24 Триумф Есенина в Союзе поэтов. Прототипы героинь Есенина. Кто такая северянка в «Персидских мотивах»? Конец «Вольнодумца». Пояснения Всеволода Иванова

24

Триумф Есенина в Союзе поэтов. Прототипы героинь Есенина.

Кто такая северянка в «Персидских мотивах»?

Конец «Вольнодумца». Пояснения Всеволода Иванова

Начало вечера Есенина в клубе поэтов было назначено в девять часов, но еще раньше клуб был переполнен членами Союза поэтов так, что многие ухитрились сесть на краю эстрады. Вместо столиков в первом зале были поставлены стулья, на эстраде — покрытый зеленым сукном стол и несколько стульев для членов правления союза.

Как только Есенин показался во втором зале, перед аркой, он был встречен громкими аплодисментами, и они продолжались до тех пор, пока он не вышел на эстраду. С большим подъемом, с изумляющей всех выразительностью он прочитал стихи из цикла «Персидские мотивы». Каждое из них сопровождалось оглушительными аплодисментами.

После этого Сергей, покоряя сердца простотой стиха, откровенностью, прочитал отрывок из поэмы «Мой путь».

…Стихи мои,

Спокойно расскажите

Про жизнь мою.

Искренность его стихов создавала такое напряжение, безмолвие, что во втором зале можно было слышать прерывистое дыхание людей. Теперь любой человек здесь, в клубе, сказал бы о нем, как он сам о себе: он — «самый лучший поэт в России»!

И вдруг над головами слушателей поплыли великолепные классические строки «Анны Снегиной». Этой своей поэмой Есенин как бы околдовывал молодых и пожилых поэтов. Они почувствовали, что перед ними великий поэт.

Далекие, милые были.

Тот образ во мне не угас.

Мы все в эти годы любили,

Но мало любили нас.

Слушатели неистовствовали, кричали «браво», требовали, чтоб Есенин читал еще. А он, довольный, с улыбкой ставил автографы на своих книгах, которые ему протягивали со всех сторон…

Опасаясь, что у «друзей» есть предлог вспрыснуть успех Сергея, я решил его проводить. Мы оделись, вышли черным ходом, и я повел его проходными дворами и подъездами в Шереметьевский переулок. Вскоре мы очутились на Б. Никитской и зашагали по направлению к Брюсовскому переулку. По пути я спросил:

— Как ты мог встречаться в Персии с Шаганэ? Там же гаремы, чадра!

— Я встречался с ней на Кавказе.

Спустя несколько минут:

— Анна Снегина тоже живое лицо?

— У нее другое имя и фамилия.

И уже расставаясь с Сергеем в подъезде, я спросил, что делать с перепечатанным на машинке материалом для «Вольнодумца». Он ответил, что дело с журналом застопорилось, но он обязательно будет редактором госиздатовского журнала, и тогда опубликует весь приготовленный материал…

Теперь известно, что прототипом Анны Снегиной является дочь помещика Лидия Ивановна Кашина. Будучи старше Есенина на несколько лет, эта красивая образованная женщина дружила с Есениным еще тогда, когда он жил в Константинове. Но бывал он у нее, уже будучи двадцатитрехлетним, в Москве на ее квартире в Скатертном переулке, дом № 20.[108]

О том, что Шаганэ Нерсесовна Тальян (по мужу Тертерян) — батумская учительница, я давно прочитал в газете.[109]

В двадцатые годы мне была очень близка восточная тематика и, признаюсь, что «Персидские мотивы» восхитили меня, — я знал их наизусть. Встретившись с Есениным в следующем году в Доме печати, я сказал, что он поразил меня этими стихами.

— А знаешь, кто меня поразил? — спросил он и, видя, что пожимаю плечами, продолжал: — Помнишь, что я написал о северянке?

Я прочитал ему две строфы:

Шаганэ ты моя, Шаганэ.

Там, на севере, девушка тоже,

На тебя она страшно похожа,

Может, думает обо мне…

Шаганэ ты моя, Шаганэ.

С. Есенин. Собр. соч., т. 3, стр. 12.

Заглуши в душе тоску тальянки,

Напои дыханьем свежих чар,

Чтобы я о дальней северянке

Не вздыхал, не думал, не скучал!

Там же, стр. 15.

Есенин положил мне руку на плечо;

— Эта северянка родила мне сына!..

На похоронах Сергея я встретился с его другом А. М. Сахаровым и его женой Анной Ивановной. Мы разговорились о Есенине, и они, к слову, рассказали, что в 1924 году, весной, он, будучи в Ленинграде, остановился у них, Сахаровых. (Как помнит читатель, Сергей оставил мне адрес Сахарова для пересылки материалов, предназначенных для «Вольнодумца».) Одновременно с Есениным у Сахаровых жила Н. Д. Вольпин. Она готовилась стать матерью ребенка, отцом которого был Есенин. Со свойственной ему чуткостью он тревожился за Надю, успокаивал ее.

12 мая 1924 года у Нади родился сын Александр.

Надя Вольпин! Девятнадцатилетняя начинающая поэтесса. В 1919 году в клубе поэтов отмечали вторую годовщину Октября, выступали поэты. За столиком сидел Сергей, имя которого не стояло на плакате, висящем при входе. Влюбленная в Есенина Надя расхрабрилась и попросила его выступить. Он прочитал «Иорданскую голубицу». Ко времени прозвучало его признание:

Небо — как колокол,

Месяц — язык.

Мать моя — родина,

Я — большевик.

С. Есенин. Собр. соч., г. 2, стр. 55.

В 1921 году Есенин бывал с Надей в «Стойле Пегаса». Иногда долго с ней не появлялся: они часто ссорились.

После того как Сергей приехал из-за границы, я видел их в клубе поэтов за обедом, за ужином, разговаривал с ними. Провожая знакомую девушку на Остоженку (Метростроевская), встречал их вместе; Надя жила на той же улице, во Всеволожском переулке…

В 1960 году я увидел Надю в Доме литераторов с ее сыном, как две капли воды похожим на Сергея. А в дни шестидесятилетия Есенина вышла книжечка, где был помещен портрет Шаганэ Тальян.[110] Кто знал Надю в юности, тот не мог не подивиться, как она похожа на Шаганэ!

Известно, как нас влечет к женщине, похожей на ту, которая была близка. Не это ли потянуло Сергея к Шаганэ?

Огорчили меня слова Есенина о том, что разрешение «Вольнодумца» застопорилось. Почему же он, принявшийся так энергично за организацию «Вольнодумца», не довел это дело до конца? Есть несколько причин, и не знаю, какая из них важней. В 1924–1925 годах у Сергея было время самой плодотворной творческой работы. Он говорил:

— Наступила моя пора Болдинской осени!

Ради того чтобы работать в полную силу, он подолгу жил вне Москвы и, естественно, не мог заниматься подготовкой журнала. Наконец, по совести, Сергей был плохим организатором. Это видно хотя бы по его замыслу издания альманаха «Поляне»: он придумал прекрасное название, наметил план, сотрудников, нашел издательство, да еще какое: Госиздат! — обещал выпустить в 1925 году два номера, а не выпустил ни одного.

Мог бы выйти в свет «Вольнодумец»? Безусловно! Стоило бы Есенину заявить на заседании «Ассоциации», что ее постановление не выполнено, — тонкий журнал есть, а толстого нет, — как сразу взялись бы за дело: типография была, бумага тоже, распространение налажено. Более того, все те, чьи произведения он хотел видеть на страницах «Вольнодумца», были бы приглашены. Почему же так не поступил Сергей? Потому что в этом случае «Вольнодумец» пошел бы по тому же руслу, что и «Гостиница», а там играл большую роль Мариенгоф. Наши литературоведы считают ссору Есенина с Анатолием маловажной причиной ухода Сергея из «Ордена имажинистов». Надо отлично знать характер обоих, чтобы понять, в чем дело. Левое крыло имажинистов не пользовалось особым влиянием в группе, а Мариенгоф имел вес постольку, поскольку был тесно связан с Есениным. Я уже объяснял, что, будучи за границей, Сергей писал Анатолию: «Стихи берегу только для твоей «Гостиницы». Есть чудесные». И вот эти стихи Мариенгоф печатает на восьмой странице журнала, а свои на третьей.

На заседании «Ассоциации» Есенин сделал заявление н по поводу опубликованных «Восьми пунктов». Тут Анатолий ухитрился поставить подписи не по алфавиту фамилий, а имен. Естественно, его начинающееся с буквы «А» имя дало ему возможность поместить свою фамилию первой, а имя Есенина с начальной буквой «С» и его фамилия очутилась на последнем месте.

А разве что-нибудь изменилось после ухода Есенина? Нет! Мариенгоф продолжал в «Гостинице» свою линию: в № 4 на второй странице напечатал «Имажинистский молодняк»: первым идет стихотворение Вл. Ричиотти, а сверху крупным шрифтом посвящение — «Анатолию Мариенгофу». И первая вклейка — его портрет. В конце 1925 года выходит сборник «Имажинисты»: опять на обложке первым помещен портрет Мариенгофа, а в книжке первыми его стихи.

Не будь ссоры между Есениным и Мариенгофом, «Вольнодумец» давно бы выходил под весьма подходящей для него маркой «Ассоциации вольнодумцев». А если бы Сергей редактировал этот журнал, он бы, как не раз говорил, «делал большую литературу». Естественно, эта неосуществленная мечта заставила бы его резко изменить образ своей жизни. Конечно, руководя любимым «Вольнодумцем», никогда бы он не поехал в Ленинград, чтобы редактировать другой журнал, никогда бы не попал в проклятый «Англетер»…

Особенно сокрушался по поводу неудачи с «Вольнодумцем» наш общий с Есениным друг, высоко ценивший творчество Сергея и искренно любивший его, — Всеволод Иванов.

Мне памятен разговор с ним 14 января 1963 года, когда я приехал навестить Всеволода после возвращения его из больницы, где он перенес сложную операцию.

Я сказал, что начинается вторая жизнь Есенина — бессмертная.

— Запомните то, что один раз он сказал мне, — говорит Иванов. — «Я пишу для того, чтобы людям веселей жилось!» Может быть, — продолжает Всеволод, — его озорство преследовало не только рекламу, но и эту цель. Вдумайтесь в стимулы его поведения, в подтекст стихов, и вы откроете доселе не известное никому лицо поэта!

Иванов спрашивает, как подвигается моя книга воспоминаний о Есенине. Я отвечаю, что прежде чем писать, надо хотя бы раз прочесть то, что уже о нем напечатано. Я не боюсь повториться, но меня другой раз потрясает, что в этих мемуарах, которые, наверно, перевалили за сотню, возводится напраслина на Сергея. Я должен с этим разделаться.

— Обязательно! Обязательно! — восклицает Иванов. — Есенин уверял меня, что у него врагов во много раз больше, чем друзей. Это понятно! Но он говорил, что на вас можно положиться.

В кармане у меня был недавно вышедший пятый том собрания сочинений Есенина, и я показал Иванову напечатанную на 173-й странице записку, которую у меня дома писал Сергей.

— Почему же она помечена Ленинградом? — спросил Всеволод. — Разве оригинал не у вас?

— Думал, что у меня! Но я напечатал воспоминание о Сергее в сборнике его памяти, который выпустил в 1926 году Союз поэтов. У меня попросили оригинал заявления Есенина, я дал, а его, очевидно, не вернули. В примечаниях к пятому тому сказано, что эта записка была передана мне в Ленинграде. У меня остался только адрес, написанный и исправленный Есениным.

— Какая чепуха! — восклицает Иванов, задумывается, потом берет ручку, макает перо в чернила и пишет:

«Дорогой Матвей Давидович!

Я отлично помню, что был у вас на квартире в Москве, в апреле 1924 года вместе с Серг. Есениным; помню я также, что он, как в старину писалось: «находясь в твердом уме и памяти», писал записку свою, приглашая имажинистов работать в организуемом им журнале «Вольнодумец». Жаль, что журнал не получился, план был хороший.

Всеволод Иванов».

Он отдает мне записку и говорит:

— Поместите это в своих воспоминаниях о Есенине. Нельзя допустить, чтоб документ такого огромного поэта был неправильно помечен да еще опубликован!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.