«Литературный оазис в ленинградской пустыне»

«Литературный оазис в ленинградской пустыне»

В чем повезло – мы были близко знакомы с Бродским и Довлатовым. Не только с ними, конечно, – тесно дружили с Окуджавой и Слуцким, Эфросом и Искандером, Юнной Мориц и Евтушенко, с Алешковским, Битовым, Шемякиным, Кушнером, Рейном и прочими. Доска почета русской литературы, не иначе! Не только нам – им тоже повезло на дружбу с нами: иначе зачем бы они стали с нами водиться? Мы все были частью литературного процесса, а не просто друзьями-товарищами. Однако Бродский и Довлатов – особая статья: наши отношения протянулись через океан, когда мы эмигрировали в Америку. Все мы из Ленинграда, но у Владимира Соловьева и Елены Клепиковой был перевалочный пункт – Москва, где мы прожили пару лет перед тем, как отвалить за кордон.

Бродский преподнес нам на совместный день рождения (мы родились с разницей в пять дней, а потому устраивали один на двоих) посвященный нам классный стишок – как он говорил, стихотворное подношение («Позвольте, Клепикова Лена, пред вами преклонить колена. Позвольте преклонить их снова, пред вами, Соловьев и Вова…»), а Довлатов опубликовал про нас в своем «Новом американце» защитную от разной окололитературной швали статью. Мы были двойными земляками – по Питеру и по Нью-Йорку. В Питере у нас были близкие отношения с Осей – вплоть до его отвала, а с Сережей – скорее приятельские. Хотя именно Владимир Соловьев делал вступительное слово на его единственном творческом вечере в России – было это в ленинградском Доме писателей им. Маяковского на ул. Воинова. Когда именно этот вечер состоялся, вылетело из головы – мартобря 86-го числа, но педант и аккуратист Сережа услужливо подсказывает нам из могилы (хотя на самом деле из своей книги «Ремесло»): среда 13 декабря 67-го, 17 часов. А Лена Клепикова одобрила его рассказы и пробивала в печать, работая редактором отдела прозы молодежного журнала «Аврора», – увы, из этого ничего не вышло, и опять-таки архивариус своей литературной судьбы Довлатов запротоколировал эту печально-смешную историю в той же повести «Ремесло», где приводит письмо Лены из редакции как свидетельство советско-кафкианского абсурда.

Ося вспоминает о встречах с Довлатовым в «помещениях тех немногих журналов, куда нас пускали». Бродский запамятовал – он вообще не всегда утруждал себя сверкой написанного с реалом, не в укор гению будет сказано, о чем еще речь впереди, а пока что уточним: в Ленинграде было тогда всего три литературных журнала: «Нева», «Звезда» и «Аврора», не считая детского «Костра», и «Аврора» была единственной из «взрослых» редакций, куда Бродского «пускали» и где он регулярно появлялся, паче в десяти минутах ходьбы от его дома. Машинистка Ирэна Каспари печатала его стихи, а с редактором Леной Клепиковой он дружил – недаром в отличном телефильме «Остров по имени Бродский», который прошел по Первому каналу, она представлена как «подруга юности Бродского», хотя по возрастному отсчету – скорее молодости.

Бродский и Довлатов тусовались в разных питерских компаниях и пересекались редко, а с некоторых пор – после разборки между ними в довлатовской комнате в коммуналке на Рубинштейна, 23, о чем читателю этой книги предстоит узнать в подробностях, – редакция «Авроры» стала единственным местом схода двух этих будущих светил русской литературы. Топографическое уточнение – не вся, понятно, редакция «Авроры»: высокое начальство было не для простых смертных литераторов, тем более таких опально-крамольных, как Бродский и Довлатов, а с другими отделами, в особенности с отделом поэзии, возглавляемым шовинисткой с антисемитским душком, связи были и вовсе нулевые. Вот характеристика самого Довлатова – она относится к другому журналу, но ситуация была схожей в любом из них:

«Я спросил одного из работников журнала:

– Кого мне опасаться в редакции?

Он ответил быстро и коротко:

– Всех!»

Исключением, которое, однако, доказывает правило, был отдел прозы, пока им заведовал человек порядочный и неплохой прозаик Боря Никольский; потом были присланы для укрепления официальной линии писатель-почвенник Глеб Горышин и спесивый и вздорный Вильям Козлов, который прославился своим доносом на засилье среди молодых писателей евреев. Обком партии на пару с КГБ всячески препятствовали утверждению редактором отдела прозы Лены Клепиковой – ввиду ее подозрительной молодости (она стала самым молодым сотрудником журнала, хотя ей было уже 27) и беспартийности, тогда как остальные были «членами». В конце концов перевесили ее литературный вкус и редакторский профессионализм, без которых именно в отделе прозы было просто никак!

Лене Клепиковой пришлось работать при всех трех завах отдела прозы, хотя Козлов, который сдал в макулатуру рукописи Довлатова (см. ниже), был последней каплей терпения. Но в лучшие, сравнительно вегетарианские авроровские времена в ее кабинете клубились писатели – молодые Андрей Битов, Ося Бродский, Борис Вахтин, оба Виктора – Голявкин и Конецкий, Яша Длуголенский, Сережа Довлатов, Игорь Ефимов, Валера Попов – всех не упомнишь; были и не очень молодые, а то и «возрастные» Александр Моисеевич Володин, Геннадий Самойлович Гор, братья Стругацкие, временный ленинградец Булат Окуджава и москвичи Женя Евтушенко, Фазиль Искандер, Юнна Мориц, Александр Петрович Межиров; все не так чтобы диссиденты, а диссидентствующие – вот точное слово! – и на подозрении у властей предержащих, но «Аврора», тем не менее, их печатала или хотя бы пыталась напечатать. Захаживал сюда, понятно, и критик в печать, прозаик в стол Владимир Соловьев – как автор «Авроры» и не вовсе чужой Лене человек, иногда с Жекой Соловьевым, совместными усилиями сотворенным чадом, который сызмала варился в этом литературном котле и не совсем случайно стал впоследствии американским поэтом и художником Юджином Соловьевым. Здесь он впервые услышал песни Высоцкого в исполнении автора, который дал в редакции вечерний концерт в надежде напечатать в «Авроре» свои стихи, но все редакционные усилия пропали даром – обком зарубил стихи на корню. А если что-то удавалось, это был уже на нашей улице праздник. Особенно когда Лена извлекала талантливую прозу из «потока». Так, «Аврора» стала «первопечатником» Людмилы Петрушевской, когда в 1972 году опубликовала «Историю Клариссы» и «Рассказчицу». Владимир Соловьев мгновенно откликнулся на эту публикацию восторженной статьей в «Юности», что, однако, не помогло первоклассной рассказчице встать на ноги – прошло еще 10 лет, прежде чем ее стали снова печатать.

Нет, конечно, авроровский кабинет Лены Клепиковой даже отдаленно не походил на знаменитые литературные салоны. Скорее литературная забегаловка, место схода писателей, известных и начинающих, где они случайно и неслучайно, предварительно сговорившись, тусовались, звездили, спорили, ссорились, разбегались, а потом, уже в избранном составе, встречались наново у нас в гостях по разным поводам и на совместных наших днях рождения, о чем и свидетельствует посвященное нам Бродским стихотворение, которое будет далее приведено полностью, вместе с детективным комментарием. Он же окрестил наш дом «литературным оазисом в ленинградской пустыне» – пусть и преувеличение, но с его легкой руки эта метафора-гипербола пошла гулять по городу как идиома. Да и сам Бродский уже не расставался с придуманным им образом: он дал нам на прочтение рукопись своей новой книги «Остановка в пустыне», которая вышла год спустя в Нью-Йорке (1970), а одно из самых сильных в его закатные «тощие» годы стихотворений называлось «Письмо в оазис».

Что до «Авроры», то она позднее стала местом действия написанного еще в России докуромана Елены Клепиковой «Убежище». То же с документальной прозой Владимира Соловьева, будь то повесть «Еврей-алиби», где беллетристики чуть-чуть и где реальный Довлатов помянут больше двадцати раз, исповедь «Бог в радуге» с семидесятью пятью ссылками на Довлатова или главы из посвященного Бродскому нашумевшего романа «Post mortem», где речь как раз об отношениях двух самых прославленных в России писателей, – там Довлатова и вовсе несчитано, за сотню зашкаливает. Само собой, дело не только в числе упоминаний: Довлатов везде не стаффажная фигурка, а один из главных фигурантов. Не говоря уже о том, что эти тексты восстанавливают обстановку, атмосферу, если угодно, живительную, животворную среду, в которой существовала тогда питерская литературная молодь, включая Иосифа Бродского и Сергея Довлатова. Наш герой дан не на фоне, а в культурном, политическом, человеческом, сексуальном, каком хотите контексте! Он из него вырастает во весь свой гигантский рост. Можно и так сказать: художественная проза – в дополнение и углубление мемуарно-портретной.

В Нью-Йорке произошла, условно говоря, инверсия. Еще точнее – рокировка. Ленинградское приятельство с Довлатовым перешло в тесную дружбу: мы сошлись, сблизились, сдружились, плотно, почти ежедневно общались, благо были соседями. Зато с Бродским виделись куда реже, чем в Питере. Когда мы прибыли, пятью годами позже, Ося нас приветил, обласкал, расцеловал, подарил свои книжки, дружески пообщался со старым своим, еще по Питеру, знакомцем, рыжим котом-эмигре Вилли, и свел нас с сыном в ресторан. Однако отношения как-то не сложились, хотя Владимир Соловьев – единственный! – печатно отметил его полувековой юбилей, опубликовав в «Новом русском слове», флагмане русской печати за рубежом и старейшей русской газете в мире, юбилейный адрес к его полтиннику. Точнее будет сказать, отношения имели место быть, но в полном объеме не восстановились – прежние, питерские, дружеские, теплые, накоротке.

Что тому виной?

Точнее кто?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.