Кинозвезда

Кинозвезда

(Написано из-за вечных вопросов мефроу ван Пелс — почему я не хотела бы стать кинозвездой?)

22 декабря 1943 г. Среда.

Мне было семнадцать лет — красивая молодая девушка с лесом вьющихся черных волос и озорными глазами, и у меня было, ах! столько идеалов и столько иллюзий! Так или иначе, каждый должен будет узнать мое имя, и меня можно будет найти в альбомах множества восторженных вертихвосток.

Как именно стану я знаменитостью и в чем это должно проявиться, меня не очень заботило. Когда мне было четырнадцать, я думала: как-нибудь позже; и когда мне было семнадцать, я все еще так думала. Родители едва ли подозревали о моих планах, и у меня хватало ума держать их при себе: мне казалось, что, если мне выпадет шанс стать знаменитой, моих родителей это не слишком заинтересует и будет лучше, если я сначала сама все устрою.

Пусть никто не думает, что я питала эти иллюзии слишком всерьез, но пусть никто и не считает, что я думала лишь о собственной славе. Напротив, я всегда очень старательно работала и копалась в многочисленных книгах, но только ради собственного удовольствия.

В пятнадцать лет я сдала выпускные экзамены за трехгодичную среднюю школу и теперь с утра сидела в школе, где преподавали иностранные языки, а после обеда занималась работой по дому и играла в теннис.

Однажды (дело было осенью) я сидела дома и разбирала шкаф, где хранилось всякое барахло, как вдруг среди разных картонок и баночек мне попалась коробка из-под обуви, на которой красовалась надпись крупными буквами: «Кинозвезды». Я тотчас же вспомнила, что эту коробку, как мне уже говорили родители, давным-давно следовало выбросить, и я, конечно, затолкала ее подальше, чтобы ее не могли найти.

С любопытством я сняла крышку и стала освобождать лежавшие там пачки от перетягивавших их резинок. Я принялась разглядывать эти подкрашенные лица и уже не могла остановиться. Я даже вздрогнула, когда два часа спустя меня, сидевшую на полу в окружении бумаг и коробок, тронули за плечо. Их скопилось до того много, что я не сразу смогла встать, чтобы идти пить чай.

Потом, приведя все в порядок, я отложила в сторону коробку с кинозвездами, а вечером продолжила свои изыскания и нашла то, что меня уже давно занимало: конверт с целой пачкой больших и маленьких фотографий, посвященных семье Лейн, о которой я прочла, что три дочери из этой семьи стали кинозвездами. Я обнаружила адреса этих девушек и вот… взяла перо и бумагу и стала сочинять по-английски письмо самой младшей из них, Присцилле Лейн.

Никому не сказав ни слова, я отправила письмо, в котором писала, что мне очень понравились фотографии Присциллы и ее сестер. Я просила Присциллу ответить мне, потому что меня очень интересует она сама и вся их семья.

Прошло больше двух месяцев, и, не желая себе в этом признаться, я уже потеряла всякую надежду когда-либо получить ответ на свое письмо. Здесь не было ничего удивительного, ибо если бы сестры Лейн пространно отвечали всем своим почитателям и почитательницам и высылали им свои фотографии, то, пожалуй, через некоторое время они только тем бы и занимались, что писали письма.

Но… как раз тогда, когда я ничего уже не ждала, отец вручил мне однажды утром конверт, адресованный Анне Франклин. Я тут же вскрыла его. Мои домашние любопытствовали, что бы это могло быть, и, рассказав им про свое письмо, я прочитала ответ.

Присцилла писала, что не может выслать мне свою фотографию, пока не узнает обо мне побольше, и что она мне ответит, если я подробнее напишу ей о себе и о своей семье. Я искренне ответила Присцилле, что меня интересует не столько ее кинематографическое дарование, сколько она сама. Я хотела бы знать, часто ли она бывает где-нибудь по вечерам, снимается ли Розмари так же много, как и она, и т. д. и т. п. Через некоторое время она позволила мне называть ее просто Пэт. Присциллу, по-видимому, настолько заинтересовала моя манера писать — как она сама мне сказала, — что она отвечала мне подробно и с удовольствием.

Поскольку переписка, которая за этим последовала, велась по-английски, моим родителям трудно было бы иметь что-нибудь против, ибо она служила для меня неплохим упражнением. Присцилла рассказывала в своих письмах, что почти все дни проводит в киностудии, писала о том, как она распределяет свое время. В моих английских письмах она поправляла ошибки и посылала их мне, а я должна была отсылать их обратно. Кроме того, она прислала мне целую серию своих фотографий.

Присцилла не была замужем и даже не была обручена, хотя ей, конечно, было уже двадцать лет, что нисколько меня не смущало, и я невероятно гордилась своей подругой-кинозвездой.

И вот миновала зима, и, когда весна была уже в полном разгаре, от Присциллы пришло письмо, в котором она спрашивала, не хотела бы я летом прилететь к ним и провести с ними два месяца. Я чуть не до потолка подпрыгнула от радости, но не учла множества опасений моих родителей. Мне не следовало одной лететь в Америку, я не должна принимать ее приглашение, у меня недостаточно платьев, я не могу так долго отсутствовать — и все прочие опасения, которые озабоченные родители питают относительно своих отпрысков. Но я уже вбила себе в голову, что отправлюсь в Америку, и теперь во что бы то ни стало хотела это сделать.

Я написала Присцилле обо всех этих опасениях, и она все их отмела. Прежде всего, мне не нужно было лететь одной, потому что ее подруга должна лететь на четыре недели в Гаагу к своей семье, а потом она полетит обратно вместе со мной. Для возвращения можно будет также найти какую-нибудь попутчицу.

И конечно, я много чего повидаю в Калифорнии. Однако у моих родителей все еще оставались опасения: они не знали, что это за семья, и может случиться, что я буду чувствовать себя там неловко…

Меня это взбесило: получалось так, что они лишали меня этого неожиданного везения. Однако Присцилла проявила столько внимания и заботы, что родительскому брюзжанию был положен конец, и после проникновенного письма самой г-жи Лейн дело уладилось.

У меня была куча дел весь май и июнь, и, когда Присцилла написала, что ее подруга прибывает в Амстердам восемнадцатого июля, приготовления к этому большому путешествию стали вполне серьезными.

Восемнадцатого июля мы с папой отправились на вокзал, чтобы встретить эту американскую барышню. Присцилла прислала мне ее фотографию, и я довольно быстро узнала ее среди множества пассажиров. Мисс Келвуд была небольшого роста, белокурая, она говорила много и быстро, выглядела симпатично и мило.

Папа, который уже раньше бывал в Америке и очень хорошо говорил по-английски, беседовал с мисс Келвуд, да и я время от времени вставляла словцо-другое.

Мы решили, что она поживет неделю у нас, а потом, уже вместе со мною, отправится дальше. Неделя быстро пролетела; и дня не прошло, а мы с этой маленькой мисс уже стали подругами. Двадцать пятого июля я была настолько взволнована, что за завтраком не могла проглотить ни кусочка. Мисс Келвуд же нисколько не волновалась, но это и не удивительно: ведь она уже однажды совершила такое же путешествие.

Вся семья проводила нас в Схипхол, и наконец мое путешествие в Америку началось.

Все наши перелеты заняли почти пять дней, и к вечеру пятого дня мы уже приближались к Голливуду. Присцилла и ее сестра Розмари встретили нас, и так как я была утомлена путешествием, то мы сразу же поехали на машине в отель неподалеку от аэропорта. На следующее утро мы прекрасно позавтракали и снова сели в машину, которую вела Розмари.

Часа через три мы подъехали к дому Лейнов, где нас ожидал сердечный прием. Г-жа Лейн сразу же показала мне чудесную комнату с балконом, которая должна была принадлежать мне в течение ближайших двух месяцев.

Каждый мог чувствовать себя легко и свободно в этом гостеприимном доме, где царило приятное оживление, где на каждом шагу натыкаешься на многочисленных кошек, где три знаменитых кинозвезды гораздо больше помогали своей матери, чем я, простая девчонка, у себя дома, и где было столько невероятно интересного. С английским дело пошло очень быстро, ведь он не был для меня чем-то совершенно новым.

Присцилла первые две недели моих американских каникул не была занята, и мы с ней многое посмотрели в окрестностях. Почти каждый день мы ходили на взморье, где я постепенно знакомилась с людьми, о которых раньше много слышала. Самой близкой подругой Присциллы была Мэдж Беллами, которая часто сопровождала нас в поездках.

Никто из знавших Присциллу не мог бы предположить, что она настолько старше меня. Мы общались друг с другом как настоящие подруги. По прошествии этих двух недель Присцилла должна была снова вернуться на студию «Уорнер бразерс», и — о чудо! — я могла поехать с ней вместе. Я пошла с нею в ее уборную и оставалась там, когда фотограф делал пробные снимки Присциллы.

В этот первый день она быстро освободилась и взяла меня с собой, чтобы показать мне всю студию.

— Знаешь, Анна, — сказала она мне как-то, — у меня возникла грандиозная идея. Завтра утром ты пойдешь в одно из бюро, куда приходят красивые девушки, которые хотят сниматься в кино, и спросишь, не сможешь ли ты понадобиться. В шутку, конечно!

— О, с удовольствием! — ответила я и вправду пошла наутро в одно из бюро. Там было страшно много народу, и девушки стояли в очереди перед дверью. Я присоединилась к ним, и через полчаса меня впустили. Но и оказавшись внутри, я еще долго дожидалась своей очереди. Передо мною было больше двадцати девушек, и мне пришлось прождать часа два, пока очередь не дошла до меня.

Прозвенел звонок, и я смело вошла в бюро. За письменным столом сидел человек средних лет. Он коротко поздоровался, спросил, как меня зовут и где я живу, и был немало удивлен, услыхав, что я остановилась у Лейнов. Покончив с вопросами, он еще раз внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Вы действительно хотите стать киноактрисой?

— Если я гожусь для этого, очень хочу, сударь! — ответила я.

Тогда он нажал на кнопку звонка, и в комнату сразу же вошла элегантно одетая девушка и предложила мне следовать за ней. Она открыла дверь, и на мгновение я ослепла: помещение было залито ярким и резким светом.

Молодой человек за каким-то сложным устройством приветствовал меня гораздо любезней, чем господин, сидевший в бюро, и указал на высокий табурет, куда я должна была сесть. Он сделал несколько снимков, позвонил, вошла другая девушка и отвела меня к той, первой. Та пообещала мне прислать сообщение, можно ли будет прийти снова. Радостная, пошла я обратно к дому Лейнов.

Прошла неделя, и я получила сообщение от господина Хериджа (Присцилла назвала мне его имя). Он писал, что снимки удались на славу и что на следующий день в три часа я должна быть у него. На этот раз у меня было преимущество, потому что на меня был сделан заказ. Господин Херидж спросил, не хотела бы я позировать для фабриканта, выпускающего теннисные ракетки. Это продлится одну неделю. После того как я услыхала о гонораре, я сразу же согласилась.

Этому человеку позвонили, и во второй половине дня я с ним встретилась.

На следующий день я пришла в фотоателье, куда мне предстояло ходить ежедневно всю неделю. Я должна была мигом переодеваться, то сидеть, то стоять, непременно улыбаться, прохаживаться туда-сюда и снова переодеваться, привлекательно выглядеть и нагримировываться. К вечеру я устала до смерти и еле-еле доплелась до постели.

Через три дня я уже почти не могла улыбнуться, но надо мной все еще висел договор с фабрикантом.

Когда на четвертый день, вечером, я вернулась в дом Лейнов, я была такой бледной, что госпожа Лейн запретила мне снова идти позировать. Она сама позвонила туда и расторгла соглашение.

Я была благодарна ей от всей души.

Я снова без помех наслаждалась своими незабываемыми каникулами и навсегда излечилась от иллюзий насчет славы киноактрисы, потому что теперь гораздо ближе узнала жизнь знаменитостей.