Дружба

Дружба

Первое чувство, к которому восприимчив заботливо воспитанный юноша, это не любовь, а дружба.

Жан Жак Руссо

С проблемами личности тесно связан другой мой любимый глобальный сюжет – дружба. Сейчас эта тема в мировом научном мире очень популярна, но в начале 1970-х годов ее мало кто принимал всерьез, она казалась частной, пригодной скорее для назидательных сочинений, чем для науки.

Когда в 1970 г. на первой Всесоюзной конференции по психологии общения я впервые изложил общие контуры своей программы изучения дружбы и самосознания, кто-то прислал мне анонимную записку: «Я всегда с интересом читал ваши работы. Жаль, что вы так рано уходите из настоящей науки». Через несколько лет история повторилась. Студентам физического факультета ЛГУ сказали, что они могут прослушать факультативный курс по психологии общения. «О!» – обрадовались физики. «Речь пойдет о психологии дружбы», – уточнил преподаватель. «А…» – разочарованно протянули студенты, вспомнив школьные лекции о дружбе Маркса и Энгельса и тому подобном.

Между тем дружба чрезвычайно интересна как с точки зрения теории личности и психологии общения, так и в социокультурном контексте: действительно ли межличностные отношения оскудевают с развитием цивилизации, или это лишь одна из распространенных романтических иллюзий? Я решил подойти к теме одновременно с обеих сторон.

С одной стороны, я занялся сравнительно-историческим анализом феномена дружбы и, как теперь сказали бы, дружеского дискурса у разных народов мира и в разные периоды истории, включая античную Грецию, посвятив этому несколько статей в научных журналах и сборниках. С другой стороны, вместе с аспирантом Владимиром Лосенковым и группой студентов психологического факультета ЛГУ (Л. Я. Гозманом, В. П. Гордеевой, С. Н. Богдановой, О. Б. Годлинник и М. А. Раевым) мы провели в 1970 г. эмпирическое исследование представлений о дружбе и реальных дружеских отношениях большой группы подростков-школьников с пятого по десятый класс и группы студентов. Автономный сравнительный блок исследований провел в Москве А. В. Мудрик. Результаты этого исследования были опубликованы в нескольких научных статьях и брошюрах.

Для меня самым интересным был психологический блок: чем общение с друзьями отличается от общения с другими значимыми лицами (отцом, матерью, учителями, школьными товарищами) и как оно коррелирует с образом «Я» и свойствами самосознания? Чтобы выяснить это, кроме большой анкеты, был использован шестнадцатифакторный тест Кеттелла и собственная самооценочная методика, основанная на сравнении самооценок подростка и ожидаемых им оценок со стороны разных значимых лиц.

История применения тестов в советской психологии – это целая эпопея. Долгие годы никакой психометрики не было вовсе, все «буржуазные» методы отрицались в принципе. Затем психологи постепенно стали пользоваться тестами. Но сразу же возникли трудности. Во-первых, где взять серьезные тесты, в западных магазинах их кому попало не продавали, а ведь нужен еще и ключ? Во-вторых, как их адаптировать к нашим условиям?

Мне тесты присылали зарубежные друзья-психологи, вроде Юрия Бронфенбреннера, и я тут же их передавал нашим психологам. Но применять их без адаптации и валидизации было невозможно, а разные адаптации часто изменяли тест до неузнаваемости. Психологи из Института им. Бехтерева рассказывали мне, что сначала они получили тест MMPI без ключа. Перевели, попробовали – вроде бы и так хорошо работает. А когда получили ключ, выяснилось, что шкалы, с которыми они работали, меряют совсем не то, что им казалось. Кеттелл и Айзенк, конечно, проще, чем MMPI, но если по стране гуляет несколько разных вариантов одного и того же теста, сравнивать ничего уже невозможно, а сравнимость – главное, а то и единственное достоинство тестовых методик.

На каком-то психологическом совещании я тогда говорил, что если бы в Англии XVIII–XIX веков существовала наша система, человечество до сих не имело бы автомобиля. Почему? Чтобы запустить двигатель в производство, необходим ГОСТ, а для этого нужно как-то измерить мощность двигателя. Наивные англичане стали измерять ее в лошадиных силах. Но что такое «лошадиная сила»? Разве она одинакова у арабского скакуна, племенного тяжеловоза и колхозной клячи? Конечно нет. Если бы парадом командовали мы, философский спор продолжался бы до сих пор. А если нет единицы измерения, не может быть ГОСТа, а следовательно, и двигателя.

С тестами в нашей психологии и сейчас не все гладко. Конечно, есть формально утвержденные международные тесты. Но на покупку и отработку нового инструментария денег зачастую нет. В результате начинается самодеятельность, которая сама по себе может быть даже талантлива, но только сравнивать полученные результаты будет не с чем. Недавно мне попалась на глаза интересная статья с применением теста маскулинности, данные в целом были правдоподобны, но все специальные термины имели какой-то странный, непривычный смысл. Спросил специалистов – говорят, что автор использовал плохую адаптацию устаревшего теста, каким никто в мире не пользуется.

Но вернемся к дружбе. Не будучи уверен в надежности вербальных методов, я лично проверял их в крымской Малой академии наук «Искатель», причем ребята сами вручную обсчитывали весь материал. Оказалось, что тема их очень волнует и в условиях анонимности они готовы отвечать на вопросы вполне правдиво. Единственная просьба была – нельзя ли повторить опрос, потому что, произведя «инвентаризацию» своих дружеских отношений, некоторые подростки хотели изменить данные ими в начале анкеты определения дружбы. Позже один мальчик, почувствовав себя одиноким в армии, даже просил меня прислать ему анкету, чтобы заново обдумать и оценить круг своего общения.

Основное исследование проходило в Ленинграде. Это был недолгий период, когда у меня существовали хорошие отношения с обкомом партии. Обкомовские работники даже вызвались позвонить в школы, чтобы там не боялись, но сведущие люди сказали: «Ни в коем случае! После звонка из обкома ни один директор не поверит, что это не официальное обследование, и вам будут всячески мешать». В конечном счете, школы отобрали с помощью педагогической части ТЮЗа, директора даже снимали ребят с уроков. Зато в первом же вузе начались придирки – нет ли в анкете крамолы, так что обкомовский звонок все-таки потребовался.

Много проблем было с обработкой данных, которой занимался Володя Лосенков. Ни Министерство просвещения, ни ЦК ВЛКСМ денег на эту работу (нужны были сущие гроши) не нашли. Их дала «Литературная газета», в том числе 500 наличных рублей. Что это значит, я вначале не понимал. Оказалось, что разница между безналичным и наличным рублем даже больше, чем между рублем и долларом. Безналичные деньги были вообще никому не нужны. Кроме того, еще раз подтвердилось, что советские люди неохотно и плохо делают обязательную работу, зато готовы бесплатно и с энтузиазмом делать что-то постороннее, если понимают, зачем это нужно. Когда выяснилась, что нужный нам факторный анализ лучше всего делают в Агробиологическом институте, я пришел на поклон к замдиректора и сказал ему, что мою просьбу может поддержать обком. Тот ответил: «Лично для вас – все что угодно, мы вас читаем и уважаем, а их не подключайте, они нам и так надоели. Ваших безналичных нам тоже не надо – своих девать некуда, а вот наличные для девушек, которые будут набивать анкеты, нужны». Впрочем, обошлось и без этого. Лосенков нашел какого-то парня с необходимой программой, и все было в лучшем виде обсчитано за 200 рублей.

Кроме совместных с Лосенковым научных статей, на основе этого исследования отчасти написана моя книга «Дружба», впервые опубликованная в Венгрии (1977) и в Западной Германии (1979). Затем последовали три русских издания (1980, 1987 и 1989), из которых второе было радикально переработано, потому что в начале 1980-х годов в мировой психологии появилась новая парадигма изучения личных взаимоотношений. Достаточно живо написанная книга сразу стала бестселлером, несмотря на огромные тиражи (100 + 200 + 200 тысяч экземпляров), купить ее было очень трудно. Она вошла в списки рекомендательной литературы по курсу социальной психологии и по некоторым историческим дисциплинам и переведена на несколько иностранных языков (болгарский, латышский, словацкий, испанский, молдавский, китайский, итальянский, литовский и др.). Особенно теплым был отзыв заведующего кафедрой этики МГУ профессора А. И. Титаренко, оценившего «этико-моралеведческий» аспект книги как «целое творческое событие, которое еще предстоит осмысливать и осмысливать в этике»[45].

Поскольку эта книга и некоторые мои статьи о дружбе были опубликованы также на немецком, английском и испанском языках, на них обратили внимание западные социологи (Алан Силвер, Урсула Нетцольд-Линден). Нидерландский психолог Франс ван дер Линден использовал нашу схему мотивов юношеской дружбы при исследовании дружеских отношений голландских школьников и получил вполне сравнимые результаты[46].

Самым приятным для меня было то, что книгу читали не только взрослые, но и подростки. Я до сих встречаю людей, которые рассказывают, что когда-то, в студенческие годы, эта книга помогла им разобраться в своих личных отношениях. В 2005 г. вышло новое, четвертое издание «Дружбы», дополненное новейшими историко-антропологическими и социально-психологическими данными, включая довольно интересный, как мне кажется, очерк исторических судеб «русской дружбы» и ее трансформации в постсоветском обществе.

Кроме разных других соображений, я включил в нее размышления о зависти, изложенные в докладе «Кризис идентичности и постсоветская психология» на конференции в Лас-Вегасе и опубликованные в журнале «Symbolic Interaction» (1993. Vol. 16. № 4). Для понимания природы зависти очень важен феномен общинности. Льюис Козер образно назвал общину (Gemeinschaft) «жадным институтом», а его жена, Роза Козер, подробно раскрыла, в чем именно состоит эта «жадность».

Полюбить «дальнего», о котором мы ничего не знаем, гораздо легче, чем «ближнего». По старому восточному анекдоту, однажды Аллах увидел праведника, решил вознаградить его и сказал: «В награду за твое благочестие я выполню любое твое желание, но с одним условием – твой сосед получит вдвое больше того же самого». Праведник долго думал, а потом сказал: «О Аллах, вынь у меня один глаз!»

Доказать свое превосходство над соседом можно двумя путями. Первый, положительный путь – конкуренция: «Я лучше моего ближнего и докажу это тем, что буду лучше работать и опережу его!» Второй, негативный путь основан на зависти: «Я лучше моего ближнего, и я не позволю ему жить лучше, чем я!» Соотношение этих стратегий связано не только с индивидуальными чертами, но и с социально-историческими условиями.

В доиндустриальных, крестьянских обществах (Gemein-schaft) индивиды очень терпимы к межгрупповым неравенствам, основанным на различиях в происхождении или статусе, потому что эти различия считаются естественными, неизменными и бесспорными. Уровень индивидуальных притязаний в традиционном обществе тесно связан с социальным происхождением и статусом лица. Поскольку разные сословия принадлежат к разным социальным и культурных мирам, крестьяне обычно не сравнивают себя с дворянами и не пытаются сравниться с ними. Зато они чрезвычайно чувствительны, нетерпимы и завистливы к любым успехам и достижениям лиц собственного круга (внутригрупповое соперничество и общинная зависть).

Этот факт имеет несколько взаимодополняющих объяснений.

1. В доиндустриальных обществах и вообще в культуре бедности, как показал еще в 1965 г. Джордж Фостер, люди склонны считать, что выигрыш одного человека неизбежно означает проигрыш другого: поскольку количество желаемых благ и вещей ограничено, один может выиграть только за счет другого, путем перераспределения, это считается социально и морально предосудительным и несправедливым. Сходные установки Илья Утехин нашел в советских коммуналках: «Ограниченных ресурсов не хватает, чтобы вполне удовлетворить всех и каждого. Поэтому люди крайне чувствительны к справедливости распределения. Это значит, что каждый участник сообщества следит не только за тем, чтобы его индивидуальная доля была выделена справедливо (не меньше, чем нормально), но и чтобы доли всех остальных участников коллектива были справедливыми (не больше, чем нормально). Такое внимание к долям благ, достающихся соседям, интенсивно окрашено эмоционально – завистью, пропитывающей отношения жильцов и стоящей за многими их побуждениями. Самими людьми это осознается не как зависть, а как чувство справедливости»[47].

2. Люди боятся социального расслоения. Потребность в достижении (достижительность) воспринимается как угроза социальной стабильности и равновесию, подрывающая существующие отношения власти, престижа и авторитета. Из-за относительно слабой дифференцированности общественных и личных отношений изменение имущественного или социального статуса хотя бы одного человека подрывает не только структуру власти, но и всю сеть межличностных отношений общины как целого. Люди не хотят этих изменений, отсюда – сильная зависть, которую они выдают и сами принимают за социальную справедливость.

3. В отличие от большого и равнодушного «общества», Gemeinschaft «требует полной вовлеченности индивида, стабильности социальных отношений и отсутствия дифференциации как личности, так и выполняемой ею работы»[48]. Это делает ее враждебной всякой соревновательности и порождает сильную зависть к чужому успеху.

Рыночная экономика и городской образ жизни, для которых характерны высокая мобильность и анонимность, постепенно изменяют эти условия. По мере того как социальная стратификация перестает восприниматься как естественная и постоянная, уровень личных притязаний отдельного человека больше не ограничивается, по крайней мере в принципе, его социальным происхождением. Каждый может сравнивать себя и соревноваться с каждым, это порождает острые межгрупповые и классовые конфликты и статусную зависть. Но эти конфликты и чувства не обязательно персонализированы. Я соперничаю не с конкретным богачом или чиновником, а с богатством и властью как таковыми.

Кроме того, люди, живущие в системе рыночной экономики, знают или догадываются, что социальный и финансовый успех может быть достигнут не только с помощью грабежа и передела собственности, но и в результате честной конкуренции, индивидуальной инициативы и предприимчивости, которые в этом обществе считаются положительными качествами. Внутригрупповое соперничество и зависть от этого не исчезают, но становятся менее видимыми и менее эффективными в качестве средств социального контроля на макросоциальном уровне. Это сказывается и на характере дружеских отношений и ассоциируемых с ними ценностей.

Я считал общинную зависть, вкупе с традиционализмом, псевдоколлективизмом («соборность») и подростковым синдромом, одной из социально-психологических особенностей России, оказавших фатальное воздействие на судьбы горбачевской перестройки. Эти синдромы имеют прямое отношение и к эволюции понятий дружбы и товарищества, а также к гендерным проблемам.

К сожалению, книга осталась незамеченной. Единственная рецензия появилась в журнале «Семья и школа». То ли я стал хуже писать, то ли тема утратила актуальность, то ли книги не доходят до читателей… А возможно, я перегрузил книгу фактическим материалом, так что есть смысл вернуться к более популярному варианту.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.