АКАДЕМИК ИГОРЬ ВАСИЛЬЕВИЧ КУРЧАТОВ

АКАДЕМИК ИГОРЬ ВАСИЛЬЕВИЧ КУРЧАТОВ

Я счастлив, что родился в России и посвятил свою жизнь атомной науке великой страны Советов. Я глубоко верю, что наш народ, наше правительство только благу человечества отдадут достижения этой науки.

И. В. Курчатов

Вот как рассказывает Мария Николаевна Харитон, жена Юлия Борисовича, о своей встрече с Игорем Васильевичем Курчатовым в Казани: «В 1942 году после севастопольской эпопеи я увидела Курчатова с бородой. Спросила: „Игорь Васильевич, ну к чему такие украшения из допетровских времен?" Он шутя продекламировал две строчки популярной тогда песенки: „Вот ужо прогоним фрица, будет время — будем бриться... " Но и после того, как прогнали фашистов, времени для бритья так и не оказалось. Борода очень шла этому большому статному человеку. Вскоре ого стали называть Бородой, а иногда князем Игорем. Было в ого облике что-то от былинного богатыря... »

Еще в Казани возникла необходимость тесных контактов с Игорем Васильевичем. Наша лаборатория занималась тогда экспериментальными исследованиями явлений при взрыве. Понадобились высоковольтные конденсаторы. В одном из коридоров основного здания Казанского университета мы обнаружили несколько отличных конденсаторов. Владельца разыскать нетрудно — курчатовские. Отправился к Игорю Васильевичу, рассказал о наших нуждах. Внимательно выслушал, на секунду задумался и сказал: «Берите. Пожалуй, до конца войны нам уже не придется заниматься установкой Кокрофта, для которой предназначались эти емкости».

Запомнились первые научные семинары в Лаборатории № 2 в Москве — так в 1946 году назывался будущий Институт атомной энергии. В семинарах участвовали сотрудники Института химической физики, ФИАНа и некоторых других организаций. В пустую комнату обычно собиралось человек двадцать, каждый приносил свой стул. Стулья были разномастные, но для Игоря Васильевича всегда ставилось добытое откуда-то мягкое старомодное кресло с резными подлокотниками, такими же ножками и высокой спинкой. Сиденье и спинка были обиты ярко-зеленым плюшем.

Он приходил после бессонной ночи, приняв освежающий душ, с влажными волосами. Слушал почти не перебивая, не вмешиваясь, хотя, как правило, разговор шел о том, что его интересовало.

Когда Курчатов руководил совещаниями, они проходили живо и азартно. Добивался, чтобы каждый четко и ясно высказал собственное мнение. Опрашивал поочередно: «Ваше мнение? Твое мнение?» Если ответ удовлетворял, следовало неповторимое курчатовское: «Прравильно, прравильно» — с нажимом на протяженное и раскатистое «р». Кажется, что и теперь слышу его могучий голос.

Любил и сам придумывал острые словечки и обороты. На одном из заседаний обсуждали проект технического устройства, требовавший привлечения промышленности и определенных денежных затрат. «Сейчас позвоним рукребятам», — сказал Курчатов, набирая номер телефона. Я наклонился к соседу и тихо спросил: «Кто такие рукребята?» — «Сокращение — руководящие ребята. Так он величает всех, начиная от замминистра».

Затем мы встретились снова в Москве в начале 1947 года. Я приехал в Лабораторию № 2 для получения импортного оборудования. Игорь Васильевич встретил меня у проходной и повел к себе в кабинет. Мы с ним прошли через несколько постов военизированной охраны. Непривычно звучали приветствия солдат и офицеров: «Здравия желаем, товарищ академик!» После непродолжительных переговоров выпросил у Игоря Васильевича необходимые нам приборы. Курчатов расспрашивал о новых методах изучения процессов, идущих при взрыве и детонации, которыми мы тогда занимались.

Примечательное свойство его характера — в высшей степени уважительное отношение к людям, к их повседневным нуждам.

Июнь 1953 года выдался жарким. Мы с группой физиков проводили настройку измерительного устройства, одна часть которого была установлена на стальном столе, вторая — на асфальте вблизи цеха. Целый день все не ладилось. Результаты измерений при контрольных проверках заметно отличались друг от друга. Игорь Васильевич наведывался к нам каждые два-три часа. Стемнело. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, измерения стали воспроизводиться с хорошей точностью. К трем часам утра мы обмерили значительную часть деталей. В четыре утра звонок. Игорь Васильевич спрашивал, как идут дела. Ответили: «По непонятным причинам, но ночью измерения идут отлично».— «А вам не холодно?» — «Ничего, потерпим, до утра уже немного осталось». Спустя четверть часа пришла машина. Курчатов прислал четыре тулупа.

Утром измерения снова стали неустойчивыми. Внезапно осенила догадка: лучами июньского солнца асфальт размягчается, и ножки стального стола «тонут» в нем. Это меняло взаимное расположение частей установки. Проверка простая: обе части установили на общую стальную плиту. «Солнечный эффект» немедленно исчез, и мы благополучно закончили измерения.

Академик Герш Ицкович Будкер — специалист по ускорителям, ядерным реакторам и физике плазмы — рассказал мне об одном случае, демонстрирующем, как вел себя Игорь Васильевич в трудную «эпоху» борьбы с космополитами. Главным действующим лицом в этом рассказе был сам Будкер. При очередной проверке анкет представителю отдела кадров не понравилась его фамилия. Соответствующие службы предложили Игорю Васильевичу лишить Будкера допуска к секретным работам и уволить из института. Положение осложнялось тем обстоятельством, что к этому времени Будкера оформили директором Института ядерной физики Сибирского отделения Академии наук.

Эта проблема была решена следующим образом: Игорь Васильевич вызвал Будкера к себе и предложил на некоторое время ограничить посещение института библиотекой.

Прошло много месяцев, на протяжении которых Будкер исправно посещал библиотеку. Периодически он спрашивал Игоря Васильевича, на сколько же продлится такое «добровольное» отречение от работы. Игорь Васильевич отделывался украинскими поговорками типа: «Раньше батьки в пекло не лазай». Так тянулась эта «игра» до XX съезда КПСС, когда была произведена переоценка многих ценностей.

Памятной оказалась встреча в каземате на одной из лесных площадок. Харитон по телефону предупредил, что приедет вместе с Игорем Васильевичем продемонстрировать ему, как производятся опыты по рентгенографическому изучению явлений при взрыве. В железобетонном укрытии, где располагалась импульсная установка, кроме меня находились еще три человека. Когда приехали Игорь Васильевич и сопровождающие его лица, я подробно рассказал, как происходит инициирование заряда, и передал один из детонаторов в руки Игорю Васильевичу, чтобы он мог подробно рассмотреть его. Юлий Борисович выхватил из рук Курчатова этот опасный предмет. Потом был удачный взрывной эксперимент. Через 15 минут после отъезда высоких гостей — телефонный звонок. Говорил Харитон: «За вами послана машина, прошу немедленно приехать ко мне». Поехал, чтобы получить нагоняй. «Как вы могли передать Игорю Васильевичу детонатор? Неужели вы не понимаете, что такое для всех нас Курчатов и как его надо оберегать от малейшей случайности?»

Бережное отношение к Курчатову, стремление оградить его от случайных опасностей приходилось наблюдать много раз во время наших встреч. Оно было связано не только с пониманием высокой ответственности, лежащей на его плечах, но и на глубоком уважении со стороны всех, кто работал с ним.

Еще об одной очень важной черте характера Игоря Васильевича рассказывает Юлий Борисович — о даре воздействия на собеседника, который был так важен для Курчатова: «Ему надо было привлечь к работе крупных специалистов из многих областей пауки и техники. Нужно было оторвать их от любимого дела, в котором они часто лидировали в нашей стране, а иногда и в мире. Все это мог сделать только Игорь Васильевич. Я помню, особенно трудно поддавался на уговоры блестящий металлург Андрей Анатольевич Бочвар. Однажды я оказался в кругу примерно семи уговаривающих. Андрей Анатольевич никак не хотел расставаться со своими любимыми легкими сплавами. Я не знаю, часто ли применялся метод коллективного уговаривания, но на этот раз он оказался результативным. Часа через два после начала процедуры Андрей Анатольевич сдался. Мы знаем, как велик его вклад в наше общее дело».

В ноябре 1957 года Курчатов приехал в нашу лабораторию последний раз, узнав, что мы занимаемся исследованиями механизмов вакуумного пробоя. В самом начале своей работы в Физико-техническом институте он изучал условия электрического пробоя тонкослойной изоляции. Хотя со времени этих работ прошло около тридцати лет, вопросы электрической прочности продолжали занимать его.

В тот же вечер Харитон пригласил к себе домой Игоря Васильевича и некоторых ведущих научных работников. На большом столе для игры в пинг-понг организовали ужин на 20 человек. Было весело и непринужденно. Танцевали. Развлекались в основном водяными пистолетами, привезенными из Ливана, и киносъемкой портативными камерами. На короткометражном фильме удалось отснять освоение Игорем Васильевичем стрельбы из водяных пистолетов.

Академик Анатолий Петрович Александров так рассказывает о годах и десятилетиях совместной работы с Игорем Васильевичем: «Первые годы атомной проблемы были зажжены энтузиазмом, он заражал всех, вовлеченных в бурный поток его деятельности. Мне пришлось работать с Игорем Васильевичем в разных ситуациях тридцать лет, и необыкновенные его качества как человека, ученого и организатора проявлялись всегда и оставляли глубокий след в душе работающих с ним. Меня всегда поражало величайшее чувство ответственности за то дело, которым он занимался, независимо от масштаба его. Ведь мы ко многим сторонам жизни, которые считаем неглавными, относимся легко, несерьезно, спустя рукава. Этого совершенно не было у Игоря Васильевича. Я помню, еще в Физтехе, когда нам не было тридцати лет, самым ужасным было, когда Игоря Васильевича выбирали в местком. Он там немедленно выкапывал какие-то обязательства, которые мы щедро давали по всяким случаям и забывали на другой день, и потом он буквально пил нашу кровь, пока мы эти обязательства не выполняли. В то же время у него не было никакого педантизма. Он действовал настолько радостно и убежденно, что в конце концов и мы все включались в этот его живой стиль и выполняли то, что обещали.

Уже тогда мы прозвали его Генералом, но это был Генерал не в плохом смысле слова, как это иногда бывает среди генералов. Генералом он назывался потому, что умел всех направить на ту деятельность, которую считал необходимой, и умел ее очень хорошо организовать.

Когда началась война и моя лаборатория вела работы на флоте по защите кораблей от магнитных мин по тому методу, который мы разработали перед войной, Игорь Васильевич, желая принести максимальную пользу в то тяжелое время, включился со всей своей лабораторией в эту работу, и благодаря его организованности, чувству ответственности и способности взаимодействия с людьми самых разных человеческих качеств и самого разного общественного положения — а это, надо сказать, редчайший дар — наш флот имел очень малые потерн от магнитных мин. Своевременно были созданы специальные службы, организована подготовка кадров, производство нужной техники. В этом огромная заслуга Игоря Васильевича и огромное проявление его таланта.

В нашей проблеме, которой мы занимаемся сейчас, Игорь Васильевич почувствовал колоссальную ответственность перед страной за это дело, и можно сказать, что во все основные вопросы он влезал так, что только после полного прояснения направления работ, после полной его организации он переключался на другие задачи.

Я считаю, что нашей стране чрезвычайно повезло, что человек такой необычайной целеустремленности оказался во главе нашего дела. Личные качества Игоря Васильевича в огромной степени способствовали размаху, темпу, целеустремленности работ и их конечному успеху. В этой работе в те годы совершенно не было равнодушных, все работали, не щадя ни сил, ни времени, и этот стиль, конечно, был рожден Игорем Васильевичем.

И в то же время Игорь Васильевич был живейшим человеком, остроумным, веселым, всегда готовым к шутке. Я издевался над его бородой и подарил ему огромную бритву. В отместку он проделал со мной такой номер: когда я уезжал на Урал, Игорь Васильевич поручил мне передать посылку Борису Глебовичу Музрукову, который в это время находился в Челябинске. Я с этой посылкой пришел в воскресенье к Музрукову обедать — так именно просил Игорь Васильевич Курчатов. Борис Глебович открыл посылку, рассмеялся и сказал: „Эта посылка предназначается вам". Передал ее мне и сказал, что Игорь Васильевич требует, чтобы я ее немедленно применил. Я открыл посылку — там оказался громадный парик. Я, конечно, надел на себя этот парик, и, надо сказать, он меня сильно украсил. Этот парик я недавно использовал с успехом в кинофильме, где играл Фантомаса.

Это были светлые годы и по рабочему напряжению, и по результатам, которые тогда получались, и по той душевной, великолепной, товарищеской атмосфере, которую создавал Игорь Васильевич. Я счастлив, что мне пришлось работать с ним так много лет».

Счастье победы — счастье, умноженное значительностью задачи и участием в ее решении огромных коллективов, много раз приходило к Игорю Васильевичу. Открытие ядерной изомерии. Спонтанное деление атомов урана. Первый советский циклотрон, заработавший в Радиевом институте в 1939 г. при непосредственном участии Игоря Васильевича. Бело-голубое свечение атомов, ионизованных быстрыми протонами, было предвестником советских работ по искусственной радиоактивности. В холодный декабрьский день 1946 года при выдвижении кадмиевых стержней усердно застрочили счетчики, окружавшие маленькую урановую сборку. Этот день справедливо принято считать датой рождения первого атомного реактора на европейском континенте. А может быть, ощущение полной победы пришло к нему в знаменательное утро конца лета 1949 года, когда яркий свет вспышки ядерного взрыва осветил дверь железобетонного каземата. Еще до прихода ударной волны и грозного раскатистого звука взрыва короткое курчатовское «вышло!» возвестило о конце заокеанской монополии на ядерное оружие.

Огромное внутреннее удовлетворение пришло к нему и летом 1956 года после доклада в Харуэлле о первых советских работах но управляемому термоядерному синтезу. Мировая пресса откликнулась на доклад русского профессора почти таким же потоком статей и публикаций, как и после первого атомного испытания в Советском Союзе.

Вперед и только вперед — было его девизом. С открытым забралом этот мужественный и обаятельный человек вел к вершинам своей пауки армию ученых, инженеров, десятки исследовательских организаций и заводов. Менее полутора десятилетий разделяют пуск первого атомного реактора и последний час жизни ученого. Но каждый, кто работал рядом с ним или под его руководством, запомнит эти годы как самые счастливые.

Хочу со слов Марии Николаевны Харитон рассказать о последних часах жизни Игоря Васильевича в подмосковном санатории «Барвиха» в тот роковой день 7 февраля 1960 года.

Игорь Васильевич приехал в «Барвиху» навестить Харитонов в воскресенье утром. Он был в отличном настроении. После взаимных приветствий прошелся несколько раз по комнате и, увидев в углу приемник, нажал одну из кнопок. Раздались звуки старого вальса. Курчатов спросил:

— Мария Николаевна, как вы думаете, сколько лет мы знакомы?

— Лет тридцать, Игорь Васильевич. В одном доме на Ольгинской в Ленинграде десять лет прожили — с 1931-го по 41-й.

— А когда мы с вами последний раз вальсировали?

— Право, не помню.

— Так давайте потанцуем...

Вероятно, в это время уже действовал хронометр обратного счета, который столько раз слышал Курчатов во время испытаний: осталось 15 минут, осталось 14 минут. Но никто из присутствующих не слышал этот страшный счет.

Они делают несколько па у стола. Музыка кончилась. Игорь Васильевич подводит свою даму к креслу. Он говорит:

— Знаете, Мария Николаевна, какое я испытал позавчера наслаждение? Еду в пятницу по улице Герцена и вдруг вижу около консерватории большую афишу. Дают Реквием Моцарта. Не слышал этой поразительной музыки еще с Ленинграда. Останавливаю машину, иду в кассу. Никаких билетов, разумеется, нет. Я — к администратору. «Что вы, за три недели до концерта все моста распроданы». Достаю документы, нажимаю. Выбил все-таки билет в шестом ряду. Какая это нечеловеческая, неземная музыка! Одно «Лякримозо» чего стоит! Нет ли у вас пластинок этого музыкального чуда?

— Конечно, есть.

— Когда вернетесь в Москву, обязательно позвоню и пришлю за ними. Очень хочется еще раз послушать.

И вдруг, совсем озорно:

— Мария Николаевна, пожалуйста, помогите решить половой вопрос.

— Какой, какой, Игорь Васильевич?

— Никак не могу выбрать линолеум, чтобы застелить пол в новом лабораторном зале. Хочу посоветоваться с вами...

И тут же из портфеля на стол вытряхиваются разноцветные квадратики линолеума.

Курчатов надевает пальто, берет под руку Харитона: «Давайте, Юлий Борисович, погуляем немного и поговорим о делах...» А хронометр неслышно продолжает отстукивать последние минуты.

Они выходят в парк. День морозный, солнечный. Голые ветки деревьев припорошены сверху снегом. Игорь Васильевич выбирает скамейку и смахивает снег для себя и Харитона.

— Вот здесь и посидим.

Юлий Борисович начинает рассказ о результатах последних исследований. Всегда живо реагирующий Курчатов почему-то молчит. Внезапная тревога охватывает Юлия Борисовича. Он быстро поворачивается к Игорю Васильевичу и видит, как у него стекленеют глаза. «Курчатову плохо!» — громко кричит Харитон. Прибегают секретари, врачи. Поздно. Маленький сгусток крови перекрыл просвет сердечной артерии. Хронометр обратного счета достиг нулевой отметки. Остановилось сердце, прекратилась работа мысли.

Игорь Васильевич прожил всего 57 лет, куда меньше средней продолжительности жизни...

Вклад Курчатова в создание и развитие советской атомной науки, как и вся его жизнь,— подвиг, быть может, единственный в своем роде.