Нео-саньяса: лотос на болоте

Нео-саньяса: лотос на болоте

После окончания университета Раджнеш занялся поиском работы. Бунтарство, проявлявшееся и раньше, он продемонстрировал еще раз — когда искал работу. Он пересказывает инцидент следующим образом:

«Окончив университет, я обратился в управление по распределению работ. Министр образования вызвал меня для беседы и попросил несколько письменных характеристик.

Я сказал: „Вот он я: вы видите меня. Я могу здесь посидеть, а вы можете наблюдать меня. Я могу пожить с вами несколько дней, если вам нравится, но не просите никаких справок. Кто может дать мне характеристику?“

Он не мог понять. Он сказал: „Вы можете принести одну от вашего вице-канцлера или, по крайней мере, от главы вашего департамента“. Я ответил: „Если вице-канцлер попросит у меня характеристику, я не дам ее ему. Так как же я могу попросить ее у него? Дать ему я не могу ничего. Так что это невозможно. Я могу попросить характеристику только у человека, имеющего характер. Но это будет абсурдом. Это подразумевает, что сначала характеристику даю ему я — и только после этого его характеристика имеет смысл“.

Но он не мог последовать за мной. Он сказал: „Тогда могут быть затруднения, потому что необходимы, по крайней мере, две характеристики“.

Тогда я написал характеристику от имени моего вице-канцлера, пошел к нему и сказал: „Это характеристика, которую я дал самому себе, вы должны подписать ее“.

Он сказал: „Но это же абсурд. Как вы можете дать характеристику самому себе?“

Я рассказал ему: „Если я сам не могу дать себе характеристику, тогда как же кто-то другой может дать ее мне? Сам себя я знаю лучше, чем кто-либо другой. Вы не можете знать меня. Но если вы можете дать характеристику мне, тогда почему не могу я? Вот характеристика. Вы должны подписать ее“.

Он посмотрел на характеристику и рассмеялся, потому что я написал на листе бумаги, что человек — это свобода, а характер — это все его прошлое, а будущее всегда открыто. Я могу быть добрым человеком — до сего момента. А в следующий момент? Никто не знает! Я могу быть святым — до сих пор, но в следующий момент я могу стать грешником. Фактически я должен ежеминутно давать новое описание моего характера и опять должен поддерживать это».

Благодаря этому объяснению, Бхагаван произвел впечатление на работодателей и вскоре был принят преподавателем в Санскритский Махавидьялайя в Райпуре в 1957 году. Но уже к 1960 году он стал профессором философии в университете Джабалпура.

На всем протяжении своей преподавательской карьеры Бхагаван был известен как прекрасный и блестящий учитель. Он вселял интерес и дух исследования в своих студентов и подбадривал в поиске ответов на их собственные вопросы. Он был так популярен, что студенты часто покидали классы, чтобы побыть на его лекции.

Бхагаван проявил свое бунтарство с первого же дня своей работы в Райпуре. Следующий случай, рассказанный Бхагаваном, подтверждает это:

«Я был профессором в Санскритском университете. В первый день после прибытия в университет у меня еще не было квартиры, и я на несколько дней остановился в общежитии. Поскольку это был Санскритский университет… а никто не хочет учить санскрит сегодня: это мертвый язык, он не служит никаким целям, он не поможет вам заработать на хлеб с маслом — почти девяносто процентов студентов получали правительственные стипендии. Они учились здесь только из-за стипендии. У них не было желания изучать санскрит, они не интересовались им, но они были очень бедными студентами и не могли бы получить стипендию где-нибудь еще. Так что это было лучше, чем ничего… а поскольку почти все они жили только на стипендию, их силой заставляли молиться в четыре утра.

Когда я прибыл в университет, была зима, и, принимая холодную ванну в четыре часа утра, они все дрожали от холода. Горячую воду не запасали — для санскритского ученого такие предметы роскоши, как горячая вода, не положены: предполагается, что они должны жить, как древние риши и их ученики. И они вставали рано, в четыре утра, в брахма мухутру — это один из наиболее божественных моментов согласно индуистской мифологии.

В первый день они еще не знали, что я профессор. Я люблю принимать холодную ванну по утрам, поэтому я пошел к колодцу принять ванну. А студенты были очень обозлены и употребляли все виды четырехбуквенных ругательств. Не только по поводу вице-канцлера, но и по поводу Бога также…

Я доложил вице-канцлеру: „Это неправильно, вы не учите их молитве, а затем — после холодной ванны — они должны, выстроившись в ряд, несколько часов молиться на санскрите. Тогда как же они могут быть набожными? Они обозлены на Бога. Если им встретиться Бог, они же убьют его! А они молятся. Так какого же качества эта молитва?“

Но вице-канцлер был старым санскритским ученым. Он сказал: „Нет, вы неправы, они делают это по собственному желанию, мы никого не заставляем“.

Я ответил: „Я знаю, что они делают это по собственному желанию, потому что, если бы они не делали этого, вы бы лишили их стипендии. Вы принуждаете их не прямо, а косвенно, а если вы хотите спорить со мной, то дайте мне всего один день и я установлю следующее: кто может вставить в четыре часа, тот пусть принимает холодную ванну и молится, а кто не желает, пусть не боится за стипендию: это будет стимулом для них“.

Теперь вице-канцлер был загнан в тупик, и он согласился… и я пришел к вице-канцлеру в четыре часа утра — он спал. Я вытащил его из кровати: „Вставайте! Какой же вы вице-канцлер? Ваши студенты молятся, принимая холодные ванны, а вы спите!“

Он был очень зол на меня. Я сказал: „То же самое происходит и с ними. Вставайте!“

А там не было ни единого студента! Около колодца было пусто! Молитвенный зал был пуст. Я предложил ему: „Теперь примите холодную ванну вместе со мной, и мы оба будем молиться!“

„Я не могу — вода холодная, а я старый человек!“

„Хорошо, тогда я сам буду принимать холодную ванну. Вы сидите рядом и смотрите, а затем мы пойдем молиться“.

Он возразил: „Но я чувствую усталость, я хочу спать!“

„Тогда, — сказал я, — получается, что только я один буду человеком, который желает молиться, и совсем не знаю санскрита! А Бог понимает только санскрит! Меня направили в этот университет в результате ошибки министерства образования. Они решили, глядя на меня, что я должен знать санскрит. А я не знаю его совсем. Я не интересуюсь ничем мертвым“.

Итак, он пошел в свою комнату, а я в свою. И каждый лег спать. Наутро ко мне пришли студенты, они были так счастливы, так благодарны.

И я сказал вице-канцлеру: „То, что они пришли ко мне, их благодарность — более прекрасно, много сильнее тех молитв“. И предложил ему: „Прекратите всю эту чушь!“

Но еще раньше, чем прекратилась эта чушь, он распорядился перевести меня в другой университет, добавив: „Это опасный человек! Он разложит моих студентов морально, нравственно и религиозно“».

Через год Бхагаван был назначен на факультет Джабалпурского университета. В течение этого периода он тратил много времени, упражняя и развивая свое тело. Держаться в превосходной физической форме было для него парой пустяков, так как растущая более десяти лет раджасэнергия держала его в постоянном движении. Он путешествовал по всей стране, с большой страстью и интенсивностью. Укрепляя свое здоровье, Бхагаван, возможно, осознавал, что это пригодится в последующие годы.

Начавшиеся с шестидесятого года изнурительные путешествия указывают на фазу раджаса в его жизни. Такая активность, считает Бхагаван, возможна только тогда, когда человек живет исключительно вовне, или преодолевает пассивность, или развивается автоматически, то есть протекает естественно — изнутри. Бхагаван объясняет, что эта активность в корне отличается от беспокойства и напряжения политиков. В отличие от активности политиков, эта активность мотивируется не желанием, а состраданием. Бхагаван полностью изжил эту активную фазу перед своим приездом в Бомбей в 1970 году. Бхагаван описывает эту фазу, как следующую:

«Когда началась вторая фаза — раджас, я метался по всей стране. Я так много путешествовал за те десять-пятнадцать лет, сколько ни один человек не мог бы успеть даже за две или три жизни. И столько, сколько я наговорил за те десять-пятнадцать лет, люди обычно могут наговорить не менее чем за десять-пятнадцать рождений. Повсюду путешествуя, я с утра до ночи был в движении».

Описывая цель и природу этой фазы, Бхагаван говорит:

«Я затевал споры, критиковал по поводу и без повода — ведь чем больше споров, тем быстрее я перейду через вторую фазу активности. Поэтому я начал критиковать Ганди, я начал критиковать социализм.

Но это не значит, что все мною тогда вытворяемое имело какое-либо отношение к этим темам, и с политикой это также не было связано. Никакого интереса ко всему этому у меня не было. Но когда все население страны было по этому поводу в таком напряжении… то, как мне кажется, даже шутки ради необходимо было создавать споры. Поэтому в течение преодоления моей второй фазы я устраивал бесчисленное количество дебатов и сам участвовал в них.

Если бы те споры затевались из-за навязанных действий, определенных желаний, они сделали бы меня несчастным. Но так как все это было только для того, чтобы развить раджас-гуну, только для ее выражения, то все получалось очень забавно. Эти споры были похожи на выступление актера».

Его лихорадочные путешествия, его беседы носили следующий, описанный Бхагаваном характер:

«Три недели в месяце я проводил в поездах. Утром я мог быть в Бомбее, следующим вечером — в Калькутте, на другой день — в Амритсаре, спустя день — в Лудхьяне или в Дели. Вся страна была полем моих операций. Поэтому всюду, куда я только ни приезжал, возникали, естественно, в изобилии споры…»

Пока Бхагаван проходил через фазу пассивности, он говорил очень мало. «Но, — говорит Бхагаван, — в течение периода активности я нес себя к людям только для того, чтобы говорить, и мой язык был полон огня…

Тот огонь не был моим, он исходил из раджас-гуны. Это был только один из методов для сжигания раджас-гуны. Это должно сгореть в полной дикости, так, чтобы оно могло вернуться в прах как можно быстрее. Чем слабее огонь, тем дольше он выгорает. Поэтому это было процессом тотального выгорания ради цели скорейшего возвращения к праху».

Значительное развитие этого периоды произошло в 1964 году. В том году Бхагаван впервые предложил своим последователям медитацию в десятидневном медитационном лагере, устроенном в горах Раджасхана, в месте, называемом Мухала Махавир. Он обучал нескольким видам медитации, которые могли бы быть практикуемы рано утром и в течение дня так же, как вечером и перед сном. Несколько видов медитационных техник, такие как Випасана, Надабрахма и Кружение, хорошо известны медитаторам различных традиций.

Бхагаван объясняет, что медитация — это бесчисленные пути в великую глубину. Он называет медитацию особенным «состоянием не-ума», то есть состоянием остановки мысли, состоянием молчания:

«Ум — это постоянное движение: мысли движутся, желания движутся, воспоминания движутся, амбиции движутся… когда нет движения и мышление прекращается, мысли не движутся, желания не шевелятся, вы в высшей степени молчаливы — такое молчание есть медитация. Именно в таком молчании познается истина. Медитация — это состояние не-ума».

В противоположность популярному мнению, Бхагаван не смотрит на медитацию, как на серьезную активность: медитация, согласно ему, это переживание пассивности, радости, веселья:

«Ум очень серьезен, а медитация абсолютно несерьезна Когда я говорю это, вы можете попасть в тупик, потому что люди продолжают говорить о медитации очень серьезно. Но медитация — это несерьезная вещь. Это подобно игре… искренней, но несерьезной. Совсем не похоже на работу, скорее — на игру. Игра — это не активность. Даже когда она активна, это пассивность. Игра — только удовольствие. Нигде нет активности, она не мотивируется Скорее это только чистая, текучая энергия».

Основав в 1964 году медитационный лагерь, Бхагаван продолжил путешествие дальше; он курировал такие лагери, раскинувшиеся по всей стране. Он обыкновенно выбирал места среди природы, вдали от толп и городского шума. Эти медитационные лагеря и его дискурсы мгновенно стали популярными, и он начал пробуждать всю нацию. Он пробуждал все больше и больше людей из различных слоев общества, и все больше людей начали чувствовать любовь к нему.

Частые путешествия Бхагавана, его стиль и оригинальность, его острый ум и мятежная природа часто досаждали университетской администрации, однако, вследствие его популярности и репутации, они ничего не могли сделать. Его друзья часто настаивали, чтобы он оставил свою работу, чтобы полностью посвятить себя призванию. Бхагаван отвечал, что это случится тогда, когда Бог пожелает это.

В 1966 году он почувствовал, что наступило время освободиться от университетской работы. Его попросили отказаться от обычных дискуссий в августе 1966 года, когда он только что вернулся из поездки. Смолоду Бхагаван имел обыкновение носить ланги (длинный кусок материи, который обертывают ниже талии) и чадар (длинный кусок материи, обернутый вокруг бедер). Несмотря на то, что администрация колледжа и раньше выражала свое неудовольствие этим стилем одежды, принципиальное решение Бхагавана, возвратившегося из поездки, прекратило спор. Так как Бхагаван никогда не возражал по поводу вида одежды, которую носил директор, он почувствовал, что было бы несправедливым со стороны директора возражать против его собственного стиля одежды. Под давлением директора Бхагаван немедленно подал заявление, которое он всегда носил с собой.

Освободившись от своей преподавательский работы, Раджнеш начал развертывание своей раджас-энергии с помощью лекций на такие спорные темы, как Махатма Ганди, секс, ортодоксальный индуизм и социализм. В течение года столетнего юбилея Ганди, 1968—69, он открыто и смело критиковал Ганди, его идеи, его последователей. Критика Ганди Бхагаваном основывается на двух моментах, первое он находит Ганди человеком этики, а не религии. Бхагаван не рассматривает Ганди как религиозного человека, несмотря на то, что именно этим он известен всей Индии, — потому что Ганди не имел никакого опыта медитации. Бхагаван указывает далее, что концепция Ганди, основывающаяся на религиозном синтезе, была не свободна от его склонности к индуизму. Согласно Бхагавану:

«Ганди ничего не знал о медитации, но пытался заложить определенную основу синтеза В основном он был и оставался индуистом всю свою жизнь до самого конца. Он называет Бхагавад-Гиту своей матерью, но никогда не называет Коран своим отцом — даже дядей. Хотя он говорит, что его учение основывается на Гите, путь, которым он руководствуется, является абсолютно политическим — ловким, хитрым, но не подлинным. Все, что он находит в Коране, в Библии, в Дхамападе, все, что согласно с Гитой, он немедленно вытаскивает и говорит: „Посмотрите! Все религии учат одному и тому же!“

Но существуют и такие вещи, которые идут против Гиты и Библии, которые противоречат Гите в Коране, в Дхамападе. Он не замечает их… такой его синтез фиктивен. Фактически он вычитывает Гиту везде, везде, находя отражение Гиты, немедленно говорит: „Посмотрите! Они говорят то же самое!“

Но как же быть с отличиями? Что делать с абсолютно противоположными точками зрения?

Ганди отбирает куски, а затем делает из них смесь, которую он называет синтезом всех религий. Такого никогда не было. Ни мусульмане не согласились с ним, ни индуисты. И он был убит индуистом».

Описывая свое собственное видение религии и в этом контексте объясняя природу своей работы, Бхагаван говорит в марте 1971 года:

«Я не синтезатор, подобный Ганди, я не называю что угодно синтезом религий. Я говорю, что для меня приемлемы все религии с их индивидуальными различиями…

Коран и Гита не едины, но связь их объединит. Моя задача состоит в том, чтобы сплести сеть из саньясинов, которые будут такими, что смогут образовать нужные связи. Эти саньясины будут совершать намаз в мечети, произносить молитвы в церкви и совершать киртан (индуистское культовое пение) в храме. Они будут идти по пути Махавиры, медитировать, как Будда, и даже экспериментировать с традицией сикхов, таковы возникающие связи — живая цепь человеческих связей. Все должны быть охвачены тем единым религиозным чувством, что все религии, несмотря на разделение их — едины: не в том смысле, что все религии неразделимы, но в том, что, несмотря на разделение, они едины в своем внутреннем гармоничном движении к одной цели. Они едины в том смысле, что они ведут вас в направлении к одному сверхсознанию.

В целом перспектива, стоящая передо мною, заключается в том, что я должен помогать каждой личности двигаться согласно ее способностям, ее положению в эволюции, ее культуре — в согласии с тем, что уже имеется в крови каждого человека. Тогда ему должно стать намного легче достичь цели. Поэтому я не считаю ни одну религию моей собственной, а также ни один путь моим собственным, потому что сейчас один единственный путь или одна религия не будут сейчас работать для будущего…»

Бхагаван, кроме этого, считает взгляд Ганди на общество и его решение общественных проблем примитивными и научными. Он находит их регрессивными, потому что они коренятся в традиции. Бхагаван отмечает, что Ганди больше одобрял старые средства, примером чего является пропагандирование им прялки. На взгляд Бхагавана, Ганди не одобрял модернизации Индии, которая абсолютно необходима.

Что касается секса и рождаемости, Ганди твердо отстаивал самоконтроль и безбрачие, что Бхагаван находит неосуществимым. Бхагаван привлекает ваше внимание к вопросу демографического взрыва и, отсюда, поддерживает современные методы контроля над рождаемостью.

Идеи Ганди, связанные с почитанием бедности, тотально неприемлемы для Бхагавана. Ганди игнорировал бедность тем, что называл бедняка дарира нараян (бедный бог). Бхагаван же говорит, что бедность должна быть разрушена, а не увековечена. Для этого, говорит он, Индии надо как можно скорее отказаться от ее вековых предрассудков и суеверий, которым следовал и сам Ганди, и будет лучше, если она, наконец, шагнет в двадцатый век.

«Двадцать лет я критиковал Махатму Ганди и его философию. Но гандийцы не отвечали. Многие гандийцы приходили ко мне и говорили: „Все, что ты говоришь, правильно, но мы не можем сказать этого публично, потому что, если сказать, что все то, что ты говоришь о Махатме Ганди, правильно, мы проиграем. Народ верит в Махатму Ганди“. Так, необходимо поддерживать крайнюю чушь только потому, что Ганди был сторонником антитехнологизма. Эта страна будет продолжать оставаться бедной, если останется антитехнологичной: эта страна никогда не придет к состоянию благополучия. И совсем не обязательно, что технология всегда будет антиэкологией. Можно развить такую технологию, что будет в согласии с экологией. Можно развить такие технологии, что будут помогать людям и при этом не разрушать природу. Но Ганди против технологии.

Он был против железных дорог, он был против почты, он был против электричества, он был против машин всех видов. Они знают, что это глупость, но продолжают разыгрывать уважение к Махатме Ганди, потоми что им нужны голоса на выборах. А люди почитают Махатму, потому что Махатма соответствует их представлению о том, каким Махатма должен быть.

Махатма Ганди годится индийской толпе. Индийская толпа почитает его. Политик должен подыгрывать толпе. Помните всегда: в политике лидер следует за своими последователями. Он должен так делать. Он только претендует на то, что он ведущий — исподволь он должен следовать за своими последователями. Если однажды последователи покидают его, он становится никем. Он не может настаивать на своем собственном мнении, он не должен опираться на свое собственное мнение.

Ганди почитал бедность. Сейчас, если вы почитаете бедность, вы будете оставаться бедным. Бедность надо ненавидеть. Я ненавижу бедность! Я не могу сказать: „Почитайте это!“ Это было бы преступлением. И я не вижу никаких религиозных качеств в нищем бытии. Но Ганди много рассуждал о бедности и ее красоте. Это помогает эго бедного человека. Он чувствует себя хорошо. И то, что он религиозен, прост, что беден — это всего лишь утешение. Он может быть нищим, но он имеет какие-то духовные богатства. Бедность, сама по себе, это не духовное богатство: нет, совсем нет. Бедность безобразна, и бедность должна быть разрушена. А чтобы разрушить бедность, нужно вводить технологию.

Махатма Ганди был против контроля над рождаемостью. Теперь, если вы против контроля над рождаемостью… Индия будет становиться все беднее и беднее. Другой возможности нет».

Беседы Бхагавана, посвященные Ганди, породили великую бурю во всей Индии, но особенно на родине Ганди в штате Гуджарат. Один из примеров возникшей ненависти и протеста можно увидеть в том факте, что многие из тех, кто считал себя друзьями Бхагавана, оставили его. Кроме того, предшествующее обещание правительства Гуджарата о продаже шести акров земли было отменено — эта земля должна была стать, по замыслу Бхагавана, идеальным местом для проведения медитационных сессий.

Бхагаван еще больше подлил масла в огонь. 28 августа 1968 года он должен был, по приглашению группы друзей, прочитать цикл лекций о любви. Лекция проводилась в одном из известных культурных и образовательных центров Бомбея, Бхаратья Видья Бхаван. Лекция была на хинди, и то, что рассказывал Бхагаван, было совершенно неожиданным.

Главной темой этой лекции было:

«Я хочу сказать вам: секс — божественен. Основная энергия секса — это отражение Бога, что очевидно: ведь это энергия, которая создает новую жизнь. А это величайшая, наиболее таинственная сила.

Почему же существует неприязнь к сексу? Если вы горячо хотите любить свою жизнь, откажитесь от этого конфликта с сексом. Примите секс с радостью. Подтвердите его сакральность. Примите его благодарно и включайтесь в него все глубже и глубже. Вы будете удивлены, что секс может открыть такую сакральность: он будет открывать свою сакральность в зависимости от степени вашего приятия. Но насколько грешен и непочтителен ваш подход, настолько же безобразен и грешен секс, который вы будете подавлять…

Если вы хотите знать элементарную истину о любви, первое — это необходимо принять сакральность секса, принять божественность секса точно так же, как вы принимаете существование Бога, — с открытым сердцем. И чем более полно вы принимаете секс открытым сердцем и умом, тем вы будете от него свободнее. Но чем больше вы подавляете его, тем больше вы будете ограничены им…»

Серия лекций была отменена, и Бхагаван вернулся в Джабалпур. Но несмотря на тот факт, что этой лекцией Бхагаван сотряс ортодоксальные индийские предрассудки, табу в отношении к сексу, он одновременно, тем не менее, вызвал достаточный интерес у некоторой части слушателей, и был приглашен продолжить лекции. Ровно через месяц Бхагаван вернулся в Бомбей и выступил с лекцией на ту же тему на открытом публичном митинге перед пятнадцатью тысячами слушателей, на Говалил Танк Майдан.

В этих лекциях Бхагаван уделил внимание многим аспектам секса и любви, и, несмотря на это, продолжал делать особое ударение на преодолении или очищении сексуальной энергии и переживание Божества посредством этого. Он твердо отвергает идею безбрачия, ибо чувствует, что целибат — это обыкновенное сексуальное подавление, и здоровой, естественной трансформации секса в нем не происходит. Он учит, что секс — это естественный феномен, и люди должны переживать его любовно и медитативно: так, чтобы он смог стать первым шагом на пути к сверхсознанию. Бхагаван не учит «свободному сексу» или сексуальной терпимости, как это неправильно понимается. Наоборот, он объявляет в недвусмысленных терминах, что секс, понятый правильно, не имеет ничего общего с распущенностью.

Когда эти речи были опубликованы, они не принесли Бхагавану ничего, кроме злобы и оскорблений, последовавших от публики и индийской прессы. Но никто не смог дать здравомыслящего, разумного и непредубежденного ответа на темы и аспекты секса, освещенные Бхагаваном. Эти дискурсы были переведены на английский и опубликованы в виде книги в 1979 году под названием «От секса к сверхсознанию».

В марте 1969 года Бхагавана пригласили выступить на Втором Индуистском Религиозном Конгрессе в Патне, столице восточного штата Бихар. На конференции председательствовал религиозный глава индуизма Шанкарачарья из Пури. Этот человек возражал против присутствия Бхагавана, злился и агитировал против него. Организаторы извинились, и Шанкарачарья немного успокоился, позволив Бхагавану выступать 25 минут. Бхагаван начал бичевать организованные религии, священников и лицемерие религии. Он говорил:

«Любая религия, которая рассматривает жизнь как бессмысленную и полную несчастий, учит ненавидеть жизнь, не является истинной религией. Религия — это искусство, которое показывает, как надо переживать жизнь. Освобождение состоит не в бегстве от жизни, но скорее в полном переживании жизни и мира… Эти же магазины, присвоившие себе название религии, не хотят, чтобы личность стала воистину религиозной. Лавочники в этих магазинах должны зазывать покупателей, ведь если не делать этого, то не будет никакой необходимости в священнике или всемирном учителе…»

Бхагаван жестко говорил минут десять, после чего Шанкарачарья и его коллеги потребовали, чтобы организаторы остановили выступление. Бхагаван спросил у аудитории, остановиться или продолжать. Слушатели закричали в ответ, чтобы он продолжал. В конце выступления зал наградил его очень теплыми и громкими аплодисментами, еще больше расстроившими Шанкарачарью. Бхагаван сказал:

«Для меня это была игра, но для него это — вопрос его профессии. Он был так взбешен, что чуть было не упал с кафедры. Все его тело сотрясалось».

После обретения независимости лидеры Партии Конгресса, включая Неру, стали склоняться к идеям социализма. Индийские экономические планы и программы были основаны на принципах социализма. Бхагаван выражал свое полное несогласие с идеями социализма. Он считает, что говорить о социализме без первоначального построения капиталистической экономики гибельно для любой страны. Он не рассматривает капитализм и социализм как противоположные системы. В июле 1969 года Бхагаван говорил в Джабалпуре на лекции «Индия и социализм» о том, что, на его взгляд, «„социализм — это окончательный результат капитализма“. Это очень естественный процесс. Здесь незачем идти через какую-либо революцию. Фактически капитализм сам является революцией, приводящей к социализму. Капитализм впервые в мире показал, как создать богатство. Я верю, что в Индии социализм неминуем, но пятьдесят-семьдесят лет спустя. Индия сначала должна приложить огромные усилия для создания богатства. Бедность в этой стране носит такой хронический характер, продолжается так долго, что, если эта страна не разовьет капиталистической системы в ближайшие пятьдесят или сто лет, она останется бедной навсегда. Капитализм должен дать возможность разбогатеть. В настоящий момент под эгидой социализма мы даем возможность только лишь обеднеть».

Критика Бхагаваном социализма и поддержка капитализма вызвали немедленную реакцию: он был заклеймен антипатриотом и назван агентом ЦРУ.

Так, благодаря своим беседам, дебатам и дискуссиям, Бхагаван прикоснулся к тем истокам, которые были сердцевиной индийских проблем и болезней. Даже с риском для своей жизни Бхагаван делал смелые и искренние заявления по одной причине: он точно чувствовал, что Индия не может больше заметать свою грязь под ковер. Кто-то должен был первым взять на себя смелость и показать зло и глупость, поглотившие страну. Бхагаван принял это лидерство на себя и со всей своей проницательностью приподнял занавес над проблеском видения, продолжив развертывать его все последующие десять лет.

Во время своих визитов в Бомбей Бхагаван по утрам проводил медитационные сессии в Палм Вич Хай Скул. Во время своего приезда в апреле 1970 года Бхагаван удивил всех, кто пришел на его «расслабляющую» медитацию. Тогда он впервые ввел свою собственную технику медитации — Динамическую Медитацию. Рассчитывая проводить «расслабляющую» медитацию многие годы, Бхагаван неожиданно обнаружил, что такая медитация не удовлетворяет реальных потребностей современного человека. Он объясняет:

«В течение десяти лет я непрерывно работал с методами Лао Цзы, то есть я непрерывно изучал непосредственное расслабление. Это было очень просто для меня, и поэтому я решил, что это будет просто для любого. Затем, раз от разу, я стал осознавать, что это невозможно… я, конечно, просил расслабиться тех, кого я обучал. Они понимали значение этого слова, но не могли расслабиться. Тогда я решил придумать новые методы медитации, которые сначала создают напряжение — очень большое напряжение. Они создают такое напряжение, что вы становитесь сумасшедшим. А затем я предлагаю расслабиться».

В тот день, когда он ввел Динамическую Медитацию, все были ошарашены и очарованы одновременно. Индийские журналисты были поражены, наблюдая участников, которые вопили, кричали и срывали с себя одежды — вся сцена носила фатальный характер и была очень интенсивной. В четвертый, последний день Бхагаван сказал:

«Я дал вам очень ценную технику. Выполняйте ее регулярно!»

Техника Динамической Медитации содержит элементы йоги, суфизма и тибетских традиций, точно так же, как и находки современной психологии. Бхагаван свел их вместе в один уникальный рецепт, способный удовлетворить нужды индивидуумов современного общества. По сравнению с Динамической Медитацией, другие техники Бхагавана или более просты, или более сильны, интенсивны, или имеют более игровой характер. Музыка и движение являются двумя главными компонентами этих медитаций, а принцип трансформации энергии с помощью пробуждения активности и спокойного наблюдения ее, является сердцевиной.

Медитация, согласно Бхагавану, есть внутренняя пассивная восприимчивость всего того, что есть в движении. Медитация это беспристрастное наблюдение того, что происходит. Существует много процессов, которые замедляют функции тела, приносят расслабление, уменьшают физический или умственный стресс, но они не являются необходимо медитативными процессами. Определенные наркотики и мантры создают некоторое замедление: наркотики — с помощью изменения химии тела, мантры Трансцендентальной Медитации — с помощью монотонного повторения. Хотя кое-какие из этих средств могут быть лечебными для тела в том смысле, что вызывают глубокий сон, снижение кровяного давления и т. д., — эти состояния тела не обязательно имеют отношение к духовности, то есть к наблюдению своего тела, мыслей и эмоций, как не относящихся к себе.

Тело — это начало: в медитации человек должен начать с тела, но после этого надо пройти очень длинный путь. Кроме того, человек должен идти и через эмоции и мысли. Вот почему медитация Бхагавана начинается с тела — это необходимо для того, чтобы освободить большое количество физических подавлений и блоков, препятствующих «открытию» отдельного наблюдения. В тот момент, когда эти блоки освобождаются, дает эффект более тонкая часть техники. Освободившись от всех физических блоков, человек становится пустым началом для движения энергии и лишь теперь способен к алхимической трансмутации. Если, например, секс — это блок, или злость — это блок, то энергия не сможет пойти выше секса или злости. Если же, напротив, секс и злость освобождены, то человек может двигаться к сердцу и уму: для потока энергии нет никакого препятствия.

Таким образом, освобождение через физический и эмоциональный катарсис занимает важное место в техниках, придуманных Бхагаваном. Будучи «цивилизованными», современные люди постоянно носят в себе подавленные чувства и эмоции. Это подавление сохраняет их напряжение и часто ведет к неврозу. Отсюда, если не освободиться от этого подавления, то переживание бытия в медитации останется невозможным. Поэтому Бхагаван объясняет:

«Катарсические методы являются современными изобретениями. Во времена Будды они были не нужны, потому что люди не были такими подавленными. Люди были естественными, жили примитивной жизнью — не цивилизованной, а спонтанной жизнью.

Я ввожу катарсические методы так, чтобы то главное, что цивилизация сделала с вами, не могло бы больше происходить, так, чтобы вы снова стали примитивными. Из этой примитивности, из этой невинности появится новое видение, интуиция будет легко доступной».

Во время своих путешествий Бхагаван обращался к людям всех профессий, каст, религий и классов. Он устраивал дискуссии с политиками и промышленниками, писателями и художниками, людьми из сферы услуг, студентами из университета, членами Лайан и Ротери клубов, священниками и пандитами. Он обращался и к пятидесятитысячным громадным аудиториям, и к маленьким группам, толкущимся в курилках. Бхагаван делится одним из своих личных переживаний этого периода:

«В то время, когда я путешествовал по Индии много лет, это случалось почти каждый день. Приходили люди, хорошо осведомленные люди: пандиты, ученые — обученные люди — и говорили: „Мы хотим кое-что обсудить с тобой“. И мой ответ всегда был следующим. „Если вы что-то знаете, то поделитесь со мной. Я буду рад и счастлив получить это. Если вы не знаете, то что-то знаю я. Я могу поделиться этим с вами, возьмите. Если мы оба знаем, тогда совсем нет необходимости говорить. Если же мы оба не знаем, тогда что же нам обсуждать? Дискуссия бессмысленна!“»

Постепенно, на фоне факта своей активности, несмотря на то, что раджас интенсивно тратилась на путешествия, споры, дискуссии и дебаты, Бхагаван пришел к пониманию, что за все эти годы он не добился сколь-нибудь существенного прогресса во влиянии на индийское общество. Отсюда, по словам Бхагавана, эти путешествия стали все менее и менее значительными:

«Я обращался к миллионам людей в этой стране, затем я остановился. Я обращался к тысячам и бывало, что на один митинг собиралось по пятьдесят тысяч человек. Я путешествовал по всей этой стране пятнадцать лет, из одного конца в другой. Я просто стал уставать от всего этого, потому что каждый день я должен был начинать с А, В, С. Так было всегда: А, В, С; А, В, С; А, В, С. И мне стало абсолютно ясно, что я никогда не смогу добраться до X, Y, Z. И я прекратил путешествовать.

Однажды на митинге я говорил о Кришне, а люди, повернувшись спинами ко мне, беседовали друг с другом… Это был последний день, последняя соломинка. В середине я ушел. Председатель митинга спросил: „Куда вы пошли?“ Я сказал „Я ухожу навсегда Я заканчиваю с этими глупыми людьми. Я говорю о Кришне — они пригласили меня рассказать об этом, — но, кажется, никто не хочет слушать“».

В течение этой фазы путешествия Бхагаван неоднократно возвращался в Джабалпур, чтобы уединиться, побыть некоторое время одному. Но и это становилось все более и более трудным. Бхагаван объясняет:

«Пятнадцать лет я жил подобно Иисусу, постоянно странствуя, и не мог даже на одно мгновение остаться один. Поэтому я опять и опять возвращался в Джабалпур, где я мог провести время в одиночестве. Джабалпур был очень несчастливым местом. Я бродил по всей стране и везде встречал людей — но не в Джабалпуре, он был моей вершиной. А когда я прибывал в Бомбей или в Дели, или в Пуну, люди спрашивали меня, почему я каждый раз отправляюсь потом назад, в Джабалпур… Это было необходимо. Я мог бы переезжать из Пупы в Бомбей, из Бомбея в Дели, из Дели в Амритсар, из Амритсара в Шри-Нагар. Почему же я сначала должен был ехать в Джабалпур, а затем начинать через несколько дней все снова?

Джабалпур был моей вершиной. Здесь я был абсолютно одинок. Когда мое одиночество стало невозможным и сюда начало приезжать множество людей, тогда я оставил это место…»

Итак, почти через четыре года после своего ухода в 1966 году из университета Бхагаван решил покинуть Джабалпур. Он прекратил свои путешествия, уменьшил количество медитационных лагерей и начал собирать свою личную библиотеку. Его друзья с радостью и готовностью нашли в Бомбее ему место, где он мог бы иметь свое собственное пространство, а также встречаться с людьми.

29 июня 1970 года он произнес прощальную речь на вечере в Шахид Смаран Бхаван в Джабалпуре, выступив перед вице-канцлером Джабалпурского университета, журналистами, писателями, профессорами, издателями газет и другими именитыми горожанами. После всех приветственных речей попросили выступить Бхагавана. Он сказал:

«Люди говорят, что я стал Махатмой. В действительности же, будет более правильно называть меня странником. Сегодня я здесь, завтра в Бомбее, а день спустя я могу уехать в Нью-Йорк. Куда божество возьмет меня, туда я и поеду Я не забуду Джабалпур еще по той причине, что причинил боль многим людям. Я громил их эрудированные беседы, и мои рассуждения, конечно, обижали их. Теперь я вижу, что эти раны не залечены, и поэтому я не хочу, чтобы вы сидели спокойно. Я здесь для того, чтобы наносить раны, для того, чтобы вы думали — а эта страна никогда не думает. И помните, что страна, в которой мышление и рефлексия остановились, имеет почти отмершие корни. Поэтому, когда я увижу, что ваши раны начали затягиваться, я вернусь и ударю в них… Я хожу всюду не по своему собственному желанию. Это происходит по божественной воле. Я повторяю много раз: думайте. Если поток мыслей однажды остановится, вода превратится в грязную лужу, а если будет продолжать течь то скоро станет рекой».

Бхагаван прибыл в Бомбей. Здесь он начал то, что было совершенно новой формой для него — регулярные вечерние дискурсы с пятьюдесятью близкими людьми о духовных и эзотерических материях. Он вскрыл секреты различных духовных традиций, освещал вопросы, возникшие после предыдущей лекции, и шел в своих ответах очень глубоко. Это был очень интенсивный, живой, мощный диалог; большинство этих бесед были переведены с хинди и опубликованы под названием «Мистический опыт».

Те, кто был близок к нему и течение этого периода, рассказывают, что его излучение и сила были таковы, что человек начинал трястись, кричать или ощущать громадный поток энергии, даже просто будучи около него. Люди чувствовали его очень интенсивно в течение одного из его медитационных периодов, проведенных в августе 1970 года. Люди сотрясались, когда он начинал смотреть на них или прикасаться к ним. Он объявил в своем лагере, что хочет посвятить в саньясу тех, кто чувствует внутреннюю связь с ним. Таким образом, в течение медитационной сессии, устроенной с 25 сентября по 5 октября 1970 года в Манали, в прекрасной долине Гималаев, Бхагаван посвятил в саньясу шесть человек. Он дал новые имена этим индивидуальностям и формально начал Международное Движение Нео-саньясинов.

Главная задача этого движения состоит в создании ситуации духовного пробуждения во всем мире. Оно стремится уничтожить все различия и разделения на расы, нации, касты, веры и религии и построить всемирную семью искателей внутренней трансформации. Шри Раджнеш Ашрам в Пуне, Чидвилас Раджнеш Медитейшн Центр около Антилопы, Аригон, более трехсот тысяч саньясинов по всему миру и более пятисот медитационных центров в Индии и других странах дают представление об этом движении.

Революционная концепция нео-саньясины, или Бхагаванова идея саньясы, может быть кратко изложена с помощью следующих отрывков из его дискурсов:

«Моя саньяса жизнеутверждающа, ничего подобного ей никогда не расцветало на земле. Это совершенно новый феномен. Все старые идеи саньясы основывались на бегстве от жизни, на отречении. Моя саньяса не имеет никакого отношения к бегству от жизни. Она против бегства от жизни, потому что для меня Бог и жизнь — синонимы. Раньше эти понятия никогда не объединяли. Бога всегда противопоставляли жизни: вы должны были отбросить жизнь, чтобы достичь Бога. А я говорю вам, что вы должны жить так насыщенно, как можете, так интенсивно, как можете, так страстно, как можете, — если вы хотите полностью познать Бога.

Каждый приходит для того, чтобы стать богом. Таково предназначение каждого. Вы можете отложить это, но не можете разрушить. Посвящая вас в саньясу, я пробую ускорить это. Посвящая вас в саньясу, я убеждаю вас больше это не откладывать. Посвящение и саньясу — не что иное, как помощь вам в том, чтобы вы ни на миг ничего не откладывали.

Это исходит из большого внимания, потому что я вижу Будду внутри. Будда ждет уже слишком долго, а вы не видите этого. Когда я прошу вас стать саньясином, я говорю: „Время пришло. Ныряй“. Попробуйте этот новый путь жизни. Вы жили старым способом — и ничего не происходило или же все, что происходило, было только поверхностным и бесполезным. Попробуйте новый путь.

Острая концепция известной всему миру саньясы была необходима для того, чтобы привить вам строгую дисциплину, придать вам характер, придать вам определенную форму, структуру, стиль жизни. Моя саньяса не похожа на нее — это радикальное изменение. Я не даю вам какой-либо характер, потому что, по-моему, человек с характером — это мертвый человек. Я должен снять с вас все характерное так, чтобы вы остались в творческом хаосе… в каждый момент человек должен соответствовать жизни, а не определенной схеме.

Соответствовать моменту без какой-либо схемы, спонтанно, когда из чувства момента вытекает решение действовать в соответствии с ним — это то, что я называю „творческим хаосом“, бесхарактерным сознанием, настоящим без прошлого, свободой, не подавленной никакой дисциплиной.

Жить таким образом — значит жить жизнью саньясина. Это в высшей степени прекрасно, абсолютно блаженно, но для этого требуется великое мужество, потому что у вас нет проводника, у вас нет специфической формы, вы не можете зависеть от прошлого. Человек должен двигаться от неизвестного к неизвестному. И нет никакой уверенности ни в чем… это чистое приключение.

Старая концепция саньясы была совершенно жизнеотрицающей. Она была абсолютно против жизни, но моя идея, или концепция, абсолютно жизнеутверждающа: ничто не должно быть отброшено — все должно быть трансформировано. Поэтому эта старая саньяса не была святой саньясой: она принимала только часть жизни, она отрицала остальную часть. Она принимала ум и отрицала тело; она принимала любовь, но отрицала секс; она принимала Бога, но отрицала мир. А они едины.

Так, старая саньяса не была святой саньясой, потому что никогда никого не вела к целостной жизни. Она была слишком уж безупречной. Я же совсем не безупречен. Поэтому моя саньяса жизнеутверждающа, отсюда она, скорее, целостна, чем безупречна. Я в высшей степени люблю жизнь. Моя саньяса несовершенна, она не испытывает чувства вины: она не учит вас осуждать что-либо в вас самих или кого-либо другого. Она делает вас более и более сознательными ко всем ограничениям жизни и в то же время помогает вам пережить все препятствия.

Пусть эта саньяса будет великой любовью в жизни самой по себе… и здесь нет другого Бога. Если вы можете найти жизнь, вы должны найти Бога».

Посвящение в саньясу включает в себя: первое — изменение собственного имени, второе — ношение малы (ожерелья из 108 бусинок), имеющей медальон с изображением Бхагавана, и третье — ношение одежды оранжевого цвета. Бхагаван объясняет в деталях значение этих перемен. О новом имени он говорит: «Я даю вам новое имя только для того, чтобы вы почувствовали, что имена не имеют значения. Ваше старое имя может запросто исчезнуть, потому что оно было всего лишь ярлыком и может быть заменено. У вас нет имени как такового. Имя, данное нам другими людьми, глубоко проникает в наше сознание, и мы отождествляемся с ним», — говорит Бхагаван. Но, благодаря посвящению в саньясу, Бхагаван его разрушает, как и другие отождествления. Он объясняет:

«Когда вы становитесь саньясином, я хочу разрушить отождествление имени, потому что это начало деструкции всех отождествлений. Сначала я разрушаю отождествление с именем, затем буду поочередно разрушать отождествления с телом, с умом и, наконец, с сердцем. Когда все и эти отождествления будут разрушены, вы сможете узнать, какие вы на самом деле: неотождествленные, безымянные, бесформенные, неопределимые».

Указывая, что каждый цвет имеет собственные психологию и импульс, Бхагаван объясняет свой выбор цвета охры:

«Причина выбора именно этого цвета состоит в том, что он создает вам ощущение, подобное солнечному восходу утром. Это цвет подъема солнца: поутру лучи солнца охряные… Этот цвет создает атмосферу жизни — нечто живое и вибрирующее…

Этот цвет был выбран ради того, чтобы вы смогли вибрировать в унисон с божественным. Вы должны переживать божественное. Для печали не должно остаться и места. У вас должно быть танцевальное настроение все двадцать четыре часа. Охра — это цвет танца».

Объясняя цвет и значение малы, Бхагаван сначала объясняет ее отличие от креста: «Мала представляет жизнь. Крест представляет смерть. Мала символизирует определенное искусство превращения жизни в гирлянду». Проникая еще глубже в ее значение, он дает это тщательно разработанное объяснение малы и медальона со своей фотографией:

«Если вы не знаете, что жизнь — это вечность, ваша жизнь будет только кучкой бусинок и горкой цветов, но она не будет гирляндой, не будет малой. Она не будет внутренней гармонией. Бусинки останутся разъединенными. Всего лишь хаос — это не космос. Здесь не будет порядка, дисциплины. Но дисциплина должна быть невидимой, подобной нити… Бусинки малы символизируют время как видимость, а нить — вечность, невидимость».