались у эрцгерцога. Обычный вечер. Тихий, почти домашний, если не считать количество гостей. Карты. Сигары. Немного шнапса. Никаких излишеств.

Франц, судя по записям Орлова, был аккуратистом. Не любил расхлябанности, необязательности — того, что сейчас мы называем раздолбайством. О слабости же как явлении человеческого характера и речи не было. А состояние похмелья он считал именно что слабостью.

— Все когда-нибудь случается в первый раз. Вот и предок мой когда-то впервые попал на такую охоту. А знаете, новичкам никто не говорил, что за жертва. Называли человека, на которого потом спустят свору, зайцем, иногда — лисицей, если женщина. Но лисы бывали очень редко, буквально несколько раз за четыре года. Видимо, все же оставалось в эрцгерцоге что-то от благородного человека.

Упоминать перед охотой, на кого именно будет травля, запрещалось категорически. Говорить об особенностях охот у эрцгерцога в обществе — тоже. Общество Франца Фердинанда ценили многие, и прослыть человеком ненадежным, источником сплетен желающих не было.

Граф Орлов очень подробно описал свою первую охоту такого рода.

— Признаться, мне даже жаль, что у меня не фотографическая память няне смогу в точности воспроизвести для вас каждое слово. И куда больше сожалею, что дневник вместе со многими моими документами погиб в пожаре. Кому понадобилось поджигать мой дом, представления не имею. Никому зла никогда не делал. Завидовать мне не в чем — особенно больших денег не водилось. Видимо, есть люди, для которых причинить горе, боль другому — это уже повод для радости. Кстати говоря, эрцгерцог садистом не был. Скорее он был слишком азартным человеком, которому травля животного уже не приносила должного морального удовлетворения. Бледно. Обыденно. Скучно, в конце концов. Хотя я сам поклонник псовой охоты на лис, никогда не мог понять — в чем может быть радость травли человека, каким бы этот человек ни был. Но все по порядку.

Дело было на рассвете. Выезд собирали рано — еще туман не успевал рассеяться, если день обещал быть солнечным. Вот и тот день выдался солнечным после ночного дождя, который зарядил с минувшего полудня. Была осень, и наверняка желтые листья сминались под копытами лошадей, стаптывались в грязь наезженных дорог.

Граф был исполнен любопытства. Не зная ничего конкретно о предстоящей охоте, был невероятно заинтригован таинственностью, которой окружили выезд. Впечатлениями охотники делились с радостью, но все как-то общо, без деталей, осекаясь и останавливая самих себя. Граф, которому в ту пору было всего-то лет двадцать, даже привстал в седле, чтобы разглядеть возможную дичь. И тут затрубил рожок. Егеря подняли «зайца». И в одно мгновение охота сорвалась с места. Все потонуло в громком собачьем лае, борзые едва не стелились над землей, почуяв след. А за ними двинулись и люди — лошади полетели рысью по редколесью, всадники не замечали хлещущих, задевающих время от времени одежду тонких веток, лишь крепче сжимали поводья, полностью подчинившись общему азарту. Орловский рысак не подвел русского графа, и тот вскоре был едва ли не впереди всей охоты — почти вровень с последними борзыми из своры. Вновь привстав на стременах, он попытался разглядеть загнанную дичь.

После того как граф рассмотрел представившуюся его глазам картину, он рванул вперед, пришпоривая рысака. Свора вместо зайца напала на какого-то бродягу и теперь гнала его сквозь подлесок. Бродяга оступался, падал, перемазанный грязью поднимался и опять бежал со всех ног. Несколько листьев липы прилипло к его армяку. Человек бежал босиком и, судя по тому, как вели себя собаки, — стер ступни в кровь. Борзые пока не бросались — только гнали все дальше и дальше через подлесок. Видимо, они были жестко натасканы — не рвать жертву до команды. Граф уж было занес арапку над первым псом из своры, когда услышал гневный окрик. Обернувшись, он увидел, что кричал сам эрцгерцог. Подъехав вплотную, тот издевательски осведомился, что русский граф собирается делать и не хочет ли он лишить все общество удовольствия от охоты, а самого эрцгерцога лучшей борзой из его своры? Франц Фердинанд приказал своему гостю, если тот не хочет с ним рассориться окончательно, принять дальнейшее участие в охоте, «которая, судя по нынешнему зайцу, обещает быть увлекательной».

— Знаете. — Андрей Игнатьевич неожиданно отвлекся от своего рассказа. — Дневники — такое забавное явление. Вот, к примеру, граф эту фразу приводит в точности. И я ее запомнил с первого раза слово в слово. Хотя ничего афористичного в ней не наблюдается. Я долгое время читал и перечитывал дневник графа Орлова, думал над тем, что там написано, но именно эта сцена, сцена охоты на человека, почему-то наиболее сильно врезалась в память. И конечно же, кто я такой, чтобы судить своего предка? Но иногда мне кажется, он зря остался тогда на охоте. А ведь он остался.

Русский граф пустил коня рысью, не отставая от своры, которая то кругами, то из стороны в сторону гоняла по лесу выбивающегося из сил человека. Ни одна собака не приближалась к жертве настолько, чтобы начать рвать. Только оглушительный лай и клацанье зубов окружали бродягу. И вот одна борзая не выдержала, — видно, запах крови будоражил ее сильнее, чем остальных, и вцепилась в край подобия армяка, в который был закутан тощий мужичок. Вцепилась — и повалила жертву наземь. Тот рванул, перекатываясь, ужом выскальзывая из ветхой одежонки, и вновь бросился бежать, бестолково маша руками, вихляя из стороны в сторону. Вокруг него кружили охотники, стараясь не упустить ни одной детали зрелища. Наконец мужичок упал, прикрыв руками голову, свернувшись в комок. Собаки сгрудились вокруг, рыча. Вот-вот — и они рванут, примутся грызть обессиленную жертву.

И только тогда раздалась резкая, отрывистая команда Франца Фердинанда. Подбежали егеря, растащили собак. Зазвучал рожок, извещая о том, что травля окончена. Охотники азартно обсуждали, насколько выносливым на этот раз оказался «заяц» и не пользоваться ли его услугами и впредь, в следующий раз, когда мужик отлежится. Оживленный гомон затих только тогда, когда один из егерей наклонился над все так же неподвижно лежащим мужиком. Перевернул и, поднявшись, взглянул на эрцгерцога. Выносливый и шустрый «заяц» был мертв. Сердце не выдержало.

Но вероятно, такие оказии случались нередко на охотах, которые устраивал Франц Фердинанд. Потому что егеря быстро унесли тело. Разговор, ненадолго затихнув, вскоре возобновился, и только русский граф все никак не мог прийти в себя.

— Но он же бывал после на похожих охотах?

— Бывал. Но поймите, это первое впечатление. Больше при нем никто не умирал, а некоторые вещи со временем сглаживаются.

Он замолчал. Молчал и я. Слишком живая картинка была перед глазами. До ощущения привкуса крови на губах и запаха гончих:

— Не сочтите меня циничным, Андрей Игнатьевич, но я бы советовал вам историю эту продать в Голливуд.

Холодный взгляд.

— Если дневник дойдет до наследников эрцгерцога, то может вспыхнуть международный скандал.

— Но вы то собираетесь использовать эти материалы, не так ли?

Взгляд прежний.

— Я буду использовать много информации, господин Орлов, но у меня есть надежный тыл, поэтому я не опасаюсь преследований.

Орлов прищурился и наконец усмехнулся:

— Вы типичный журналист, мистер Бейл, для вас важна жизнь информации в любом достоверном или малодостоверном виде, верно?

Я чуть улыбнулся в ответ и кивнул.

— То-то, — Орлов поднялся. — Я предпочитаю обойтись без голливудской чепухи.

Я поднялся тоже и пожал протянутую руку.

— Спасибо за историю и извините, если чем-то обидел.

— Пустое, мистер Бейл, мы, русские, не очень обидчивые, только памятливые, — и, расплатившись за кофе, он покинул кафе. Я невольно вздохнул. Подозреваю, писать о псовой охоте мне теперь не придется. Или только освещать ее за пределами Европы.

На следующий день я сидел в библиотеке и в сотый раз перечитывал скупые строки из энциклопедии:

Франц Фердинанд (Franz Ferdinand) (1863–1914), австрийский эрцгерцог и князь Эсте, предполагаемый наследник Австро-Венгерской монархии, убийство которого вызвало Первую мировую войну. Родился 18 декабря 1863 года в Граце, старший сын эрцгерцога Карла Людвига, младшего брата императора Франца Иосифа.

Брал следующую энциклопедию, словарь, материалы исследований и везде читал одни и те же строки, о том, что убийство Франца развязало Первую мировую войну. Эрцгерцог, конечно, не последняя фигура на политической арене начала XX века, но фигура эта поставлена отнюдь не для того, чтобы удерживать державы на грани войны. Историки давным-давно доказали неизбежность войны, но не убийство плейбоя и, по сути своей, очень недальновидного политика стало ее причиной. Раздел влияний был неизбежен, и счет шел на минуты. Тогда и разменяли фигуру жестокого, деспотичного и откровенного эрцгерцога. Ведь это же именно Франц Фердинанд мог на приеме сказать любой из дам, что платье ее полнит или, напротив, грудь стала соблазнительнее благодаря удачно подобранному корсету. Это же он при встрече с послами Великобритании или России улыбался всезнающей улыбочкой и, насмешливо поблескивая глазами, спрашивал:

— Ну что, господа, когда же война?

Это он являлся со своей любовницей — полячкой Зосией Замойской на свою любимую охоту, прилюдно целовал ее в уста, а потом мог откровенно отстать от кавалькады и прямо у дороги заняться с девушкой любовью.

И это именно он любил травить собаками крестьян.

Неправда ли, подобная персона, для того чтобы ее нарекли яблоком раздора, слишком нарицательная?

— Нарочитая, — сказала мне та самая графиня Паленская, которая хотела какое-то вознаграждение за тайную переписку, но я получил доступ к переписке через ее помощницу, девушку предприимчивую, молодую и гибкую в выборе средств во всех отношениях.

Среди писем я нашел несколько романтичных посланий Софьи к своему мужу и довольно откровенные, которыми Франц обменивался с Замойской до ее замужества. Например, очень подробно обсуждались «холмы, увенчанные нежными мазками розового шоколада», из чего я предположил, что соски у полячки были розового цвета. И прочие мелочи, которыми обмениваются в признаниях с партнерами по сексу. Тайна смерти эрцгерцога в этих письмах, естественно, не раскрывалась.

А по официальной версии Франц Фердинанд и его супруга были застрелены 28 июня 1914 года в Сараево (Босния). Эрцгерцог хотел прикрыть жену своим телом, но в результате убитыми оказались оба. Задаваться вопросом, ради чего убили скандального Франца, можно было бесконечно, если бы однажды я не получил письмо от Джерри. Когда распечатал, то прочел в нем лишь одно имя — Рудольф.

Конечно, Рудольф! Как я мог забыть, что был еще Рудольф! В 1889 году в замке Майерлинг произошла трагедия. Кронпринц Рудольф — сын императора Франца Иосифа — был найден застреленным вместе со своей любовницей Марией Ветера. Врачи констатировали самоубийство. Откровенно говоря, судя по тому, каким описывали кронпринца современники, он мог совершить этот акт, потому что славился частыми депрессиями, повышенной восприимчивостью и доверчивостью к самым нелепым слухам и сплетням. Находящийся все время под давлением отца, Рудольф, в отличие от Франца, не смог отказаться от навязанного брака и был насильно женат на бельгийской принцессе Стефании, девушке отнюдь не приятственной наружности и довольно скудного ума. Конечно, эмоциональный и пылкий молодой человек не был счастлив, и этот брак со временем распался, лишив Бельгию авторитета на политической арене конца XIX века.

Рудольф получил страшнейший нагоняй от отца. Франц Иосиф, надо сказать, был человек такого необузданного нрава, что не стеснялся и откровенно поднять руку на сына. Патриархальный до мозга костей, он никогда не отказывался от телесных наказаний. При этом оставался тонким дипломатом, мудрым политиком и умнейшим человеком. Но с принца в тот вечер спустили императорские панталоны, и голая задница оказалась высечена самым жестоким образом. Караул у двери в императорские покои стоял, зажав уши руками — под страхом смертной казни им было запрещено слушать, что творится в закрытой комнате. А вечером придворный лекарь отпаивал рыдающего, словно мальчишка, Рудольфа и менял ему компрессы. Кронпринц от такого обращения заболел и едва ли не впал в меланхолию, но Франц пригрозил вторичной поркой, и наследник был вынужден явиться к завтраку, прятать заплаканные глаза и еще выслушивать замечания отца о неком воине, который ведет себя хуже бабы (император никогда не стеснялся крепких выражений).

Кронпринц, будучи человеком довольно мягкого нрава, все же отличался одним очень важным качеством для будущего императора. Он умел принимать решения. И добиваться своего. Постепенно отец простил Рудольфу его выходку с разводом и сквозь пальцы смотрел на то, что наследник обзавелся любовницей, с которой с удовольствием проводил все свободное время. Правда, науку управления страной он тоже не запускал, о чем свидетельствовали уважительные взгляды Франца Иосифа и то, как он довольно кряхтел, когда сын докладывал что-то на военных советах.

Мальчик вырос достойным преемником своего отца.

И это, к несчастью, видел не только император, но и его противники. Объединенная Австро-Венгрия была довольно сильной монархией, и у Франца Иосифа — единственного из правящих тогда монархов — были очень тесные отношения с Римско-католической церковью. Именно это превращало императора в полезного союзника и очень неудобного соперника.

— Церковь была богаче и во многом грамотнее очень многих политиков тех времен, — поведал мне профессор Кембриджского университета доктор Ирдисс Рернер. — Средства она распространяла разумно, сделки заключала исключительно выгоднейшие. В результате богатейшее государство и централизованная власть оказались в ее руках. Папа Лев XII никогда не вмешивался в политические отношения, формирующиеся в те годы, но его голос имел решающее значение на негласных совещаниях, которые, словно салоны времен Республики 1793 года, играли порой определяющую роль в жизни государств.

— Кому же мешал Рудольф?

— Всем, мистер Бейл, и прежде всего союзникам, которые подозревали, что укрепление Австро-Венгрии рано или поздно приведет к сотрудничеству с Германией. Бисмарк — умнейший канцлер, но и тот признавал будущее за объединенной Европой. Поэтому его так раздражал союз Франции и России. Союз стран совершенно разного пути развития, с глубинными противоречиями, которые могли завести Европу очень далеко от развития капиталистических отношений.

— Звучит немного сухо, — я улыбнулся, вспоминая, что история меня всегда смущала этими общими понятиями: «капиталистические отношения», «мировая революция» и прочее.

— И тем не менее убийство Рудольфа — это результат заговора, хотя непосредственное участие в нем принимал Франц Фердинанд.

Я вытаращил глаза:

— Как принимал?

— Э, батенька, а вам известно, что эрцгерцог получил бы право стать императором, если бы его не убили?

— Да, конечно, но.

— А то, что он был завзятым ловеласом, — бесцеремонно перебил меня профессор, — это вы знали?

— Да, читал переписку, но.

— И последнее, а вы знали, что Франц состоял в любовной связи с юной баронессой Марией Ветера?

— Не знал, — искренне признался я.

— Вот-вот, — назидательно покивал доктор Рернер, с удовольствием откидываясь на спинку кресла, — аяжепо молодости лет бывал в Праге, в одном очень приятном доме, и видел дивную коллекцию живописи и записи из дневника этой Марии.

Я по-прежнему сидел, открыв рот.

— Девушка эта, — невозмутимо продолжал мой собеседник, — подробно все записывала, как послушная институтка, и в том числе о своих романтических ночах с обоими джентльменами.

А дальше все было просто: случайно или по сговору с кем-то Франц Фердинанд однажды вечером, когда они по обыкновению развлекались в замке, поссорился с Рудольфом. Выхватили пистолеты. Баронесса закричала и бросилась из спальни в чем была. Кронпринц убил ее у двери. Очень дорогой персидский ковер и очень дорогая батистовая сорочка Марии были пропитаны кровью. Лужа растекалась по паркету, но мужчины не смотрели на пол. Они смотрели друг на друга. Светлые навыкате глаза Франца недобро сверлили взглядом лицо Рудольфа. Тот был лишь в панталонах, бос и без рубахи. Зато в его руке было оружие. Эрцгерцог же был неодет, лежал на постели, и до его оружия, которое находилось на прикроватной тумбочке, нужно было еще протянуть руку.

— Стреляй, — спокойно прищурился он, — никто не видит, докажи, что ты настоящий мужчина.

Рудольф вспыхнул и молча поднял руку. Черное дуло смотрело прямо в лоб. Франц не дрогнул. Не закричал. На скулах заходили желваки, а губы изогнулись в хищной, презрительной улыбке. И тут случилось то, что называют провидением. Кронпринц поскользнулся, одна босая нога оказалась в луже крови, и носок чуть съехал. Наследник брезгливо дернулся и на долю секунды отвел взгляд от Франца. Тому же больше и не нужно было, ведь его зачислили в армию еще с детства, а где-то лет с семи мальчишка уже с удовольствием лазал по лафетам, бил в барабаны и подбирался к ружьям. В девять он умел стрелять из пистолетов.

Рудольф увидел оружие в руках у Франца и сразу нажал на курок. Тот ответил. Более спокойный, решительный и опытный, он, конечно, не промахнулся. Комната, где несколько минут назад витал аромат сандала, сигар и удовольствия, наполнилась запахом крови, пороха и горелых костей. Пули, выпущенные из оружия эрцгерцога, разбили ребра и разнесли в клочья сердце Рудольфа.

Спустя две недели я встретился с Джерри Рубеном и, как всегда, показал ему свои записи.

— Я только не понял, организация контролировала Франца Фердинанда?

Кивок, и Джерри продолжает читать мои бумаги.

— Это на тех закрытых собраниях, участники которых были могущественней монархов?

Снова кивок.

— Он не мог отказаться?

— Не мог, — Джерри наконец отложил бумаги, — спокойная жизнь с любимой женщиной в мире, где все подчинено войне, требует надежных гарантий. Ему предложили посодействовать убийству, в ответ дали возможность выбрать. Либо монархия, либо тихая гавань, и то, что он выбрал второе, никак не мешало Клану.

Действительно, Франц Фердинанд женился на графине Софии Хотек, чешской аристократке, но не наследнице по королевской крови Габсбургов. Женитьба на ней лишила наследников эрцгерцога права претендовать на престол. Франц согласился. Таким образом, династия прервалась с его смертью.

— Кто же убил его?

— А, — Джерри машинально допил остывший кофе, — фанатик какой-то в Сараево. Идейный тупица решил, что борется с тираном. Эрцгерцог все равно был бы убит, потому что Франц Иосиф по сути уже не имел веса на политической арене, а Европа нуждалась в кровопускании.

Меня снова передернуло от спокойного цинизма Рубена.

— Клану нужна была война, не думаешь же ты, что смерть какого-то наследника могла нарушить наши планы?

— А зачем убивать Софию? — спросил я со злостью.

— Она была убита случайно, как и Диана Спенсер. (Тонкая улыбка.) За компанию, за любовь, за страсть. По-моему, прекрасная смерть! Как считаешь?

Тихий смех. Я выхватил свои бумаги и почти вылетел из кафе. Джерри вслед мне стал смеяться громче.

Я никак не мог понять, что же меня так пугает в этой истории. Какой-то сербский фанатик убил Франца Фердинанда, его любимую жену, оставил детей сиротами просто потому, что Клан счел: Европе нужна война?.. Жертва настолько ненужная, что невозможно осмыслить, ради чего она была принесена. Если следовать логике Джерри Рубена, то, выходит, каждый, кто связан с Кланом, должен быть готов, что в любой момент может прийти его час? Или просто постигнуть — жизнь есть не нелепая череда случайностей, а цепь закономерностей, которые происходят в жизни человека из-за совершения того или иного поступка. Кровь за кровь, что ли? Но ведь живет сын Мерилин Монро — человек, фактически убивший свою мать. Да, не он нажал на спусковой крючок и не он подсыпал снотворного в шампанское, но он же заставил ее страдать! И тут я слышу голос Джерри в ушах: «А она его?» И она его. Франц Фердинанд убил Рудольфа. И сам захлебнулся кровью, когда в него выстрелили, да еще на руках у него умирала любимая женщина. Что это? Может, закономерность, которая является соблюдением закона равновесия, возмездие, если хотите? Я не священник, не философ и, к сожалению, не Господь Бог, просто я знаю: если человек совершит злодеяние, искупление может быть не менее кровавым…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.