13 глава От молитв к шлягерам

13 глава

От молитв к шлягерам

На стыке тысячелетий у проекта Турецкого складывалась на редкость эклектичная судьба. В ней переплетались Америка и Россия, духовность и конъюнктура, официоз и независимость. После беседы президента Российского еврейского конгресса, магната Владимира Гусинского с Пинхасом Гольдшмидтом, коллективу Михаила Борисовича вновь дозволили выступать в московской синагоге, но вскоре хор окончательно ее покинул уже более естественным, не скандальным образом, просто потому, что его целиком поглотила самостоятельная концертная практика. Еще некоторое время группу поддерживал Иосиф Кобзон через свои коммерческие структуры. В 2000-м Московский камерный еврейский хор удачно гастролировал с мэтром в Израиле. Причем не в качестве подпевающего ему состава, а занимая с собственной программой целое отделение концерта. В Майами, где Турецкий и компания оставили наиболее глубокий след, в течение нескольких лет отмечали 6 февраля День Московского камерного еврейского хора. «Кажется, нам еще присвоили звания почетных граждан Майами, — вспоминает Турецкий. — Местный мэр являлся нашим поклонником».

Интенсивная событийность жизни требовала от Михаила соответствующей мобильности. Он мыслил и действовал, подобно шахматисту, продумывающему свою партию на несколько ходов вперед. Его проект стремительно видоизменялся, форма и материал, которые должны были «выстрелить» на широкую аудиторию, почти определились. В 2000-м группа колесила уже по всему миру, включая Австралию, а в Москве она, благодаря расположению и гостеприимству Геннадия Хазанова, вышла на сцену возглавляемого им Театра эстрады с сольным представлением «Еврейские песни о главном», которое вскоре стала давать по два раза в месяц. В самом названии программы, переиначивающем главный музыкальный телевизионный тренд того времени «Старые песни о главном», раскрывался генеральный метод вторжения Турецкого в поп-культуру. Слегка игривое использование готовых хитов, подача их в адаптированном академическом исполнении.

Как любой пограничный продукт, балансирующий на стыке жанров и при малейшей неточности, сваливающийся в кич или ширпотреб, затея Турецкого предполагала наличие высокого профессионализма и вкуса у исполнителей (с этими компонентами проблем у хора не было) и возникновение двойственной реакции на проект со стороны различных зрительских категорий. В том же 2000-м русскоязычный американский журнал «Теленеделя» довольно точно подметил достоинства и противоречия удивительного хора: «Подобный коллектив слишком демократичен для богатых религиозных организаций и более чем академичен для любителей „попсы“. Однако это обстоятельство идет только на пользу Турецкому — сам собой снимается вопрос о поисках имиджа. Руководитель хора предстает бескомпромиссным профессионалом, готовым любой жанр представить на самом высоком музыкальном уровне».

«С моей, дирижерской точки зрения, Миша — это, конечно, не Минин, не Семенюк, не Певзнер, — оценивает Плисс. — Но может, он потому и не такой, что коммерческий успех любого музыкального проекта ныне невозможен без элементов шоу. И вот это точное чувствование конъюнктуры у Турецкого есть. Он — талантливый парень».

«Коль мы полезли на территорию шоу-бизнеса, — рассуждает Кузнецов, — то надо понимать: здесь необходим правильный маркетинг. Миша оказался человеком, тонко разбирающимся в рынке. Он умело нас всех и себя продает. Турецкий видит происходящее иначе, чем мы. Сколько было примеров, когда он принимал какие-то, вроде бы странные, даже шокирующие решения, но они срабатывали. Например, в выборе репертуара».

«Турецкий не просто музыкант, это бизнесмен-музыкант, — утверждает Тулинов. — Оказавшись в столь не творческой, а скорее пред при нимательской среде, как шоу-бизнес, он, естественно, и на „грабли“ наступал, и ошибки совершал. Все интуитивно. Но он решительно взял на себя ответственность и до сих пор ее сохраняет за стольких людей в хоре, с их женами, детьми. Всех надо, что называется, поить-кормить.

С годами он реже стал расслабляться, превратился в трудоголика. Хотя и раньше тоже не ленился. Но проще все было. Репетировали мы часов пять в день и расходились по домам. Что Турецкому еще делать? Концертов нет, офиса нет. А где-то к 2000-му все здорово поменялось, другие площадки, доходы, популярность… Потребовалось новые навыки приобретать. Как говорит сам Миша: не в семье лордов родился.

У него, конечно, специфическое чутье. Бывает, мы с хором что-то делаем, пробуем, а приходит Турецкий и одним движением все поворачивает так, что сразу становится ясно — именно это правильно. Он этим и ценен».

«На самом деле случаются моменты, когда я не знаю, как поступить, и советуюсь с ребятами, — признается Турецкий. — Есть пара человек, которые являются своего рода „профсоюзом“ хора и порой знакомят меня с общим мнением коллектива по какому-то вопросу. Я — реалист и понимаю, что все мы существуем в предлагаемых обстоятельствах. У меня достаточный жизненный опыт, чтобы понять, в какой момент с кем посоветоваться. Для бизнеса и творчества намного лучше, если люди находятся в состоянии удовлетворенности тем, что происходит, нежели в состоянии невроза и ненависти ко мне или друг к другу».

Чем успешнее становился хор, тем властнее делался его руководитель. Когда Турецкий стал совсем знаменитым, его внешний деспотизм принялись обсуждать (иногда зло, без полутонов) многие сторонние наблюдатели. Но изнутри коллектива манеры и поступки шефа смотрятся иначе, и для тех, кто с Михаилом давно — они вполне объяснимы и по-своему органичны.

«Турецкий не простой человек и, конечно, менявшийся с развитием хора, — размышляет Алекс Александров. — Сначала он был просто дирижером, потом стал вожаком и продюсером коллектива, общающимся с состоятельными, известными людьми. Но он не превратился в циника. Напротив, подобных типов он не любит. Миша порой в ссоре, когда ему кажется, что я не прав, может незаслуженно обидеть. Я „пылю“ в ответ, но потом понимаю, что в отличие от каждого из нас у него совсем иное напряжение, связанное с задачей держать весь наш бизнес. При этом, если даже Миша все говорил верно, но в запале высказал что-то обидное, он подойдет и извинится. Зла не держит».

«Пока мы тесно общались, для меня он являлся преданным другом, без „двойного дна“, — говорит Плисс о Турецком. — Помню, когда ребята из хора начали уезжать в Америку, он просто плакал иногда, от того, что теряет таких певцов и друзей. Миша очень неравнодушный человек».

Немстительный, не циничный, преданный, но амбициозный, самолюбивый, вспыльчивый, резкий, все эти разноплановые качества, так или иначе, работали на хормейстерскую мощь Турецкого в начале «нулевых».

За десять лет во главе не маленького мужского коллектива ему удалось укрепить свои командирские способности, не утратив при этом чуткости к подчиненным. Михаил старался выстраивать отношения с солистами так, чтобы «не покупать их преданность и энтузиазм», но чувствовать их доверие.

«Однажды, в 2000 году, в Торонто, прокатчик не рассчитался с нами перед выступлением, — рассказывает Турецкий. — Начал охать-ахать, что, дескать, собирает сейчас деньги, перед вторым отделением отдаст. А интуиция мне подсказывала, что и потом он не рассчитается. Если ты вышел на сцену до того, как получил гонорар, а организаторы концерта не твои хорошие знакомые, значит, деньги тебе уже не заплатят. И вот я стою, думаю, что делать? А в зале две тысячи зрителей. Спрашиваю у Евгения Тулинова: „Женя, за сколько ты работаешь? Каков твой „порог ранимости“, гонорарный минимум за одно выступление?“ Он ответил: „50 долларов“. А я в то время платил солистам 200. Понимал, что могу договориться с ними и за сумму второе, а то и вчетверо меньшую, но у меня была возможность платить им по 200 долларов, и я платил. Мне казалось правильным, чтобы эти люди получали „больше рынка“, то есть выше средней ставки для артистов их амплуа, потому что они доказали свою преданность профессии, оставшись в ней, не уйдя в своей время в коммерцию.

И тогда в Торонто мы, конечно, вышли на сцену, невзирая на обман местного промоутера. Я сам заплатил своим музыкантам по 100 долларов, поскольку мне не заплатили вообще. И я люблю Женю Тулинова за то, что в тот момент он ответил „50“, хотя знал, что я плачу больше и мог бы назвать сумму по максимуму, иначе, мол, петь не пойду. И настроил бы так же остальных ребят. Поэтому я всегда поручаю ему ведение нашей бухгалтерии и никогда не проверяю. Он сейчас сопродюсер „Хора Турецкого“, рассчитывается с аранжировщиками, со студиями. Формально он мне дает какой-то отчет о расходах. Но я его фактически не изучаю — это тулиновская история. Мы 22 года вместе и я считаю, что мне уже не надо его проверять. Если даже он где-то, чего-то „скроит“, это его компромисс с самим собой…»

Тот Турецкий, что сегодня известен всем: преуспевающий, деловой, титулованный, брутальные портреты или нежные семейные фото которого регулярно появляются в глянцевых журналах и десятках газет, «родился», пожалуй, вместе с миллениумом. Он и работать тогда стал смелее, дерзновеннее. К арсеналу до блеска отшлифованных еврейских песен Михаил обильно прибавлял композиции, давно манившие его своим аранжировочным потенциалом. «Еще в институте, слушая, например, арию из вокального цикла „Песни и пляски Смерти“ Мусоргского — „Кончена битва! Я всех победила! Все предо мной вы смирились, бойцы!..“ — я чувствовал, это же чистый хард-рок, и настанет момент, когда я сумею исполнить данное произведение со своей группой именно в таком стиле, — говорит Турецкий. — Тогда я еще не понимал, как конкретно это произойдет, но очень того хотел. В конце концов, у меня появился хор, способный так спеть, а потом и инструментальный бэнд, аккомпанирующий моему хору.

Мне кажется, все развивалось своим чередом, и в моей творческой биографии ежегодно что-то происходило. В ней нет пробелов, пустот. Я каждому музыкальному направлению, жанру уделил достаточно времени. При этом понимал, что революцию в сознании публики будет произвести крайне сложно. Для роста и поддержания нашей популярности необходимо, чтобы такое явление, как crossover-музыка, оставалось массовым, чтобы оно не выпадало из телевизора и радиоэфиров».

Даже без последнего условия проект Турецкого, чуть более десятилетия назад, сумел сделать немало для укрепления своего паблисити. «Начало 2000-х — хорошее для нас время, — вспоминает Михаил. — Мы уже ездили с полистиличной программой не только по еврейским центрам. В том же Нью-Йорке и других крупных городах запросто могли собрать на своих выступлениях залы-трехтысячники. Вокруг нашего коллектива начался и за рубежом, и в России определенный ажиотаж. Случалось, мы приезжали в США на 12 концертов, и пока длилось турне, его организаторы нам сообщали, что хорошо бы сделать еще шесть дополнительных выступлений — такой высокий на вас спрос. Похожая история в Израиле. Даем сольник в Иерусалиме и отправляемся в недельные гастроли по стране. За это время в Иерусалиме полностью раскупают билеты на второй наш концерт в том же зале. Народ осыпал нас комплиментами, интересовался, где купить наши пластинки? Это вдохновляло, придавало уверенности в том, что я выбрал для хора правильный путь, нащупал не просто коммерческую жилу, но нечто, будоражащее зрителей, причем не тех, кто падок на все оригинальное, а понимавших наше искусство».

Безусловно, Турецкий предложил публике не тривиальный поп-проект, какие сейчас нередко возникают на отечественной эстраде по элементарной схеме: берется несколько молодых ребят, учащихся или выпускников музыкальных школ, стилисты придают им «товарный» вид, продюсер подбирает репертуар из кавер-версий испытанных шлягеров, в простых аранжировках, и далее следует продавливание группы в различные телеэфиры, с задачей поскорее ее раскрутить и «отбить» вложенный в нее бюджет за счет «заказных» выступлений. Такие команды легко клонируются, фактически не делают «кассовых» концертов и не имеют каких-то творческих задач.

Турецкий же развернулся к эстраде с коллективом классных, опытных исполнителей, заработавшим авторитет на ниве литургических хоралов, с аншлагами выступавшим в знаменитых консерваториях мира и желающим сказать свое слово в популярной музыке именно как мощный концертный состав. При этом границы художественных возможностей хора постоянно расширялись. Например, в 2001 году известный режиссер Роман Козак, руководивший творческим объединением «Реальный театр», «вплел» еврейские молитвы и песни в исполнении «камерного хора Михаила Турецкого» (именно так значилось в программке) в канву антрепризного спектакля «Золото» по пьесе израильского драматурга Йосефа Бар-Йосефа. В одной из рецензий на данную постановку подчеркивалось, что «хор под управлением М. Турецкого» проходил через весь спектакль «естественным музыкальным пунктиром». И вообще, музыкальное оформление «Золота», наряду с актерскими работами, всеми критиками отмечалось в положительных тонах.

«Если бы хоровая еврейская музыка приносила нам большие деньги, мы бы, возможно, и не ушли от этой темы, — предполагает Александров. — Но хор на „хозрасчете“, за нами не стоял и не стоит Абрамович или другой олигарх, который выделял бы, предположим, по 50 тысяч долларов ежемесячно, ради того, чтобы мы исполняли только духовные и национальные песни. Поэтому Миша искал, да и сейчас ищет варианты, которые позволяют нам неплохо существовать. При этом, придя на эстраду, мы не закончили с академизмом, с еврейскими песнями. Они всегда звучат в наших концертах. Вообще, „фишка“ хора в том, что мы исполняем многие номера так, как не могут другие артисты».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.