Глава 5 Друзья-писатели

Глава 5

Друзья-писатели

Я превращаю сказанное слово в написанное. Одним движением.

Луи-Фердинанд Селин

Несмотря на то что многие обитатели Бит Отеля жили почти в полной изоляции от жизни французского общества, войны не заметить было невозможно. Ситуация в Алжире казалась неразрешимой. После многих лет взрывов, терроризма и дипломатических переговоров Франция дала независимость и Марокко, и Тунису. Естественно, что алжирцы хотели того же, и движение за независимость пользовалось огромной поддержкой. К сожалению, в Алжире жил один миллион французов, их называли колонами или колонистами, и их семьи жили там уже многие поколения. Они составляли лишь десять процентов от населения, но именно они управляли страной и имели большинство в местном парламенте. Когда алжирским колонам показалось, что Франция может уступить в борьбе за независимость, они стали угрожать, что сами могут объявить независимость от Франции и будут сами управлять государством. Французские военные поддерживали колонов против правительства, политическая ситуация была очень нестабильной. На улицах Парижа постоянно собирались большие демонстрации, по всему городу взрывались бомбы. Полицейские ходили по улицам по двое с автоматами, полиция и правительство контролировали возможный размах интеллектуальных дискуссий. Франция была готова к военному перевороту, который могли осуществить правые. Ситуация была похожа на ситуацию в Германии в 1933 г. В апреле издательство «Полночь» опубликовало «La Question» Генри Алана, где описывались пытки, которым армия и полиция подвергали алжирцев; вступление написал Сартр. Издание сразу же было перехвачено полицией и запрещено.

Аллен Гинзберг внимательно следил за ситуацией, он писал отцу длинные шести-семистраничные письма, в которых рассказывал, что происходит. Он сообщил, что встретил французского инженера, «который стучал кулаком по столу и орал: „США никогда не получит французской нефти из Сахары! Вот из-за чего вся война! Франция должна оставить при себе эту нефть или умереть как нация!“ Он свирепо глядел на меня — лицо, искаженное от гнева, — типичный французский буржуа — вот что я имею в виду, когда говорю о психозе буржуа. Вот он: бьющий по столу, кричащий о нефти и проклинающий арабов. Именно с этим приходится встречаться арабам — с миллионом злых колонистов с ружьями». Каждый день ситуация менялась, и хотя Аллен и Грегори не оставались равнодушными, они строили планы по поездке в Лондон, а Грегори намеревался стать великим писателем.

Они приехали в Лондон 6 мая, и Аллен показал Грегори достопримечательности. У них, как обычно, не было денег, и как-то в полночь они оказались на Пиккадилли голодные и без гроша в кармане. На вечеринке они познакомились с продавцом книг и издателем Дэвидом Ачером, и в отчаянии Аллен позвонил ему. Все книжные магазинчики Ачера прогорели, потому что у него была привычка раздавать деньги нуждающимся писателям, как правило, это были пятифунтовые билеты, которые он клал в спичечные коробки, чтобы избежать ненужных вопросов, и раздавал приятелям. Он приехал, накормил Гинзберга и Корсо ужином и «на благо поэзии» оставил им немного денег. «Партон Пресс» Ачера первой напечатала Дилана Томаса, Джорджа Бейкера и Дэвида Гаскойна. Он познакомил Алана и Грегори с Бейкером, который отвез их во Французский паб, «Карету и лошадей», «Таверну Фитцроя» и во все пабы Сохо и Фицровии, где часто собирались английские литераторы. Здесь их слух услаждали своими историями Дилан Томас, Джулиан Макларен-Росс и многие пьющие писатели и поэты 1940-х. Аллен рассказывал Люсьену Карру: «…Большую часть времени мы голодали, все угощали нас выпивкой, но никто не предлагал еду, а у нас не было денег, иногда мы ночевали на Пиккадилли, у нас не было денег на такси. Подземка закрылась, у водителей автобусов забастовка, мы голодны…»

Как и обещал, Дом Морес организовал для них чтения в Оксфорде, сначала в богословском колледже, в котором учился сам, потом в Новом колледже и других. Они пили чай с У. Оденом, который показал им Церковь Христа. Пару дней назад они сами с путеводителем уже были там, но очень вежливо назвали его экскурсию самым интересным событием за всю поездку. Грегори спросил: «Птицы шпионят?» Удивленный Оден ответил: «Нет, не думаю. Для кого они будут шпионить?» «Для деревьев», — ответил Аллен.

Уходя, они попытались поцеловать край его одежды, в случае с Оденом это был край брюк. Шокированный, Оден больше не общался с ними.

В университетском колледже они увидели статую Шелли из белого мрамора, и Грегори решил поцеловать ноги статуи. Потом он захотел знать, где жил Шелли. Они находились в юго-западном углу площади, но Морес этого не знал и неопределенно махнул рукой в сторону ближайшей двери. Грегори распахнул ее и пополз на четвереньках по ковру, покрывая его страстными поцелуями к огромному изумлению жильца, который в это время как раз наливал себе чай и ошарашенно уставился на Грегори, не произнося ни слова.

Они посетили репетицию Fa?ade, написанного Дейм Эдит Ситуэлл с музыкой Уильяма Уотона в Таун-Холле. Ситуэлл была на сцене и озвучивала текст, но от аудитории ее скрывал экран, нарисованный Джоном Пайпером. К сожалению, экран был плохо закреплен и начал качаться. Дейм Эдит нетерпеливо потребовала, чтобы его поставили правильно, и несколько людей, в том числе и Аллен с Грегори, бросились вперед помочь. Но экран продолжал качаться, а потом рухнул на сцену, помощники бросились врассыпную, все, кроме Аллена и Грегори, которые стояли, будто ничего не произошло, и слегка улыбались. Позднее один из организаторов сказал Дому Море-су: «Экран подтолкнули». На репетиции Аллен сказал Эдит, что он готовит к выходу антологию и собирает фотографии всех поэтов в обнаженном виде, и спросил ее, не согласится ли она попозировать. Дейм, которой было восемьдесят, вежливо отказалась. Грегори предложил ей затянуться, но от этого она тоже отказалась, сказав, что ей нехорошо после марихуаны.

На чтение Аллена и Грегори в Обществе Генри Воэна в Новом колледже пришли многие английские битники, один из них пришел босиком и шокировал публику тем, что скатал самокрутку, лег на спину, вставил спичку между пальцами ног, чиркнул ею по обшивке и закурил. Вскоре без ботинок был не только он один. В Новом колледже было очень мощное движение, поддерживающее Кампанию за ядерное разоружение (CND), которая официально образовалась в январе этого года, и студенты были потрясены, услышав новую поэму Грегори «Бомба». Их ужаснул его подход к проблеме: «О, Бомба, я люблю тебя/Я хочу целовать твой лязг и съесть твой шум…» Вслед за Стивеном Хью-Джоунсом, издателем «Айзиза», они выразили свои чувства, сняв ботинки и начав кидать их в Грегори, называя его фашистом. Аллен отчитывался Питеру: «Студенты сошли с ума и побили его за то, что он, по их мнению, был антисоциальным элементом».

«Знаешь ли ты, что значит умирать от разрыва водородной бомбы? — кричали они. — Ты думаешь, что жителям Хиросимы понравилось бы твое стихотворение?» Грегори обиделся и назвал их скоплением рабов. После короткого спора Аллен назвал их ослами, и чтение завершилось хаосом. Девушкам было запрещено оставаться в колледже после десяти часов вечера, так что женщины и какая-то часть мужчин-поэтов ушла но, как бы там ни было, поэты закончили свое чтение. Потом была вечеринка, на которой были приятели Мореса и несколько девушек.

Аллену и Грегори понравилось в Оксфорде. Как-то произошел один пикантный случай: Дом Морес, Джон Хауи и несколько друзей плавали с поэтами в плоскодонке по Айзизу — так называется участок Темзы, протекающий через Оксфорд. Морес вспоминал: «Они курили марихуану, а нашу лодчонку крутили зеленоватые волны, в которых отражались ветви деревьев. Когда мы проплывали под мостом Магдалены, среди колеблющихся теней сквозь желтоватый камень над головой до них донесся звук колокола. Грегори сказал очень по-детски и очень задумчиво: „Я хотел бы тут учиться“.» Грегори, выросший в воспитательной школе, в тюрьме и на улице, плыл по той же самой воде, по которой полтора века назад пускал бумажные кораблики его кумир — Шелли.

Эдит Ситуэлл пришлись по вкусу Аллен и Грегори, и она пригласила их пообедать в лондонском клубе «Сезам». На ней было длинное ситцевое платье и высокая конусообразная шляпа, она напоминала персонажа «Молитвенника». Аллен рассказывал Люсьену Карру: «Мы позавтракали с Эдит Ситуэлл в большом и дорогом клубе „Леди Макбет“: ростбиф с консервированными креветками и кусок сладкой патоки — это единственное, что мы там съели». Дейм Эдит говорила о работах Гарсиа Виллы, э. э. каммингса и Марианны Мор, которые, как она уверяла, ей понравились. Разговор перешел на наркотики, но Дейм Эдит не согласилась с уверениями Аллена и Грегори, что наркотики «повышают чувствительность», она сказала: «Если человек — поэт, ему не нужны никакие наркотики, чтобы быть чрезмерно чувствительным, если он действительно хороший поэт, это должен быть просто один из его приемов». Журнал Life рассказал об их встрече и объявил, что Аллен предложил ей героин, но она отказалась, объяснив это тем, что от него у нее появляются прыщи. Дейм Эдит очень обиделась на статью, особенно на предположение, что у нее могут быть прыщи. «У меня никогда не было прыщей», — заявила она. Она сказала, что ей нравятся их работы и что они — надежда английской поэзии. Польщенный Аллен сказал: «Позвольте нам служить вам», — и она высоко подняла руку в королевском жесте согласия.

Аллен и Грегори сделали несколько записей для ВВС и долго гуляли по берегам Темзы. Саймон Уотсон-Тейлор познакомил Аллена с предложениями CND, и они вместе клеили листовки на здание парламента. В последний день своего пребывания в Лондоне, 20 мая, они нашли могилу Уильяма Блейка на кладбище Банхилл-Филдс. Это был четырехфутовый камень из песчаника, рядом были могилы Беньяна и Дефо. Надпись гласила, что останки Блейка и его жены находятся где-то рядом с этим местом. Рядом с кладбищем они видели разбомбленные дома и краны, поднимающие брусья и ремонтирующие разрушенные строения. Они стояли и смотрели, и тут до них донеслось пение каменщика, работающего на шестом этаже, и пение птиц.

Пока Аллен с Грегори были в Британии, 13 мая 1958 г. во Франции произошел государственный переворот под руководством генерала Рауля Салана, которого поддержали алжирские колоны. Это привело к тому, что герой войны генерал Шарль де Голль, пришел к власти, пытаясь сделать так, чтобы Францию не поделили между собой воюющие фракции. Демонстрации за и против становились все более жестокими, нависла угроза всеобщей забастовки. Кстати, де Голль предал человека, который привел его к власти и вел переговоры о независимости Алжира, и если бы он был Франко или Салазаром, то Пятая республика могла очень легко тоже прийти к фашизму. Тогда никто не знал, что он планирует делать и как собирается примирить обе стороны.

Шли крупные про- и антидеголлевские демонстрации. Каждый день политическая ситуация менялась. Вернувшись из Лондона, Аллен продолжил описывать развитие событий в письмах к отцу. Он, Грегори и Джон Бальф ходили на крупную антидеголлевскую демонстрацию на площадь Республики и взволновались, увидев полицейских в стальных шлемах, которые стояли за барьерами, но насилия не было, и полиция так ничего и не предприняла. Это напомнило Аллену его детство, когда он вместе с мамой и тетей Элеонорой ходил на политические демонстрации против мэра Хьюго на Джорнал-Сквер в Патерсоне. Чтобы лучше видеть собравшихся, он залез на статую, а потом занял более удобное положение на выступе здания банка, где-то в десяти футах над головами толпы.

На другой демонстрации тем же летом, вскоре после того, как де Голль пришел к власти, Аллен и Томас Паркинсон, который снова приехал из Лондона, прошли по Тюильри до площади Согласия. Елисейские Поля были заполнены людьми в военной форме. Они пробрались сквозь толпу к фонтану на площади Согласия и уселись на него, глядя на Триумфальную арку, справа от них возвышалась церковь Мадлен, слева простирались Елисейские Поля. Ожидание и напряжение витало в атмосфере. Почти полдень.

— Интересно, что же произойдет? — спросил Паркинсон.

— Если бы в полдень два миллиона коммунистов столпились за церковью Мадлен и бросились бы на Елисейские поля, чтобы ты сделал? — спросил Аллен.

— Я бы нырнул в этот чертов фонтан и сидел бы под водой, — ответил Паркинсон.

Аллен познакомил Паркинсона с Берроузом. Позднее Паркинсон вспоминал: «Тогда Аллен часто находился в расстроенных чувствах, помню, как-то Билл Берроуз и все мы пытались успокоить Аллена и убедить его, что все не так плохо. С большим удовольствием вспоминаю, как Аллен и Грегори в два часа утра пытались с улицы докричаться до наших окон в отеле „Модерн“ на улице Расин: „Том Паркинсон, выходи и веселись, Том Паркинсон, выходи и веселись“ — и так снова и снова. Всегда жалел, что я подошел к окну и закричал: „Идите домой, и дайте мне поспать“ — одному Богу известно, какие бы глупости мы тогда могли бы натворить».

В Бит Отеле жизнь вошла в обычную колею. Кот Мирто выздоровел после своего падения, постоянно приезжали летние туристы. Как правило, первым вставал Грегори, часов в десять или раньше. Он не завтракал, просто сидел в своей крохотной комнатке на чердаке и редактировал или печатал стихи, написанные вчера вечером. В его комнате был верхний свет, треснутое слуховое окошко, из которого открывался вид на крыши и 25-ваттная лампочка без абажура, засиженная мухами. На голые зеленые стены Грегори повесил репродукции старых мастеров, которые он нашел в журнале Life, и открытки, висевшие ровными рядами, словно это была любимая коллекция марок. С потолка, свисал большой пластиковый ангел. Столом Грегори служила репродукция работы Леонардо да Винчи «Мадонна в Гроте», на треснутом стекле лежали стопки книг и рукописей.

Следующим, около полудня, вставал Аллен. Билл просыпался в час дня, пил чай с хлебом, а потом они с Алленом часов до трех разговаривали. В полдень Аллен часто ходил гулять с Грегори. Билл выбирался из дома ближе к вечеру, чтобы купить болеутоляющих и сходить к психоаналитику. В пять часов Аллен ходил за покупками и готовил на всех в своей комнате, готовил он, как правило, гороховый или чечевичный суп с байонской ветчиной. Иногда он делал отбивные из барашка или варил спагетти. Они рано ужинали, часов в семь вечера, и после вместе с Би Джеем или тем, кто оказывался поблизости, шли на бульвар Сен-Жермен пить кофе. Как правило, к десяти Аллен возвращался к себе в комнату, чтобы отвечать на письма, печатать рукописи или делать записи в зеленых дневниках. Билл писал или общался с гостями. Грегори растворялся в ночи в поисках девушек. Аллен продолжал держать Питера в курсе всех новостей и сплетен. «Вчера рядом с Пигаль разбились на мотоцикле Би Джей и Байард Брийант, они искали наркотики, и теперь Байард в больнице…» Аллен был благодарен судьбе, что в этот раз его там не было, потому что он часто ездил с Байардом. Аллен купил новое белое полотенце и гордо записал в дневник, что оно почти такого же размера, как и халат.

Аллен напечатал пару глав из «Голого ланча» и отправил их в Chicago Review, издатель которого Ирвин Розенталь написал с просьбой прислать еще материал от Билла. Аллен сделал подборку рукописей для Нельсона Элдрича из Paris Review, который попросил показать ему что-нибудь характерное из творчества битников. Paris Review основала группа молодых богатых американцев пятью годами раньше: главный редактор Джордж Плимптон, редактор Питер Мэтьессен и исполнительный директор Джон Трейн. Аллен хотел пробиться в это влиятельное издательство, даже несмотря на активно ходящие слухи, что, как и английский Encounter, оно находилось под присмотром ЦРУ. (Позже Плимптон признался, что один из команды работал на ЦРУ, но уволился оттуда, когда его попросили шпионить за своими соотечественниками за рубежом.) Аллен дал ему главу «Окружной управляющий» из «Голого ланча», свое стихотворение «Лев настоящего», «Бомбу» Грегори и напечатал стихотворения номер 49,112,126, 226, 228 и 240 из имеющейся у него рукописи Керуака «Мехико Сити Блюз». Он написал Керуаку и попросил его послать Элдричу что-нибудь из «Доктора Сакса» или «Видений Коди». В то же время Аллен настаивал, что, если в Paris Review не возьмут хотя бы что-нибудь из произведений Билла, они все отзовут свои работы. Отдельный выпуск, посвященный битникам, так и не вышел, хотя он бы стал классическим. Paris Review впервые опубликовало работы Берроуза только осенью 1965 г.

И тут в кафе «Монако» Грегори нашел молодого богатого француза. Билл Берроуз вспоминает их первую встречу: «Помню, как Грегори притащил его в отель и посадил в том самом маленьком баре в старом Бит Отеле, где было четыре столика. Грегори вошел с этим почти прозрачным зеленым демоном на двух костылях. Это был Жак Стерн, словно мрачный аккорд, у него был очень ясный ум, он был щедр, у него были героин и трава, он кормил тебя обедом и казался очень милым и приятным, а потом вдруг начинал скаредничать и становился невыносимым. Он иногда просто орал на нас». Стерну было 25 лет, он был искалечен полиомиелитом, бедра у него были сведены вместе и передвигаться он мог только с помощью двух алюминиевых костылей. Он был изящного и хрупкого телосложения — весил всего 95 фунтов, и Аллен на руках пронес его по четырем лестничным пролетам в свою комнату, куда повидаться с ним пришли Билл и Грегори. Он сразу же сдружился с Биллом, и они обнаружили много общего. Как и Билл, Стерн изучал антропологию в Гарварде и, как и Билл, проходил курс психоанализа. Стерн был очень умен и серьезен, он обладал энциклопедическими знаниями. Много лет из-за полиомиелита он был прикован к постели, и, лежа в кровати, он изучал римскую историю, антропологию, Шпенглера и индийских философов. Биллу он понравился своим умом и тем, что знал все о джанке и последних экспериментах по использованию веществ, способствующих «промыванию мозгов».

Стерн был знаком с Сальвадором Дали, Жаном Кокто и жизнью высшего общества в Париже, но она ему наскучила. У него были «В пути», «Бензин», «Вопль» и «Джанки», но он и не думал, что Билл был автором последней книги, потому что тот писал под псевдонимом. Билл казался ему великолепным учителем, и он часто приходил в отель поговорить с ним. Билл называл его «сумасшедшим бароном» и сказал Полу Боулзу, что Стерн был «самым интересным человеком», которого он встретил в Париже.

Аллен рассказывал Питеру: «Появился новый необычный юноша-калека, француз, его зовут Жак Стерн, учился в Гарварде и очень умен и серьезен, богатенький Ротшильд, у него есть своя машина, шофер, он наркоман, и они с Биллом стали хорошими друзьями, сидят и разговаривают о джанке часами напролет — Билл сейчас сидит на болеутоляющих — пытается слезть. Может быть, на следующей неделе… Стерн говорил, что пишет прозу, он прекрасно говорит об умных вещах, но, кажется, он внутренне свободен». Стерн показал им рукопись, о которой Аллен позднее в письме к Керуаку отозвался как об «очень хорошей, не совсем сумасшедшей, но захватывающей». В той работе, что показал Стерн, он попытался «раскрыть душу» своего приятеля Питера, наркомана из Венеции, который умер в 20 лет.

Стерн был женат на молодой рыжеволосой красавице американке Дини. Аллен писал о ней Керуаку: «Его высокая сексапильная жена ненавидит нас». Они вместе с четырехлетней дочкой жили на улице Цирк, первый поворот после Елисейского дворца, в большой двухэтажной квартире в окружении слуг и служанок. По просьбе Грегори Стерн взял их покататься в своем большом кремовом «Кадиллаке» с откидной крышей и водителем, и они катались по Елисейским Полям, откинув верх.

Как-то они пришли к нему и обнаружили его лежащим в кровати, человека, который снабжал его наркотиками, арестовали, и он страдал без дозы. Он был бледен и похудел. Стерн читал «Голый ланч», а дворецкий спокойно ждал у двери. Когда они пришли, он скатал самокрутку и велел им идти в библиотеку и пить там все, что им захочется. Стерн хвастался, что вложил в отделку квартиры полмиллиона долларов, столько же он потратил на библиотеку, гвоздем которой были первые издания Мольера. Они разговаривали о мистике, и он рассказал им про четырнадцать месяцев, которые провел в Индии, занимаясь со своим гуру. Он медитировал по десять часов в день и достиг того, что сам называл «пустотой нирваны», где проводил многие часы. Но потом пустоту прорезали злые голоса, которые кричали: «Почему?», «Почему?». Гуру сказал, что он еще не готов, и отправил назад. Он собирался вернуться в Индию в ноябре и предложил Биллу поехать с ним. Билл с радостью согласился составить ему компанию: он надеялся, что там можно очень легко достать наркотики.

У Стерна был приятель, 24-летний Гарри Фиппс, блондин с кукольным личиком, этакий американский миллионер-нарцисс, они со Стерном вместе ездили в первый раз в Индию. Если верить Фиппсу, то они развлекались тем, что устраивали гонки рикш — история несколько отличалась от истории Стерна о десяти часах медитации. Фиппс пригласил Аллена в клуб «Сен-Жермен», где выступали саксофонист Сони Стит и барабанщик Кенни Кларк. Кларк вспомнил, что видел Аллена в отеле в апреле, и помахал ему. После месяца подсчитывания каждого сантима и беспокойства по поводу того, сможет ли он внести плату за жилье, Аллен наконец мог заказывать столько перно, сколько хочет, и «слушать сумасшедшие заводные ритмы и плач саксофона в этом чудесном подвале». С тех пор, когда Аллен в последний раз видел Кларка, тот изменился — побрил голову.

Фиппс позвал Аллена в крохотную уборную, потом достал из кармана красивую эмалированную коробочку с героином, и они вдохнули его. Наркотики и алкоголь играли в крови, они вернулись за стол. Фиппс рассказал Аллену, что трахался с Джеймсом Дином. Фиппс спонсировал первое выступление Дина и влюбился в него. Они отсосали друг у друга, и Фиппс трахнул Дина, но Дин в ответ не сделал того же. Сплетни очаровали Аллена, и он написал Питеру: «Так странно встретиться с кем-то, кто оттрахал Дина. Сказал, что влюбился в Дина, в то, как он сидит, развалившись с обнаженным животом в кресле, скрестив на груди руки».

Фиппс принес в отель три своих старых костюма, по одному для каждого из них. Еще он оставил приличное количество кокаина, это был первый кокаин Аллена за десять дней. Биллу достался черный шерстяной костюм от Аврила Хэрримана, который очень ему шел, в этом костюме с начинающими седеть висками он выглядел очень достойно. Аллену достался костюм из доброй серой английской шерсти. Билл с Алленом сидели за кухонным столом в комнате у Аллена, приодетые по полной программе, и нюхали героин, весьма довольные тем, что все так повернулось. Они ходили с Фиппсом на ту сторону реки к нему домой, это был h?tel particulier XVIII столетия на острове Сен-Луи; только когда они увидели квартиру, они поняли насколько же богат Фиппс. Он жил в доме на набережной Орлеан, где когда-то жили Шопен и Вольтер, и Грегори сидел за фортепиано Шопена. В квартире рядом давала вечеринку Эльза Максуэлл, ведущая светской хроники, они не попытались проникнуть туда, а просто поглядели в замочную скважину и увидели переливающиеся люстры, канделябры, красный ковер, большой накрытый стол. Рядом с дверью висела карта размещения гостей.

Жена Фиппса решила, что для блюда, которое она готовила, ей нужны огурцы, и пошла за ними. Фиппс тут же достал ту самую маленькую эмалированную коробочку, которую Аллен видел в ночном клубе. Аллен посмотрел на Билла, который стоял в дверях напротив камина, он был истощен болеутоляющими, волосы выпадали, свое объяснение теории вероятности в шахматах и на конных скачках он подкреплял жестами типичного наркомана, не обращая ни малейшего внимания на шум проходящей рядом вечеринки; он подумал, что Билл похож на «полного трезвенника, гения, играющего в шахматы на Палм-Бич». Вечером в своей комнате Билл в черном костюме показался Аллену таким одиноким, что, желая «спокойной ночи», расцеловал его в обе щеки. Билл слабо улыбнулся, слегка смутился и выпроводил Аллена из комнаты. Он очень нравился Аллену, который тайно надеялся, что Билл вернется с ним в Нью-Йорк. Он писал своему старинному другу Люсьену Карру о переменах, произошедших с Биллом со времени его переезда в Париж: «Может быть, Билл поживет здесь: он проходит тут курс психоанализа — он хорошо себя чувствует и лишь изредка пердит, потому что пьет болеутоляющие, хотя во многом он изменился и стал в конце концов выглядеть старше, седеют виски, у него внезапно состарилось лицо — озарение и самоанализ…»

С Фиппсом и Стерном лето было веселым. Как-то вечером Аллен приготовил большую кастрюлю бобов с ветчиной. К 400-франковой кастрюле бобов Аллена Стерн и Грегори принесли сыра и нарезок на 2000 франков. Грегори попросил Стерна заплатить 50 долларов за его комнату, и Стерн немедленно достал бумажку из толстой стопки купюр в кармане. Вокруг вращалось огромное количество наркотиков, но Аллен никогда не имел при себе количество, за которое его могли арестовать, хотя иногда он всю ночь сидел и нюхал кокаин Фиппса. Но Билл продолжал экспериментировать с «медикаментами», и его снова арестовали. Они с Жаком иногда ездили за наркотиками на «Кадиллаке» и все больше и больше времени проводили вместе.

Общаться с Жаком было тяжело, у него случались нервные припадки, он то был вашим лучшим другом, то через минуту уже грубил и критиковал. Билл проводил много времени в его доме на улице Цирк и даже сдружился с Дини до того, что вскоре после возвращения Аллена в Нью-Йорк он написал ему: «У меня налаживаются отношения с женой Стерна. Она, кажется, очень милый человек, и, похоже, мне она очень симпатична». Может быть, в отличие от Аллена и Грегори, которые сразу же, как только встречали человека, начинали навязывать свои битнические взгляды, Билл понравился Дини своими врожденными манерами джентльмена и природным обаянием. Как-то раз, когда Билл обедал на улице Цирк, Дини дождалась, пока Жак выйдет из комнаты, и сказала Биллу: «Жак — монстр. Находиться с ним в одной комнате — все равно что находиться в одной комнате со смертью». Билл сильно сомневался, что их брак продлится долго.

Некоторых все-таки арестовали тем летом, в том числе и Кенни Кларка со Стерном, к которому полицейские пришли в восемь утра и потом пять часов допрашивали в библиотеке. Принимая во внимание богатство и хрупкое здоровье, он вряд ли получил бы что-то, кроме небольшого срока и больших счетов от докторов и адвокатов. Его поместили в больницу и стали лечить димедролом. К счастью, как правило, полиция не приставала к иностранцам, которые продолжили свой свободный образ жизни изгнанников.

В мае Аллен, Грегори и Би Джей оказались на ночной вечеринке в студии Сэма Фрэнсиса, американского художника-абстракциониста, где все намазали себе лица белым театральным гримом. Играл живой джазовый ансамбль, все бесконечно пили пиво и ели салями. Через несколько дней та же самая компания собралась снова. Аллен писал Питеру: «Вчера был отличный вечер, Би Джей, я и Грегори не спали всю ночь, на рассвете мы с Би Джеем отправились выпить куда-нибудь по чашке кофе и пошли в бар „Клошар“ на Ксавьер Прива справа от улицы Ушет, где собирались всякие отбросы, ну на эти арабские улочки, и оказались в толпе самых поганых волосатых и старых скотов — мы выпили вина, потом Би Джей обнаружил, что у него осталось еще 500 франков, так что мы купили еще две бутылки вина, сигареты и напились вместе с ними, пропели и протрепались до шести утра, когда у нас кончились деньги, они вытащили грязные комья тысячефранковых бумажек и напоили нас вином и дали сигарет, помню, как стоял рядом с арабским кафе и пел „eli-eli“[48] для Би Джея, а арабы аплодировали, а потом мы пошли домой спать и проснулись, когда уже стемнело. Прошлой ночью я тоже не спал и встретил рассвет».

С приближением его тридцать второго дня рождения, 3 июня у Аллена случился недолгий кризис среднего возраста — хотя, может, это был просто выплеск сексуального желания. Он был неудовлетворен половой жизнью в Лондоне, потому что он спал вместе с Грегори, который совершенно не был склонен к гомосексуальным контактам, и во время поездки Аллен хранил чистоту. Вернувшись в Париж, он пару раз занимался сексом с Билли Уитманом, но ему было не по себе, потому что этот молодой человек вел себя странно. Аллен был рад, когда еще через несколько дней Билли уехал домой в Штаты, и сказал Питеру, что Билли «строил уморительно серьезные рожи, будто он был очень чувствительным и не умел разговаривать, и писал длинный, плохой и непонятно о чем роман», Аллен не мог смотреть ему в глаза, потому что тот вел себя очень странно: постоянно говорил об откровенности — именно откровенность была темой многих бесед Аллена и Билли, — он обсуждал ее как некую отвлеченную теорию. Однако после секса с Билли Аллен отправлялся в город с Би Джеем и молодым человеком по имени Джерри, который жил этажом ниже. Они ходили в бар, в котором завсегдатаями были клошары, рядом с улицей Ушет, там они пили вместе с бродягами, и Аллен целовал Би Джея и Джерри, возбуждался и хотел с ними переспать. Аллен продолжал пить и, возвратившись в отель, стягивал с себя всю одежду, но они не хотели секса. Всю неделю Аллен не спал, «как в лихорадке», и пил ночами напролет.

На день рождения Аллена Жак Стерн пригласил его, Билла, Би Джея и Джерри к себе, а потом отвез в модный и дорогой бар на Елисейских Полях. Тогда-то Аллен и понял, что он своими выходками всех раздражает. Так что, в конце концов, он вышел из бара, и они остались одни. Он сказал Питеру, что знает, что ему нравится Би Джей: «Но не до потери памяти, я просто раздражал его, но он это терпел… в конце концов я стал вести себя как старый пердун… Когда же я наконец прекратил склонять их к сексу — мне стало лучше, я хотел их всех, и мне стало стыдно. Мне больше не хотелось трахнуться с Джой. Может, мне стоит в Нью-Йорке походить к психиатру, чтобы понять, что же скрывается во мне самом. Я думаю над этим».

По сравнению с жизнью в Бит Отеле новости из Штатов приходили плохие. Их приятеля Нила Кэссиди арестовали за продажу травы наркодилеру, а еще полиция обнаружила, что он-то и является прототипом Дина Мориарти в книге Керуака «В пути». Аллен сказал брату, что «они-то уж точно постараются использовать это по полной, чтобы досадить Нилу». Аллен писал письма всем, кто мог, по его мнению, помочь, и просил Керуака сделать то же самое, но Джек, который сделал состояние и заработал славу на истории Нила, послал ему всего лишь старую печатную машинку. На Северном побережье в Сан-Франциско, полиция жестоко преследовала членов «битнической» коммуны и иногда врывалась в кафе, где собирались поэты. «Рад, что меня там нет и я вовремя смотался оттуда», — писал Аллен брату. Билл же никогда не был западнее Скалистых гор и, услышав, что творилось в Сан-Франциско, заявил, что теперь у него и желания-то такого никогда не возникнет.

Четырнадцатого июня в «Двух макаках» они встретили поэта-дадаиста Тристана Тцара.[49] Аллен всегда считал, что «Dada Manifesto» — образец хорошей поэзии, особенно ему нравилось «Дада — микроб-девственник». Тцара пригласил их к себе, дома он показал Аллену и Грегори длинное ругательное письмо, в котором Антонен Арто обвинял его в том, что он музейная крыса, архивист, в том, что он не настоящий поэт-дадаист. Письмо было оплевано, и в нем были прожжены сигаретой дырки, еще на нем была сперма и кровь Арто, отправлено оно было из приюта Родез, где тогда лежал Арто.

На следующий день Жан-Жак Лебель пригласил их на вечеринку сюрреалистов, которая должна была пройти в доме его отца на авеню президента Вильсона рядом с Трокадеро. В то время его отец Роберт Лебель работал над книгой «Сэр Марсель Дюшан», в следующем году она вышла в издательстве «Трайанон Пресс», и это был близкий приятель Дюшана и всех сюрреалистов. Жан-Жак очень хорошо помнит эти события:

«В Париж приехал Дюшан, и отец сказал: „Устроим для него вечеринку в американском стиле, пригласим друзей“. Так что мы позвали Дюшана, Мэна Рея с женами, всех доживших до этого дня дадаистов, Макса Эрнста с женой, Бретона с супругой, Бенжамина Пере, великого Пере. Чудно, но все они еще были живы. И мой отец спросил: „Ты, конечно же, придешь?“ Я ответил: „Я бы хотел позвать нескольких друзей-американцев“. Отец спросил: „А кто они?“ Конечно же, я раньше никогда о них не рассказывал. „Ну, они отличные писатели, великие писатели и поэты“. А мама спросила: „Это не те психи, которые заблевывают всю квартиру?“ Видите ли, она как-то пришла ко мне, ну, так, как обычно приходят матери, — неожиданно, а там оказался Грегори, и он постоянно пердел. Я ответил: „Нет, нет, конечно же, нет!“ Если вы ребенок, вы ни за что не расскажете родителям ваши секреты. Конечно же, я позвал Уильяма, Грегори и Аллена. Я сказал своей матери, очень благовоспитанной леди: „Знаешь что, ты приглашаешь своих друзей, а я позову моих, и я уверен, что они будут вести себя прилично“. Мне чертовски хотелось свести их всех вместе, потому что больше всего в жизни мне нравилось сводить вместе людей, которые мне нравились. Соединение вместе людей, незнакомых до этого, создание этакой гибридной смеси, приводит к появлению новых культур, помогает движению вперед. Так что я понимал, что свести эти два поколения вместе было важно.

Единственный, кому было по-настоящему интересно, был Аллен, потому что он читал „Художники и поэты-дадаисты“ Роберта Мазеуэлла. У него была эта книга. И я сказал Аллену: „Слушай, а ты не хочешь познакомиться с этими ребятами? Тебе нравится Пере?“ Он ответил: „Пере — великий поэт, правда, я читал всего лишь одно его стихотворение в каком-то маленьком литературном журнальчике, но он — великий“. — „А как тебе Мэн Рэй?“ — „Мэн Рэй? Я мечтаю познакомиться с Мэн Рэем“. — „А Дюшан?“ И он ответил: „Дюшан? Дюшан? Я пытался встретиться с ним в Нью-Йорке, но не смог“. И я сказал: „Я покажу, как сильно люблю тебя, приходи на следующей неделе в дом моих родителей, они все будут там“. И он надел галстук и белую рубашку. Надел костюм, который не надо было гладить после стирки. Он сказал Грегори: „Друг, попытайся, ну хотя бы попытайся вести себя прилично, расчешись и не пей“, — и, конечно же, когда вы просите Грегори не пить, он пьет ровно в пять раз больше. Мы должны были проехать почти через весь Париж, так что я заехал за ними. Мы взяли два такси. Перво-наперво Грегори сблевал в коридоре. Я сказал: „Это одна из ночей, которая запомнится мне на всю жизнь, и + вспоминая ее, я буду вспоминать блевотину Грегори, Господи Боже!“ Так что мне пришлось счистить блевотину с лестницы, потому что я не хотел, чтобы это сделал слуга — вот такие дурацкие проблемы.

Мы вошли, там было около 50 человек, все стояли. Я начал знакомить людей, Дюшан, Мэн Рэй и Пере были здесь. Присутствовала и жена Бретона. Но самого Бретона не было, потому что у него был грипп и он лежал в постели. Здесь был Андре Пьер де Мандьярг — знаменитый писатель, и несколько художников-фантастов, например Жан-Поль Риопель. Друзья, друзья. Я представлял людей, и, конечно же, никто ничего не слышал ни об Аллене Гинзберге, ни о Грегори Корсо, ни об Уильяме Берроузе, потому что их книги еще не были переведены, более того, они даже еще не были изданы. Так что с ними просто вежливо здоровались, но не более того, потому что никто понятия не имел, кто они такие. Так что, естественно, они все напились до усрачки. Ближе к концу, когда люди начали разъезжаться, я увидел, как они подошли к Дюшану. Грегори держал Аллена за руку. Дюшан разговаривал с людьми, сидя в кресле. Перво-наперво Аллен упал на колени и начал целовать колени Дюшана. Он думал, что совершает нечто сюрреалистичное. Дюшан был потрясен. Он был жутко потрясен! Аллен был вдрызг пьян, раньше он никогда не напивался до такого состояния. Он мешал виски с красным вином. Он пытался сделать что-то, как ему казалось, дадаистичное. Но самая потрясающая вещь случилась позже. Грегори обнаружил на кухне ножницы и обкромсал шнурки Дюшана. Это было очень забавно и по-детски. Для Грегори и Аллена это было очень забавно, они старались быть скромными, они хотели этим сказать: „Мы — дети, мы — глупыши, мы восхищаемся вами“. Это был жест любви.

Отец подошел ко мне и сказал: „Это, значит, твои друзья, да? Где ты нашел этих clochards?“ Он сказал это не словами, но глазами. Я был очень расстроен. Гении встречаются везде. Хотя на самом деле огорчаться было глупо, потому что Дюшану и Мэну Рэю ребята понравились. Каждый раз, как я их видел, они спрашивали:

„А где эти твои битники-американцы? Мне битники понравились. Они были пьяны в стельку, но в них есть что-то детское, они очаровательны, верю, что они — великие поэты“. Кстати, Дюшан прекрасно говорил по-английски, но с ними невозможно было разговаривать, потому что они были абсолютно пьяны. Нельзя разговаривать с человеком, пьяным в стельку, который постоянно падает на пол».

Аллен рассказал Питеру, как целовал Дюшана и заставил его поцеловать Билла и как он и Грегори упали на пол, умоляя Дюшана благословить их, то же самое они проделали и с Оденом, дергая его за край брюк, после чего Дюшан заметил, что он здесь не единственный; рассказал и о том, что, когда Дюшан уже пытался уйти, они ползли за ним на четвереньках под ногами разодетых гостей. Он не рассердился, увидев что Грегори обкорнал его шнурки. Им повезло, что не было формалиста Бретона.

Жан-Жак писал: «Через два дня Аллен сказал: „Мне кажется, что мы перегнули палку“. Но я ответил, что ничего страшного. Я сказал, что хотел бы, чтобы он познакомился с Бретоном и дал ему адрес, и Аллен написал ему о том, что хотел бы встретиться. Я помог ему перевести письмо на французский. Бретон слышал о нем от меня и отправил ему почтовую открытку. Бретон писал очень хорошим французским языком, и у него был прекрасный почерк, Аллену он ответил: „Спасибо за ваше письмо, мне о вас рассказывал Ж.-Ж., да, да, конечно же, приходите такого-то числа в такое-то время, вот мой адрес“. Но Аллен не смог разобрать почерк. Я уехал в Италию, а он так и никуда не пошел. Когда я, вернувшись, встретился с Бретоном, он сказал: „Знаешь, твой американский друг не слишком-то хорошо воспитан“. Я спросил его, что он имеет в виду. Он ответил, что отправил ему приглашение, но тот ничего не ответил и не пришел. Я пошел к Аллену и спросил: „Он тебе отправил приглашение, почему ты не пошел?“ Он ответил: „У меня есть очень забавно написанная вещица — можешь перевести?“ Вот так он и пропустил встречу. Я был сильно расстроен, потому что хотел, чтобы эти два великих ума встретились».

Под влиянием встреч с таким огромным количеством легендарных в сюрреализме и дадаизме имен они взялись за изучение сюрреалистической поэзии и сходили на знаменитый фильм 1928 г. «Андалузский пес» Бунюэля и Дали. Кадр, где девочке разрезали глаз, запрещенный в Соединенных Штатах, они нашли вовсе не таким ужасным, как ожидали.

Арт Бухвальд взял интервью у Аллена и Грегори для своей колонки в парижской New York Herald Tribune. Он старался быть снисходительным, но, как рассказал Аллен Керуаку: «Мы были пьяные и обкуренные». На следующий вечер Аллен написал Бухвальду «длинное — как он сам говорил — письмо, в котором объяснял свои идеи» и попросил использовать этот материал, но, конечно же, тот ничего не сделал.

Грегори объяснил свое видение мира в письме к поэту Гэри Снайдеру, который тогда жил в Японии: «У нас с Алленом взял интервью для крупной газеты забавный человечек, работающий на большую корпорацию, мы были пьяные и обкуренные, а этот паренек — Арт Бухвальд — был очень внимателен, но говорил он с нами так, будто мы — два бездомных богемных кота; ну да ладно, это все можно простить, в следующий раз будем умнее. Аллен говорит, что поэзия искупает все; он прав, но чепуха, которую несет „разбитое поколение“, уменьшает впечатление от их произведений, неудивительно, что поэты, обучавшиеся в университетах, остаются за бортом, поэзия служит не для развлечения публики, забавно все это: торговцы сардинами, я предал Шелли, так легко острить… Когда журналисты спрашивают меня о поэзии и жизни, я несу какую-то чушь, привожу какие-то глупые примеры, очень неконкретные, теперь я пытаюсь научиться молчать, это интервью в Herald Tribune показало меня с неправильной стороны, словно бы я какой-то словоохотливый идиот, меня это беспокоит, потому что как поэт я не должен распространяться о тех вещах, за которые умру… Я думаю, что мы с Алленом сглупили, потому что в Париж приехала девушка из Сан-Франциско и показала нам статью и вырезки из сан-францисской прессы, это была полная чушь, мрачность, ерунда и грусть, мне хотелось теперь быть просто глупым… Вырезки, привезенные девушкой, до такой степени расстроили меня и Аллена, что мы решили, что будем пить, колоться, веселиться и творить глупости, может быть, так мы изменим сгущающуюся атмосферу».

Колонка Бухвальда выходила в Herald Tribune каждый день, так что Аллен и Грегори, скорее всего, были с ней знакомы и знали, что их может ожидать. Бухвальд совершенно не был бесчувственным чурбаном; казалось, он просто записал их слова, но этого было достаточно, чтобы сделать их посмешищем в глазах многих его читателей. Его колонка действительно была забавной, и это несколько примирило с ней битников:

«Когда мистер Гинзберг познакомился с Марселем Дюшаном, французским художником, он сказал:

„Я съел его ботинок“.

— Зачем?

— Чтобы показать ему, что я ненавижу даже его ботинок.

На том же самом вечере Мистер Корсо разговаривал с Мэном Реем, фотографом и художником.

„Мэн Рэй ел булочки зеленого цвета, — рассказывает мистер Корсо, — когда я спросил его, почему он не ест булочки белого цвета, он ответил, что ест только вещи одного цвета с его галстуком. Так что я съел его галстук“.

— Зачем?

— Чтобы он понял, как он мне нравится. Но меня вытошнило».

Они понравились Бухвальду, и он стал наведываться в отель. Он нашел Билла очень занятным и пообещал познакомить его с режиссером Джоном Хьюстоном, который тогда был в Париже. Хьюстон только что закончил снимать The Roots of Heaven («Корни небес»), фильм о том, как человек пытался остановить охоту на слонов в Африке, и о том, как его защищал и прославил один американский журналист. Они встретились за чашкой кофе в «Бонапарте», и Билл рассказал ему о своей идее сделать фильм о Танжере; глазами джанки, который рыщет по улицам в поисках аптеки, больного джанки, ищет он в Рамадан, когда все закрыто, — он, словно уличный мальчишка, подбирает окурки, женоподобный турист, осматривающий достопримечательности вместе с мамой. Хьюстон решил, что это не его кино. Несмотря на то что он постоянно просил Грегори не называть его «приятелем», они сошлись, и Хьюстон пригласил их всех на вечеринку, которую он давал в своем «плавучем» доме на Сене.

Это было гламурное мероприятие, на котором собрались все звезды кино: Тревор Говард, Орсон Уэллс, Эррол Флинн и Джульетта Греко. Хьюстон познакомил их всех с продюсером Дэррилом Зануком и со звездами. Они привели с собой Би Джея, что было ошибкой. Он чрезмерно увлекся шампанским и спросил у Флинна, правда ли кто-то выстрелил у него под носом, когда он вел самолет. «Гуляй отсюда, сынок», — ответил Флинн, и Би Джей вылил бокал шампанского ему на голову. Двое охранников тут же схватили Би Джея и швырнули его в мрачные воды Сены. Вероятно, Хьюстон предполагал, что богема совершит какие-то необычные поступки, когда приглашал их, и это не испортило вечеринку. Грегори с его энергией и «ртом, изрыгающим пламя» особенно понравился актерам.

У него появилась новая подружка, 19-летняя русская, заплатившая за его печатную машинку, отданную в ремонт. Она сказала, что у нее есть дом на Ривьере, и пригласила их всех в гости, но Грегори расстался с ней раньше, чем это осуществилось. Как Грегори рассказывал Бухвальду: «Я брал деньги у девушек. Когда я встречал девушку, я спрашивал, сколько у нее есть денег, а потом требовал половину. С деньгами я ничего дурного не делал. Я просто покупал на них еду».

Как-то вечером Гарри Фиппс подсунул Аллену под дверь конверт с кокаином на несколько сотен долларов, и они с Биллом всю неделю нюхали его. Билл с Алленом должны были давать интервью Мишелю Морту для «Фигаро Литерер», он был редактором «Нового французского журнала» и одним из немногих, кто воспринимал битников всерьез. Оба они выходили из комнаты каждые десять минут, чтобы нюхнуть еще одну дорожку в ванной, так что интервью получилось не очень удачным. Самым важным итогом интервью стало то, что Морт знал Луи-Фердинанда Селина и пообещал устроить им встречу.

Первым, кто познакомил Гинзберга и Керуака с творчеством Селина, был Берроуз. В 1944 г. Билл дал Аллену его первую книгу «Путешествие на край ночи», а Керуак прочитал ее через год, когда они с Алленом, Биллом и Джеком жили все вместе в квартире Джоан Волмер рядом с Колумбийским университетом. «Она оказала большое воздействие на Керуака и Билла, в основном на их прозу, — говорит Аллен, — духовно она повлияла и на меня. Керуак процитировал оттуда фразу, ставшую знаменитой: „Мы все движемся вперед к неотвратимой действительности смерти“. Керуаку это понравилось. У них с Селином было похожее чувство юмора. Билл многое взял от него. Уверен, что это человек, оказавший на творчество Билла одно из самых сильных влияний».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.