Глава тринадцатая

Глава тринадцатая

В компании Wingless Angels на Ямайке. Мы устраиваем у меня в Коннектикуте домашнюю студию, и я ломаю ребра в сетей библиотеке. Рецепт колбасок с пюре. Похмельное сафари а Африке. Рыцарское звание Джаггера; мы снова работаем и сочиняем вместе. Пол Маккартни приходит в гости по пляжу. Я падаю со здоровенного сука и ударяюсь головой. Операция на мозге в Новой Зеландии. «Пираты Карибского моря», прах моею отца и последняя рецензия Дорис

Двадцать с чем-то лет спустя после того, как я начал играть с местными растаманами, я приехал на Ямайку вместе с Патти на День благодарения 1995 года. И позвал отдохнуть с нами Роба Фрабони с женой — Роб познакомился с этой компанией еще в 1973-м, тогда же когда и я. Но отпуск у Фрабони закончился в первый же день, потому что оказалось, что в данный момент все уцелевшие члены коллектива присутствуют в полном составе и готовы к подвигам, а это была редкость — за прошедшие годы было много потерь, взлетов и падений, и арестов тоже, так что тут нам выпала исключительная историческая возможность наконец их записать. Фрабони как-то умудрился раздобыть немного записывающего оборудования через ямайского министра культуры и быстренько предложил садиться писать все это дело. Это был настоящий подарок богов.

Подарок еще и потому, что Роб Фрабони — тот гений который вам нужен, когда надо записывать какую-нибудь нестандартную фигню. Его знание и умение организовать процесс в самых необычных местах — это что-то умопомрачительное. Он работал продюсером на записи The Last Waltz[197], он ремастировал все вещи Боба Марли. Он один из лучших звукорежиссеров, которых вообще можно встретить. Он живет совсем рядом со мной в Коннектикуте, и мы много чего поназаписывали в моей тамошней студии, о чем я еще напишу. Как и все гении, он может действовать на нервы, но это как полагается.

В этот год я наконец окрестил коллектив Wingless Angels. Я сделал такой небрежный рисуночек — он на обложке альбома, — где изображается фигура вроде бы летающего растамана, и рисунок остался валяться где-то дома. Кто-то увидел и спросил, что это такое, а я, особо не задумываясь, ляпнул: бескрылый ангел. В группе на этот раз было пополнение в лице Морин Фримэнтл — тетки с мощнейшим голосом, притом что женский вокал вообще редкость для растаманского фольклора. Вот как мы встретились — в её изложении.

Морин Фримэнтл: В один вечер Кит сидел с Локси в баре Mango Tree в Стиртауне, а я просто мимо проходила, и Локси говорит: сестра Морин, заходи, выпей с нами. Я захожу и вижу этого человека. Кит обнял меня и говорит: смотрю, эта сестра — какая надо сестра. И мы стали выпивать вместе - я пила ром с молоком. А потом как-то получилось… Не знаю, воля Джа. Я взяла и как запою. Просто взяла и запела. И Кит говорит: эта женщина мне нужна. И с тех пор все пошло-поехало. Я просто запела. Меня просто несло. Просто запелось: любовь, мир, радость, счастье, и все вылилось в пение. Это было ни на что не похоже.

Фрабони поставил микрофон в саду и в начале записи можно слышать сверчков и лягушек, как океан шумит за верандой. В доме у меня окна как таковые отсутствуют, только деревянные ставни. Можно услышать, как на заднем плане народ играет в домино. Ощущение создастся очень мощное, ощущение — это все. Мы забрали пленки обратно в США и там начали прикидывать, как бы сохранить это главное. Тогда-то я и познакомился с Блонди Чаплином, пришедшим на запись с Джорджем Ресили, который потом стал ударником у Боба Дилана. Джордж из Нового Орлеана, у него много разных рас намешано — он и итальянец, и черный, и креол. Отчего сразу вздрагиваешь — это от голубых глаз. Потому-то с таким голубыми глазами он может что захочет делать безнаказанно, в том числе свободно гулять через железную дорогу— хоть к белым, хоть к черным.

Мне хотелось перевести Angels в более глобальное измерение, и поэтому люди отовсюду начали приезжать к нам в Коннектикут делать наложения. Например, невероятный скрипач Фрэнки Гэвин, который основал De Damian, ирландскую фолк-группу, — он тоже появился у нас со своим известным ирландским юмором, и начало вырисовываться что то определенное. Этот диск явно не отличался большой коммерческой привлекательностью, но его необходимо было выпустить, и я до сих пор страшно им горжусь. Настолько, что планировал запустить еще один, когда это писалось.

Очень скоро после выхода Exile хлынула такая волна технологий, что даже самые крутые знатоки среди звукорежиссеров перестали сечь фишку. Как так получается, что давным-давно на Денмарк-стрит я добывал офигеннейший звук из барабанов с одним микрофоном, а теперь у меня их пятнадцать штук, а бухает так, как будто кто-то роняет какашки на кровельное железо? Всех унесло черт-те знает куда с этими новыми техническими наворотами, но сейчас, слава богу, все потихоньку возвращается на круги своя. В классической музыке они теперь еще раз перезаписывают то, что поперезаписывали на цифру в 1980-х и 1990-х, потому что та фигня элементарно недотягивает. Сам я всегда чувствовал, что работаю наперекор технике, что помощи от нее никакой. Поэтому-то все так долго и выходило. Фрабони на себе пережил всю эту бодягу: если у тебя на ударную установку не навешано пятнадцать микрофонов, ты просто считаешься профнепригодным. А потом еще басиста надо было запереть наглухо, и в результате все сидели по своим клетушкам, изолированные каждый в своей кабинке. И ты играешь в этом громадном помещении и не используешь его ни на грамм. Идея, что нужно всех разделить, — это совершенная противоположность рок-н-роллу, где вся фишка в том, что собирается компания, выдает звук и просто фиксирует его как он есть. Это такой звук, который они производят коллективно, а не поодиночке. Всякие фуфловые мифы про стерео, хай-тек, «Долби» — это все абсолютно противоречит тому, чем должна быть музыка.

Никому не хватало смелости избавиться от этого хлама. И тогда я стал думать: а из-за чего я вообще втянулся в это дело, которым я занимаюсь? Из-за тех чуваков, которые приходили и записывали свои вещи в одной комнате с тремя микрофонами. Они не собирались снимать каждый хмык ударных или баса. Они снимали звучание места. Ты не получишь этих неуловимых особенностей звука, если растащишь все по кусочкам. Вдохновение, настроение, душа - называйте как хотите - какой к ним микрофон приставить? Что было записано в 1980-х, могло быть намного лучше, если б мы раньше прониклись этой идеей и не шли бы на поводу у технологий.

В Коннектикуте Роб Фрабони соорудил студию — мою «Комнату по имени L» (из-за её L-образной формы) — прямо в подвале моего дома. У меня выдался год отпуска, в 2000-2001-м, и мы с Робом занимались её постройкой. Мы смонтировали микрофон лицом к стене, не стали направлять его ни на какой инструмент или усилитель. Мы решили, что будем снимать то, что отражается от потолка и стен, вместо того что бы выводить каждый инструмент отдельно. На самом деле студия вообще не нужна, нужно просто помещение. Весь вопрос в том, где поставить микрофоны. Еще мы добыли себе массивный восьмиканальный магнитофон производства Stephens — одну из самых добротных, самых потрясающих пишущих машин на свете, которая еще и выглядит прямо как монолит у Кубрика в «Космической одиссее».

Единственный пока официально выпущенный трек, изготовленный в L, — это You Win Again, который пошел на трибьют Хэнку Уильямсу Timeless, кстати, получивший «Грэмми». Лу Палло, который служил вторым гитаристом у Леса Пола года, если не столетия, отметился на нем со своей гитарой, Потрясающий гитарист. Он живет в Нью-Джерси. «Какой у тебя адрес, Лу?» «Манимейкер-роуд, — отвечает, — но название все врет»[198], Джордж Ресили играл на барабанах. У нас организовался настоящий домашний бэнд, и любой, кто оказывался поблизости, приходил и играл. Заглядывал, например, Хьюберт Самлин, гитарист Хаулин Вулфа, из музыки которого Фрабони потом сделал очень кайфовый диск под названием About Them Shoes («Кстати, про ботинки»). Прикольное название. 11 сентября 2001-го нас круто оборвали посреди записи одной вещи с моей старой пассией Ронни Спектор - песня называлась Love Affair.

Есть шанс начать вариться в собственном соку, если работать только со Stones. И даже с Winos это не исключено. И мне очень важно, чтобы можно было работать за этими рамками. Я получил хороший заряд, когда работал с Норой Джонс, с Джеком Уайтом, с Тутсом Хиббертом — мы с ним сделали вместе то ли две, то ли три версии Pressure Drop. Если не играешь с другими людьми, ты, считай, сам себя запираешь в собственной клетке. И тогда, если сидишь на своей жердочке и не рыпаешься, тебя могут просто списать в расход.

Том Уэйтс — один из первых, с кем я работал на стороне, еще в середине 1980-х. Я только потом сообразил, что он же никогда раньше ни с кем не сочинял в паре, кроме своей жены Кэтлин. Он по-своему милейший парень и один из оригинальнейших сочинителей. Где-то на заднем плане у меня всегда мелькала мысль, что было бы реально интересно с ним поработать. Так что начнем с небольшой порции лести от Тома Уэйтса. Отзыв просто шикарный.

Том Уэйтс: Мы писали Ram Dogs. Я тогда еще жил в Нью-Йорке, и кто-то спросил насчет моих пожеланий пригласить кого-нибудь сыграть на альбоме. И я сказал: Кит Ричардс как вариант. Просто дурака валял. Это все равно как если б я сказал — Каунт Бэйси или Дюк Эллингтон, в этом духе. Я выпускался на Island Records, а Крис Блэкуэлл знал Кита по Ямайке. В общем, кто-то схватился за трубку, а говорю: нет-нет-нет! Но уже было поздно. И, само собой, получаем ответ: «Нечего больше выжидать. За дело». И тогда он приехал в RCA, эту громадную студию с высоченными потолками, с Аланом Роганом, своим гитарным завхозом, и с примерно полутора сотней гитар.

Все любят музыку. Но что на самом деле нужно — это чтобы музыка тебя полюбила. И это как раз то, что я наблюдал в случае с Китом. Тут требуется определенное уважение к самому процессу. Это ведь не ты её пишешь, это она тебя пишет. Ты её флейта или труба, ты её струны. И это прямо видно, когда ты рядом с Китом. Он как цельнолитая сковородка— можно разогреть до очень высокой температуры, и она не треснет, просто цвет поменяется.

Всегда заранее есть свои представления о людях, которых знаешь по их записям, однако реальное общение — в данном случае, если повезет, — это еще лучше. С Китом определённо так и было. Мы с ним сначала осторожничали, кружили друг вокруг друга, как пара гиен, а потом поставили что-то, пустили немного воды в бассейн, так сказать. От него безошибочные инстинкты, как у хищника. На альбоме он есть на трех вещах: Union Square, потом мы вдвоем пели на Blind Love и на Big Black Mariah он сыграл отличную ритм-партию. Из-за этого альбом сильно поднялся в моих глазах. Мне было вообще все равно, как он будет продаваться. Что до меня, он, считай, уже продался.

Через несколько лет мы пересеклись в Калифорнии, собирались каждый день в одном местечке под названием Sound — это одна из таких потрепанных старых репетиционных точек, где ни единого окна, и ковер на стене и пахнет соляркой. Мы начали сочинять вдвоем. Ты должен как следует расслабиться рядом с человеком, чтобы спокойно излагать какие угодно извращенные идеи, которые лезут тебе в голову, должно быть комфортно. Помню, как-то по дороге в студию записал на кассету назидания дежурного баптистского проповедника к воскресной трапезе — по радио поймал. И называлась проповедь «Орудия плотника»! Он там все растекался про плотницкие инструменты, как он полез в свой мешок и вытащил все эти инструменты... Мы долго над этим ржали. И тогда Кит поставил мне запись Jesus Loves Me с вокалом Аарона Невилла, которая у него была с собой, — он её раньше пел на репетиции, просто а капелла. Так что ему подавай алмазы без отделки — он любит зулусскую музыку, пигмейскую музыку, всякое сокровенное, малоизвестное и никаким боком не классифицируемое. Мы написали вдвоем целую кучу песен, одна называлась Motel Girl, еще одна называлась Good Dogwood. И тогда же мы написали That Feel — я её потом вставил в Bone Machine.

Одна из моих любимейших вещей, которые он сделал, — это Wingless Angels. Эта штука убила меня наповал. Потому что первое, что слышишь, — это как стрекочут сверчки, и вдруг доходит, что ты под открытым небом. И как он потрудился над улавливанием звуков на этой записи — тут Кит сильно чувствуется. Может, даже сильнее, чем Кит, с которым я имел дело, когда мы вместе работали. Он же по многим статьям такой, вроде как разнорабочий. Как морячок, рядовой матрос. Кое-что, что говорят о музыке, по моему ощущению, — это прямо про Кита. Знаете, ну как в старые времена говорили, что звук гитары может излечить вам подагру, эпилепсию, ишиас и мигрень. В наши дни, по моему скромному мнению, удивление в большом дефиците. А Кит как будто до сих пор способен удивляться разным вещам. Вдруг возьмет, остановится, поднесет гитару к глазам и сидит её разглядывает. Ощущает в ней какую-то серьезную загадку. Это как со всеми великими вещами на свете - женщинами, религией, небом над головой... ты просто удивляешься им — и никогда не перестаешь удивляться.

В 1980-м Бобби Киз, Патти, Джейн и я нанесли визит оставшимся Crickets в Нэшвилле. Наверное, особый был случай, потому что, чтобы добраться туда, мы аж наняли «Лиарджет». Повидались с Джерри Эллисоном, он же Джайвин’ Айвен,— ударник, человек, который в реальности женился на Пегги Сью[199] (хотя потом и развелся). Съездили к нему на ранчо «Уайт Трэш» — это там же, в Теннесси, совсем недалеко от Нэшвилла, городок Диксон. Повидались и с Джо Би Молдином, баддихоллиевским бас-гитаристом. В тот раз Дон Эверли оказался поблизости, и играть с ним вместе так запросто, сидя кружком... я же, блин, этих чуваков двадцать лет назад по радио слушал. Их музыка всегда меня впечатляла, и одна только возможность побывать у них дома — для меня это была честь.

Была еще одна экспедиция в Нэшвилл — записывать с Джорджем Джонсом в студии Bradley Ват дуэт, песню под названием Say It’s Not You, к которой в свое время меня пристрастил Грэм Парсонс. С Джорджем было здорово работать, особенно, конечно, когда у чувака такая прическа. Потрясающий голос. Есть одна цитата из Фрэнка Синатры, где он говорит: «Второй певец у нас в стране—Джордж Джонс…» «Интересно, Фрэнк, а кто же первый?» Мы тогда все ждали и ждали Джорджа, пару часов, по-моему. Я под конец уже пошел за стойку делать коктейли, совсем забыл, что у Джорджа вообще-то воздержание, а что он опаздывает, даже не думал. Я сам опаздывал миллион раз, так что фигня, ничего страшного. И когда он заявился, то кок у него был идеальный. Такая штука просто загляденье, глаз не оторвешь. И при ветре пятьдесят миль в час он все равно стоял идеально. Я потом выяснил, что он тогда долго катался по округе, потому что слегка переживал, как оно со мной пойдет. Он перед встречей начитался всякого и не слишком был уверен, что ему надо со мной работать.

Со стороны кантри у меня близкие контакты с Уилли Нелсоном, и с Мерлом Хаггардом тоже. Я отметился в трех или четырех телефильмах с Уилли и Мерлом. Уилли — фантастический мужик. У него есть парень, который ходит с перевернутой фрисби на пальце и только знай её подкручивает и подкручивает. И доблестный анашист, это да. Ну то есть глаз не успеет продрать. Я с утра подожду хотя бы минут десять. А какие песни пишет! Из сочинителей он один из лучших. Тоже, кстати, из Техаса. Мы с Уилли спелись только так. Я знаю, что его сильно заботит судьба сельского хозяйства в Америке, перспективы мелких фермеров. И большинство того, что мы сделали, было как раз по этому поводу. Большие агроконгломераты подминают все под себя — вот против чего он воюет, и воюет как надо. Уилли — стойкий боец. Не суетится, не мельтешит, остается верным своему делу, что бы ни случилось. До меня постепенно доходило, что я на самом деле вырос под его музыку, потому что он писал песни задолго до того, как сам начал выступать: Crazy, например, или Funny How Time Slips Away. Меня все время прохватывает, так сказать, священный ужас, когда меня просят такие люди — люди, на которых я и без того молился: «Эй, не хочешь со мной поиграть?» Шутишь, да?

Еще случай из той же серии — великолепная сессия, на которую мы собрались дома у Левона Хелма в Вудстоке в 1996-м чтобы записать All the King’s Men, со Скотти Муром, гитаристом Элвиса, и Ди Джеем Фонтаной, его ударником сановского периода[200]. Это была серьезная история. Одно дело — Rolling Stones, но не ударить в грязь лицом перед людьми, которые вообще тебя сюда привели, — это совсем другое. Этим лабухам не с чего быть добренькими, закрывать глаза на чужую лажу. Они рассчитывают на высший класс, и они его по-любому получат — ты просто не можешь пристроиться к ним, чтобы так, дурака повалять. Команды, которые играют с Джорджем Джонсом и Джерри Ли Льюисом, — это суперигроки, высший эшелон. И ты должен держать планку. Лично меня от этого прет. Я нечасто работаю на кантри-поприще. Но для меня это другая сторона монеты: с одной стороны всегда был блюз, а с другой всегда была кантри-музыка. Да и вообще, это ведь и есть два принципиальных ингредиента рок-н-ролла.

Еще один великий голос и женщина прямо по мне — а также моя невеста на рок-н-ролльной «свадьбе» — Этта Джеймс. Она записывается аж с начала 1950-х, когда еще пела ду-воп. С тех пор она где только не отметилась. У нее один из тех голосов, который, если ты слышал его по радио, а потом видел пластинку Этты Джеймс в магазине, — ты сразу эту пластинку покупал. Он сама покупала тебя с потрохами. И 14 июня 1978 года мы с ней сыграли. Она была на одной афише со Stones в Capital Theater в Пассеике, штат Нью-Джерси. Добавлю, что Этта была торчком. Так что определенное взаимопонимание возникло у нас практически моментально. Кажется, в то время она была в завязке. Но это на самом деле неважно. Раз взглянуть в глаза — этого двум торчкам хватит, чтоб признать друг друга. Невероятно сильная женщина с голосом, который мог увести тебя что на небо, что в преисподнюю. И мы стали тереться вместе в гримерке и, как все бывшие торчки, говорили про наркоманию. Что, да как, да почему — обычные такие самокопания. Все закончилось закулисной свадьбой, которая по понятиям шоу бизнеса значит: ты как бы женишься, но не на самом деле. Вы обмениваетесь клятвами и все такое прочее, стоя на ступеньках которые идут за сценой. Она вручила мне кольцо, я вручил кольцо, и в этот момент, кстати, решил, что её зовут Этта Ричардс. Она поймет, о чем я говорю.

Когда родились Теодора и Александра, мы с Патти жили в квартире на Четвертой улице в Нью-Йорке, и нам показалось, что это не лучшее место, чтобы растить детей. Поэтому мы снялись и поехали в Коннектикут, начали строить дом на участке, который я купил. Ландшафт там не очень отличается от Центрального парка в Нью-Йорке: громадные щиты и валуны серого сланца и гранита, которые выступают из земли, и вокруг плотный лес. Нам пришлось взрывать породу тоннами, чтобы поставить фундамент, отсюда и мое прозвание для этого дома: Камелот-Деньгоглот.

Мы въехали в него только в 1991-м. Дом стоит на границе природного заповедника, который давным-давно был местом индейских захоронении и богатыми охотничьими угодьями для ирокезов, и в лесу здесь такое первобытное спокойствие, что для духов предков — в самый раз. У меня есть ключ, который отпирает ворота из сада в лес, и мы ходим туда на прогулки, бродим повсюду. В лесу есть очень глубокое озеро с водопадом. Я там оказался однажды с Джорджем Ресили, когда мы вместе работали году эдак в 2001-м. Рыбалкой там заниматься вроде как не положено, поэтому мы, как Том Сойер с Гекльберрифинном, тайком прокрались, специально чтобы наловить таких офигенных рыб, которые называются оскарами, — крупная рыба и очень вкусная. Джордж — спец по рыбалке, и он сказал, что оскары нигде севернее Джорджии водиться не должны. А я говорю: давай еще раз забросим! И неожиданно у меня со страшной силой потянуло. И тут как вылезет эта огромная кайманова черепаха, как бык, вся зеленая и склизкая, и прет на нас с моей рыбиной во рту! Это было как столкнуться нос к носу с динозавром. Ужас на лице что у меня, что у Джорджа — жалко, фотоаппарата не было. А эта хреновина уже собирается нападать — у нее шея вытягивается фута на три или четыре, и она огроменная, и лет ей, наверное, сотни три. Мы с Джорджем тут же превратились обратно в пещерных людей. Боженьки мои! Это же уёбище шутки не шутит. Я бросил удочку, подобрал какой-то камень и как садану ей по панцирю. «К чертям собачьим, старуха, или ты, или я». Они ведь злобные твари, могут тебе запросто ступню откусить. И тогда она попятилась обратно. Чудища, которые прячутся в глубинах, необъятные и древние, — вот кто пугает по-настоящему, аж до костей пробирает. Эта черепашина так давно отсиживалась у себя на дне, наверное, что последний раз, когда выбиралась на сушу, видела еще ирокезов.

Помимо браконьерства, которым я с тех пор бросил заниматься, я веду вполне джентльменскую жизнь. Слушаю Моцарта, много-много читаю. Я поглощаю книги пачками. Могу читать что угодно. И, если мне книга не нравится, я её спокойно бросаю. Что касается художественной литературы, то для меня это Джордж МакДональд и Патрик О’Брайан. Я влюбился в его стиль с первого раза, с самого «Хозяина морей». Не столько из-за Англии времен Нельсона и наполеоновских войн, сколько из-за человеческих отношений. Есть у него эта основа. И конечно же, когда у тебя герои одни посреди чертова океана, все становится виднее. Просто великолепные описания характеров, которые до сих пор сидят у меня в голове. Это история о дружбе, товариществе. Джек Обри и Стивен Мэтьюрин всегда мне немного напоминают Мика и меня. История, в первую очередь британские военно-морские силы в тот период, — это мой конек. Армия в те дни ничего особенного не представляла. Интересное — это как раз флот, парни, которых тащили туда против воли знаменитый «пресс». Чтоб такая машина работала, нужно было сколотить из кучи упирающегося народа исправную команду, и здесь я вспоминаю Rolling Stones. У меня всегда какое-то историческое чтиво в руках. Эпоха Нельсона и Вторая мировая занимают верхние позиции в списке, но я не брезгую и древнеримскими делами и кое-чем из британского колониального периода — «Большая игра»[201] и все такое. У меня неплохая библиотека дома, где множество таких томов, с полками из темного дерева, которые доходят до потолка. Здесь мое укромное место, и здесь же со мной приключилась одна неприятность.

Никто мне не верит, когда я говорю, что просто искал анатомический атлас Леонардо да Винчи. Книга немаленькая, а все большие тома запиханы у меня под самый потолок. Я достал стремянку и полез наверх. Полки держатся на таких маленьких штырьках, а на полках сверху тяжеленные томищи. И когда я дотронулся до полки, штырек выпал, и вся ебаная груда книг полетела прямо мне в лицо. Бах! Я шмякнулся о письменный стол башкой и отрубился. Очнулся неизвестно сколько времени спустя, наверное, полчаса, и все болит. Прихватывает — ой-ой-ой. А вокруг меня огромные тома. Я бы посмеялся над иронией ситуации, только никак, потому что слишком больно. Хотел про анатомию справиться, говоришь: «Я вскарабкался по лестнице на второй этаж, еле дышал. Я просто думал, поднимусь к жене и погляжу, как оно будет поутру. Поутру стало еще хуже. Патти спрашивает: «Что случилось?» «Да так, упал. Всё нормально». Но дышу все равно с трудом. Три дня я тянул, пока не сказал Патти: «Родная, надо мне, наверное, съездить провериться». И оказалось, что ничего у меня не нормально: проткнул себе легкое. Наш европейский тур, который уже планировалось начать в Берлине в мае 1998-го, отложили на месяц — один из редчайших случаев, когда из-за меня задержали гастроли.

А через год я проделал все то же самое с другого боку. Мы только-только прилетели на Сент-Томас, это Виргинские острова, и я намазался маслом от загара. И по-молодецки запрыгнул на какой-то глиняный сосуд, чтобы посмотреть через забор, но масло меня и подвело. Я поскользнулся — хрясь! У жены был с собой перкодан, так что я просто заел это дело кучей болеутоляющих. И я не подозревал, что сломал три ребра на одном боку и продырявил второе легкое, пока где-то через месяц не пошел на осмотр перед туром. Тебя должны всего проверить, сделать тесты на беговом тренажере и всю прочую фигню. А в конце тебе делают рентген: «Да, кстати, у вас были сломаны три ребра и дырка в легком справа. Но все уже затянулось, так что можно не беспокоиться».

Когда я дома, то готовлю себе сам, обычно колбаски с пюре (рецепт прилагается) — с некоторыми вариациями в плане пюре, но и то не особенно. Или еще какую-нибудь классику из английской стряпни. Я привык питаться по-своему, да еще и нерегулярно, — это из-за гастрольного расписания, когда у тебя все не как у людей. Я ем, только когда хочется, что для нашей культуры практически беспрецедентно. Перед тем как идти на сцену, тебе не до еды, а когда уходишь, то нужно обождать час или два, пока не схлынет адреналин, а это уже где-то ближе к трем часам ночи.

Садиться есть нужно, когда проголодался. Нас с младенчества приучают есть три раза в день — абсолютное порождение фабрично-промышленной революции, эта идея питания пришла оттуда. До нее так никогда не было. Ты прихватывал по кусочку, но часто, каждый час. Но тогда им понадобилось всех нас подверстать под одну гребенку: «А теперь все обедать!» Школа — она как раз про это. Бог с ней, с географией, историей или математикой — тебя там учат тому, как работать на заводе. Гудок зовет — пора в столовку. Если ты будешь работать в конторе и даже если тебе светит стать премьер-министром — закон один. Для человека очень вредно запихивать в себя всю эту кормежку за раз. Лучше, когда перехватишь немного здесь, положишь что-нибудь в рот там — каждые несколько часов небольшой перекус. Организму с этим справляться гораздо удобнее, чем когда за один час набиваешь себе желудок целой кучей еды.

Я жарил себе колбаски всю жизнь и только недавно благодаря одной леди из телевизора обнаружил, что, когда кладешь их на сковородку, та должна быть холодной. Ничего не надо разогревать. Разогрев их только раскорячит, потому в Англии они так и называются — bangers[202]. Готовить надо очень медленно, посуда должна быть холодная. И тогда налей себе что-нибудь выпить и жди. И все получится как надо. Они так не скучиваются, остаются такие пухленькие. Все дело в терпении. На кухне вообще все дело в терпении. Когда я готовил Goats Head Soup’, то вообще не торопился.

МОЙ РЕЦЕПТ КОЛБАСОК С ПЮРЕ

1. Первым делом найдите мясника, у которого в колбасках мясо свежее.

2. Пожарьте смесь из лука, бекона и приправ.

3. Поставьте вариться картошку, плесните туда чуть-чуть уксуса, добавьте немного порезанного лука и соли (приправы по вкусу). Бросьте к картошке горошек. (Можете еще бросить порезанной морковки, если хотите.)

4. Теперь есть выбор: жарить колбаски на решетке, на огне или на сковородке. Поставьте их на медленный огонь со шкворчащим беконом и луком (или в холодную сковородку, как сказала леди по телеку, и добавьте чуть попозже лук с беконом), и пусть сучки доходят нежно, только переворачивайте каждые несколько минут.

5. Растолките картошку и что там у вас еще.

6. Колбаски теперь обезжиренные (насколько возможно!).

7. Подливки, если хочется.

8. Соус «Эйч-Пи»[203] — на вкус и цвет, как говорится.

Мой дедушка Гас делал лучшую яичницу с картошкой, какую только можно себе представить. Я до сих пор не обошел его в этом деле, хоть и стараюсь, и в мясной запеканке тоже — это искусство можно осваивать бесконечно. На самом деле никто еще не сготовил образцовую, совершенную запеканку — у всех она выхолит по-разному. Мой способ развивался с годами. Основное — это просто иметь отменный фарш, и потом кидаешь туда чуть горошка, чуть морковки, но вот особый трюк, которому меня научил — вечная ему память, его уже нет с нами — Большой Джо Сибрук, который был моим телохранителем: перед тем как выложить сверху картошку, нужно порезать туда еще немного лука, потому что лук, с которым ты готовил мясо, ужарился. И он был прав как никто — эта штука дает тебе тот вкус, без которого все не то. Это так, совет на всякий случай.

Тони Кинг, который работал со Stones и с Миком сольно и которого мы нерегулярно привлекали как пресс-атташе еще с начала 1960-х, зафиксировал последний известный случай в истории, когда кто-то без спроса отведал моей мясной запеканки.

Тони Кинг: В Торонто во время тура Steel Wheels в комнату отдыха доставили мясную запеканку, ребята из охраны все успели урвать себе по куску, и когда прибыл Кит, он увидел, что кто-то вскрыл запеканку вперед него. Он потребовал назвать поименно, кто ел запеканку. В результате Джо Вуд бегала повсюду и спрашивала: «Ты ел мясную запеканку?» — и все отрицали свою причастность, кроме охранников, естественно, которые приложились как следует и отговориться уже не могли. Я тоже все отрицал, хотя и отщипнул себе немного. Кит тогда сказал: «Не выйду на сцену, пока здесь не окажется еще одна, целая». Поэтому пришлось посылать за новой, чтобы приготовили и доставили. Что делать — иду сообщаю Мику: «Шоу пойдет с задержкой, потому что Кит не хочет идти на сцену, пока не получит мясную запеканку». Мик говорит: «Ты это серьезно?» А я говорю: «В данном случае — да». Вплоть до того, что за сценой можно даже было услышать, как в один момент кто-то по рации сказал «Внимание, запеканка прибыла!» И её пронесли через комнату отдыха и отгрузили примо у Кита в гримерке — вместе с соусом «Эйч-Пи», куда ж без него. А он взял и просто воткнул в неё нож и больше даже не прикоснулся — пошел на сцену. Просто хотел первым разрезать корочку. И с тех пор ему всегда доставляли запеканку прямо в гримерку, чтобы он больше так не переживал.

Это теперь притча во языцех, мое правило на гастролях. Никто не касается моей мясной запеканки, пока я не сниму пробу. Корочка — моя! Отдельной строкой в контракте. Если заходишь в гримерку Кита Ричардса, а у него мясная запеканка на грелке пыхтит потихоньку, если она еще целенькая-не-тронутая, то только одному человеку позволено её вскрыть — мне. А то эти ненасытные ублюдки — им только дай, налетят и все подметут.

Я запугиваю народ такой фигней чисто ради смеха, если по правде. Потому что я очень редко что-то ем перед выходом. Это хуже не придумаешь — по крайней мере в моем случае. Еще ничего не переварилось в желудке, а тебе надо вперед и с песнями, наяривать Start Me Up и потом еще два часа работать. Мне нужна еда в гримерке просто на тот случай, если я пойму, что ничего не ел весь день и нужно хоть немного заправиться. Это такой мой личный обмен веществ — мне нужно, чтоб во мне было хоть немного топлива.

Когда в 1998-м моя дочка Энджела выходила за Доминика, своего дартфордского жениха, мы гуляли в «Редлендсе» — устроили большое и великолепное мероприятие. Доминик прилетел из Торонто, чтобы просить моего разрешения жениться на Энджеле, и я держал его в неведении аж две недели. Вот бедняга. Я был в курсе его планов, но он не знал, что я знаю, что он собирается меня просить, и ему все никак не предоставлялась возможность — я все время куда-нибудь уводил разговор или он не мог набраться смелости поднять эту тему. А после я уезжал в тур. Так что каждое утро, даже после того, как Доминик тусовал всю ночь и не ложился, Энджела спрашивала: ну что, ты ему сказал? И он говорил, что нет. Под конец, когда был уже совсем цейтнот, я сказал ему под утро: да ну, мать твою, конечно можно, давай женись — и одарил его браслетом с черепом, чтоб запомнилось.

В «Редлендсе» мы расставили по всему саду навесы и изгороди, и они так здорово смотрелись, что я их оставил еще на несколько недель. Общество собралось — пестрее не придумаешь. Вся дартфордская компания Энджи, гастрольная тусовка, наш персонал, родственники со стороны Дорис — люди, которых мы не видели годами. Разогревал действо оркестр стальных барабанов, а потом Бобби Киз, которого Энджи знает всю свою жизнь, сыграл Angie, когда она шла по проходу, а Лиза с Блонди пели и Чак Ливелл играл на пианино. Бернард Фаулер прочитал ‘‘Подтверждение»[204] — немного в шоке от того, что его не попросили петь, но Энджи сказала, что любит слушать его обычный голос. Блонди спел The Nearness of You. Мы все поднимались на подиум — Ронни, Бернард, Лиза, Блонди и я, — играли и пели.

А потом случилось Происшествие с зеленым луком — зеленым луком, который предполагалось порезать в пюре, которое должно было сопровождать колбаски, которые я себе специально готовил. Только кто-то взял и утянул его прямо у меня из под носа. Было немало свидетелей того, что случилось в результате, в том числе Кейт Мосс, которая изложит свою версию предпринятых розыскных мероприятий.

Кейт Мосс: Еда того типа, которая ему одному нравится, — это одно из немногих утешений Кита, когда вокруг сплошной хаос и неразбериха. И поскольку распорядок отсутствует в принципе, он очень часто готовит себе сам. И именно этим он и занимался в ту ночь после свадьбы Энджелы. Времени было уже, наверное, часа три. Остальной народ тусовался, вечер получился прекрасный, все оставались на улице, выпивали, танцевали — свадьбу устроили с размахом, и гулянка еще шла вовсю. Мы с Патти были на кухне, а Кит рядом готовил свои колбаски с пюре. И отложил себе зеленого лука. Колбаски жарились, варилась картошка, а я стояла у плиты, болтала с Патти, когда он вдруг поворачивается и говорит: а куда это мой лук подевался? И мы такие: лук? Он говорит: зеленый лук, специально отложенный, только что здесь лежал — куда он делся? Мы подумали: о господи, чего он вдруг завелся? Но он так возмущался, что мы стали смотреть в мусорных ведрах. Он говорит: он точно здесь лежал, — и мы рыщем повсюду, заглядываем под столы... «Я точно знаю, что он был здесь». И он уже начинает выходить из себя. Тогда мы говорим: может, ты его не здесь оставлял, может, где-нибудь в другом месте? «В каком, на хуй, другом месте — здесь я его оставил». Все уже думают, что он бредит. И тут в кухню заходит один дружок Марлона и говорит: Кит, что случилось? А Кит говорит: мой зеленый лук, обыскались, мать его, — и он уже как ненормальный копается в мусоре, а я поднимаю глаза, и тут как авария в замедленной съемке. В голове только проносится: а-а-а-а! Сто-о-о-й! У этого парня зеленый лук заткнут за уши. Ну тоесть вообще — он что, дурак? Зачем это ему понадобилось? Явно хотел привлечь внимание, только не то он внимание привлек. И Кит тоже поднимает глаза и все видит. Ба-бах! В «Редлендсе» у него над камином висят сабли, так он метнулся, схватил обе сабли и почесал куда-то в темноту вдогонку за этим парнем. Ой блин, он же его сейчас прибьет! Патти реально разнервничалась. А мы все побежали за ним: Кит, Кит! — и он возвращается, и он просто в бешенстве. А парень почти всю ночь прятал-ся по кустам. Он потом вернулся на вечеринку, а на голову натянул спецназовскую шапку, где только дырки для глаз, чтобы Кит его не узнал.

Это странно, учитывая мой род занятий, но собаки у меня водятся начиная с 1964-го. Был один пес по имени Сифилис — большущий волкодав, еще до рождения Марлона. Потом был Рэтбег — этого пса я тайком вывез из Америки. Всю дорогу просидел молчком. Я его отдал маме, и он с ней потом жил долго-долго. Я мог пропадать месяцами, но все-таки, если ты провел время с псом, когда он был еще щенком, это связь навсегда. Сейчас у меня несколько собачьих стай, и никто между собой не знаком, учитывая, что между ними океаны, хотя, я подозреваю, они унюхивают друг друга по запаху на моей одежде. Если тяжелая полоса в жизни, на собачью породу всегда можно рассчитывать. Когда мы с псами наедине, я могу разглагольствовать бесконечно. Они слушатели хоть куда. Я, наверное, за собаку мог бы и жизнь отдать.

Дома в Коннектикуте у нас коллекция: один старый золотистый лабрадор по имени Пампкин, который ездит со мной купаться на Теркс и Кайкос, и две молодых французских бульдожихи. Александра выбрала одну из них щенком и назвала Эттой в честь Этты Джеймс. Патти в нее влюбилась, поэтому мы купили и её сестричку, которая осталась сидеть одна в клетке зоомагазина, и назвали её Шугар. Sugar on the Floor — одна из лучших у Этты. Еще есть один знаменитый зверь — знаменитый среди роллинговского персонала. — которого зовут Раз, сокращенно от Распутин. Пес невероятного обаяния и притягательности, даром что размером не вышел. История у него мутная — русский все-таки, ничего не попишешь. Насколько мне известно, он вместе с тремя-четырьмя сотнями других бездомных псов патрулировал мусорные контейнеры стадиона «Динамо»[205] в Москве, когда мы приехали туда с концертом в 1998-м. Россию накрыл тяжелый экономический кризис, и собак выбрасывали на улицу по всему городу. Такая собачья жизнь. Уж не знаю как, но, пока наша команда собирала сцену, он примелькался среди монтажников и остального рабочего народа. Они его взяли под крыло, и очень скоро он уже был чем-то вроде общего талисмана. От рабочих сцены он сумел перебазироваться в кухню, а оттуда — в гардеробную, к нашим костюмерам. Из-за ежедневной борьбы за пропитание внешность он имел довольно потрепанную (мне это знакомо), но сумел растрогать самые грубые сердца.

Когда Stones собрались на саундчек, меня оттаскивает в сторону Крисси Кингстон, заведующая нашей гардеробной, и как начнет заливаться, какая тут объявилась потрясающая дворняга. Как люди из бригады видели, что он получал пинки и затрещины, но все равно возвращался. И как они оценили его настырность и взяли его под опеку. «Ты обязательно должен на него посмотреть», — сказала Крисси. Я собирался играть наш первый концерт в России, и заниматься собаками в мои планы не входило. Но я знал Крисси. Она говорила с таким чувством, с такой настойчивостью, и в глазах у нее появились едва заметные слезки — в общем, что-то меня задело. Мы все делаем дело, и я почувствовал, что не надо от нее отмахиваться. Крисси по пустякам отвлекать не будет. Со мной были Тео и Алекс, и их верный способ — «Папа, папа, ну можно мы тебе его покажем?» — растопил сердце даже такого бывалого пса, как я. Я чуял западню, но никаких средств против неё у меня не было. «Ну ладно, ведите, поглядим». И через секунду Крисси возвращается с чернющим терьером, самым запаршивевшим псом из всех, каких я видел. Блохи просто висели над ним облаком. Он сел передо мной и уставился прямо в глаза. Я тоже смотрел не мигая. Он не шелохнулся. Я сказал: «Оставьте парня со мной. Посмотрим, что с ним делать». Через несколько минут в «Лагерь Экс-рэй»[206] (мою комнату) прибыла делегация от рабочих сцены: крупные такие ребята, все в бородах и наколках, и все благодарят меня, аж слезы утирают. «Псина обалденная, Кит». — «Спасибо, мужик, он нас всех обаял». Я и понятия не имел, что мне с ним делать. Но как минимум концерту теперь ничего не грозило. А пес, видимо, почувствовал, что его взяла, и лизнул мне пальцы. И я сдался. Патти глянула на меня с любовью и отчаянием. Я пожал плечами. Была устроена крупномасштабная операция по добыванию прививок, бумаг, виз и всего остального, и в конце концов он улетел в Штаты — повезло псу. Теперь он царь Коннектикута и делит свои владения с Пампкином и котом Тостером, и еще с бульдожихами.

Один раз я завел себе птицу майну, и не могу сказать, что мне это понравилось. Когда я ставил музыку, она начинала на меня орать. Как будто живешь с престарелой вздорной теткой. Эта тварь была вечно всем недовольна. Единственная живность за всю мою жизнь, которую я сбыл с рук. Не знаю, может, она это по обкурке — народу у меня толклось много, и все постоянно дули. Для меня это было как жить в одной комнате с Миком в клетке — все время с недовольно поджатым клювом. С птицами в клетках мне вообще как-то не очень везло. Один раз я нечаянно укокошил Ронниного ручного попугайчика. Я думал, это игрушечный будильник, у которого что-то заклинило. Он жил в клетке в конце дома Ронни — сидит, сволочь, не шелохнется, ни на что не реагирует и только кричит по-своему, как заводной. И я его ткнул. Слишком поздно я понял, что принял его за вещь. «Слава тебе господи» — это так Ронни отреагировал. Он эту птицу терпеть не мог. Я вообще думаю, что на самом деле Ронни никакой не любитель животных, хотя вокруг него всегда их полно. Он типа тащится от лошадей. В Ирландии у него конюшня, четыре или пять жеребцов, но предложишь ему пойти прокатиться — он и близко к ним не подойдет! Любит их на расстоянии, особенно лошадей, на которых ставит, — когда они первыми приходят к финишу.

И почему ж тогда он живет в окружении всего этого дерьма и навоза и трехногих кобылок? Говорит, что это у него цыганское. В Аргентине как-то раз мы с Бобби Кизом отправились покататься верхом и утянули с собой Ронни. Лошадки у нас были нормальные, привычные к седлу. Хотя, конечно, если давно не ездил верхом, то жопу отобьешь, не без этого. И пока мы катались по пампасам, Ронни сидел вцепившись не оторвать. И мы с Бобби только ухохатывались. «К нам несется Джеронимо. Пришпорим же коней!»

Тео и Алекс выросли в Коннектикуте, вели здесь, насколько это возможно, нормальную жизнь, ходили в местную школу. У Патти здесь, куда ни кинь, повсюду родственники. Например , племянница Милена, которая замужем за Джо Сореной. Мы как-то делали вино у них в гараже, и все кончилось знакомой всем сценой, когда вы залезаете в чан и топчетесь по винограду да приговариваете: «О, это будет знатное вино, знаменитый год». Прикольное занятие. Я проделывал такое один-два раза во Франции, и есть что-то особенное в том, когда виноград хлюпает у тебя между пальцами. Мы даже несколько раз ездили отдыхать «как люди». Имеется даже полностью оборудованный, закаленный в боях «виннебаго» в качестве доказательства — стоит на приколе у моего нетронутого теннисного корта. Семейство Хансенов просто обожает собираться всем кагалом, а еще они обожают выезжать на природу и выбирают всегда что-нибудь несусветное вроде Оклахомы. Меня хватило только на два или три раза. Просто выезжаешь за границы Нью-Йорка и дальше... рулишь всю дорогу до Оклахомы. В одну из этих поездок, слава богу, я был с ними, а не то б они утонули и сидели без огня. Там случился большущий ливневый паводок, и нас чуть не смыло — в общем, обычная история, которая происходит в каждом походе. Меня никто не узнавал, потому что я все время ходил вымоченный дождем. И тут мои бойскаутские навыки пришлись очень кстати. Так, рубите эти ветки! Забивайте колья для палатки! Я ведь великий мастер разводить огонь. Не поджигатель, нет, просто пироман.

Запись в моей тетрадке, 2006 год:

Я женат на прекраснейшей женщине. Изысканная, элегантная и такая простая, как мало кто. Умная, практичная, заботливая, внимательная и очень соблазнительная в горизонтальном положении. Полагаю, в этом очень виновата моя везучесть. Я должен отметить, что её практичность и логика меня смущают, потому что она способна находить смысл в моем хаотическом образе жизни. Что иногда противно моей кочевой натуре. Логический подход мне не по нутру, но как же я его ценю. Я склоняю голову со всем изяществом, на которое способен.

Было у нас одно памятное южноафриканское сафари с детьми на выходных, где я чуть не оставил руку в пасти крокодила, был реальный шанс отправиться раньше времени на пенсию. Мы провели там только два или три дня, в перерыве тура Voodoo Lounge, взяли с собой Бернарда Фаулера и Лизу Фишер. Прибыли в сафари-парк, где весь штат состоял из белых, которые раньше служили в тюремной охране. И надо думать, большинство арестантов в этих тюрьмах были черные. Все прекрасно читалось по лицу бармена, когда Бернард или Лиза подходили заказать себе дабл-шот Glenfiddich. Приветливостью там и не пахло. А Манделу освободили за пять лет до того. Лиза с Бернардом приехали, чтобы испытать на себе этот исторический момент и типа прикоснуться к корням, а уезжали в бешенстве. Им все давали понять, что черных там не ждут. Видимо, старые апартеидские привычки так никуда и не делись.

Однажды утром, когда мы всю ночь не ложились и я поспал от силы час, так что совсем не был готов к таким развлечениям, меня все равно сгребли в охапку и посадили в кузов открытого внедорожника, в которых ездят на сафари. Я и так-то был не в лучшем настроении, а тут еще эти прыжки на ухабах, так что не было никаких восторгов: «Ах ты боже мой, это же Африка!» Вдруг мы резко останавливаемся, сразу как свернули. Чего встали-то? Впереди какие-то скалы и вход в пещеру. И в эту же секунду на свет появляется миссис Бог - так я её себе и представлял — самка кабана-бородавочника. У нее вся морда в запекшейся грязи, и она пышет паром из ноздрей прямо передо мной. Этого мне только сейчас не хватало — бивней этих... А она стоит и пялится на меня своими красными глазками... Самое уродливое существо, которое я видел, особенно учитывая время дня. Это была моя первая встреча с дикой природой Африки. Миссис Бог — дама, с которой вам, поверьте, лучше никогда не встретиться. Извините, можно мне повидать мистера Бога? Может, я лучше завтра зайду? Что называется, пришел домой — получил по хребту скалкой. Я уже так прямо и видел бигуди и древний домашний халат. Когда её распирает от энергии и злобы одновременно. Что, конечно, чудесное зрелище, но только не когда ты спал всего час и с ужасного бодуна.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.