Фарватером победы

Фарватером победы

В Центральном управлении

В Москве на вокзальном перроне меня встретил сам начальник подводного плавания ВМФ вице-адмирал А. С. Фролов.

Мы хорошо знали друг друга. В 1932 году, после окончания специального класса в Учебном отряде подплава, я попал на подводную лодку «АГ-14», которой в ту пору командовал Александр Сергеевич. Надо ли говорить, что значит для молодого подводника первый командир. Подобно первому школьному учителю, он оставляет в душе человека глубокий след. Если в самом начале флотского пути тебе встретится влюбленный в свое дело командир, по-настоящему яркая, незаурядная личность, то это во многом определит твое успешное командирское становление. Волей-неволей будешь стремиться многое делать именно так, как делал первый командир, будешь подражать стилю своего наставника, манере его поведения. И конечно же, будешь испытывать чувство, благодарности за первые уроки командирского мастерства.

Именно такого рода чувства я питал к Александру Сергеевичу Фролову. Под его началом довелось познавать азы службы подводника. Под его руководством выполнил я и свою первую учебную атаку. Она, естественно, очень памятна. Стрелять пришлось, как сейчас помню, по эсминцу. Как только на горизонте показалась шапка дыма, А. С. Фролов сказал мне: «Выполняйте». А сам сел в сторонку на стул-разножку и углубился в чтение каких-то записей, будто стрельба его совершенно не интересует. Я приник к окуляру перископа. Атака получалась хорошая: вырисовался, можно сказать, классический торпедный треугольник, но я все-таки волновался и поминутно поглядывал на командира. Тот сохранял полную безмятежность и, к моему удивлению, стал чуть ли не подремывать. Однако все это было не так. На самом деле Фролов, как потом выяснилось, зорко следил за моими действиями. Стоило мне допустить небольшую неточность, как я тут же ощутил легонький удар по правой руке: мол, чего ж ты, исправляй! Я тут же поправился, и все удалось как нельзя лучше: торпеда прошла точно под килем эсминца…

Потом пути-дороги наши с А. С. Фроловым надолго разошлись. В годы войны он служил на Черном море. С образованием же управления подводного плавания Военно-Морского Флота он возглавил его. В марте 1943 года вице-адмирал Фролов приезжал на Север проверять состояние противолодочной обороны. Тогда мне показалось, что Александр Сергеевич остался не очень-то доволен той работой которую мы проводили по ПЛО, — столько он сделал критических замечаний, дал рекомендации. Но затем последовало вот это неожиданное назначение в Москву; ясно, что без участия вице-адмирала в этом деле не обошлось.

Александр Сергеевич пригласил в машину. Замелькали перед глазами знакомые московские улицы: Садовое кольцо, улица Горького, Охотный ряд…

— Куда мы едем? — спросил я.

— Вопрос с вашим жильем пока не успели решить, — сказал А. С. Фролов. — Так что поживете у меня. И не вздумайте отказываться. Никаких неудобств тут нет. Квартира все равно пустует: семья живет у родных, а я на днях убываю в командировку.

— Далеко?

— Далеко. В штаб англо-американского командования на Средиземном море. На несколько месяцев. Так что времени для раскачки у вас не будет. Сразу же придется начинать с исполнения обязанностей начальника подводного плавания.

В тот же день я был представлен наркому ВМФ Николаю Герасимовичу Кузнецову. С известным трепетом вошел в просторный кабинет с длинным столом посередине. Но простое, спокойное обхождение Николая Герасимовича быстро помогло преодолеть волнение и расположило к нему. Нарком довольно обстоятельно интересовался последними событиями в бригаде подплава, других соединениях Северного флота. Причем интересовала его не только общая обстановка — это он, безусловно, и без того прекрасно знал. Интересовали его в первую очередь конкретные живые детали, нюансы. К своему удивлению, я обнаружил, что Н. Г. Кузнецов не только помнит пофамильно буквально каждого командира-подводника, но и хорошо осведомлен об особенностях боевого почерка многих из них, о подробностях многих походов и атак. И это при том поистине громадном грузе забот, которые каждодневно лежали на плечах наркома!

Невольно вспомнился один эпизод с подводной лодкой «Щ-402», дрейфовавшей у вражеских берегов без топлива. Кузнецову, конечно, все тогда подробно докладывали о случившемся. Тем не менее он дважды выходил на связь, разговаривал со мной, дотошно выясняя новые и новые детали и давая полезные советы для спасения лодки. А когда «щука» благополучно вернулась в базу, на Север пришла телеграмма наркома, в которой он поздравлял экипаж с благополучным завершением похода и давал указание Военному совету флота представить весь экипаж к награждению орденами и медалями.

Он болел сердцем буквально за каждый корабль, за каждую лодку. И мы все хорошо чувствовали это, знали, что наш нарком живет флотом, его интересами и нуждами.

В беседе со мной Николай Герасимович поинтересовался моим мнением о том, как показывают себя новые органы подводного плавания. Я ответил откровенно, что думал:

— Новая организация пока нового внесла немного.

Н. Г. Кузнецов нахмурился, а потом стал говорить горячо и убежденно:

— Совершенствование управления силами флота — это теперь проблема проблем. Мы многое сделали, многое отладили еще перед войной, но многое и не успели. За наши слабости в организации, в управлении силами немец нас больше всего и бьет. Надо постоянно искать, постоянно совершенствовать организацию. И органы подводного плавания на сегодня — один из шагов в этом направлении. Конечно, их полезность целиком и полностью зависит от тех, кому они непосредственно подчинены: здесь, в Главном морском штабе, — от начальника штаба, на флотах — от командующих, но и сами начальники органов подводного плавания и их подчиненные призваны играть активную роль. Вы должны быть «законодателями мод» в борьбе за культуру подводного плавания, в развитии методов боевого использования лодок и сил ПЛО, отработке новых тактических приемов.

Все сказанное наркомом вдохновляло и побуждало к работе. Так же, впрочем, как и то, что несколько позже довелось услышать от его первого заместителя адмирала И. С. Исакова.

Честно говоря, я не думал, что Иван Степанович примет меня. Был наслышан о том, что после тяжелого ранения, полученного в октябре 1942 года под Туапсе, и ампутации ноги состояние здоровья адмирала оставалось плохим, что врачи разрешили ему работать всего три-четыре часа в день. Но оказалось, что И. С. Исаков вовсе не отошел от дел, не примирился с ролью «почетного зама». Каждый день он, превозмогая боль, поднимался на костылях в свой кабинет и работал с такой энергией и самоотдачей, какой и абсолютно здоровый человек мог позавидовать. Один за другим в журналах появлялись его труды-исследования опыта второй мировой войны. Не сторонился Иван Степанович и повседневных дел и забот, постоянно общался с работниками управлений, щедро делился с ними своим богатейшим опытом штабной работы.

— Напомните, пожалуйста, где мы с вами встречались, — так он начал разговор со мной. Тяжело опираясь о столешницу, встал при встрече, и бисеринки пота высыпали на открытом, благородном лице.

Я-то, конечно, хорошо помнил где. Во время моей учебы в академии И. С. Исаков был начальником кафедры стратегии и оперативного искусства. Его блестящие лекции производили на нас, слушателей, огромное впечатление.

Но особенно памятен мне был эпизод, происшедший на мандатной комиссии при приеме в академию. Все члены комиссии задавали самые различные вопросы, и только И. С. Исаков молчал, внимательно, оценивающе приглядывался. А потом вдруг задал один-единственный вопрос:

— Ну а на мель вам, командир, доводилось садиться?

— Так точно, — признался я, — сидел на песчаной косе под Николаевом в бытность командиром «М-1».

— Тогда надо принять, — совершенно серьезно сказал Иван Степанович, и именно это его замечание, к моему изумлению, решило вопрос: я был принят.

Теперь, спустя многие годы, я напомнил адмиралу этот эпизод, и он рассмеялся:

— А что, недурной вопрос был! Со смыслом: за одного сидевшего на мели двух несидевших можно дать. Великое дело — опыт! Ну а если серьезно, — заметил он затем, — то задавал я тогда этот странный вопрос, скорее всего, с другой целью. Очень важно знать, умеет ли командир признаваться в своих слабостях, ошибках, наконец, честен ли он. Это ведь, пожалуй, самое главное.

Минут сорок продолжалась наша беседа. Собственно, это была даже не беседа, а, скорее, еще одна блестящая лекция об особенностях работы в центральном управлении. Для меня, не имеющего опыта ее, просто бесценными были многие советы, рекомендации.

— Бойтесь текучки, — предупреждал Исаков. — Невзирая ни на какую загруженность, каждый штабист обязан найти время для постоянной работы над отдельными научными проблемами. Закончив рабочий день, надо спрашивать себя: а что я сегодня сделал нового для победы?..

Вот с такими напутствиями я и приступил к работе в Главном морском штабе. Буквально с первых дней окунулся в деловую, творческую атмосферу. Здесь, в Главном морском штабе, был собран, что называется, цвет военно-морской мысли. Обязанности начальника штаба исполнял в ту пору вице-адмирал Георгий Андреевич Степанов, старый моряк, участник гражданской войны, имя которого, в частности, связано с известной, вошедшей в учебники военно-морского искусства Видлицкой операцией 1919 года. Ведущие управления возглавляли признанные авторитеты: вице-адмирал Сергей Петрович Ставицкий, контр-адмиралы Юрий Александрович Пантелеев, Владимир Лукич Богденко, Михаил Александрович Воронцов… Большой опыт, широкая эрудиция, отличное знание военно-морского дела позволяли им успешно решать различные задачи, помогать народному комиссару ВМФ в управлении боевой деятельностью флотов.

К своему удовлетворению, спаянный, творческий коллектив я нашел и в лице своих новых подчиненных в управлении подводного плавания. Встретил тут хорошо знакомого по Северу капитана 1 ранга А. М. Спиридонова, знакомого еще по училищу капитана 1 ранга В. Г. Якушкина. Хорошее впечатление оставляли своей исполнительностью, добросовестностью капитаны 1 ранга А. П, Шергин и Л. Г. Петров, инженер-капитаны 1 ранга В. В. Голембаков и В. А. Причастенко,

Управление подводного плавания ВМФ состояло из трех отделов: организационного, отдела подготовки и инспектирования соединений подводных лодок и отдела подготовки и инспектирования соединений ПЛО. Это была оптимальная структура, позволявшая четко решать все назревшие вопросы.

За несколько месяцев существования управление уже прошло определенный путь в своем становлении. Однако сказать, что становление уже закончилось, еще было нельзя. В этом я убедился в первые же дни. К моему удивлению, начальник подводного плавания ВМФ не имел доступа на командный пункт ВМФ. Оперативные сводки с флотов мне показывали лишь на третий день, после того как их просмотрят во всех отделах оперативного управления и управления боевой подготовки. С таким положением смириться я никак не мог. И дело тут, разумеется, не в ведомственных амбициях, не в том, кому и что раньше становится известно. Просто существовавший порядок лишал возможности оперативно готовить необходимые предложения по использованию подводных сил и сил ПЛО. Можно было лишь периодически готовить различные обобщенные материалы, а стоило ли только ради этого иметь целое центральное управление?

Я пошел к наркому и высказал ему свои соображения. Н. Г. Кузнецов очень внимательно выслушал мои доводы и тут же принял решение: «Виноградова на ФКП допустить. Оперативному дежурному докладывать ему всю обстановку на флотах. Оперативные сводки докладывать сразу после оперативного управления».

Положение существенно изменилось. Работа наша пошла значительно живей и интересней. Но ободренный столь успешным началом, вскорости я несколько перегнул палку. Затеял организовать в управлении оперативное дежурство с ведением соответствующей документации, оперативной обстановки на картах… Через некоторое время пришлось объясняться по этому поводу с И. С. Исаковым. Очень спокойно, тактично, но твердо он вразумлял:

— Это хорошо, что вы проявляете активность. Но создавать штаб в штабе, право дело, совсем ни к чему. Поймите, истинная штабная культура не только в том, чтобы красиво исполнить тот или иной документ, но и в том, чтобы все органы штаба четко выполняли свои, подчеркиваю — именно свои, функции, чтобы не было ненужного дубляжа одних органов другими. А вы зачем-то беретесь дублировать оперативного дежурного…

Вот так, через успехи и неудачи, и шло становление управления подводного плавания. Так шло и мое становление в новой роли, Как и на Севере, работать приходилось очень много и напряженно. Распорядок дня в Главморштабе, как, впрочем, и во всем центральном аппарате, установился весьма жесткий. Работа в управлениях не замирала практически круглые сутки. Люди отдыхали посменно по нескольку часов в день. Это шло сверху, от самого Верховного Главноколтндующего. В любой момент Н. Г. Кузнецова или кого-то из его заместителей могли вызвать в Ставку или Генеральный штаб. Соответственно в любой момент кто-то из начальников управлений мог понадобиться наркому ВМФ. Так что приходилось дневать и ночевать в штабе.

Деятельность нашего управления была весьма разнообразна. Требовалось решать массу оперативных, безотлагательных вопросов и в то же время заниматься проблемами, так сказать, фундаментальными. Активно велась разработка новых инструкций по боевому применению подводных лодок и средств ПЛО, руководящих документов по боевой подготовке. Вдумчивой, углубленной работы требовало изучение и обобщение опыта боевых действий. Даже в рамках одной бригады это было делать непросто, а тут на мой стол ложились пухлые папки отчетов и донесений сразу со всех флотов, и очень важно было ничего полезного не упустить в них, вчитываясь в сухие, безыскусные, но несущие в себе дыхание жарких поединков строки, выкристаллизовать из них наиболее значимее, то, что приведет, быть может, к рождению нового тактического приема или способа применения оружия…

А кроме того, приходилось участвовать, в разработке штатов и табелей снабжения, изучать кадры подводников, готовить предложения по их назначениям и перемещениям.

Самые тесные контакты у нашего управления наладились с представителями минно-торпедного управления, артиллерийского и управления связи ВМФ. Необходимость их диктовалась самой жизнью, ведь на флоты стало поступать много новой техники.

Представители центральных управлений, и в том числе управления подводного плавания, регулярно выезжали на флоты, помогали налаживать освоение новой техники, участвовали в планировании боевой подготовки и боевых действий. Многие из них выходили в походы на подводных лодках. В свою очередь в Москве, в Главном морском штабе, время от времени бывали начальники подводного плавания флотов. С Севера приезжал теперь уже контр-адмирал В. П. Карпунин, с Балтики — контр-адмирал А. М. Стеценко, с Черного моря — контр-адмирал П. И. Болтунов.

На четвертом нашем флоте, Тихоокеанском, начальником подводного плавания был контр-адмирал II. С. Ивановский. Тот самый Ивановский, что когда-то командовал дивизионом тихоокеанских «щук», в который входила и моя «Щ-121». Затем он служил на Балтике, войну встретил начальником штаба бригады подплава. Так что боевым опытом он тоже обладал. И это было весьма важно. Хоть непосредственных боевых действий Тихоокеанский флот не вел, но подводные лодки здесь в течение всей войны несли дозорную службу. Им были «нарезаны» позиции в районе Владивостока, на подходах к Советской гавани и у залива Владимир. Когда усилилась угроза нападения Японии на Советский Союз, число подводных лодок, несущих дозор, увеличилось. Так что и там, казалось бы, в глубоком тылу, тоже проходил подводный фронт.

Подводный фронт… Его незримая линия пролегала в глубинах Заполярья, в водах седой Балтики, на черноморских фарватерах. И хоть эта линия не была сплошной, как линия фронта на сухопутье, тем не менее подводные экипажи представляли собой единую, сплоченную силу, ведущую активные наступательные действия.

Вспоминается, как внимательно мы следили на Севере за успехами своих боевых товарищей — подводников Балтики и Черного моря, как радовались их победам, как тщательно изучали опыт их атак. Радовались, когда узнавали, что что-то найденное нами с успехом применяется на других флотах. Это ощущение единства, принадлежности к сплоченной боевой семье советских подводников значило очень много.

С приездом в Москву для меня лично положение дел на всех участках подводного фронта высветилось еще более детально и конкретно. Ежедневное знакомство с оперативными сводками, обстоятельные доклады начальников подводного плавания флотов, встречи с подводниками — участниками боевых походов — все это создавало картину масштабную и впечатляющую. Кроме того, у меня появилось теперь больше возможностей углубленно изучить всю документацию, отражающую боевую деятельность подводников Балтики и Черного моря с самого начала войны. И я, конечно, не преминул это сделать.

Каждый из морских театров, на которых развернулись боевые действия, имел свои существенные особенности. Если на Севере мы испытывали немалые трудности в связи с огромной протяженностью театра, суровостью природных и климатических условий, да и сравнительной удаленностью от внутренних районов страны, то, скажем, на Балтике на первый план выдвигались иные проблемы. Балтика — море сравнительно мелководное, ее небольшие глубины, наличие множества островных и шхерных районов благоприятствовали использованию против подводных лодок минного оружия и средств противолодочной обороны. Все это фашисты и делали, буквально нашпиговав Балтику, особенно Финский залив, минами, сетями и прочими средствами борьбы против лодок.

Черноморских подводников минная опасность не так донимала. Но они, как, впрочем, и весь Черноморский флот, сталкивались с большими трудностями в базировании своих сил. Ведь были временно оставлены такие важные военно-морские базы, как Одесса, Севастополь, Новороссийск…

Своеобразие театров, особенность боевых действий на них сказывались на организации, приемах и методах использования подводных лодок. Для балтийских подводников главным стало форсирование вражеских противолодочных рубежей. После того как фашистам удалось захватить Либаву (Лиепаю), Ригу, Таллин, они изо всех сил пытались запереть балтийских подводников в восточной части Финского залива. Для этого были оборудованы две мощные противолодочные позиции: одна — в районе острова Гогланд, другая — между островом Найссар (Нарген), лежащим на подходе к Таллину, и полуостровом Порккала-Удд. На оборудование этих позиций гитлеровцы сил и средств не жалели: они выставили тысячи мин, множество противолодочных сетей, развернули линии корабельных и авиационных дозоров, шумопеленгаторные станции, посты наблюдения, артиллерийские батареи. Такой сильной противолодочной обороны, которую фашисты создали здесь в 1942 году, не было ни на одном другом морском театре периода второй мировой войны.

Фашисты настолько уверовали в невозможность прорыва советских подводников в Балтийское море, что в начале навигации 1942 года стали было отправлять свои суда в путь без охранения. А балтийцы все-таки прорывались. С июля 1942 года одна за другой подводные лодки стали проникать через противолодочные заграждения на вражеские коммуникации. Гитлеровцы дорого поплатились за свою самоуверенность: умело используя эффект внезапности, балтийские подводники выполняли порой по нескольку успешных атак за поход. Особенно результативно действовали «Л-3» капитана 3 ранга П. Д. Грищенко, «Щ-309» капитана 3 ранга И. С. Кабо, «С-7» капитана 3 ранга С. И. Лисина, «Щ-406» капитан-лейтенанта Е. Я. Осипова, «Щ-303» капитан-лейтенанта И. В. Травкина, «Щ-320» капитан-лейтенанта И. М. Вишневского, «Щ-323» капитан-лейтенанта Ф. И. Иванцова.

Вчитывался я в скупые, внешне бесстрастные строчки отчетов, донесений — и перед глазами вставала полная героики и драматизма хроника боевой деятельности подводников. Каждый прорыв через противолодочные заграждения был настоящим подвигом, требовавшим огромного мужества, боевой дерзости, стойкости. В то же время и мастерство, конечно, требовалось незаурядное. Балтийцы постоянно совершенствовали приемы маскировки лодок, выбирали оптимальные курсы движения их с таким расчетом, чтобы быть в наибольшем удалении от дозоров противника, искусно использовали малейшие слабости во вражеской ПЛО, впадины дна с наибольшими глубинами.

Большой ценой достался этот опыт — несколько лодок погибли при форсировании противолодочных позиций. Но и фашистам урон был нанесен огромный: десятки их кораблей и транспортов с живой силой, ценным сырьем, оружием и боеприпасами были отправлены на дно. Трудно переоценить значение этих ударов, если вспомнить ту тяжелейшую обстановку, которая сложилась тогда на Балтике, то положение, в котором оказался Ленинград…

Родина высоко оцепила боевой вклад балтийских подводников. В марте 1943 года три подводные лодки — «Л-3», «Щ-303» и «Щ-309» — стали гвардейскими. Несколько ранее орденом Красного Знамени были награждены «Щ-323», «Щ-320» и «Щ-406».

Немало славных дел было за два с лишним года войны и у черноморцев. И здесь тоже появились свои снайперы подводных атак, асы минных постановок. Широкую известность получили боевые успехи «Щ-211» капитан-лейтенанта А. Я. Девятко, «М-35» старшего лейтенанта М. В. Грешилова, «Л-4» капитан-лейтенанта Е. П. Полякова, «Щ 205» капитан-лейтенанта П. Д. Сухомлинова, «Щ-215» капитан-лейтенанта Г. П. Апостолова, «Щ-214» капитан-лейтенанта В. Я. Власова.

Очень интересный опыт был накоплен черноморцами в использовании подводных лодок для перевозки людей и грузов. Летом 1942 года, когда напряжение боев за Севастополь достигло апогея, именно подводникам пришлось взять на себя значительную часть морских перевозок. Они доставляли в осажденный город боеприпасы, продовольствие, бензин.

Выполнение столь необычных для подводников задач потребовало от них большой изобретательности и упорства в достижении цели. На некоторых лодках, для того чтобы взять побольше полезного груза, снимали часть аккумуляторов, выгружали торпеды, артиллерийский боезапас.

По нескольку раз прорывались в Севастополь с грузом «Л-5» капитана 3 ранга А. С. Жданова, «С-31» капитан-лейтенанта Н. П. Белорукова, «М-32» капитан-лейтенанта Н. А. Колтыпина, «М-31» капитан-лейтенанта Е. Г. Расточиля и другие. Нередко бывало, что лодка, только вернувшаяся из рейса, сразу же загружалась и вновь отправлялась в Севастополь. Перевозки осуществлялись столь интенсивно и регулярно, что защитники Севастополя стали называть рейсы подводных лодок кавказской электричкой.

Транспортная деятельность черноморских лодок приводила фашистов в ярость, и они предпринимали бешеные усилия, чтобы сорвать ее. Некоторым из лодок приходилось за поход по 16–18 раз уклоняться от атак вражеских самолетов. Две из них — «С-32» и «Щ-214» — погибли. И все же перевозки продолжались. Всего подводники сумели доставить в Севастополь до 4 тысяч тонн различных грузов. Из осажденного города ими было эвакуировано 1400 человек, вывезено 2,8 тонны ценных грузов, в том числе деньги — 15 миллионов рублей.[20]

Говоря о боевых делах черноморских подводников, нельзя не сказать, что ими был накоплен, пожалуй, больший, чем на других флотах, опыт навигационно-гидрографического обеспечения морских десантов. Так, в Керченско-Феодосийской десантной операции активно участвовали «Щ-201», «М-51», «Щ-203». Это они выставляли светящиеся ориентиры, высаживали гидрографические группы, что способствовало успешной высадке десантников.

Весьма интересны, на мой взгляд, и примеры использования артиллерии подводных лодок против береговых объектов. Шоссейные дороги в Крыму, которыми пользовался противник, проходили вдоль берега и хорошо наблюдались с моря. Лодки, как правило, в ночное время подходили незамеченными к берегу, всплывали и с обнаружением скопление войск и боевой техники открывали огонь. Конечно, существенный ущерб таким образом нанести врагу было трудно, но все-таки подобные действия вынуждали фашистов отвлекать силы с передовой линии, выставлять вдоль берега дополнительные посты наблюдения, размещать здесь артиллерию.

Наиболее отличившиеся подводные лодки Черноморского флота также удостаивались высоких наград. К июню 1943 года здесь имелось три подводных корабля, отмеченных Родиной, — флаг «Л-4» украшал орден Красного Знамени, флаги «Щ-205» и «М-35» — гвардейские лепты.

Новый, 1944 год… Наверное, каждый советский человек встречал его с одной мыслью, с одной надеждой, чтоб фашистская нечисть была наконец выметена с территории нашей страны. И год начался хорошо. Успешно продолжались наступательные действия наших войск. Почти каждый день Совинформбюро сообщало об освобождении новых и новых городов.

Стремительное развитие событий на сухопутных фронтах ставило новые задачи перед флотами, и в том числе, разумеется, перед подводниками.

Горячие наступали дни для черноморцев. С выходом наших войск к Перекопу Крым оказался отрезанным с суши. Снабжение своей группировки, изолированной в Крыму, фашисты могли осуществлять теперь только морем и по воздуху. А стало быть, еще большее значение приобретали действия подводников, направленные на срыв морских сообщений между Крымом и западными портами Черного моря. Выполнение этой задачи, однако, было связано с немалыми трудностями. Особенно остро стояла проблема с ремонтом лодок. После плавания в суровом зимнем море все большее число их нуждалось в профилактике, а мощности ремонтных предприятий на Кавказе, увы, не хватало.

К началу 1944 года в строю находилось меньше половины лодок, входивших в состав черноморской бригады. Комбригу капитану 1 ранга Андрею Васильевичу Крестовскому и его штабу приходилось прилагать максимум усилий для того, чтобы обеспечить возможно более эффективное воздействие на коммуникации врага. Принципиально важным тут было правильно определить боевые позиции. Довольно долгое время подводные лодки вели боевые действия в северо-западном районе Черного моря. И не очень успешно. И вот «нарезали» позиции у берегов Крыма и в открытой части моря между Крымом и портами Румынии. Тут глубины были большие, минная опасность меньше и, что самое главное, более частыми стали встречи с вражескими кораблями и судами.

К нам поступил отчет о боевой деятельности бригады подплава за последний квартал 1943-го. Данные, приведенные в нем, говорили, что результативность боевых походов в октябре — декабре резко возросла. Было совершено 32 торпедные атаки, 19 из которых оказались успешными. Из небольшой диаграммы, приобщенной к отчету, можно было увидеть, что это больше, чем то, что удалось черноморским подводникам за весь 1942 год.

Успешно начали они и 1944-й. Подробно, не скрывая горделивых ноток в голосе, контр-адмирал Павел Иванович Болтунов докладывал мне о метких, снайперских, атаках капитанов 3 ранга Г. Е. Карбовского, Б. В. Гремяко, капитан-лейтенантов А. Н. Кесаева, Я. К. Иосселиани, И. Я. Трофимова. По всему чувствовалось — дело у черноморцев пошло.

В отличие от своего коллеги куда более сдержан и лаконичен был в те январские дни начальник подводного плавания КБФ. И дело не только в том, что Андрей Митрофанович Стеценко по своей натуре был человеком немногословным. Увы, балтийцы вот уже несколько месяцев не топили вражеских кораблей и судов: фашисты, израсходовав огромные силы и средства, сумели создать непроходимый противолодочный рубеж. При попытке форсировать его весной и летом 1943 года одна за другой погибли сразу несколько подводных лодок. Стало совершенно ясно, что просто бессмысленно рисковать людьми и кораблями. Командование приняло решение прекратить посылку лодок в Балтийское море. Для борьбы с морскими перевозками врага использовалась теперь лишь торпедоносная авиация.

Это, однако, не означало, что балтийские подводники с той поры бездействовали. Нет, они и в этих условиях делали все, что было в их силах. «Малютки», скажем, не раз выходили на Гогландский плес и в Нарвский залив, где высаживали разведывательные группы. Много времени и сил экипажи лодок отдавали ремонту, боевой подготовке. Конечно, можно было понять досаду подводников: наши войска громили фашистские полчища под Ленинградом, а им приходилось заниматься большей частью обыденными делами. Но мы верили: звездный час балтийских подводников еще впереди.

В конце января я с особым нетерпением ждал вестей с Северного флота. Здесь в период с 16 января по 5 февраля проводилась операция разнородных сил флота по нарушению вражеского судоходства. Та самая «РВ-1», о которой мы вели речь с В. П. Карпуниным еще в ноябре.

Замысел операции мне был хорошо известен, ведь он рождался в штабе Северного флота еще при моем участии. Мыслилось, что в атаках по вражеским конвоям вместе с подводными лодками примут участие эсминцы, торпедные катера, а также авиационные части и береговые батареи. При этом развертывание подводных лодок предполагалось осуществить совершенно по-новому.

Мы все чаще стали замечать, что гитлеровцы уже привыкли к тому, как действуют наши подводники, хорошо знали, что лодки несут патрулирование главным образом вблизи берегов, а когда подходит время пополнять аккумуляторные батареи, отходят в районы зарядки. Словом, враг начал приспосабливаться, менял тактику. Теперь он осуществлял проводку конвоев по наиболее безопасным фарватерам. Время от времени его суда отстаивались в глубинных фьордах. Заметно усилилось авиационное противодействие нашим лодкам.

Откровенно говоря, нас уже не удовлетворяли отдельные, разрозненные удары по вражеским конвоям, хотелось добиться большего — полностью разгромить хотя бы один-два конвоя, хотя бы на время прервать перевозки противника. Вот и появилась идея развернуть лодки не у берега, а милях в 25–30 от него. А с получением информации с самолета-разведчика или берегового радиоцентра о приближении вражеского конвоя выйти на курс его движения и нанести ряд последовательных ударов. Каждому командиру при этом представлялась полная свобода маневрирования для перехвата противника. Не исключалась одновременная атака конвоя несколькими лодками.

Операция тщательно готовилась. На флоте разработали соответствующие документы: боевой приказ, дополнительное боевое наставление, плановую таблицу, схему связи. Под руководством комбрига И. А. Колышкина была проведена оперативно-тактическая игра с участием командиров кораблей.

И вот 16 января Карпунин доложил, что развертывание подводных лодок началось. Всего для участия в «РВ-1» было выделено девять лодок. Две из них должны были вести непрерывную разведку в районе Гаммерфест, Порсангер-фьорд, остальные составляли ударную группу.

Следить за всеми перипетиями операции из Москвы было, конечно, трудно, но доклады о потоплении вражеских судов поступали к нам сразу же. Первой успеха добилась «М-201» капитан-лейтенанта Н. И. Балина. 19 января она потопила вражеский транспорт двухторпедным залпом. В последующие дни поступили сообщения об успешных атаках Г. И. Щедрина, Л. И. Городничего, В. Н. Хрулева, молодого командира «М-108» капитан-лейтенанта И. И. Юдовича.

Ну а подробности уже в начале февраля мне доложил В. П. Карпунин, прибывший в Главморштаб. Он, кстати говоря, непосредственно участвовал в боевых действиях, выходил в поход на «С-56». В походе этом не все складывалось удачно. В самом начале его при атаке конвоя последовал досадный промах — торпеды прошли мимо цели. Потом «эска» встретила фашистский эсминец, подверглась сильной бомбежке. Но в конце концов ей все же удалось потопить крупный танкер.

Вячеслав Петрович, по всему чувствовалось, был еще полон боевого возбуждения, не остыл после походных переживаний. В то же время он, как всегда, оставался предельно деловит и самокритичен.

— Если давать оценку операции в целом, — заявил он, — то успешной ее никак не назовешь. Многое из того, что задумывалось, пока не получилось.

— Но ведь были удачные атаки, — заметил я.

— Да, но удары наносились по отдельным судам, — пояснил Карпунин. — Только однажды караван удалось атаковать двумя лодками, да и то одна из них промахнулась. Из-за плохой погоды почти не смогла действовать авиация. Не справилась со своими задачами группа лодок разведки, поэтому лодки, входившие в ударную группу, вынуждены были, как правило, производить самостоятельный поиск целей…

— Ну а главный вывод какой?

— Главный? Надо повторить операцию. Дело-то стоящее. А опыт взаимодействия придет. Обязательно придет.

Ну что ж, с таким выводом я готов был согласиться. Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем было проведено несколько операций. Новый метод боевого использования подводных лодок — метод «нависающей завесы» — целиком оправдал себя. Он открывал перед подводниками новые возможности для направления ударов по врагу.

На Черном море

В середине февраля я вылетел из Москвы в первую свою командировку — на Черноморский флот. Под крылом самолета проплывали заснеженные квадраты полей, чернеющие островки лесов, извилистые ленточки рек и речушек, а мне вспоминалась моя давняя служба на Черном море. Ведь те годы подарили мне встречи с большими людьми, очень много сделавшими для становления нашего флота.

Вытянув по жребию бумажку с надписью «Черноморский флот» (таким вот необычным, на сегодняшний взгляд, но, безусловно, справедливым способом производилось в ту пору распределение выпускников Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе), в июне 1930 года я прибыл в Севастополь. Все мысли, конечно, были только о кораблях. Но вдруг последовало совершенно неожиданное назначение — флаг-секретарем начальника Морских Сил Черного моря. К такому повороту событий я был совсем не готов.

Флаг-секретарь — это, по сути, адъютант. А ведь не секрет, какое отношение бытует к этой должности среди некоторых: эдакое, мол, теплое местечко при начальстве… Много позже я понял, как же несправедливы и превратны эти представления. Флаг-секретарь, адъютант — эго ведь не мальчик на побегушках. Это серьезная и крайне необходимая штабная должность. Но тогда, в июне 1930 года, я был совершенно убит тем, что мои товарищи будут плавать, расти, совершенствоваться во флотском деле, а мне придется служить на коврах и паркете. Но делать нечего, надо было отправляться в штаб флота и приступать к исполнению новых обязанностей.

Начальник Морских Сил Черного моря, или, как сокращенно называли, наморси, В. М. Орлов с первых дней произвел на меня огромное впечатление. Человек высочайшей культуры, воспитанности, какого-то удивительного изящества буквально во всем — в походке, во взгляде, в разговоре, даже в смехе! Уважение и восхищение вызывала и биография Владимира Митрофановича. Я знал, что он прошел трудную и суровую школу жизни. В царское время, будучи студентом юридического факультета Петербургского университета, он дважды был арестован за революционную агитацию. В 1916 году его мобилизовали и направили учиться на отдельные гардемаринские классы. В дни Октября Орлов служил на Балтике на крейсере «Богатырь», матросы которого неоднократно избирали его в судовой комитет. В 1918 году стал членом партии большевиков. Некоторое время Владимир Митрофанович возглавлял политотдел Балтийского флота. Затем руководил военно-морскими учебными заведениями. В 1924 году он водил в заграничный поход отряд кораблей в составе крейсера «Аврора» и учебного корабля «Комсомолец» по маршруту Кронштадт — Мурманск — Архангельск — Кронштадт с заходом в Швецию и Норвегию. С октября 1926 года В. М. Орлов командовал Черноморским флотом.

Орлов был умелым и требовательным воспитателем командных кадров. Это я быстро почувствовал и на себе. В один из первых же дней произошел такой случай. Орлов долго работал у себя в кабинете с какими-то документами, а потом попросил стакан чаю. В моем распоряжении находился писарь, которому и следовало бы поручить выполнение такой просьбы, но накануне я отпустил его, поэтому пришлось самому бежать в буфет, заваривать чай, затем нести его в кабинет наморси. Тот, увидев это, отчитал меня:

— Почему же вы не cказали, что отпустили писаря? Обошелся бы я без чая. Чтобы больше вы такими делами не смели заниматься. Вы не денщик. Вы — штабной командир.

Расстроенный выговором, я взял да и сгоряча выложил все, что думаю о своей должности. Орлов усадил меня на стул и с полчаса втолковывал, в чем я заблуждаюсь:

— Вы даже не представляете, какую бесценную школу можете пройти здесь. У вас прекрасная возможность с первых дней службы научиться смотреть на все флотские дела широко и масштабно. У вас все еще впереди, отпущу я вас на корабли — не волнуйтесь. Но отпущу только тогда, когда увижу, что вы взяли все, что возможно, от должности флаг-секретаря…

И это были не просто слова. Орлов, несмотря на свою большую занятость, не упускал подходящего случая для моей учебы. Идет, к примеру, большое отрядное учение в море. Дивизия крейсеров во главе с линкором «Парижская коммуна» следует в кильватерной колонне. По сигналу флагмана производится поворот на 90 градусов. Наморси подзывает меня и неожиданно спрашивает:

— Как вы, Виноградов, оцениваете произведенный маневр?

Я пожимаю плечами: мне ли, мол, судить о таких вещах, Орлов спокойно, вполголоса, но очень внушительно замечает на это:

— Вы флаг-секретарь командующего и должны иметь свое суждение по каждому флотскому событию. Потрудитесь мне больше таких невразумительных ответов не давать.

Пришлось делать выводы для себя, и впредь я уже не был простым созерцателем учений, старался мысленно анализировать каждый их эпизод. А Орлов еще не раз устраивал мне маленькие экзамены, поправлял, коль отвечал неточно, хвалил, если суждения были достаточно правильны и весомы. И это действительно было редкостной, чрезвычайно полезной школой для молодого командира РККФ.

Орлов часто выходил в море, лично руководил учениями корабельных сил. Это было время, когда наш флот, если так можно выразиться, начинал ощущать себя флотом. Позади остались тяжелейшие годы восстановления его, годы, когда радовались, что удалось отремонтировать и ввести в строй какую-нибудь старую, искалеченную во время гражданской войны посудину, когда событием становился самый обычный переход из одного черноморского порта в другой. Теперь же на Черном море появилось сразу несколько крупных кораблей, выросло число эсминцев, сторожевиков, торпедных катеров, начали поступать первенцы советского подводного кораблестроения — подводные лодки серии «Декабрист». Орлов не жалел сил и энергии на то, чтобы уровень боевой учебы на флоте соответствовал новому облику его и задачам, многое делал для выработки у командиров единых взглядов на ведение морского боя.

Уверенно управлял В. М. Орлов силами флота на крупном учении, состоявшемся осенью 1930 года вблизи Кавказского побережья. За ходом учения наблюдал нарком по военным и морским делам К. Е. Ворошилов и дал высокую оценку выучке черноморцев. Хорошо отстрелялась тогда «Парижская коммуна», красивую атаку на полном ходу выполнили торпедные катера. А под занавес учений всех приятно удивили действия одной из подводных лодок. Она провела скрытную и очень эффектную атаку по линкору.

В июне 1931 года Владимир Митрофанович Орлов был назначен в Москву начальником Морских Сил РККА. На этой высокой должности, которую он занимал шесть лет, с еще большей силой раскрылся его талант крупного организатора и воспитателя флотских кадров. В. М. Орлов был удостоен высшего военно-морского звания того времени — флагмана флота 1 ранга.

Ну а мне после ухода В. М. Орлова довелось в течение нескольких месяцев работать еще с одним столь же незаурядным человеком — Иваном Кузьмичом Кожановым. Именно он после ухода В. М. Орлова командовал Черноморским флотом.

Об И. К. Кожанове я много слышал еще в училище. Герой гражданской войны, водивший в бой матросские полки против Юденича и Врангеля, воевавший на Балтике и Волге, на Каспии и Азове, он казался личностью просто-таки легендарной. Но при непосредственном знакомстве оказалось, что это чрезвычайно простой и доступный человек. По характеру он был совсем не похож на В. М. Орлова: внешнее менее подтянут и совершенно не изящен, даже несколько грубоват в выражениях. Но за внешней простоватостью скрывалось глубокое знание и теории военно-морского дела, и практических проблем флота.

На флоте Кожанова любили. Здесь служило много его боевых товарищей по гражданской, которые так себя и называли — кожановцами. Они часто приходили в кабинет наморси, входили запросто, без доклада. Начинались воспоминания о былых боях и походах. Иван Кузьмич был мастерским, задорным рассказчиком — образная, народная речь, бесконечные прибаутки, которыми он так и сыпал. Любил Кожанов вспоминать, как был он военно-морским атташе в Японии.

— Меня там за своего принимали, — подшучивал он над своими несколько раскосыми глазами.

Работалось с И. К. Кожановым интересно. Он был далек от канцелярщины, не любил возиться с бумагами, предпочитал идти в матросскую массу, заниматься конкретными, живыми делами. Если Орлов всегда придавал значение моменту престижа (скажем, не было случая, чтобы он держал свой флаг ниже, чем на крейсере), то Кожанова это, похоже, вовсе не волновало: он мог выйти в море и на тральщике, и на катере. Но почему-то особенно любил эсминцы «Матросский флагман» — так любовно называли его моряки.

При Кожанове, на мой взгляд, подготовка корабельных сил была более приближена к боевым условиям. При всей своей обычной мягкости и добродушии Иван Кузьмич становился просто беспощадным, если в боевой учебе обнаруживались чрезмерные условности, упрощенчество или уж тем более показуха. Кожанов требовал, чтобы экипажи боевых кораблей больше плавали в сложных погодных условиях, учились метко стрелять, несмотря на шторм и туман. Он обладал богатейшим личным боевым опытом и не скупясь делился им с подчиненными. Блестяще проводил разборы, военные игры, па которые обычно собирали всех командиров кораблей флота. Вот где в полной мере проявлялись эрудиция, кругозор И. К. Кожанова. Он увлеченно и со знанием дела говорил о перспективах развития флота, о новинках зарубежного кораблестроения, о взаимодействии флота и авиации.

Нельзя не сказать и еще об одной колоритной фигуре — начальнике штаба флота Константине Ивановиче Душенове. В дни Октября он был матросом на легендарном крейсере «Аврора». Настоящим носителем революционного духа и традиций, большевистской страстности и принципиальности оставался К. И. Душенов всегда, и тогда, когда занимал уже весьма высокий пост.

Штаб флота в ту пору был совсем небольшим — от силы два десятка человек. Но работал он очень слаженно и четко, и во всех его делах чувствовалась твердая рука начальника. Константин Иванович работал, что называется, не жалея себя Даже когда случалось приболеть, не давал себе малейшей поблажки. Все в штабе звали: если Душенов ходит по отделам и в коридоре вполголоса напевает какой-нибудь веселый мотивчик, значит, он нездоров и лечится своим средством — разгоняет болезнь в движении.

Вообще, характером К. И. Душенов обладал непростым, неординарным и порой был способен на необычные поступки и решения, в особенности если дело касалось борьбы за строгий флотский порядок. На флоте из уст в уста передавали такую, к примеру, историю. Как-то начальник штаба флота делал смотр линкору «Парижская коммуна». Обнаружив довольно много непорядка, упущений в содержании корабля, он приказал весь замеченный им мусор и хлам немедленно убрать и сложить на верхней палубе в одну кучу. Линкор — корабль большой, и куча получилась внушительная. Тогда Константин Иванович приказал построить экипаж, затем пригласил одного из лучших спортсменов линкора и громогласно, так, чтобы весь строй слышал, поинтересовался: по силам ли тому перепрыгнуть через эту свалку мусора? Тот стушевался. А Душенов саркастически заметил:

— А что же будет, если куча еще вырастет?

Прямо скажем, примером тонкого и деликатного подхода этот факт не назовешь. Но уж что наглядно, то наглядно. Урок экипаж линкора получил памятный, да и в других экипажах поняли, что за беспорядок начальник штаба спуску не дает.

В 1935 году К. И. Душенов был назначен командующим Северной военной флотилией, а затем стал командующим флотом. От старожилов Севера мне не раз доводилось слышать о том, как много делал он для молодого флота, как много сил вкладывал в строительство баз, аэродромов, в создание береговой обороны, в то, чтобы быстрее осваивался морской театр.

Вот с такими людьми довелось мне общаться в первые годы службы на Черном море. Орлов, Кожанов, Душенов… Фамилий этих видных деятелей советского Военно-Морского Флота не найдешь в истории Великой Отечественной войны. Их жизни трагически оборвались за несколько лет до ее начала. Но они внесли достойный вклад в развитие нашего флота. Я думаю, что талант многих военачальников военной поры засверкал еще и потому, что у них были достойные предшественники и наставники. И сегодня, говоря о советской флотоводческой школе, о традициях советского военно-морского искусства, давайте не забудем отдать должное той плеяде замечательных организаторов и руководителей Рабоче-Крестьянского Красного Флота, которых выдвинула из народной массы революция.

Самолет приземлился в Краснодаре. Отсюда пришлось добираться на перекладных до Поти. Силы Черноморского флота базировались в целом ряде кавказских портов — Туапсе, Геленджике, Батуми… Но основная часть их располагалась в Поти. Здесь был и штаб бригады подплава.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.