После книги. И перед книгой

После книги. И перед книгой

С экрана должно прийти потрясение. Вот почему актер всегда должен гореть. Его жизнь — это оптимистическая трагедия!

Из статьи Л. Гурченко «Профессия — актер» в газете «Правда», 1980, 16 июня

Талантливый человек талантлив во всем.

Только ли этим объясняется тот факт, что многие очень хорошие актеры написали очень хорошие книжки? Это совсем не их профессия. А — написали. И действительно очень хорошие. В последние годы — Алла Демидова, Сергей Юрский, Иннокентий Смоктуновский, Людмила Гурченко…

Говорят, для мемуаров должен подойти возраст. Да это и не мемуары наподобие тех, что оставили нам Алиса Коонен или Николай Черкасов. Книги написаны в пору самого расцвета сил, когда работы у этих актеров и на экране и на сцене так много, что вообще непонятно, как хватило сил и времени еще и на литературное творчество.

Хватило. Людям не просто захотелось написать о себе и своем искусстве — им понадобилось объяснить себя. Потому, вероятно, что сделать это средствами их собственной профессии по каким-то причинам не удалось. В искусстве этих актеров — в том, что уже состоялось, — реализована лишь малая часть их возможностей, а главное — их душевных ресурсов. Они играли как актеру и положено от века — то, что им предлагалось. А в предложениях всегда много случайностей. Были роли совсем лишние. Не было многих необходимых. Их актеры не дождались. Еще ждут или ждать уже перестали. И пишут книги. Накопления души должны же найти какой-то выход!

Это большая удача для всех нас, что такие книги написаны и напечатаны. В истории искусства останутся уникальные документы, равных которым не смогла бы предложить самая проницательная профессиональная критика. Таинственная «творческая лаборатория», которую принято считать вещью непознаваемой, оказывается просто жизнью. Факты реальных биографий переплавляются в факты искусства — прямо или опосредованно отражаются в ролях, в том, какая складывается у актера своя тема. Или, может быть, не складывается — тогда почему?.. Обо всем этом теперь можно судить с большей уверенностью, догадки и предположения вытесняются знанием, ведь есть сведения, полученные из первых рук. Есть книги.

На каком-то этапе своей жизни Людмила Гурченко, уже снявшаяся в десятках фильмов и по уши заваленная любимой, а потому и всегда желанной работой, поняла, что в этих фильмах так и не сказала самого главного. Пыталась сказать, если позволял материал роли. Но получались осколки, фрагменты. Главное ускользало. Что делать актрисе? Как преодолеть вечную зависимость от предложенной роли? Как сказать о своем и по-своему?

Она написала книгу об отце, о детстве и о том, откуда что пошло в ее жизни, в ее творчестве. Написанное плохо укладывается в рамки какого-либо жанра. В книге много воспоминаний — но это не мемуары. Разговор идет о сыгранных ролях — но это не опыт искусствоведения. Из прочитанного вырастает ясная философия жизни — но там нет и попытки философствовать. Картины быта в оккупированном Харькове написаны рукой писателя. Цепкая память актрисы сохранила звучания харьковских улиц, голоса людей оттуда, из теперь уже далекого детства.

«Студенты-филологи с таким чувством языковых переливов отправляются в диалектологические экспедиции — записывать говоры», — констатировал один из рецензентов этой книги.

Это не повесть, хотя образ отца, Марка Гавриловича Гурченко, — именно образ, созданный средствами художественными. Не исповедь, хотя редкий человек отважится так доверительно открыть читателям душу.

Более всего эта книга сродни актерской импровизации — так она свободна от любых литературных канонов, так легко, раскованно, так доверительно течет повествование и так ясно ощущается в нем сиюминутное настроение автора — состояние его растревоженной воспоминаниями души. Импровизация эта — не прихоть. Она, как исповедь, необходима — актрисе нужно заново пережить, проиграть и осмыслить собственную судьбу в сопряжении с судьбой своего народа. И своего времени. Со всем тем, что дорого и без чего немыслима жизнь.

С этого, впрочем, книга и началась — с шутливых устных рассказов о детстве и об отце. А точнее — с показов. Потому что, рассказывая, Гурченко способна проиграть десяток ролей за минуту. Ее просили рассказывать еще и еще. А потом умный человек спросил: почему бы не написать обо всем этом? Ведь это же готовая книга!

И появилась книга — как признавалась позже Гурченко, совершенно для нее неожиданно. До сих пор написать письмо было проблемой. А тут книжка целая свершилась в рекордный даже для профессионального литератора срок.

Гурченко сыграла свою книгу эпизод за эпизодом, воспоминание за воспоминанием, фразу за фразой. Все проиграла подряд — так ей привычней. А потом, с поразительной точностью в деталях, со снайперским чувством языка, вдруг ставшего гибким и послушным, перенесла все на бумагу.

Написав книгу «Мое взрослое детство», Гурченко дала искусству очень редкую возможность вглядеться в самою себя, проследить неуловимое таинство актерского творчества от самых его истоков.

Она позволила ощутить актерскую и человеческую судьбу как целое, где никакая малость не пропадает впустую и все взаимосвязано. «Разнохарактерный дивертисмент» множества ее ролей предстал как единство. Из отдельных фигур вдруг сложилось полотно.

Нужно было просто отодвинуться от частностей, увидеть их вместе, с дистанции времени, а также сквозь призму времени. Именно время их и скрепило и объединило. И создало — картину. То, что должны были сделать критики, сделала сама актриса. Она написала о себе и своих ролях так, что стали видны крепи времени.

Тем, кто хочет узнать о Гурченко-человеке, о ее детстве, родителях, характере, пристрастиях и антипатиях, о ее кредо в жизни и в искусстве, — мне придется рекомендовать все ту же ее книгу «Мое взрослое детство». Там все это есть. И тоже, думаю, лучше не скажешь. Даже соревноваться не стоит.

Что остается на долю критика?

Гурченко изложила свою версию собственной жизни и ролей, сыгранных за многие годы. Она более чем кто бы то ни было имеет право на доверие: она знает все «изнутри». Она все пережила. Сказанное в книге — итог передуманного за годы, успехов и неудач, неожиданной славы и забвения, а потом славы, заново отвоеванной, рукотворной, настоящей и прочной, но теперь уже не радостной, а скорее, горькой.

Все могло бы быть раньше. И ролей могло быть больше. И многие роли упущены навсегда.

Горечь эта окрашивает все повествование, даже самые светлые и счастливые его страницы. Гурченко не признает нытья, школа ее жизни — это и уроки умения владеть собой. Нытья нет и в книге. Но краска эта, неистребимая, горькая, там есть. Неожиданная, надо сознаться, краска. Ведь автор, напомним, не какая-нибудь неудачница в искусстве. Одна из самых ярких и плодотворных актерских судеб перед нами.

И все же…

Вот большой талант даровал человеку право на уникальную, счастливую эту профессию, вынес пред очи миллионов, дал славу, людскую любовь дал и чувство, что ты нужен, что тебя ждут. В каждом мускуле играет жизнь, и струны твои ждут, чтобы зазвучать, и голос тебе послушен, все идеально настроено. Дайте точку опоры — дайте роль. И вдруг затягивается ожидание. Нет, думаешь, не может того быть, ведь так много хочется сделать и так много можешь сделать …

А ожидание все длится. И голос от волнения уже не так послушен, и в струнах уже не уверен — давно не звучали. И славы, и любви всеобщей уже как не бывало. И совсем не кажется, что ты нужен.

Писатель возьмется за перо и докажет, что он способен быть необходимым. Режиссер добьется права на постановку — порой с большим трудом, но добьется, заговорит, докажет. Как докажешь ты? Человек актерского племени? Ты можешь реализовать себя только в спектакле, в фильме, в роли. Нужно, чтоб роль дали. Нужно ждать. Иногда — всю жизнь.

Долгая и прекрасная судьба одной из лучших наших киноактрис, Любови Орловой, — это двенадцать ролей в кино. Двенадцать выходов на экран сделали актрису легендой.

Эту судьбу мы позже назовем счастливой.

Всю жизнь ждала своей роли в кино гениальная Фаина Раневская. Ее легенда сложилась из двух-трех очень хороших и нескольких очень плохих фильмов, где она играла эпизоды, этими эпизодами навсегда вписала себя в историю искусства, и только дважды за долгую жизнь она удостоилась главных партий — в прекрасном фильме «Мечта» и в беспомощной комедии «Осторожно, бабушка!». Раневская была нужна, как никто, любовь к ней всенародна, но ее судьбу мы уже не назовем счастливой. Эту судьбу окрашивает все та же горечь…

Сегодня Гурченко в зените жизни и славы. Путь в кино, который она уже прошла, — это более полусотни фильмов, чаще всего заметных; она снималась у многих отличных режиссеров и почти всегда играла главные роли.

Ее путь — это множество жанров, в каждом из которых она стала мастером. Это несколько самостоятельных видов искусства, которые она объединила в себе, в своем даровании. И я затруднился бы назвать сегодня другую актрису, кто вот так свободно переходил бы из комедии в драму, из кино на телевизионную эстраду, из пародийного шоу в мюзикл.

И все-таки — горечь.

Непоправимо дорого обошлись годы ожидания, вынужденного бездействия. Испытание на прочность закалило, но оставило рубец в душе. Он всегда ноет и, видимо, так и не заживет окончательно. Когда актриса думает об этом, ей мучительно жаль былой доверчивости и открытости, естественнейших для человека качеств. Их нельзя оставлять в юности. Но они там остались, и ничего с этим не поделать. Надо жить дальше.

«Будем жить, — говорю я с веселою грустью или с грустным весельем пою», — спела она в телевизионном «Аттракционе» под новый, 1983 год.

Гурченко права в этой своей «веселой грусти». Субъективно права. И мы ее выслушали со вниманием и благодарностью.

Так что же остается на долю критика?

Мы сейчас попробуем пройти вместе с актрисой этот путь снова. Наученные опытом ее самоанализа, позаимствовав ее линзу времени — ту, что позволяет увидеть за деревьями лес, за частностями — единство, за ролями — судьбу.

Вот только давайте снова спустимся в зрительный зал. Будем держать в памяти это наше новое знание о судьбе актрисы. Но пойдем на наше место в партере. Сейчас вспыхнет экран. И мы проснемся в ее и в нашей юности…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.