Под грохот рушащегося рейха

Под грохот рушащегося рейха

Эмма и другие женщины Геринга были вывезены из Каринхалле 31 января 1945 года. Они отправились на юг в Берхтесгаден вместе с четырьмя грузовиками — первым из нескольких конвоев с произведениями искусства, которые Геринг начал вывозить из своей лесной резиденции.

К этому времени советские войска уже переправились через реку Нетце и вступили на территорию Пруссии. Но до Каринхалле война все еще не дошла. Решив защищать свой охотничий замок до последней возможности, Геринг разместил вокруг него целую парашютную дивизию и продолжал возвращаться в умиротворяющий покой своего любимого Шорфхайде всякий раз, когда оставаться в Берлине ему становилось невмоготу.

Здесь в середине февраля его навестил Шпеер. Как всегда, когда он находился в Каринхалле, рейхсмаршал был в своем традиционном охотничьем одеянии, со старинным кинжалом за поясом. Он выглядел уставшим и нездоровым, но пригласил Шпеера войти. Гость хорошо понимал его состояние.

«Гитлер уже давно сделал из него козла отпущения за все неудачи люфтваффе, — впоследствии писал Шпеер, — и на оперативных совещаниях постоянно оскорблял и унижал его. В отсутствие посторонних Герингу доставалось еще больше. Порой Гитлер так кричал на него, что было слышно в приемной, чему я не раз оказывался свидетелем».

В тот вечер Геринг и Шпеер, по-видимому, первый и единственный раз чувствовали взаимопонимание. Роберт Кропп накрыл им стол возле камина, поставив приборы и бокалы из фамильного сервиза Ротшильдов, и Геринг попросил его больше их не беспокоить. Шпеер откровенно и подробно рассказал о причинах своего глубокого разочарования в Адольфе Гитлере.

«Столь же искренне, — написал впоследствии Шпеер, — Геринг ответил, что он меня хорошо понимает и сам испытывает подобные же чувства. Однако, сказал он, мне в этом смысле легче, так как я примкнул к Гитлеру значительно позже и смог внутренне отделиться от него быстрее. Его, Геринга, связывают с Гитлером гораздо более прочные узы — это долгие годы совместной борьбы, триумфа и поражений, — и ему очень нелегко их разорвать — невозможно».

Тем же вечером Шпеер вернулся в Берлин. Несколько дней спустя кто-то сообщил Гитлеру, что Геринг использует парашютистов для защиты Каринхалле, и по его приказу парашютная дивизия была переброшена на позиции южнее Берлина. Теперь можно было точно сказать, что лесному дому Герингов осталось существовать считанные дни.

Где-то в эти же дни у Геринга состоялась еще одна, необычная, встреча, проходившая уже под аккомпанемент советской артиллерии, бившей с западного берега Одера, отчего слегка дрожала мебель и сотрясались стекла. Дело было в том, что в конце января Гитлер наконец дал разрешение на формирование самостоятельной Русской освободительной армии под командованием генерала Власова, которая отныне не являлась частью вермахта, а подчинялась правительству Комитета освобождения народов России. Помимо двух дивизий в эту армию предполагалось включить авиационное соединение, правда пока не имевшее самолетов, под командованием Владимира Мальцева. Однако при всей независимости РОА от немцев Власов не мог присваивать своим офицерам звания выше полковника, и для назначения русского генерала требовалась санкция рейхсмаршала. В связи с этим Мальцев приехал в Каринхалле в сопровождении бывшего военно-воздушного атташе Германии в Москве генерала Ашеннбреннера, осуществлявшего общее руководство русским авиационным соединением, и официального посредника между немцами и командованием РОА оберфюрера СС доктора Крёгера. В состоявшемся разговоре Геринг признался, что он более или менее понимает англичан, французов и американцев, но ни он, ни его коллеги не в силах постичь истинный характер России и русских.

После отвода парашютистов Геринг оставался в своем лесном замке ровно столько, сколько потребовалось, чтобы проследить за упаковкой своих старинных фужеров, ковров, гобеленов и картин и их погрузкой на грузовики конвоя, который должен был доставить все это в Баварию. Потом он застрелил своих четырех любимых зубров, выстроил для прощания своих лесников и, пожав каждому из них руку, сел в автомобиль. За рулем сидел Роберт Кропп, вместе с ним в машине ехали два его адъютанта — полковник фон Браухич и капитан Клаас. Они направились в Берлин, и Браухич впоследствии рассказал, что Геринг ни разу не оглянулся.

Спустя несколько часов после их отъезда саперы из парашютной дивизии, которые уже заминировали дом и мавзолей, опустили штоки на электродетонаторах, и Каринхалле вместе со всем, что он символизировал, содрогнулся от взрыва и рассыпался. После того как парашютисты уехали, уже никто не смог бы даже предположить, что здесь возвышалась одна из самых помпезных феодальных резиденций, которые когда-либо видела Германия.

Каринхалле больше не существовало. Когда там появились советские танки на своем пути к Берлину, бойцы ненадолго задержались, чтобы побродить по развалинам в поисках чего-нибудь полезного. Что им удалось найти, неизвестно. Но череп, засыпанный каменными обломками, кто-то обнаружил много месяцев спустя.

Это был череп Карин Геринг, в память которой возводился этот монументальный дом.

В день своего рождения, 20 апреля 1945 года, Гитлер в последний раз вышел из своего бункера. Сутулый, с трясущимися руками и шаркающей походкой, он производил впечатление старика. Гитлер вышел в сад рейхсканцелярии, где ему представили делегацию наиболее отличившихся в боях членов гитлерюгенда. Потрепав мальчиков по щекам, он попытался глухим голосом произнести выспреннюю речь, но скоро на полуслове замолк. Чувствуя себя в неловком положении, участники церемонии перешли к докладам о положении на фронтах. «Никто толком не знал, о чем говорить», — вспоминает Шпеер (в это время советские армии готовились завершить окружение Берлина). Потом Гитлер начал выслушивать поздравления.

Вскоре в бункере фюрера началось очередное оперативное совещание. Как заметили все, кроме Гитлера, появившийся на нем Геринг был одет не в свой традиционный серебристо-серый рейхсмаршальский мундир, а в более скромную форму оливкового цвета с обычными матерчатыми погонами — вместо огромных с золотым плетением — с приколотыми к ним рейхсмаршальскими орлами, чем напомнил присутствующим немецким военным американского генерала.

Началось обсуждение ожидаемого наступления советских войск на центральные кварталы Берлина. Со дня на день могли начаться уличные бои, и генералы принялись убеждать Гитлера, который решил остаться в столице, что ставку верховного главнокомандования, пока еще не поздно, нужно перенести в Оберзальцберг, в «Альпийский редут».

Геринг обратил его внимание на то обстоятельство, что единственный путь из Северной Германии в Южную, проходящий через Баварский лес, они пока удерживают, но он в любой момент может быть перерезан противником, и тогда в Берхтесгаден им уже не попасть.

Слушая подобные призывы, Гитлер разнервничался и с горечью произнес:

— Как я могу призывать солдат стоять до конца в решающей битве за Берлин и тут же покинуть город и перебраться в безопасное место! — он вперил взгляд в побледневшего и обливающегося потом Геринга, который смотрел на него выпучив глаза, и закончил свою отповедь дрогнувшим от волнения голосом: — Я полностью полагаюсь на волю судьбы и остаюсь в столице. Если судьбе будет угодно, она даст мне в последний момент возможность вылететь в Оберзальцберг!

Как только совещание закончилось, Геринг, который, по словам Шпеера, «был совершенно растерян», подошел к Гитлеру и, пробормотав, что в связи с неотложными делами требуется его присутствие в Южной Германии, попросил разрешения этой же ночью покинуть Берлин. Посмотрев на него отсутствующим взглядом, Гитлер сказал несколько ничего не значащих слов и пожал рейхсмаршалу руку. Шпеер пишет, что он тогда подумал, что присутствует при историческом моменте: «Один из руководителей рейха „откалывался“ от фюрера, пусть и не в открытую».

22 апреля, когда советские армии обошли Берлин и с юга, и с севера и приблизились к его восточным пригородам, рухнули все иллюзии Гитлера. Ожидаемая им с севера контратака группы войск его любимца обергруппенфюрера СС Феликса Штайнера, которая, как он надеялся, спасет Берлин, так и не состоялась. Узнав об этом, фюрер испытал очередную неистовую вспышку ярости, осыпав проклятиями и обвинив в предательстве армию, эсэсовцев и немцев вообще. Потом успокоился и, заявив, что надежды больше нет и «третий рейх» пал, сказал, что останется в бункере и будет ждать конца, а потом застрелится. А Геринг, добавил он, если хочет, пусть ведет переговоры с союзниками.

Присутствовавший при этом генерал-полковник Альфред Йодль, начальник штаба оперативного руководства, одновременно начальник главного штаба вооруженных сил и военный советник Гитлера, вызвал генерала Карла Коллера, начальника генерального штаба люфтваффе и рассказал ему о решении Гитлера умереть в бункере в Берлине.

Колдер сумел передать эти новости по телефону, сквозь треск и шум, из германской столицы Герингу в Оберзальцберг, но немедленно получил указание от Берндта фон Браухича, адъютанта Геринга, все доложить лично. Он вылетел в Баварию вместе со штабом верховного командования люфтваффе и прибыл к Герингу в его рейхсмаршальский дом в Берхтесгадене 23 апреля. Он хотел переговорить с Герингом с глазу на глаз, но тот ему сказал, что присутствовавший здесь Филипп Булер, начальник партийной канцелярии, надежный человек, и ему можно доверять. На этот раз Колдер рассказал о своем разговоре с Йодлем и намерении Гитлера кончить жизнь самоубийством во всех подробностях, и у него сложилось впечатление, что Геринг озадачен этими новостями.

«И он и Булер отозвались о Гитлере очень недоброжелательно, — впоследствии написал он, — и трактовали такое его поведение как злую шутку. Геринг почувствовал себя в трудном положении. Он захотел получить доклад о военном положении, который я представил ему при помощи карт. После этого он спросил меня, не назначил ли он своим преемником Мартина Бормана. Я ответил ему, что, когда покидал Берлин, Гитлер был еще жив и мог принять какие-то решения. Еще оставались один-два пути спасения из города… Может быть, Гитлер изменил свои планы».

Пока они обдумывали его слова, Колдер добавил:

— Как бы то ни было, теперь ваше время действовать, герр рейхсмаршал.

Действовать, но как? Было очевидно, что Геринг не то чтобы размышлял, что именно предпринять, он просто боялся проявлять активность. Он опасался Бормана.

— Борман — мой смертельный враг, — сказал он. — Он только и ждет, чтобы я подставился. Если я начну действовать, он назовет меня предателем. Если не начну — обвинит меня в бездействии в самый тяжелый час!

Геринг велел принести стальной ящичек, в котором он держал ценнейший для него указ от 29 июня 1941 года, которым фюрер назначал его своим преемником. Вынув его, он прочитал вслух соответствующие ситуации слова-:

«В случае ограничения моей свободы действий или какой-либо иной моей недееспособности, рейхсмаршал Геринг становится моим заместителем или преемником со всеми полномочиями: государственными, партийными и военными».

Указание представлялось достаточно ясным. Но Геринг был все еще неуверен. Среди нацистских функционеров, заполонивших теперь оберзальцбергский «редут», был и Ганс-Генрих Ламмерс, начальник канцелярии Гитлера по политическим делам, и он был вызван для изучения документа. После его прочтения Ламмерс заключил:

— Декрет от 29 июня 1941 года вступил в силу и обязателен для исполнения. Никаких новых постановлений не требуется. Фюрер не издавал на этот счет никаких других указов. Если бы издал, мне было бы известно. Без моего участия он бы не смог изменить этот декрет законным образом.

Тем не менее Геринг по-прежнему испытывал нерешительность, его продолжали терзать сомнения. Он беспокоился не только о том, чтобы не сделать неверный шаг, который вызовет злобную и опасную реакцию Бормана, он хотел получить санкцию Гитлера на свои дальнейшие действия, так чтобы по-прежнему остаться под его началом. Наконец он решил отправить в Берлин телеграмму. Вдвоем с Ламмерсом они продиктовали ее Коллеру, постаравшись дать понять, что Геринг все равно хочет, чтобы Гитлер выбрался из Берлина и продолжил направлять борьбу с юга. Но если этого не произойдет…

Послание гласило:

«Мой фюрер! Ввиду вашего решения оставаться на вашем посту в берлинской твердыне согласны ли вы, чтобы я немедленно принял общее руководство рейхом при полной свободе действий в стране и за ее пределами в качестве вашего заместителя в соответствии с вашим указом от 29 июня 1941 года? Если до 22 часов сегодня ответа не последует, я буду считать, что вы утратили свободу действий и что возникли условия для вступления в силу вашего указа, чтобы начать действовать в высших интересах нашего народа и фатерланда. Вы знаете, какие чувства я испытываю к вам в этот тяжкий час в моей жизни, я просто не способен найти слова, чтобы их выразить. Пусть бог хранит вас и позволит, несмотря ни на что, прибыть сюда так скоро, как это будет возможно.

Преданный вам Герман Геринг».

Альберт Шпеер находился в бункере в Берлине, когда там была получена телеграмма. Ее вручили Борману, который поспешил исказить ее смысл.

«Борман обвинил Геринга в попытке переворота, — пишет Шпеер, — возможно, он просто в последний раз пытался убедить Гитлера перебраться в Берхтесгаден, чтобы на месте, дескать, навести порядок».

Однако погруженный в апатию Гитлер на послание Геринга никак не отреагировал. Но через короткое время поступила новая телеграмма, на этот раз адресованная Риббентропу. Она имела своей целью просто прояснить намерения Геринга и подчеркнуть их законность.

«Рейхсминистру фон Риббентропу. Я попросил фюрера дать мне разъяснения не позднее 22 часов 23 апреля. Если к этому времени выяснится, что фюрер не в состоянии руководить рейхом, вступает в силу его указ от 29 июня 1941 года, согласно которому я становлюсь его преемником на всех занимаемых им постах. Если до полуночи 23 апреля 1945 вы не получите иных указаний непосредственно от фюрера либо от меня, прошу вас немедленно вылететь ко мне.

Рейхсмаршал Геринг».

— Геринг затеял измену! — снова закричал Борман. — Он уже посылает телеграммы членам правительства и извещает их о своем намерении на основании будто бы имеющихся у него полномочий сегодня в полночь занять ваше место, мой фюрер!

На этот раз Борман добился своего. Гитлер немедленно лишил Геринга его права преемственности и обвинил его в предательстве национал-социализма и фюрера — текст соответствующей ответной телеграммы Герингу поторопился подготовить Борман. Послание заканчивалось словами фюрера, что он воздержится от принятия каких-либо дальнейших мер, если Геринг уйдет в отставку со всех постов по состоянию здоровья.

«Борману наконец удалось вывести Гитлера из состояния апатии, — пишет Шпеер, который наблюдал эту ситуацию вблизи. — Последовал приступ дикой ярости, в которой нашли выражение горечь поражения, собственное бессилие, жалость к себе и отчаяние. С налившимся кровью лицом и вытаращенными, готовыми вылезти из орбит глазами Гитлер, не обращая внимания на присутствующих, страшно кричал: „Я давно об этом знал! Я знал, что Геринг совершенно разложился! Он развалил наши военно-воздушные силы! Он открыто брал взятки! Это из-за него в нашем государстве расцвела коррупция! Ко всему прочему, он уже долгие годы не может обойтись без морфия! Я давно, давно все это знаю!“

Гитлер успокоился на удивление быстро и снова впал в состояние прострации.

— A-а, мне все равно, — потухшим голосом произнес он. — Пусть Геринг ведет переговоры о капитуляции. Так как война проиграна, не имеет значения, кто именно этим займется».

Дальше политическая ситуация в Германии развивалась подобно сюжету плохого фильма. В Оберзальцберге Геринг, Колдер и Булер, которые не знали, что происходит в Берлине и что фюрер лишил Геринга его полномочий, уединились в его кабинете, занявшись составлением официального послания, которое они планировали направить генералу Эйзенхауэру, главнокомандующему объединенными силами союзников, Уинстону Черчиллю и президенту Трумэну. Одно послание, в котором рейхсмаршал просил Эйзенхауэра о встрече, чтобы обсудить «почетную капитуляцию» германских войск, они уже набросали. Внизу, у подножия горы, ожидал легкий самолет, готовый отвезти Геринга на место встречи с союзниками. В то же время он написал воззвание к вермахту, напыщенно призывая немцев продолжать борьбу, но это была просто хитрость, как объяснил Геринг с ухмылкой, чтобы провести русских и скрыть от них тот факт, что он ищет мира.

Генерал Коллер еще никогда не видел своего шефа таким оживленным. «Было ощущение, как будто он вновь родился», — написал он впоследствии. Геринг был полон планов и новых идей. В какой-то момент зашла Эмма, чтобы подать им чай или бутерброды с пивом, и передала ему список грузовиков, груженных его ценностями, которые прибыли из Каринхалле. Оказалось, что четыре грузовика, перевозивших самые любимые произведения искусства Геринга, потерялись в Берлине. (По крайней мере, одна из этих машин попала в руки советских солдат и была отправлена в Советский Союз. Среди других картин в ней находилась «Венера» Буше. Это полотно, попав из Советского Союза в Польшу, затем в Финляндию и Швецию, обнаружилось на аукционе в Лондоне в 1973 году.) Издав стон, рейхсмаршал постарался выбросить из головы это тяжелое для него известие и вернулся к планированию дальнейших действий. Что значили несколько потерянных картин в момент, когда наконец в его руках оказалась судьба всего рейха?

А в Берлине тем временем главный злодей мелодрамы вовсю трудился над тем, чтобы разрушить все его намерения. Более того, Мартин Борман решил под самый конец устранить Геринга раз и навсегда. Когда Гитлер велел ему послать телеграмму Герингу, он позаботился отправить два послания. Первое было от имени фюрера и извещало:

«Указ от 29.06.41 аннулирован моим специальным распоряжением. Свобода моих действий не вызывает сомнений. Запрещаю вам предпринимать в этом направлении любые шаги».

Второе Борман отправил по собственной инициативе двум старшим командирам частей СС, стоявших в районе Оберзальцберга, Франку и фон Бредову с приказом немедленно арестовать Геринга по обвинению в государственной измене. На случай их возможных колебаний Борман добавил: «Вы отвечаете за его исполнение собственными жизнями».

То, что Геринг не имел намерения совершать государственную измену или поступать вопреки желаниям Гитлера, доказывает тот факт, что, как только телеграмма фюрера оказалась у него в руках, он сразу прекратил составление планов дальнейших действий и отправил ответную телеграмму Гитлеру с просьбой освободить его от всех занимаемых постов в связи с «тяжелым сердечным заболеванием», а также телеграммы Риббентропу и Геббельсу с Кейтелем, с которыми тоже успел связаться, такого содержания:

«Фюрер информировал меня, что он по-прежнему дееспособен. Аннулирующая телеграмма сегодня в полдень. Хайль Гитлер. Герман Геринг».

Но к этому времени эсэсовцы уже окружили его дом и изолировали его и его семью от других обитателей Берхтесгадена и от остального мира. Когда появившиеся вскоре Франк и фон Бредов объявили, что должны поместить его под арест, он просто отказался поверить в серьезность происходящего.

— Завтра все прояснится, — сказал он Эмме вечером. — Это просто недоразумение. Спи спокойно, как сейчас намерен поступить я. Можешь ли ты представить хоть на мгновение, чтобы Адольф Гитлер меня сегодня арестовал — меня, кто шел за ним и был рядом, несмотря ни на что, на протяжении двадцати трех лет? Ну? Это просто немыслимо!

Но наступившая ночь спокойной у них не получилась. Снаружи, заносимые снегом, стояли на страже эсэсовцы. Геринга отделили от Эммы и его дочери Эдды, и у их дверей тоже встали часовые, предупредив, что застрелят их, если они попытаются связаться друг с другом. Утром, когда Эмма с дочерью еще лежали в постели, забывшись прерывистым сном, Геринг вышел в халате на балкон. В этот момент появились британские бомбардировщики. Их экипажи имели самое «лакомое» задание этой войны: прицельную бомбардировку горной цитадели Гитлера. Но в дом Геринга их бомбы тоже попали.

Семью успели отвести в подвал под домом, куда уже спустились Роберт Кропп, Эльза Зоннеман, Криста Гормане, медсестра Геринга, Силли, горничная и гувернантка. Но когда дом начал вздрагивать и крошиться от взрывов, стало ясно, что, если бомба упадет где-нибудь поблизости, им несдобровать. В момент затишья они поспешили вниз по склону в большое убежище среди холмов, куда уже набилось большинство нацистских функционеров из Берхтесгадена вместе со своими родственниками. Герингов держали отдельно, их окружали эсэсовцы, и им было запрещено разговаривать.

Когда они наконец выбрались наружу, «Орлиное гнездо», гордый символ гитлеровского величия, было уничтожено бомбами союзников. Дом Герингов тоже сильно пострадал, плавательный бассейн был разрушен, крыша местами обвалилась, кабинет Геринга превратился в развалины.

Это зрелище, видимо, наконец избавило его от иллюзий. Он повернулся к командиру эсэсовцев Гансу Франку, стоявшему рядом с ним, и сказал:

— Отправьте сообщение фюреру. Передайте ему, что если он верит, что я его предал, я готов к расстрелу.

В этот момент состоялось лучшее представление Эммы Геринг в ее артистической карьере. Она была готова кричать от страха во время авианалета и испытывала ужас при мысли о том, что может произойти с ее мужем, ее дочерью и с ней самой, но взяла себя в руки и сказала Франку:

— Фюрер в день моей свадьбы обещал мне выполнить мое желание. Я хочу напомнить ему об этом обещании. Если фюрер отдаст приказ о расстреле моего мужа, я хочу, чтобы он распорядился Эдду и меня расстрелять тоже.

Франк хмуро кивнул и обещал, что такое послание будет отправлено. На самом деле он уже находился в полном недоумении от всей этой ситуации. Он только что получил еще одно послание от Бормана, который жаждал расправиться с Герингом, несмотря ни на что.

«Положение Берлина ухудшается, — передал он. — Если Берлин и мы падем, изменники 23 апреля должны быть уничтожены. Выполняйте ваш долг. От этого зависят ваша жизнь и честь».

Но Франк, должно быть, рассуждал, что если Берлин действительно падет и Гитлера с Борманом не станет, то какая польза будет в том, чтобы убить еще и Геринга? Он оставался единственным нацистским лидером, кто мог начать переговоры с союзниками.

Как только эсэсовские начальники поняли, что Гитлер и Борман уже находятся на своем пути в небытие, они поставили свои «вальтеры» на предохранители, и Герингам уже не грозила расправа — по крайней мере от рук своих товарищей-нацистов. И на самом деле, когда Геринг заметил, что в разбомбленном Оберзальцберге теперь находиться не слишком комфортно и им было бы лучше отправиться в замок Маутерндорф, Франк сразу согласился и отдал распоряжение о подготовке колонны автомашин, с тем чтобы перевезти через австрийскую границу Геринга, его жену, дочь и слуг, а также сопровождающих эсэсовцев.

Дороги были покрыты льдом и забиты отступающими войсками, и на поездку им потребовалось тридцать шесть часов. Пока они находились в пути, радио Гамбурга передало такое объявление:

«Рейхсмаршал Герман Геринг страдает от сердечной болезни, которая теперь перешла в острую стадию. В связи с этим он попросил освободить его от командования военно-воздушными силами и всех связанных с ними постов, ибо в этот момент как никогда требуется напряжение всех сил. Фюрер удовлетворил его просьбу. Фюрер назначил генерала Роберта фон Грайма новым командующим люфтваффе, одновременно присвоил ему звание генерал-фельдмаршала».

В действительности, прибыв в Маутерндорф, Геринг быстро восстановил свои нервы и энергию. Не без помощи пилюль, конечно. Он догадывался, что эсэсовские командиры, особенно Франк, не знают, что с ним делать. И хотя они сами пока не решались его освободить, кому-то другому вряд ли стали бы препятствовать. Россвита, племянница Эммы, была отправлена из замка Маутерндорф по подземному ходу в деревню, на окраине которой он выходил на поверхность. Геринг со своими братьями и сестрами часто лазил по этому ходу в детстве.

В деревне Россвита нашла лейтенанта люфтваффе и рассказала ему, что Геринг находится под арестом в замке. Однако тот отказался ей поверить. Тогда несколько часов спустя по подземному ходу выбралась сама Эмма и переговорила с лейтенантом и еще с капитаном люфтваффе. Они обещали явиться в замок и позаботиться о безопасности Геринга и обещали отправить сообщение в ближайшую летную часть и проинформировать ее командира о положении рейхсмаршала.

Но прежде чем Геринг был освобожден, прошла целая неделя и «третий рейх» окончательно рухнул. Гитлер продиктовал своему секретарю Гертруде Юнге политическое завещание, в котором исключал Геринга из партии, формально лишал его права преемственности и назначал вместо него своим преемником гросс-адмирала Карла Деница. После этого застрелился.

У Герингов в Маутерндорфе имелось радио, и, услышав 1 мая известие о смерти фюрера, Геринг с горечью сказал:

— Он умер, Эмма! Теперь я никогда не смогу убедить его, что был верен ему до конца!

У Эммы случился сердечный приступ.

Впрочем, скоро они смирились с утратой. Геринг снова был деятелен и кипел энергией. В это время мимо Маутерндорфа проходила часть генерала люфтваффе Вольфганга Пикерта, командовавшего прежде ПВО в Берлине, который был удивлен, увидев в воротах рейхсмаршала.

— Слушайте мою команду, — сказал Геринг. — Во-первых, мне нужна надежная охрана. Во-вторых, передайте генералу Коллеру, чтобы немедленно начал действовать. К Эйзенхауэру должен быть отправлен генерал, который договорится о нашей встрече для разговора как мужчина с мужчиной, как солдат с солдатом. Полагаю, это будет лучший способ для разрешения ситуации.

Через несколько часов к замку подошел батальон военнослужащих люфтваффе, и когда Геринг спустился по ступеням со стены, они уже выстроились, чтобы приветствовать его.

«Это был один из самых прекрасных моментов в моей жизни, — говорил он позже, — я стоял перед шеренгой моих солдат и смотрел, как они берут „на караул“ перед своим главнокомандующим».

Герман Геринг был опять свободен. То есть пока свободен.

В мае 1945 года среди нацистских лидеров было все еще немало тех, кто думал, что могут обеспечить почетный мир для Германии, и все, что для этого нужно, — это просто одному из них поговорить с союзниками как солдат с солдатом, как мужчина с мужчиной. Однако адмирал Дёниц, преемник Гитлера, который теперь осуществлял руководство из Фленсбурга в Северной Германии, вскоре обнаружил, что все не так просто. Герман Геринг же не сомневался в своей способности сделать ситуацию «более податливой».

6 мая он отправил Дёницу послание, в котором говорилось:

«Известно ли вам об интригах, угрожавших безопасности государства, которые провернул рейхсляйтер Мартин Борман в целях моего устранения?.. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер может подтвердить степень размаха этих интриг. Я только что узнал, что вы намерены отправить [генерала] Йодля к Эйзенхауэру с целью начала переговоров. Я полагаю важным в интересах нашего народа, чтобы параллельно с официальными переговорами Йодля я официально установил контакт с Эйзенхауэром, как маршал с маршалом. Мой успех на всех важных переговорах за рубежом перед войной, которые фюрер всегда поручал мне, служит достаточной гарантией, чтобы я создал атмосферу личного доверия. Более того, и Великобритания, и Америка доказали через свою прессу и радио, а также через заявления своих государственных деятелей за последние несколько лет, что ко мне там относятся более благосклонно, чем ко всем остальным политическим лидерам Германии. Я считаю, что в этот тяжелейший час все должны действовать сообща и что не следует пренебрегать ничем, что могло бы хоть в какой-то степени гарантировать будущее Германии. Рейхсмаршал Геринг».

Дёниц не стал отвечать на это послание. Он уже начал понимать, что подразумевают союзники, когда настаивают на «безоговорочной капитуляции», и те категории, которыми продолжал мыслить Геринг, имели мало общего с существующей реальностью.

Но Геринга молчание адмирала ничуть не волновало. Он уже занялся подготовкой собственных переговоров. Генерал Колдер реквизировал для него находившийся западнее замок Фишхорн, и теперь Геринг и все, кто был с ним, расположились там в ожидании прибытия американцев. Тем временем Берндт фон Браухич и еще один посланец, сжимая в руках белые флаги, ехали по Баварии в западном направлении с двумя письмами от Геринга. Встретив первое же американское подразделение, они попросили отвести их в штаб. Одно письмо было адресовано командиру американской передовой части и содержало просьбу защитить Геринга от возможных враждебных акций гестапо и СС. Другое предназначалось генералу Эйзенхауэру и приглашало на «беседу».

Прошло некоторое время, прежде чем парламентеры нашли американцев и передали им пакеты, и, ожидая их возвращения, Геринг начал проявлять нетерпение. Роберту Кроппу он сказал:

— Пакуйте багаж, Кропп, и складывайте его на грузовики.

Утомленный Кропп, который все последние дни только и занимался тем, что запаковывал и распаковывал, тяжело вздохнув, раскрыл чемоданы из свиной кожи и принялся вновь заполнять их мундирами, костюмами и разнообразными предметами туалета хозяина. Силли занялась тем же самым в гардеробной Эммы.

Эмме Геринг заметил:

— Если гора не идет к Магомету, значит, Магомет должен идти к горе.

Посмеявшись над шуткой, они отправились к автомобилям и покатили по горным дорогам, по которым отступали «уносимые ветром» солдаты вермахта и толпы беженцев, несчастных жителей разбитой в войне страны. Каждый раз, когда Геринга узнавали, пехотинцы и гренадеры начинали салютовать ему, расстреливая в воздух последние патроны, либо приветствовали его и махали руками, и они с Эммой улыбались им и махали в ответ. Часто их автоколонна попадала в транспортные пробки, и тогда солдаты выпрыгивали из своих грузовиков и бронетранспортеров, чтобы пожать руку рейхсмаршалу и расспросить его о перспективах мира. Он успокаивал их. Разве он не был Железным Человеком? Он обязательно проследит, чтобы с Германией поступили справедливо. Солдаты отвечали одобрительными возгласами.

— Heil der Dicke!^[25] — кричали они.

В одной из таких пробок Геринга наконец нашел первый лейтенант армии Соединенных Штатов Джером Шапиро. Сначала он приехал в Фишхорн, но обнаружил, что его «добыча» исчезла, и бросился на розыски этого, пожалуй, самого главного «приза» войны. Теперь он поспешил к рейхсмаршалу и отдал ему честь. Тот отсалютовал в ответ, и Шапиро был удивлен, заметив, что и Геринг, и его жена были явно рады его видеть. Разумеется, в тот момент он не мог понять, что эта встреча означала для них счастливое окончание дурного сна — или дурного фильма. Они спаслись от рук гнусного Бормана и теперь оказывались под защитой славных американцев.

За следующие несколько часов не произошло ничего, что бы разубедило Германа Геринга в том, что он, как он сам считал, был не простым военнопленным, но полномочным представителем германского рейха, прибывшего к противнику для обсуждения заключения перемирия. Шапиро и подчиненные ему джи-ай были вежливы и почтительны, так же как и бригадный генерал Роберт Стак, первый американский офицер старшего звания, которого они встретили. Он поднялся им навстречу и тепло пожал Герингу руку — какой жест мог быть более дружелюбным?

Эмма пребывала в мире грез. «Нам очень повезло, — написала она впоследствии, — генерал Стак оказался человеком большого такта. Он имел при себе переводчика, и, хотя мой муж знал английский очень хорошо, он переводил ему каждое слово, так как была важна каждая мелочь. Я слышала все. Стак позвонил генералу Эйзенхауэру, чтобы сообщить ему о письме Германа. Американский главнокомандующий сказал, что он готов увидеться с Германом и будет ожидать его у себя на следующий день в сопровождении генерала Стака. Теперь мы все находились под личной защитой Эйзенхауэра и могли вернуться в замок Фишхорн у Брюка, неподалеку от Целль-ам-Зее, чтобы оставаться там до тех пор, пока не узнаем, что Бург-Фельденштейн, замок Германа, по-прежнему стоит, после чего переехать и жить в нем. Эйзенхауэр дал слово, что муж сможет увидеться с ним и свободно уехать обратно».

Крайне сомнительно, чтобы Геринг, даже как следует заправившись пилюлями и пребывая в состоянии эйфории, мог действительно считать, что все так и обстоит, но он не делал ничего, чтобы разочаровать Эмму, и она продолжала в это верить. Вечером Геринг ужинал вместе с генералом Стаком, и за выпивкой и разговорами они просидели до самого рассвета.

«Муж пришел увидеться со мной, — пишет Эмма. — Он сказал, что должен опять уйти, чтобы позавтракать вместе со Стаком, а потом покинет меня на день или два. Он вернется, ведь они же отпустят его. Муж прочитал сомнение и тревогу в моих глазах. Война для Германии окончилась, но что ожидает нас? Что будет с Германом? Он заверил меня: „Генерал Эйзенхауэр дал свое слово через генерала Стака как своего посредника“». (На самом деле Эйзенхауэр этого не делал. Зато он наложил на генерала Стака дисциплинарное взыскание за то, что тот пожал Герингу руку.)

На следующий день Геринга отвезли в штаб-квартиру Седьмой американской армии в Китцбюхеле, где среди других офицеров его встречал генерал Карл «Туи» Спаатс, командующий американской стратегической авиацией в Европе, а также многочисленные фоторепортеры и военные корреспонденты. В честь Геринга был устроен завтрак. Принесли шампанское, все были настроены дружелюбно и весело. Американцы смеялись, подшучивали над рейхсмаршалом, заставляя смеяться и его. Но вечером, после того как военные цензоры прочитали репортажи корреспондентов о состоявшемся застолье, Эйзенхауэр решил положить этому конец.

От него поступил приказ, и он был строг: отправить Геринга как можно скорее и с этого времени обращаться с ним как с обычным военнопленным.

На следующий день его повезли на самолете в Аугсбург, в центр дознания Седьмой армии. Прибыв туда, он уже не увидел группы встречающих офицеров. Ему сухо велели отдать две награды, которые он носил: «За заслуги» и Большой крест ордена Железного креста, а также его увесистый золотой маршальский жезл, тяжелые золотые погоны и массивный золотой перстень с бриллиантом с безымянного пальца. (Этот жезл теперь находится в Музее армии Соединенных Штатов в Вашингтоне.) Просто в аугсбургском центре дознания работало несколько перемещенных лиц из Венгрии, и американцы сочли разумным лишить Геринга средств для их подкупа.

Впервые, должно быть, Геринг почувствовал себя неуютно и ощутил страх. Квартира, куда его теперь поместили, находилась в доме в рабочем квартале, на окраине города, и состояла только из спальни, гостиной и маленькой кухни. В ней не было ни ванной, ни уборной, последняя находилась на лестничной площадке в конце коридора, а первая — в подвале дома. Полковник Берндт фон Браухич, который все еще находился с ним, начал горячо протестовать и потребовал, чтобы рейхсмаршалу позволили расположиться в его собственном доме, чтобы он содержался в соответствии со своим рангом. Когда в этом требовании было отказано, Геринг заплакал и воскликнул, что германской армии наносится оскорбление. Прибывший позднее Роберт Кропп, доставивший багаж своего хозяина, застал его «в состоянии глубочайшей подавленности».

На следующий день ему отчасти удалось восстановить душевное равновесие, но настроение, в котором он теперь пребывал, можно было охарактеризовать как настороженное смирение. Когда 18 мая к нему явился лейтенант Рольф Вартенберг, один из допрашивавших его офицеров, Геринг первым делом спросил, что стало с его личными вещами, и, когда услышал в ответ заверение, что они помещены на хранение, скептически покачал головой.

— Если дальше все будет продолжаться в том же духе, — сказал Геринг по-английски, — то я боюсь, что вы снимете с меня и штаны.

Он уныло уставился на недоеденную порцию боевого пайка, лежавшую перед ним на тарелке, и неожиданно ухмыльнулся.

— Хотелось бы мне посмотреть на лицо Хорти, когда вы сервируете для него эту гадость! — хмыкнул он. Адмирал Миклош Хорти, бывший регент Венгрии, также недавно прибыл в Аугсбург в качестве военнопленного. — Я-то ел солдатскую пищу всю свою жизнь, но для него готовил первоклассный повар, исполняя все его прихоти, — неужели он не позеленеет, как только увидит это?

Он значительно повеселел, когда Вартенберг сказал, что его приглашают в офицерский клуб-столовую на коктейль, и крикнул Кроппу, чтобы тот приготовил ему побриться по такому случаю. Сотрудники центра как-то получили упрек от командующего Седьмой армией генерала Патча за слишком мягкое обращение с пленными, но они доказали во время кампании эффективность своих деликатных методов, получив несколько раз сведения, которые позволили сохранить немало солдатских жизней. Теперь армия требовала вытащить из Геринга столько информации, сколько удастся, и как можно быстрее, и руководитель центра дознания майор Поль Кубала оценил, что контрастный режим кнута и пряника в данном случае будет наиболее подходящим.

Проведя ночь в крайне неприветливой обстановке усиленно охраняемой и неотапливаемой квартиры, Геринг мгновенно растаял в приятельской атмосфере офицерского клуба. Он не отказывался от выпивки и с наслаждением уминал сэндвичи и салаты, которыми его потчевали американцы. Когда в разгар веселья кто-то из офицеров сел за пианино, а остальные начали петь хором, он присоединился к ним и от души прихлопывал ладонями, когда они исполняли «Глубоко в сердце Техаса». Потом он сообщил Вартенбергу, что среди его вещей, которые привез Кропп, имеется — подумать только — аккордеон, на котором он любит играть. Если лейтенант сходит за ним к Кроппу, он будет рад исполнить для всей компании несколько песен.

Аккордеон был принесен, и вот толстые пальцы Геринга быстро забегали по клавишам, а он приятным глубоким баритоном стал петь свои любимые «Ich wei? nicht, was soll es bedeuten», «Stille Nacht» и наигрывать музыку мейстерзингеров. В перерывах он выпивал и запросто болтал с такими «своими» американцами. Когда пришло время — 2 часа ночи — возвращаться, он был уже хорошо навеселе и шел обратно на квартиру слегка покачиваясь.

Он много им наговорил, и сотрудники центра провели остаток ночи в составлении донесений. Но при этом они совершенно отчетливо поняли, что он не сказал им ничего из того, что не хотел бы, чтобы они слышали. Их отчет в штаб армии, отправленный утром (19 мая 1945 года), начинался такими словами:

«[Геринг] никоим образом не является тем комическим персонажем, каким его так часто изображали в газетных статьях. Он не туп и не глуп в шекспировском смысле слова, но в общем хладнокровен и расчетлив. Он обладает способностью немедленно схватывать главную суть обсуждаемого вопроса. Вне всякого сомнения, он не является человеком, которого можно недооценивать. Хотя он пытается приуменьшить масштабы многих наиболее жестоких преступлений, совершенных Германией, он сказал достаточно, чтобы показать, что он в такой же степени несет ответственность за внутреннюю политику Германии и за саму войну, как и все остальные в Германии. Геринг с большой гордостью заявлял, что это он несет ответственность за планирование парашютной высадки на Крит, что это он разрабатывал план по захвату Гибралтара… что это он несет ответственность за создание люфтваффе. С другой стороны, он отрицал какую-либо причастность к расовым законам и концентрационным лагерям, к СС и злодеяниям, совершенным в Германии и за ее пределами. Геринг постоянно играет, и это актер, который никогда не разочаровывает свою аудиторию…»

В отчете также говорилось:

«Дело, за которое стоял Геринг, потерпело крах, но хитрый Герман даже теперь думает только о том, как бы спасти собственное будущее и поставить себя в наиболее выгодное положение. Он без колебаний обличает некогда любимого фюрера. До сих пор он ни разу не сослал с я, в целях оправдания, ни на кого из своих прежних соратников — ни на живого, ни на мертвого. Но за его живой и часто остроумной беседой угадывается постоянное стремление выставить себя в благоприятном свете».

Теперь Геринг стал охотно разговаривать с офицерами из центра дознания, и перед американцами начала в общих чертах вырисовываться ошеломляющая и (как было установлено позднее) достоверная картина нацистского режима. В течение трех последующих дней он пролил свет на многие тайны, которыми для союзников была окутана личность Адольфа Гитлера и весь «третий рейх» и которыми не один год были озадачены разведывательные службы союзников.

Одним из вопросов, по которому его очень тщательно допрашивали в интересах нескольких наций, была судьба его собрания произведений искусства. Он объяснил, что не все картины, гобелены и мебель удалось эвакуировать вовремя, и теперь часть их, должно быть, находится в руках у русских. Остальные он последний раз видел в железнодорожных вагонах, стоявших в недостроенном тоннеле рядом со станцией Берхтесгаден, и настоятельно рекомендовал американцам немедленно заняться их спасением, так как последнее, что он о них слышал, — это то, что их начали растаскивать эсэсовцы.

Он настаивал, что все принадлежавшие ему полотна и гобелены были законным образом куплены, но согласился, что те из них, которые поступили из музея «Jeux de Раите», были незаконно изъяты у еврейских владельцев. В этой связи он взял на себя обязательство оказать помощь в их розыске и возвращении и составил и подписал следующий документ:

«Сим я удостоверяю, что готов вернуть художественные ценности (выставлявшиеся в „Jeux de Раите“), которые я приобрел и купил на аукционах реквизированной собственности.

Что я буду делать все, что в моих силах, для обнаружения этих предметов и что я буду давать всю относящуюся к этому делу информацию.

Что большая часть этих предметов и всей принадлежавшей мне коллекции произведений искусства была погружена в несколько товарных вагонов в Берхтесгадене. Складирование этих предметов в бомбоубежище было невозможно ввиду моего ареста Гитлером через день после моего прибытия туда.

Что я информировал ответственного французского офицера связи о нескольких других местах, где могут находиться некоторые другие менее ценные предметы искусства.

Что я убежден, что совещание с моим бывшим консультантом Гофером в присутствии офицеров союзников приведет к убыстрению розысков и широкому прояснению всех вопросов.

Рейхсмаршал Герман Геринг».

Почти все картины, которые он назвал, были после этого найдены (за исключением тех, что остались в Берлине и попали к русским). Чтобы отметить их возвращение, Геринга опять пригласили на коктейль в офицерский клуб-столовую. На этот раз все пили шампанское, которое солдаты Седьмой армии, отправленные на поиски картин, также обнаружили в вагонах Геринга. (Как сообщалось, эсэсовцы были так поглощены «оценкой» клада вин и коньяков, что им было не до художественных сокровищ.) Но ему об этом не сказали.

Ему также не сообщили, что одно подразделение отправилось к Целль-ам-Зее и посетило Эмму, которая продолжала жить в замке Фишхорн в ожидании его возвращения. Американцы потребовали вернуть картину, которая, по его словам, у нее имелась. Это была «Мадонна» Ханса Мемлинга, и Геринг передал ее Эмме свернутой в рулон, перед тем как расстаться последний раз.

Эмма отдала ее и разрыдалась. В действительности он вполне законно купил это полотно в Италии у семьи Корзини за несколько миллионов лир.

На следующий день, 21 мая 1945 года, Геринга разбудили и сказали, что пора отправляться. Его также известили, что теперь его может сопровождать только один адъютант. Он решил отпустить обоих и оставил при себе только Роберта Кроппа. Полковник фон Браухич и майор Клаас прочувствованно распрощались с ним, и он поехал вместе со слугой на аэродром.

Никто из американцев не пожал ему руки и не помахал вслед, но на самом деле большинству офицеров центра дознания было жаль с ним расставаться. Свой аккордеон он оставил в качестве прощального подарка Рольфу Вартенбергу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.