Офицеры рейха

Офицеры рейха

Удивительный человек по имени Джордж Тэмбэл появился в моей жизни солнечным майским днём 1946 года. Американские солдаты возвращались из Европы победителями. Их встречали цветами, по городам катились легендарные кинематографические броневики M3 Scout Car, Рузвельт слыл национальным героем, а война казалась выигранной исключительно силами моих соотечественников. Я тоже в это верил. Я не представлял себе, что такое война, входящая в твой город, в твой дом. Война была где-то далеко, в Европе, в Азии, тамошние жители не справлялись, мы пришли и помогли им. Вот и вся политинформация.

Меня зовут Джим Мортенсен. Мой прадед приплыл в США из Норвегии. Насколько я знаю, первоначально наша фамилия писалась как «Мартинссон», но время и произношение изменили её, «американизировали», так сказать. Единственное, чего я вам не скажу, — это название города, где я живу. Тэмбэл просил меня умолчать об этом, очень просил. Собственно, я вообще не должен рассказывать всю эту историю, но в прошлом году Тэмбэла сбила машина, и сохранение тайны потеряло смысл. Вы скажете: так назвал бы уж и город, что тут терять-то. Нет, не назову. Приедут ещё журналисты, будут расспрашивать. Если какой-то дотошный найдёт меня среди нескольких сотен Мортенсенов, живущих в Америке, так тому и быть. А прямую наводку на себя — не дам.

Боже, каким сварливым стариком я стал. А ведь Тэмбэл был меня даже немного старше. Собственно, если мои предположения — правда, то я точно знаю дату и место его рождения: 16 января 1903 года, Монтруж, Франция.

Город наш небольшой, но не настолько, чтобы все друг друга знали. Правда, и домов с четырёхзначными номерами нет тут ни на одной улице. Всё-таки не Чикаго и не Сан-Франциско. Моими соседями в первой половине сороковых была семья эмигрантов из России. Они бежали в США ещё во времена Первой мировой войны, между февральской и октябрьской революциями. Я был поражён тем фактом, что революций в России было две. Об этом мне рассказывал старик Владимир, собственно, глава соседской семьи. Он вообще рассказывал много удивительных вещей, которые я потом приукрашал и травил в перекурах на работе. Я — квалифицированный автомеханик, если что. У меня есть небольшая мастерская, где до недавнего времени работало два человека (помимо меня самого). Не так давно я решил реорганизовать работу и найти новое помещение для мастерской. Пока подходящего я не нашёл, так что временно пришлось приостановить выполнение частных заказов.

В начале весны 1946 года русская семья уехала. Кажется, они решили перебраться на побережье, я не знаю. Полтора месяца дом пустовал, а потом в него вселился Тэмбэл. На следующий же день он зашёл ко мне знакомиться. Самое странное, что интересный разговор у нас завязался уже через минуту после приветствия. А через десять я показывал ему гараж, где стояла моя гордость — Cartercar Model R 1912 года, который я реставрировал. Машину я откопал на свалке, отбуксировал домой и три последних года постепенно приводил в порядок. Это была первая из восстановленных мной машин: если хотите, на неё можно посмотреть и сегодня. Впоследствии я отреставрировал ещё двенадцать автомобилей. В моей коллекции есть Coey 1910 года, за который мне неоднократно предлагали баснословные деньги. Последнее предложение, не постесняюсь сказать, подразумевало выплату полутора миллионов долларов. Но зачем мне эти деньги? У меня всё есть, и главное — мои машины.

Так вот, увидев Cartercar, Тэмбэл прямо-таки бросился на него. У него в глазах был неподдельный восторг. Он квалифицированно и грамотно откомментировал процесс реставрации и с ходу дал несколько полезных советов.

Мы поладили и даже подружились. Он был фанатом автомобилей, и я не знаю ни одного человека, который разбирался бы в них лучше Джорджа. Тэмбэл мог с закрытыми глазами собрать и разобрать любой автомобиль. Заведя мотор, он тут же по звуку определял, есть ли какие-либо неполадки в работе силового агрегата, и если есть, в чём они заключаются. Когда он садился в машину, он становился её частью. Его руки прилипали к рулю, сам он превращался в дополнение сиденья, а в глазах его отражались зеркала заднего вида. Да, именно зеркала в глазах, а не наоборот.

Когда я впервые был пассажиром в ведомой Тэмбэлом машине, я, честно признаться, чуть не напрудонил в штанишки. Он легко, расслабленно, на шестидесяти милях брал повороты, в которых иной бы снизил скорость миль до десяти. Я всё время боялся, что мы разобьёмся. Но Тэмбэл только улыбался.

У него не было родственников, он тщательно скрывал всё, что связывало его с прежней жизнью. Судя по его искусственному, чистому английскому, он не был американцем, а приехал из Европы после войны. Но и на чистокровного англичанина он не походил. Скорее, француз или итальянец, отлично выучивший язык. О его довоенной жизни я знал всего несколько фактов: он жил в Монако, работал механиком и разводил собак. Про Монте-Карло он рассказывал с нежностью. Тэмбэл действительно любил этот город, любил его набережные, его пристани, его наглых и крикливых чаек.

В собаках он разбирался ничуть не хуже, чем в автомобилях. Он мечтал уехать на север и разводить там аляскинских маламутов или ещё каких-нибудь собак подобного плана — верных, сильных и спокойных. Он различал не только чистопородных животных; увидев любую дворнягу, он уверенно расписывал, чья кровь и в каком поколении примешалась к роду безымянного барбоса.

Ещё он умел рисовать, причём неплохо. Предпочитал он картины разрушения и запустения, например, частенько изображал свалку за моим гаражом. Иногда на его картинах появлялись мёртвые птицы и животные. Линии он выводил чёткие, контурные, потом аккуратно закрашивал оставшиеся белыми участки. Я не знаю, как называется такая техника.

До поры меня удивляло его одиночество: он ни с кем, кроме меня, не общался, не заводил друзей, не возвращался домой с женщинами. Особенно это контрастировало с его открытым характером, дружелюбностью, приятной улыбкой. Но вскоре я привык к такому поведению моего друга и больше не обращал на это внимания.

Я придумал для Джорджа биографию. Нужно же было как-то заполнять пробелы в моих знаниях о нём. Я предположил, что он некогда жил в Европе, имел там бизнес, был женат, но война разрушила всё это (что случилось с женой, я не знал), и он перебрался в США.?Причём я думал, что он каким-то образом приехал в США не после войны, а в самый её разгар, скажем, в 1941 году. Но всё это было не более чем моими фантазиями.

А осенью 1946 года я узнал о Джордже Тэмбэле правду. Точнее, ту часть правды, которую он посчитал нужным мне рассказать. И надо отметить, что поверить в неё до конца оказалось непросто.

***

Второго сентября 1946 года Джордж по обыкновению зашёл ко мне около десяти утра. Я уже трудился над машиной. Джордж обещал достать некоторые детали через свои таинственные связи. Я полагал, что он имеет отношение к какому-либо крупному автопроизводителю или дилеру. Более того, я думал, что его бизнес определённым образом связан с поставками автомобилей из США в Европу. Не спрашивайте, как я сделал подобный вывод. Просто сделал — и всё тут.

Но деталей Джордж не принёс. После того как мы поприветствовали друг друга, он внезапно сказал:

«Джим, я хотел бы поговорить с тобой…»

«А?»

«Разговор серьёзный. Даже очень серьёзный. Я могу тебе доверять и хотел бы попросить о помощи».

Мне было странно слышать такие слова. Человека, стоящего передо мной, будто подменили. Вчера он был весёлым и непосредственным энтузиастом автомобильного дела. Сегодня в его глазах промелькнуло что-то другое. Такой взгляд бывает у убийцы. Или у шпиона…

«Конечно, Джордж, без проблем», — ответил я, вытирая руки от масла.

«Пойдём в дом».

Мы пошли в дом. Я откупорил бутылку пива, он же сидел напротив в потёртом кресле, сложив руки на коленях.

«Война окончилась, Джим», — начал он и замолк.

«Я знаю», — улыбнулся я.

На его лице не появилось и тени улыбки.

«Я полагаю, ты знаешь: в Нюрнберге идёт сейчас судебный процесс над нацистскими преступниками. Он уже близится к концу. Будут наказаны все, не считая нескольких нацистов, которые покончили с собой до суда или сумели уйти в бега».

Про Нюрнбергский процесс я имел самое отдалённое представление. Конечно, я читал о нём в газетах, только и всего. Имён подсудимых я не знал. Более того, когда я впервые прочёл о процессе, я был удивлён, что не нашёл там имени Гитлера. Оказалось, что он покончил с собой в последние дни войны. Так всегда: самый главный уходит от ответственности.

«Это не последний процесс, — продолжал Джордж. — За ним будут ещё и ещё; со временем мы отловим всех…»

«Кто "мы"»? — спросил я.

«Да, — кивнул он. — Именно этого вопроса я и ждал от тебя. Где-то тут, в этом городе, скрывается нацистский преступник, Генрих Кальцен. По крайней мере, его следы ведут сюда — и здесь теряются».

«Ты из разведки?»

«Не совсем. Скорее, из Международной комиссии уголовной полиции. У разведки — другие задачи. А наши агенты заняты отслеживанием бывших нацистов по всему миру. И отловом».

Мне всегда хотелось поиграть в шпионов, и вдруг — такой шанс на золотом блюде.

«Чем я могу тебе помочь?»

Я ни на секунду не усомнился в словах Джорджа.

«Ты всех знаешь, ты живёшь тут давно. Ты знаешь каждого нового человека, который покупает или снимает жильё в твоём районе. Определённые данные подтверждают, что Кальцен поселился именно здесь».

«Ну… тебе придётся рассказать о Кальцене».

«Конечно. Я расскажу тебе всё, чем располагаю. И мы попытаемся вместе раскрутить этот клубок. Если мы возьмём его, тебя могут представить к правительственной награде».

«Вы сотрудничаете с правительством США?»

«Конечно. Но о моём существовании знают всего несколько человек. У большинства беглых нацистов есть счета и связи. Их так просто не возьмёшь. Нельзя, чтобы информация об агенте где-то просочилась. Они на редкость мобильны и великолепно умеют маскироваться».

Не смотрите, кстати, что наш диалог выглядит в моём пересказе немного наивно. Конечно, я не помню в точности, что и как произносилось. А писательским талантом меня бог обделил. Потому я примерно следую канве нашего разговора.

Далее он рассказал мне о Генрихе Кальцене. В данном случае гораздо проще пересказать историю Кальцена своими словами, чем вкладывать её в уста Тэмбэла.

Итак, Кальцен родился в 1903 году — то есть был примерно нашим с Тэмбэлом ровесником. Судьба его развивалась по достаточно стандартной схеме для всех выдвиженцев рейха. Учился в кадетском корпусе, принимал участие в деятельности фрайкоров (добровольческих националистических корпусов), работал на заводе мастером цеха, параллельно обучался журналистике в Берлине, в двадцать пятом вступил в СА, годом позже — в НСДАП.?Достаточно быстро поднялся до группенфюрера СА.?Вскоре после этого наступила легендарная «ночь длинных ножей», в ходе которой были убиты руководители штурмовых отрядов, готовившие путч против Гитлера. Кальцен не был замешан в подготовке восстания; наоборот, он успешно выкрутился, сдав нескольких коллег. Благодаря этому он удостоился ряда правительственных наград и получил отличные перспективы для дальнейшей карьеры. Шёл тридцать пятый год. Молодой и амбициозный офицер удачно женился на дочери богатого фабриканта, а годом позже у него родился сын Пауль.

Некоторое время он работал бок о бок с Зигфридом Каше в Хорватии и Югославии, был вхож в кабинет Анте Павелича, главы марионеточного Независимого государства Хорватии во время Второй мировой войны. Затем Каше «пошёл на повышение»: его планировали сделать рейхскомиссаром Московии. Но Москва не сдалась — и Каше остался в Хорватии. Впоследствии он был арестован и передан союзниками для суда властям Югославии. На момент нашего с Тэмбэлом разговора Каше ещё был жив. Его повесили позже, летом сорок седьмого.

Но вернусь к Кальцену. В какой-то период их с Каше дороги разошлись. В сорок первом Кальцен подал заявление на перевод из СА в СС, и его прошение было удовлетворено. Каше остался в Хорватии и проводил там жесточайшую политику депортации и уничтожения евреев, цыган, сербов. Кальцен же, не сумев уцепиться за правительственный пост, решил сделать карьеру на другом поприще. К тому времени он дослужился до оберштурмбанфюрера, то есть подполковника.

В 1942 году он был откомандирован работать заместителем коменданта концентрационного лагеря Равенсбрюк — в подчинение к гауптштурмфюреру Иоганну Шварцгуберу. Равенсбрюк изначально задумывался как женский лагерь; большую часть его заключённых составляли женщины и дети. Шварцгубер возглавлял небольшое мужское отделение. Вы можете спросить — почему Кальцен сделал такой шаг назад в своей карьере? Почему он отправился работать на неруководящую должность в один из десятков немецких концлагерей вместо того, чтобы дальше заниматься международной политикой? Я могу вам ответить: он хотел непосредственной власти. Неинтересно отдавать приказ: расстреляйте всех цыган в таком-то населённом пункте. Гораздо интереснее самостоятельно поднять пистолет и выстрелить кому-либо в макушку.

А если это красивая женщина? С ней можно сделать много всего интересного. Именно эти мотивы руководили Кальценом. По крайней мере, так охарактеризовал его Тэмбэл.

Заключённые интересовали его в качестве рабов, которыми можно было помыкать как угодно. Параллельно с этим он завёл последовательно несколько романов с молодыми и красивыми надзирательницами женской части лагеря. Жена его была в Берлине, в то время как одновременно с Кальценом в Равенсбрюке появилась красивая и жестокая Ирма Грезе. Тогда ей было всего девятнадцать лет. Активистка Союза немецких девушек, неудавшаяся медсестра нашла в СС своё призвание. Она работала надзирательницей в Равенсбрюке с сентября 1942 по март 1943 года. Роман с Кальценом, замначальника мужского лагеря, был полезен для её карьеры, и она без раздумий бросилась в его объятия.

Впоследствии она стала знаменита как старшая надзирательница лагеря Биркенау. Она развлекалась тем, что отстреливала произвольных заключённых из толпы, травила их собаками, забивала насмерть сапогами. Упражняться на заключённых в стрельбе её научил, скорее всего, именно Кальцен, тоже развлекавшийся подобным образом. Её повесили в декабре сорок пятого после Бельценского трибунала. Ей было двадцать два. Она мечтала стать кинозвездой.

Другой любовницей Кальцена была Эрна Пфанненштиль — с сорок третьего по сорок четвёртый. У неё было изящное, тонкое лицо и длинные пальцы, которыми она умела делать страшные вещи. Например, художественно расцарапывать лица заключённых. В сорок четвёртом она перешла в Майданек и вышла замуж. Говорят, она служила даже беременной и отличалась редкой жестокостью по отношению к еврейским детям.

Наконец, последней надзирательницей, о романе которой с Кальценом достоверно известно, стала Хильдегард Нойманн — красивая, статная, светловолосая, истинная арийка. Правда, в Равенсбрюке Нойманн служила всего полтора месяца — осенью сорок четвёртого. Как и Пфанненштиль, ей удалось уйти от ответственности. Но если в случае Пфанненштиль это была просто эмиграция и легальный уход от правосудия, то Нойманн была заочно приговорена к смертной казни. Тэмбэл сказал, что другой агент их организации ищет Нойманн где-то в Небраске.

Собственно, осталось сказать несколько слов о конкретных преступлениях Генриха Кальцена. Мужская часть лагеря своего начальника почти не видела: в основном, Кальцен пропадал в женской части. Выжившие рассказывали много страшных историй. Например, он приказывал прогнать перед собой женский строй — примерно от ста до ста пятидесяти заключённых. Он закрывал глаза, рассчитывал расстояние и время, а потом на основе интуиции стрелял. Перед выстрелом он говорил: «Сорок седьмая!» Убитая и в самом деле оказывалась сорок седьмой с начала колонны.

Он любил морозить заключённых. Просто выгонял зимой на мороз и смотрел, как они медленно умирают. А иногда напротив, подносил зажигалку и начинал поджаривать различные части тела. Поджигал волосы — на голове и на лобке, издевался над женской грудью. Право, я не хочу останавливаться на этом подробно. Тэмбэл рассказывал обо всех ужасах концлагерей со смаком, желая вызвать во мне ненависть к Кальцену. Но из рассказов агента я сделал только один вывод: Тэмбэл сам был нацистским узником. Слишком хорошо он знал лагерную структуру, слишком красочно описывал ужасы лагерной жизни. Невозможно рассказывать так, не увидев всё своими глазами.

Свой рассказ о прошлом Кальцена он завершил описанием сексуальных извращений, участницами которых были и надсмотрщицы, и заключённые Равенсбрюка. В этом месте я прервал его и попросил закончить. Я сказал, что уже достаточно ненавижу Кальцена, чтобы помочь его поймать. Да, собственно, мне и не нужно было столь подробного рассказа, я бы и так помог другу.

«А теперь, — сказал он, — я расскажу о том, как Кальцен исчез и как мы пытались выследить его после войны».

Эта история оказалась короче первой и изобиловала белыми пятнами. 27 апреля 1945 года заключённых вывели из бараков и погнали «маршем смерти» в Мальхов. К тому времени Кальцена в лагере уже не было — то есть он в Мальхов не поехал и в руки советским солдатам не попал.

След Кальцена отыскался, как ни странно, в Португалии. Его опознали сотрудники порта. Человек, один в один похожий на Кальцена, да ещё и говоривший по-английски с резким акцентом, отбыл в США на одном из многочисленных кораблей, отвозивших солдат и гражданских пассажиров на другой континент. Записан он был под именем Джон Кальт.

Когда Тэмбэл это рассказывал, я ухмыльнулся.

«Даже фамилию почти не изменил».

«Да, — кивнул Тэмбэл. — Наглость города берёт».

И продолжил.

Итак, Кальцен прибыл в Нью-Йорк и снова пропал. Сошёл с корабля и растворился в городе. Тут-то по его следу и пошёл Тэмбэл. Тэмбэл не был агентом в прямом смысле слова. Он был «охотником на нацистов» на госслужбе. Многие бывшие заключённые посвящали жизни охоте за своими угнетателями, рассеявшимися по миру. Самым известным из охотников был Симон Визенталь; впоследствии он приложил свою руку к поимке самого Адольфа Эйхмана. Тэмбэл же организовал при разведывательном управлении небольшое отделение, специализирующееся на поисках беглых нацистов, сумел добиться государственного финансирования — и приступил к работе. При этом организации Тэмбэла официально не существовало — как и всей разведывательной службы Великобритании.

Тэмбэл имел на руках фотографии Кальцена, копии его немецких документов и сведения о том, что в США тот отплыл под именем Джона Кальта. Этого вполне хватило, чтобы найти отель, в котором Кальцен остановился по прибытии. Через неделю «раскопок» обнаружился и новый след нациста. Из Нью-Йорка он отправился в Шарлотт, потом в Атланту, потом в Джермантаун и оттуда, наконец, в наш город. По тому же маршруту за ним последовал Тэмбэл. Проведя осторожные опросы местного населения и заручившись помощью мэра, он вычислил район, где мог поселиться Кальцен. По крайней мере, его видели именно там. К приезду Тэмбэла Кальцен провёл в городе уже три месяца. Никаких следов отъезда бывшего замкоменданта Тэмбэл не нашёл — и приступил к локализированным поискам.

Наша беседа продолжалась около трёх часов. Я за это время выпил несколько бутылок пива, а Тэмбэл под конец не отказался от бокала калифорнийского вина.

Он сидел и смотрел на меня с немым вопросом в глазах, и я не знал, что должен ему сказать. Знал ли я, где искать Кальцена? Нет, не знал. Появлялись ли в районе новые люди, кроме Тэмбэла?

Да, подумал я тогда. Появлялись, конечно. Нет, не возле моего дома. Возле моей прежней мастерской. Саму мастерскую я тогда ещё не продал, искал покупателя. Она стояла законсервированной, станки и инструменты я частично перевёз в свой гараж, частично планировал оставить покупателю в наследство и приобрести вместо них новые.

Всего за два месяца до появления Тэмбэла дом около мастерской кто-то купил. Я видел, как выезжают старые владельцы. Я нечасто бывал в закрытой мастерской, но тем не менее видел, что дом снова обитаем. За занавесками горел свет, а у входной двери стояла бутылка молока, которую, видимо, позабыли забрать.

Про это я и рассказал Тэмбэлу.

«Видишь, Джим, — сказал он. — Без тебя я бы долго выяснял это. Я проверял данные о купле и продаже недвижимости через агентские базы. Но тут, видимо, как-то их обошли. Что, в общем-то, неудивительно — с учётом того, как тщательно Кальцен скрывается».

Потом он поднялся и подошёл ко мне.

«Джим, я рассчитываю на твою помощь».

Мне хотелось ответить: «да понял я, понял уже», но я сдержался. Тэмбэл действительно нуждался в помощи и очень волновался. Думаю, причина его волнения заключалась вовсе не в том, что он боялся моего отказа. В первую очередь он выдал море секретной информации малознакомому человеку и потому опасался. Был ли он уверен в том, что я не болтун? Нет. Я любил пропустить стаканчик и вполне мог в нетрезвом состоянии рассказать своим собутыльникам всё, что угодно. Но Тэмбэл поставил на меня, точно на рисковую карту, благодаря которой можно сорвать банк или проиграться в пух и прах. Самое интересное, что не произошло ни того, ни другого; но не буду забегать вперёд.

***

Лучшего наблюдательного пункта, чем моя мастерская, Тэмбэл и представить себе не мог. Из маленького грязного окошечка можно было обозревать почти весь соседний дом, при этом оставаясь незамеченным. На следующий же день после нашего разговора мы отправились в мастерскую и стали оборудовать место для наблюдения. Тэмбэл планировал поселиться тут на неопределённый срок, вооружившись фотоаппаратом. Его основной задачей было сфотографировать нового жителя как можно качественнее — так, чтобы по фотографии гарантированно опознать Кальцена. Он не исключал, что немец изменил внешность. Второй частью плана было отследить, когда предполагаемый нацист уедет более или менее надолго, и в его отсутствие обыскать дом.

Я предложил проникнуть к Кальцену под видом телефонного мастера и поставить жучок. Тэмбэл отверг эту идею. Во-первых, Кальцен должен быть настороже. Любая подозрительная личность — и он тут же смотает удочки и исчезнет. А во-вторых, вряд ли он ведёт какие бы то ни было телефонные переговоры со своими бывшими соратниками.

«Акцент?» — спросил я.

«Акцент можно выявить, просто встав за ним в очередь в магазине, — возразил Тэмбэл. — Хотя, вероятнее всего, нет никакого акцента».

«Но человек, уезжавший из Португалии, говорил на ломаном английском».

«Кальцен знал английский в совершенстве. Скорее всего, он намеренно изобразил акцент, запутывая следы. Не сомневаюсь, что если бы мы этот акцент услышали, мы бы опознали в нём, к примеру, русский или французский».

Получалось, что Кальцен мог спокойно выдавать себя за американца. При наличии должной суммы купить поддельные документы — раз плюнуть.

Я действительно загорелся идеей поймать Кальцена, хотя, как вы могли заметить, человек я довольно спокойный и в авантюры сломя голову не бросающийся. Ловля преступника притормозила даже работу с Cartercar Model R, который я хотел выставить на шоу ретроавтомобилей уже к концу сороковых. В итоге — забегу вперёд — я его и выставил, но лишь в 1955-м. Слишком много проблем возникло на поздних стадиях реставрации — с подбором правильной краски, с поиском оригинального магнето (около года искал, да) и так далее.

Наблюдательный пункт для Тэмбэла мы оборудовали по высшему разряду. Окно было вымыто и снаружи покрыто тонировкой, подобно входящим в моду солнцезащитным очкам. Внутри находился высокий… гм, предмет мебели. Мы за два дня построили нечто среднее между диваном и стулом: Тэмбэл мог и сидеть на нём, и полулежать, ни на секунду не теряя из виду дом предполагаемого нациста.

Под рукой у агента всегда находились фотоаппарат и бинокль. Причём аппарат был профессиональный, с огромным зум-объективом, позволявшим с такого расстояния снять даже крошечную морщинку на лице человека, выходящего из дома напротив. Собственно, расстояние не превышало ста пятидесяти футов.

Мы не боялись того, что нас раскусят. В конце концов, это была автомобильная мастерская, в ней раньше постоянно велись работы. Тэмбэл появлялся в одежде механика; сосед мог подумать, что я просто нанял нового работника. Если, конечно, он вообще обращал внимание на нашу суету.

Надо сказать, что за пять дней подготовки сосед ни разу не появился на крыльце. Но молоко исправно исчезало и появлялось. Это наводило на мысли о нашей правоте: зачем человеку так старательно скрываться от окружающего мира, даже забирая молоко с крыльца? Тут явно что-то было не так, и предположение о Кальцене постепенно обретало фундамент.

В общем, 9 сентября 1946 года Джордж Тэмбэл приступил к слежке за странным соседом. Мы были заинтересованы в том, чтобы нацист ничего не заподозрил. Поэтому Тэмбэл не выходил из мастерской вообще. Я носил ему еду; свет всегда был выключен (за исключением моментов, когда приходил я). Туалет в мастерской, конечно, был. Ещё я снабжал Тэмбэла свежей прессой и книгами, которые он поглощал с чудовищной скоростью.

Интересные новости в газетах он имел привычку выделять, подчёркивая ногтем. По этим едва заметным царапинам я определял, обратил ли он внимание на ту или иную новость, и вскоре сформировал для себя круг его интересов. Конечно, он всегда читал заметки о международной политике — о событиях в Европе, о подходящем к концу Нюрнбергском процессе и прочих отголосках войны. Во-вторых, его интересовала светская хроника, а если в ней упоминались известные монегаски, он и вообще прорезал бумагу ногтем насквозь. В разделе «Спорт» он всегда читал про автогонки. Надо сказать, что в Европе с гонками было тогда плоховато — не до спорта, когда половина мира в руинах.

Собственно, он часто рассказывал про гонки. Вспоминал старое время, радовался новому. В сентябре сорок шестого в Европе прошли две крупные гонки — Гран-при Турина и Гран-при Милана (первую выиграл Акилле Варци, вторую — Карло Феличе Тросси, оба — на «Альфа Ромео»). Октябрь порадовал Тэмбэла тремя Гран-при, в ноябре гонок не было, а в декабре прошёл Гран-при Рио-де-Жанейро, где первенствовал Шику Ланди. Тэмбэл даже порывался поехать в Рио, благо это было нетрудно осуществить, но всё-таки сумел сдержаться. Ведь всю осень и половину зимы он следил за обитателем дома напротив. Я не буду пересказывать вам полную гоночную статистику этих месяцев. Тем более что были ещё гонки американского чемпионата AAA, за которым Тэмбэл тоже внимательно следил.

Итак, ровно пять месяцев — с девятого сентября по двенадцатое февраля — провёл Джордж Тэмбэл в моём гараже. Не воспринимайте это так, будто он сидел там безвылазно и питался приносимыми мной гамбургерами, ни в коем случае. Конечно, он иногда покидал гараж — под покровом ночи, чтобы из соседнего дома ничего не увидели. На несколько дней он бросал наблюдение и возвращался к обычной жизни, чтобы отдохнуть и развеяться. В эти дни мы анализировали новую информацию (если она была), пытались найти ещё какие-нибудь ниточки, способные привести к Кальцену.

Вылазку в дом Кальцена мы предприняли в первых числах января. Чтобы в точности описать, как она происходила, предварительно нужно рассказать обо всём, что заметил Тэмбэл в своём четырёхмесячном на тот момент дозоре.

В начале наблюдения он не видел ничего, кроме руки. Каждое утро дверь приоткрывалась, оттуда появлялась рука — и брала молоко. Молочник проезжал мимо дома примерно в 6.15, уже в 6.20 молока не было. Тэмбэл заснял руку в максимальном приближении. На ней была тонкая кожаная перчатка; рукав принадлежал, судя по всему, серому твидовому пиджаку. В другой раз мелькнул рукав от коричневого джемпера, но перчатка оставалась той же самой. В доме явно кто-то жил, но этот «кто-то» никогда не покидал своего убежища.

Эта же рука иногда выкладывала на крыльцо корреспонденцию, которую забирал почтальон. Он оставлял взамен газеты и письма, которые тоже исчезали в недрах дома. Несколько раз привозили не только молоко, но и еду — в небольших коробках. Но ничего не изменилось: их забрали через щель, образованную приоткрывшейся дверью.

Лишь четырнадцатого октября, спустя более чем месяц после начала наблюдения, Тэмбэлу впервые удалось запечатлеть таинственного обитателя дома в полный рост. Это произошло, как ни странно, днём, в половине четвёртого. Шёл дождь, небо было серым и каким-то мучнистым. Тэмбэл привычно читал книгу, одним глазом поглядывая на дверь дома напротив. Та начала открываться, и Тэмбэл взял фотоаппарат, намереваясь сделать очередной снимок руки, забирающей почту. Но каково же было его удивление, когда человек вышел на крыльцо и оперся локтями о перила.

Тэмбэл тут же начал лихорадочно снимать. Лица не было видно с такого ракурса, лишь фигура. Потом странный человек развернулся (как назло, в противоположную от Тэмбэла сторону) и пошёл в дом. В последний момент Тэмбэл всё-таки успел заснять его профиль.

Проанализировав полученные фотографии, мы смогли сделать несколько заключений о личности соседа. Это был мужчина, невысокий, но вполне статный. Судя по всему, лет сорока-пятидесяти, то есть вполне могущий быть Кальценом. Профиль обычный. Нос прямой, не длинный и не короткий, пропорциональный подбородок, средней высоты лоб. Снимок был равно похож и на фотографии Кальцена (у агента их было порядка десяти), и на меня, и на самого Тэмбэла.

Это происшествие придало Тэмбэлу новых сил. В принципе, никаких сомнений, что в доме прячется именно Кальцен, не возникало. Странным обстоятельством была именно маскировка. Если немец и в самом деле великолепно владел английским языком, то он мог спокойно выдавать себя за американца (в крайнем случае — за какого-либо канадца из Квебека, говорящего с французским акцентом). Зачем ему было прятаться таким необычным образом, полностью изолируя себя от общества?

Ну да ладно, тогда мы не задавали себе подобных вопросов. Точнее, задавали, но не заостряли на них внимания. Первоочередной задачей было взять Кальцена, а потом уже разбираться в мотивах его поступков.

Спустя полторы недели предполагаемый Кальцен снова вышел на крыльцо. День был точно такой же: пасмурный, дождливый, хмурый. Кальцен (будем условно называть странного соседа так) постоял, опираясь на перила, посмотрел на улицу, на машины, на небо — и снова исчез в доме. Тэмбэлу снова не удалось сделать фотографию, достаточно качественную для опознания.

Агент проявлял необыкновенное терпение. Он был профессионалом высокого класса. Терпение — это одно из основополагающих качеств, которым должен обладать специалист, занимающийся подобной работой. Это как на охоте: чтобы не спугнуть дичь, выслеживать её нужно аккуратно, не торопясь, порой несколько часов пролежав в засаде. А потом одним ударом довершить дело. Самое неприятное, если этот удар приходится мимо. Тогда все труды — насмарку. В случае с Кальценом Тэмбэл не мог позволить себе ошибиться. Поэтому он ждал.

Тем не менее он всё чаще заговаривал о необходимости пробраться в дом. Но Кальцен никогда не покидал своего убежища, и удобного случая просто не представлялось.

Мы беседовали с Тэмбэлом и на отвлечённые темы. Однажды он обмолвился, что у него есть сестра, которая с мужем живёт в Уганде — она эмигрировала из Европы в самом начале войны. В другой раз он проговорился, что некогда был женат. Но больше никаких прямых сведений я от него не получил. Всё остальное было лишь моими домыслами и предположениями.

Впрочем, некоторые домыслы имели под собой твёрдый фундамент. Однажды я появился в мастерской неожиданно для Тэмбэла, который как раз принимал душ. Он вышел из ванной комнаты с повязанным вокруг пояса полотенцем, поздоровался и направился к стопке свежевыстиранной одежды. Я увидел его спину и был поражён. Она была исполосована вдоль и поперёк вздутыми уродливыми шрамами, точно кто-то нарезал на его коже сетку с помощью тупого ножа. Это укрепило меня в мысли, что Тэмбэл побывал в руках фашистов.

В декабре мы впервые попытались попасть в дом Кальцена. К тому времени стало понятно, что первоначальный план никуда не годится. Когда Тэмбэл начинал слежку, он собирался составить график выходов подозреваемого из дома, рассчитать наиболее удобное время — и нагрянуть «в гости». Когда выяснилось, что немец из дома не выходит вовсе, а продукты заказывает, судя по всему, по телефону, тактику пришлось изменить. Сегодня прослушать любой телефон можно, подключившись к автоматическому распределителю, но в те времена такой метод не проходил. Теоретически Тэмбэл мог при содействии городских властей договориться о прослушивании на подстанции, где сидит девушка-телефонистка. Но его миссия была тайной: о ней знали наверху, но ничего не знали внизу. Никто в городе не подозревал, что Тэмбэл — агент.

Поэтому единственным реальным способом установить прослушивание было подключение жучка прямо к аппарату Кальцена. А в декабре Тэмбэл достал совершенно потрясающую с моей точки зрения вещь — направленный микрофон для подслушивания. Ночью он установил его под навесом крыши, нацелив в окно Кальцена, которое было освещено чаще других. На следующий же день мы услышали целый ряд звуков — монотонное жужжание радиолы, чавкание, шаги, шуршание страниц, скрип мебели. Но — ни одного слова.

То же повторилось и на следующий день, и на следующий. А через три дня я нашёл Тэмбэла в возбуждённом состоянии. Кальцен, наконец-то, позвонил по телефону и заказал еды на неделю вперёд. Слышно было плохо. Телефон, похоже, находился на линии действия микрофона, но достаточно далеко, возможно, в коридоре. Голос звучал неразборчиво, хотя каждое второе слово кое-как понять было можно. Говорил человек с явным акцентом.

«Значит, он не так хорошо знает английский, как я думал, — сделал вывод Тэмбэл. — Вот и не выдаёт себя за американца…»

Для чего человеку нужно выходить из дому? Любую службу можно вызвать на дом. Впрочем, не всё можно сделать на дому. Например, оформить кредит. Или получить какие-либо документы в ратуше. Кальцену, судя по всему, это и не требовалось. Он вполне обходился заказами. Помимо еды и прессы, ему доставляли и коробки побольше. Несколько раз он выходил из дома, чтобы затащить коробку. С посыльными он никогда не общался. Как выяснил Тэмбэл, деньги он просовывал под дверь.

Тут возник ещё один вопрос: откуда у Кальцена деньги? Впрочем, он мог провезти какое-либо золото или иметь счёт в иностранном банке, как делали многие немецкие чины. На первое время ему должно было хватить. Но неужели он держал в доме столько наличных?.. Этот вопрос не давал нам покоя.

***

17 декабря 1946 года в два часа пополудни наш подозреваемый совершенно неожиданно вышел из дома и отправился куда-то вверх по улице. День он выбрал традиционно холодный и пасмурный. Тэмбэл целую минуту не мог решить, что делать: следить за Кальценом или всё-таки попытаться пробраться в дом. Он выбрал второе.

Я предложил разделиться: он — в дом, я — следить. Но Тэмбэл сказал: нет. Он боялся, что всего опасающийся Кальцен заподозрит слежку (всё-таки я не профессионал) и вся операция пойдёт насмарку. С другой стороны, Тэмбэл попросил меня спрятаться за оградой и следить за дорогой. В случае возвращения немца я должен был нажать на сигнал стоящей в гараже машины. Вряд ли сигнал, раздавшийся из недр автомастерской, насторожил бы Кальцена. От места моей дислокации за оградой до машины было всего несколько секунд ходьбы.

Итак, я устроился на наблюдательном пункте, предварительно надев пальто. Ветер был пронизывающий. Тэмбэл прокрался к задней двери дома Кальцена, открыл её с помощью отмычки и исчез внутри. Я этого не видел, но именно так рассказал Тэмбэл. Он мог за считаные секунды взломать любую дверь.

Но взлом не удался. Потому что ровно через полторы минуты после того, как Тэмбэл исчез в доме, на дороге снова появился Кальцен. Я как ошпаренный рванул к машине и нажал на гудок. Тэмбэл вернулся ещё через минуту с лишним. «Мог быстрее, но дверь не хотела запираться обратно», — сказал он.

«Что-нибудь успели?» — спросил я.

«Только огляделся. Крекеры и несколько газет на столике, выключенная радиола. Ничего личного на видном месте — ни фотографий, ни каких-либо предметов, характеризующих Кальцена… А потом вы просигналили». — «Он быстро вернулся». — «Да».

Этот диалог происходил на наблюдательном пункте. Тэмбэл прилип к окуляру бинокля.

«Кстати, нужно было его сфотографировать», — вдруг сказал он.

«Когда он возвращался?»

«Да. Если повернуть фотоаппарат, то можно заснять крыльцо с правильного ракурса. Чтобы входящий человек был лицом, а не боком».

Тэмбэл был прав. Но в спешке было не до этого.

«Интересно, — спросил я. — Куда он уходил?»

Тэмбэл покачал головой: не знаю.

Но и это знаменательное событие — первая вылазка в дом Кальцена — не придвинула нас ни на шаг к цели. Жизнь снова вошла в свою колею: ежедневное наблюдение, фотографии руки, забирающей почту и посылки, скука.

Мерное течение нашей жизни нарушила вторая отлучка соседа. Она оказалась намного дольше первой и позволила Тэмбэлу провести в доме подозреваемого достаточно времени для того, чтобы сделать определённые выводы.

Надо сказать, что к тому времени у нас уже сложился некий ритуал: в солнечные и яркие дни мы снижали нашу бдительность. Когда Тэмбэл хотел погулять и развеяться, он делал это именно в солнечные дни. Когда же на небе сгущались тучи или шёл дождь, агент наблюдал за домом Кальцена неотрывно.

Минуло Рождество. Я не очень люблю этот праздник и потому не отмечал его. Тэмбэл тайком выбрался из гаража, купил огромный торт и гирлянду, которой украсил стену над окошком. Торт он съел почти целиком в одиночку, оставив мне попробовать крошечный кусочек.

«С Рождеством!» — сказал он, не отрываясь от бинокля. На этом праздник завершился.

А 12 января 1947 года произошёл прорыв.

Как я уже упоминал, мы всегда были готовы к отлучке Кальцена (кроме случаев, когда отсутствовали на наблюдательном пункте). Даже если бы меня не было, Тэмбэл забрался бы в дом в одиночку — на свой страх и риск. Но в тот день я был в гараже. А наш подопечный неожиданно покинул дом и… пошёл в нашу сторону. Он миновал мастерскую и исчез за поворотом (я выглянул и не увидел удаляющейся спины). Думаю, нет смысла рассказывать, какая стояла погода.

«Следите!» — сказал Тэмбэл и исчез.

Я вышел на улицу. Виднелось несколько прохожих, но Кальцен пропал.

Через некоторое время мне стало холодно — даже в наброшенном пальто. Часы подсказывали, что Тэмбэл провёл в доме более двадцати минут. Конечно, отлучаться за пуловером я не имел права. Ещё минут через десять я откровенно задубел. Пальцы не слушались, зубы стучали, да и внимание порядком притупилось. Тэмбэл всё ещё возился. Я прикинул, где в гараже висят телогрейки для работы в зимних условиях (а в карманах — перчатки, вспомнилось сразу), и рванул туда. Поход (точнее, побег) за телогрейкой занял секунд двадцать. Улица выглядела так же, как и раньше. Кажется, я ничего не пропустил.

Я не зря сбегал за тёплой одеждой: Тэмбэл отсутствовал один час и три минуты. Он вернулся — довольный как никто.

«Это он».

На его лице сияла улыбка.

Итак, что нашёл Джордж Тэмбэл в доме подозреваемого?

Он вошёл через заднюю дверь и попал в гостиную. С прошлого визита тут ничего не изменилось: несколько газет, две бутылки пива у кресла — одна пустая, вторая початая. Стопка дешёвых детективов. Телевидение появилось в США лишь в сорок восьмом году. Я помню самую первую передачу — Артуро Тосканини дирижировал симфоническим оркестром National Broadcasting Company… Стоп, вернусь к Тэмбэлу. Он тщательно обыскал гостиную. Ящики комода пустовали: чувствовалось, что человек живёт здесь временно. Поэтому агент отправился в спальню. Он обыскал каждый ящик, каждую тумбочку, каждый дюйм пола — и толком ничего не нашёл. Повсюду разбросанные книжки, журналы, газеты.

В другой комнате обнаружился бильярдный стол. Обитатель дома, судя по всему, часто играл: пыли не было, шары выглядели потёртыми, кий валялся поперёк стола. Там же на доске мелом были записаны бильярдные счета — вероятно, Кальцен вёл партии сам с собой. Тэмбэл сфотографировал доску в целях идентификации почерка. Ещё одна комната пустовала вообще — не было даже мебели. Холодильник на кухне ломился от запасов еды, как и все кухонные шкафы.

В доме Тэмбэл собрал несколько отпечатков пальцев из разных комнат — теоретически они должны были совпасть с имеющимися у агента образцами.

В подвале находилась котельная — и всё. Обыск ничего не дал. А вот чердак оказался важнейшим пунктом путешествия Тэмбэла. Поднявшись наверх, он заметил, что на чердаке подозрительно мало пыли. Точнее, в некоторых местах её вовсе не было: сюда иногда поднимались. Пройдя по следам Кальцена, Тэмбэл нашёл под половицей между первым и вторым этажом небольшой металлический ящик, в котором находились документы на немецком языке. Среди этих документов Джордж Тэмбэл нашёл несколько писем, написанных женщинами — Ирмой Грезе, Хильдегард Нойманн и другими, чьих имён Тэмбэл не знал. Все письма были адресованы Генриху Кальцену. Этого вполне хватало для идентификации преступника.

Кальцен прошёл мимо гаража примерно через десять минут после возвращения Тэмбэла. Последний рвался брать негодяя сразу, но я уговорил его повременить.

Следующие несколько дней Тэмбэл был возбуждён, но затем согласился со мной и вернулся к мерному наблюдению.

С отпечатками получилось странно. Всего Тэмбэл снял в доме Кальцена двадцать отпечатков в случайных местах. Четыре больших, четыре указательных и так далее. Так вот, оказалось, что отпечатки в доме оставляли как минимум два человека. Один из них — Кальцен, кто второй — неизвестно. Причём второму принадлежали тринадцать из двадцати отпечатков. Тэмбэл предположил, что в доме живут два человека. Вполне вероятно, оба — немцы, оба — из беглых. Один по какой-то причине не появляется на публике, ему принадлежит рука. Второй же иногда всё-таки выходит из дома. Но почему тогда в момент обыска никого в доме не оказалось? Загадка.

Тэмбэл не хотел её решать. У него созрел простой и действенный план. Он хотел отследить, когда рука заберёт следующую порцию писем или, что ещё лучше, в пасмурный день обитатель выйдет на крыльцо. А затем, когда тот вернётся, ворваться в дом и взять его горяченьким. То есть раскладывающим продукты или сортирующим прессу. Во-первых, Тэмбэл подозревал, что Кальцен иногда покидает своё обиталище незаметно для наблюдателя, и боялся проколоться (хотя направленный микрофон всегда мог засвидетельствовать присутствие Кальцена). Во-вторых, агент опасался того, что фашист всё время настороже, и днём, сидя в гостиной за книгой, он скорее даст вооружённый отпор, чем с пакетами в руках.

Поэтому Тэмбэл ждал и готовился.

У него был пистолет. Американский Colt M1911, надёжный, простой и мощный.

«Если не получится взять его живым — убью», — говорил Тэмбэл. Я не сомневался, что он так и поступит.

Я должен был брать негодяя с задней двери. Тэмбэл вручил пистолет и мне — Browning HP.

«Вы умеете обращаться с оружием?»

«Умею, в армии служил», — ответил я.

«Может, лучше Colt?»

«И с браунингом справлюсь».

На этом разговор об оружии завершился.

Теперь оружие всегда было у нас под рукой, когда мы находились в гараже. Дверь дома напротив открывалась не каждый день, но раз в два-три дня точно. Поэтому мы запланировали операцию на один из дней одиннадцатого, двенадцатого или тринадцатого февраля. Пригрозить пистолетом, обездвижить, арестовать. Далее можно было смело вызывать полицию: у Тэмбэла были документы, по которым любой полицейский в любом штате обязан был ему подчиниться как старшему по званию. Примерно так всё и должно было выглядеть.

Одиннадцатого февраля мы безвылазно просидели на наблюдательном пункте и… не дождались. Кальцен не появился, даже руки не показал. Напряжение было чудовищное. Тэмбэл пытался травить анекдоты, но у него плохо выходило. Когда стемнело, в гостиной долго не гас свет. Направленный микрофон, как и прежде, ловил шебуршение радиолы и шорох страниц.

«Может, сейчас?» — спросил я.

Тэмбэл покачал головой.

«Днём, — сказал он. — Днём это не так заметно со стороны».

Мне казалось наоборот, но я подчинился.

И вот наступило утро среды, 12 февраля 1947 года.

***

Ночью мы немного поспали по очереди, потому что брать фашиста стоило со свежими силами и головой. Наскоро позавтракали, не отрываясь от наблюдения.

И почти сразу после завтрака к дому напротив подъехал грузовичок доставки. На его блестящем борту была эмблема известной торговой сети. Курьер вышел из кабины, открыл двери фургона и поволок к дому достаточно большой ящик. Это означало, что Кальцену придётся выйти, чтобы втащить ящик в дом.

Всё произошло по обычному сценарию. Курьер оставил ящик на крыльце, позвонил в дверь. Ему просунули деньги через щель. Курьер уехал.

Мы уже были наготове. Пистолет Тэмбэла находился в подмышечной кобуре, мой — в кармане куртки.

«Не забудьте только с предохранителя снять, если что», — сказал Тэмбэл.

Я посмотрел на него укоризненно.

Кальцен появился на крыльце и стал затаскивать внутрь ящик.

«К заднему входу», — сказал Тэмбэл и вышел из гаража.

Я отправился к заднему входу. Это было нетрудно: перемахнуть через изгородь, миновать лужайку и встать у двери. Я услышал трель дверного звонка: Тэмбэл уже на месте. Мне казалось, что агент просто откроет дверь, выбьет её ногой, к примеру, но тот принял решение войти цивилизованно. Возможно, он думал, что Кальцен примет его за возвратившегося почему-то курьера.

Больше я ничего не слышал — всё-таки я находится с другой стороны дома. Из технического интереса я нажал на ручку задней двери. И — о чудо! — дверь открылась. Я достал пистолет, снял с предохранителя и вошёл в комнату.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.