«За девицей Эмили…». Рука с рифмованной плеткой

«За девицей Эмили…». Рука с рифмованной плеткой

«В Пятигорске хорошо, там Верзилины», – сказал Лермонтов, приняв решение. С Верзилиными он был хорошо знаком еще по 1837 году, когда ухаживал за Эмилией, старшей, неродной дочерью генерала Петра Семеновича, известной по данному ей Пушкиным прозвищу «Роза Кавказа». «Роза», конечно, с годами не молодела, она была ровесницей Лермонтова, то есть теперь – практически «старой девушкой». Была также родная дочь генерала – Аграфена, Груша, как ее называли, девушка серьезная и незаметная. Третья, общая дочь супругов Верзилиных, звалась Надеждой, ее один из современников описывает как «белорозовую куклу». Представление, что собой являл этот верзилинский цветник, лучше всего дает экспромт, сочиненный Лермонтовым:

За девицей Emilie

Молодежь как кобели.

У девицы же Nadine

Был их тоже не один;

А у Груши в целый век

Был лишь дикой человек.

Разобравшись с обоснованием своего пребывания в Пятигорске, Столыпин с Лермонтовым выхлопотали себе медицинские заключения, дававшие право принимать целительные ванны, им даже удалось – вот ведь случайность! – встретиться с начальником штаба войск Кавказской линии и Черномории А. Траскиным лично и получить разрешение лечиться не в георгиевском госпитале, а именно тут, на водах. Одно слово полковника – и ехать бы им подальше от соблазнительного Пятигорска. Но Траскин разрешение дал. Лермонтов и Столыпин были счастливы. Знать бы, где упадешь, как писал Лермонтов после «бального конфуза», соломки бы подостлал…

Все складывалось великолепно. Из гостиницы перебрались в снятый на окраине домик, принадлежавший Василию Ивановичу Чиляеву. Домик был маленький, турлучный, в один этаж, из четырех комнат, две смотрят окнами во двор, две – в сад. Низкие потолки, стены оклеены простой крашеной бумагой, незатейливая мебель – вот и вся обстановка. Но у домика была замечательная позиция: рядом находился дом Верзилиных, где жили веселые сестры, а за их домом – еще один флигельного типа, где поместились Глебов с Мартыновым. В переднем чиляевском доме жил князь Васильчиков.

Разумеется, эта сто лет как знакомая компания активно посещала дом Верзилиных. Там устраивались вечерние посиделки, танцевали, музицировали, читали стихи, забавлялись и всеми способами развеивали скуку. Частыми гостями были молодой Семен Лисаневич, Сергей Трубецкой, Николай Раевский, Лев Пушкин, полковник Антон Павлович Зельмиц, юнкер Александр Бенкендорф. Груша Верзилина собиралась скоро выйти замуж, жених ее носил фамилию Диков. Надин со всеми кокетничала, но приличного жениха пока что не нашла. А Роза Кавказа уже отцветала и потому использовала любой шанс на замужество, но ей – увы – уже никто этого не предлагал.

В. И. Чиляев, хозяин дома, рассказывал:

«Квартиру приходил нанимать Лермонтов вместе с Столыпиным. Обойдя комнаты, он остановился на балконе, выходившем в садик, граничивший с садиком Верзилиных, и, пока Столыпин делал разные замечания и осведомлялся о цене квартиры, Лермонтов стоял задумавшись. Наконец, когда Столыпин спросил его: „Ну что, Лермонтов, хорошо ли?“ – он как будто очнулся и небрежно ответил: „Ничего… здесь будет удобно… дай задаток“. Столыпин вынул бумажник и заплатил все деньги за квартиру. Затем они ушли и в тот же день переехали».

Видимо, главной ценностью этой постройки и был вид на соседское семейство. «Джигитуя перед домом Верзилиных, он (Лермонтов) до того задергивал своего черкеса, что тот буквально ходил на задних ногах. Барышни приходили в ужас, и было от чего, конь мог ринуться назад и придавить всадника». Вот так: визг барышень и довольная улыбка на лице соседа. Спецэффекты девятнадцатого века.

Жил Лермонтов просто, открыто, очень любил гостей. «В особенности часто приходили к нему Мартынов, Глебов и князь Васильчиков, – рассказывал Василий Иванович, – которые были с поэтом очень дружны, даже на „ты“, обедали, гуляли и развлекались большею частию вместе. Но Лермонтов посещал их реже, нежели они его. Домик мой был как будто приютом самой непринужденной веселости: шутки, смех, остроты царили в нем. Характер Лермонтова был – характер джентльмена, сознающего свое умственное превосходство; он был эгоистичен, сух, гибок и блестящ, как полоса полированной стали, подчас весел, непринужден и остроумен, подчас антипатичен, холоден и едок. Но все эти достоинства, или, скорее, недостатки, облекались в национальную русскую форму и поражали своей блестящей своеобразностью».

Лермонтов, кроме того что проводил вечера с Верзилиными и брал ванны, как всегда занимался литературным трудом. Окно его кабинета выходило в сад, и он «работал большею частию при открытом окне. Под окном стояло черешневое дерево, и он, работая, машинально протягивал руку к осыпанному черешнями дереву, срывал и лакомился черешнями». И, скажем, зорко наблюдал за жизнью в доме Верзилиных.

С девицами Верзилиными ездил на пикники, устраивал игру в кошки-мышки. В общем – школьничал. Но все заметили какие-то странные пикировки с Эмилией. Однажды, увидев у нее на поясе черкесский кинжальчик (все сестры Верзилины носили такой в знак моды), сказал ей, что таким кинжалом особенно хорошо колоть детей. Эмилия вспыхнула. На что он намекал, никто не понял. Зато многие всерьез говорили, что она была прототипом княжны Мери, даже находили у нее башмачки нужного цвета и шаль, описанную в романе, и ей приходилось, задыхаясь от злости, доказывать, что она не была с ним знакома, когда он сочинял своего «Героя». Когда стали документально изучать первую ссылку поэта, то вдруг выяснилось, что в 1837 году знакома она с ним все же была. После его смерти Эмилию и вовсе стали обвинять в том, что его сгубило ее кокетство. И обвинителям она дала такую отповедь:

«В мае месяце 1841 года М. Ю. Лермонтов приехал в Пятигорск и был представлен нам в числе прочей молодежи. Он нисколько не ухаживал за мной, а находил особенное удовольствие me taquiner (дразнить меня. – Фр.). Я отделывалась, как могла, то шуткою, то молчанием, ему же крепко хотелось меня рассердить; я долго не поддавалась, наконец это мне надоело, и я однажды сказала Лермонтову, что не буду с ним говорить, и прошу его оставить меня в покое. Но, по-видимому, игра эта его забавляла просто от нечего делать, и он не переставал меня злить. Однажды он довел меня почти до слез: я вспылила и сказала, что, ежели бы я была мужчина, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его из-за угла в упор. Он как будто остался доволен, что наконец вывел меня из терпения, просил прощенья, и мы помирились, конечно, ненадолго. Как-то раз ездили верхом большим обществом в колонку Каррас. Неугомонный Лермонтов предложил мне пари ? discr?tion (на усмотрение выигравшего. – Фр.), что на обратном пути будет ехать рядом со мною, что ему редко удавалось. Возвращались мы поздно, и я, садясь на лошадь, шепнула старику Зельмицу и юнкеру Бенкендорфу, чтобы они ехали подле меня и не отставали. Лермонтов ехал сзади и все время зло шутил на мой счет. Я сердилась, но молчала. На другой день, утром рано, уезжая в Железноводск, он прислал мне огромный прелестный букет в знак проигранного пари».

Ох, Эмилия Клингенберг! Непростая, скажем, барышня. Он посылал ей не только букеты. Некоторые экспромты били больнее сухого веника:

Зачем, о счастии мечтая,

Ее зовем мы: гурия?

Она, как дева, – дева рая,

Как женщина же – фурия.

Даже на Катю Сушкову его рука с рифмованной плеткой так не подымалась…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.