СНИМАЕМ ОБЫКНОВЕННУЮ ШЛЯПУ С НЕОБЫКНОВЕННОЙ ГОЛОВЫ

СНИМАЕМ ОБЫКНОВЕННУЮ ШЛЯПУ С НЕОБЫКНОВЕННОЙ ГОЛОВЫ

Человек в собственной жизни играет лишь небольшой эпизод.

Станислав Ежи Лец

Около служебного входа в цирк, тускло освещенного круглым фонарем, стоял пожилой человек в пенсне, одетый в черное, застегнутое наглухо пальто. Из-под каракулевой шапки пирожком виднелись благообразные седые виски.

— Простите, — начал он, увидев меня, выходящего из цирка, — не могли бы Вы уделить мне немного времени?

После трех воскресных спектаклей никакого настроения с кем-либо говорить у меня, конечно, не было. Скорее домой, попить чаю да спать.

Незнакомец, словно угадав мои мысли, продолжал мягким, грудным голосом:

— Разговор ведь, Юрий Владимирович, пойдет о вашей судьбе, которая меня искренне волнует и беспокоит.

Заинтересованный, я покорился. Мы отошли к забору Центрального рынка, и я выслушал все, что рассказал мне незнакомец.

С трудом подбирая слова, сбивчиво и торопливо мужчина сообщил мне, что он военный инженер, сейчас на пенсии, живет один с собакой и очень любит искусство.

— Искусство, — продолжал он, — пожалуй, единственное, чем заполнена моя одинокая жизнь. За вами, Юрий Владимирович, наблюдаю давно. Не пропустил ни одного фильма с вашим участием. Вы стали одним из моих любимых актеров. И представьте себе, для меня было великой неожиданностью узнать, что вы работаете в цирке клоуном.

— Да, — подтвердил я. — Цирк — моя постоянная работа.

— Вот это-то меня и удивляет. Я сначала не поверил. Но по телевидению было ваше интервью… Я не любитель цирка. Но вас решил посмотреть. И смотрел не один раз. Признаюсь вам откровенно, я потрясен.

Я улыбнулся, заранее ожидая комплименты. Мысленно уже подбирал ответные фразы. Привычное «спасибо» или ироническое «ну, так ли уж…».

— Да, я потрясен! — продолжал мой незнакомец уже с пафосом. — Как вы, талантливый, умный, культурный человек, решили связаться с цирком, который вас губит и уничтожает?

От неожиданности я замер.

— Я говорю вам это, — продолжал человек, — любя, уважая и с надеждой вразумить вас. Как вы, сыграв такую психологически глубокую роль в фильме «Когда деревья были большими», опустились до этого?..

— До чего «до этого»? — наконец спросил я.

— Выходить в нелепом костюме, изображать дурака. Вы ведь на арене, простите меня, дурачок. Ну как можно унижать себя? Ведь это абсурд: прикреплять выстрелом своему партнеру бантик, извините… на его зад. А эта глупейшая фраза: «Снимаем обыкновенную шляпу с необыкновенной головы».

— Но ведь смеются же, — неуверенно сказал я.

— Да потому что вы дурак, извините. Смеются над дураком. Разве вы получаете удовольствие от этого?

— Получаю, — ответил я уже твердо.

— Платят хорошо? — спросил он.

— Да как вам сказать… — начал я, словно оправдываясь, — как везде.

— Тогда плюньте на цирк, снимайтесь в кино! Недавно я третий раз смотрел «Ко мне, Мухтар!» по телевизору. Гуманный фильм. Если вам с публикой расставаться жаль, мой совет — идите в театр… на благородные подмостки. Творите вместе с Шекспиром, Островским, с советскими драматургами. Вы поняли меня? Вы не обиделись?

— Я вас понял и не понял, — ответил я. — Но, во всяком случае, не обижаюсь.

Признаться, мне стало, конечно, обидно за себя, за цирк, за моих товарищей по работе. Я подумал: «Ну что я буду объяснять человеку сейчас, на улице, под дождем?»

— Это не разговор — на улице. У нас с вами разный взгляд на искусство цирка.

— Искусство ли? — вставил ехидно мужчина.

— Да, искусство, — ответил я. — Искусство, которое вы просто не любите и не понимаете.

Попрощался с ним и пошел прочь.

Несмотря на мелкий моросящий дождь, решил пройтись немного пешком. Разговор меня взбудоражил. Так откровенно и прямо со мной на эту тему заговорили впервые. Слова этого человека поселили в мою душу сомнение. Мало того, уже сворачивая на Петровский бульвар, я придумал несколько убийственных фраз для отповеди этому цирконенавистнику.

Я шел и думал о себе. О судьбе, которая накрепко связала меня с цирком. Думал о редкой профессии клоуна. Прикинув в уме, я подсчитал, что в цирках всей нашей планеты едва ли наберется пятьсот клоунов.

Я сел в пустой троллейбус и вдруг представил себе, что пятьсот клоунов можно легко рассадить в десяти троллейбусах. И вообразил десять троллейбусов, украшенных разноцветными лампочками, воздушными шарами, флажками, проносятся по бульвару. Клоуны в пестрых костюмах машут руками, смеются, что-то кричат. Из окон домов высовываются заспанные дети.

— Клоуны поехали! — кричат они. — Клоуны поехали! Наверное, у них всемирный съезд.

А может быть, в троллейбусах вовсе не шумно, а тихо. Едут троллейбусы медленно, и клоунам не до веселья. Они, как и я, возвращаются с работы усталые и молчат.

Я не сразу ответил ей. Если сказать «невесело», то она не поверит. Помню, тогда я задал контрвопрос:

— А тебе весело в цирке?

— Ага.

— Ну, так вот, когда я вижу, что тебе весело, мне тоже становится весело. Я радуюсь. Поэтому выходит, что мы с тобой веселимся вместе.

— А если у вас болит нога? — поинтересовалась девочка.

Тут отвечать легче — я же клоун, а потому спросил ее:

— Какая нога — правая или левая?

— Левая, — подумав, ответила девочка.

— Тогда у меня веселится одна правая нога, — сказал я под смех ребят.

Моя профессия — смешить людей, вызывать смех во что бы то ни стало. Когда мой сын, в то время еще малыш, тяжело заболел и врачи опасались за его жизнь, я выступал в Ленинграде по три раза в день (шли школьные каникулы). Все время я думал только о сыне. По нескольку раз в день звонил домой и спрашивал о здоровье мальчика. Но все эти дни я твердо знал, что в одиннадцать тридцать утра начинается первое представление и на нем будет около двух тысяч детей, пришедших посмеяться над клоунами.

И я работал. Помогали опыт, актерская техника, веселый настрой зала, отвлекающий меня от мрачных мыслей.

Почему люди идут в клоуны? Есть ли что-нибудь общее, объединяющее этих людей?

— Никулин, перестань клоунничать! — говорила мне учительница немецкого языка.

— Он у вас, Лидия Ивановна, ведет себя в школе как клоун, — часто выговаривала моей маме классный руководитель.

А может быть, верно? С детства у меня возникло желание смешить людей и получать от этого удовольствие, хотя некоторые шутки и выходили мне боком. Когда я впервые попал в цирк, больше всего меня пленили клоуны.

Притягательность цирковой атмосферы я ощутил, когда впервые пошел с отцом за кулисы, в пахнущие навозом конюшни, и сам кормил лошадей. Наверное, тысяча детей подносили на ладошке ломтики моркови, купленной за пятачок (в цирке тогда продавали морковь зрителям), к теплым лошадиным губам и так же, как и я, испытывали восторг. Я это помню до сих пор. Как помню и мое разочарование, когда впервые увидел за кулисами клоуна.

Отец тогда уже писал для цирка. И как «свой», повел меня в антракте за таинственный красный занавес, отделяющий фойе от кулис.

Чтобы купить лимонад, мы зашли в закулисный буфет. И вдруг за маленьким столиком я впервые близко увидел живого клоуна. В рыжем парике, с большим красным носом, он сидел, склонившись над столом, и пил чай с баранками. Я ожидал, что сейчас произойдет что-то необычное, очень смешное. Может быть, он подбросит баранку и поймает ее ртом, может, еще что-нибудь сделает удивительное. А клоун деловито пил свой чай, и ничего не происходило. Я подошел к нему поближе, чтобы лучше увидеть и не прозевать, если что-нибудь все-таки будет происходить. И начал заранее смеяться. Клоун, посмотрев на меня строго, сказал:

— Чего смеешься? Иди, иди отсюда.

Смущенный, я отошел.

— Папа, он меня прогнал, — пожаловался.

— И правильно сделал, — сказал отец. — Он же устал. Ему надо поесть. Он сейчас не клоун, не артист.

Никак не укладывалось у меня тогда в голове, что это клоун и в то же время не клоун. Я был уверен, что клоун всегда должен быть смешным.

Теперь, проработав более четверти века в цирке, я немало знаю о клоунах. И мне понятно возбуждение детей и взрослых, которые, подходя ко мне за кулисами или здороваясь издали, заранее начинают смеяться.

Помня свое разочарование в детстве, я стараюсь поддерживать репутацию клоунов и не остаюсь в долгу. Подмигнув или пощекотав живот какому-нибудь малышу, я продолжаю быть клоуном: пусть дети думают, что я всегда смешной. «Весело ли вам бывает, когда вы выступаете в цирке?» Снова и снова я вспоминаю этот вопрос по пути домой. Действительно, а что я испытываю во время спектакля? Пожалуй, больше всего — волнение, озабоченность, удовлетворение, если чувствую, что точно сработал трюк, и ощущаю, как хорошо принимают сегодня репризу. Это я испытываю, но не веселье. Иногда радуешься после представления предстоящему отдыху. В цирке нагрузка доходит до сорока представлений в месяц, а в дни школьных каникул и до шестидесяти. В такие дни не до творчества, не до взлетов актерского мастерства. Напряженная работа, работа на износ, и каждый вечер мы считаем, сколько осталось дней до конца каникул. Ты чувствуешь себя заведенной машиной. До веселья ли тут? «А вам не надоедает делать каждый вечер одно и то же?» Эт

Любопытно, нежелание работать проходит, как только окажешься в своей гардеробной и окунешься в привычный ритм цирковой жизни. Гримируешься, одеваешься, готовишь реквизит, а тобой уже овладевает знакомое волнение. Я бы сравнил это с чувством, которое испытывает спортсмен перед прыжком в воду.

Я люблю свою профессию. У меня никогда не возникало сомнения: искусство ли цирк или не искусство?

Публика любит посмеяться. Я твердо верю в то, что смех укрепляет здоровье и продлевает жизнь. Минута смеха — на день больше живет человек. В среднем наши коверные находятся на манеже тридцать минут за вечер. Так, посмеявшись на одном спектакле, люди продлевают свою жизнь на месяц. Не случайно древняя восточная пословица гласит: «Один клоун, приезжающий в город, дает людям больше здоровья, чем сто ишаков, нагруженных лекарствами». И мне кажется, что зрители это инстинктивно чувствуют.

У английского писателя-фантаста Эрика Френка Рассела есть рассказ «Немного смазки». Два раза посылали люди Земли в далекую галактику космические корабли. Без малого четыре года должны были они пролететь, чтобы вернуться на Землю. И оба корабля не вернулись. Люди не выдерживали психической нагрузки. Не выдерживали длительного шума двигателей, одиночества. Начинались ссоры, кончавшиеся убийством или депрессиями. После гибели второго корабля был послан третий, который, выполнив задание, летит к Земле. Перед самым приземлением командир корабля подводит итоги полета и мысленно оценивает людей, с которыми летел. В полет были придирчиво отобраны лучшие из лучших ученых, но один из отобранных оказался недотепой. Этот чудак потешал команду своими шутовскими выходками. Как могли взять на борт корабля такого человека, да еще в качестве психолога-ученого? Он ухитрился за четыре года семь раз отметить свой день рождения. Это были вечера, когда он устраивал космонавтам целые представления. Играл не нескол

И только, когда космический корабль приземлился, командир узнал, что в качестве ученого-психолога в полет послали известного циркового клоуна. Просто во время полета никто из экипажа его не узнал, ибо раньше его видели только в цирке, где он выступал в гриме. Клоуна послали для того, чтобы он был как бы «смазкой» напряженным до предела и почти обезумевшим в полете людям. И только благодаря этой смазке экипаж выдержал трудности полета, перенес все невзгоды и благополучно вернулся на Землю.

Рассказ кончается тем, что командир корабля смотрел невидящим взглядом в небо и на обелиски космических кораблей. А внутренним взором он увидел как бы весь мир, видел его как гигантскую сцену, на которой каждый мужчина, женщина и ребенок играют прекрасную для всех роль. И, доведя до абсурда ненависть, себялюбие и рознь, над актерами царит, связывая их узами смеха, клоун.

Я получаю радость, когда слышу, как смеется зал. Я получаю радость, когда вижу улыбки детей и взрослых. Я получаю радость, когда после наших реприз раздаются аплодисменты. Обо всем этом я думаю, пока иду домой.

Двенадцать лет прошло со дня выхода первого издания этой книги. Все это время для меня было наполнено радостными и грустными событиями. Умерла мама, я провожал в последний путь своего учителя Карандаша. Долго болел мой партнер Михаил Шуйдин. Врачи пытались его спасти, но не удалось. Нередко Миша снится мне. Сейчас на манеже работают его дети — Вячеслав и Андрей. Они показывают те же репризы, с которыми выступали мы с Шуйдиным. Однажды я видел их в Рязани и все ловил себя на ощущении, что смотрю не чужую работу…

Больше я не выхожу на арену. Еще мог бы поработать, но, как сказал Леонид Утесов, лучше уйти со сцены на три года раньше, чем на один день позже. Я постоянно живу в Москве, как часто мы об этом раньше мечтали, — пожить побольше дома среди близких, друзей.

Уйдя с манежа, я занимался режиссерской работой, а потом стал директором своего любимого цирка на Цветном бульваре.

Я — директор цирка. Сказать по правде, не ощущаю себя директором. Невольно вспоминаю многих директоров, с которыми приходилось иметь дело, пока работал на манеже. Николай Семенович Байкалов, директор цирка на Цветном бульваре. Вспоминаю, как я, назначенный на дежурство по цирку в праздничный день, сидел в его кабинете и перелистывал настольный календарь. Он был директор-профессионал. Я же до сих пор не могу всерьез почувствовать себя директором. Конечно, многое осваиваю: банковские документы, хозяйственные проблемы, кадровые, но в основном занимаюсь проблемами творческими. Мне легче, я это понимаю, чем многим моим коллегам, директорам других цирков. У меня есть директор-распорядитель Михаил Седов, отвечающий за всю организационную часть, и другие помощники.

День директора. Он не такой, как день клоуна. Другие заботы. Мне кажется, я мало изменился по характеру. Да, я — человек ленивый, что там скрывать. Но обязательный. Если кому-нибудь обещал, стараюсь выполнить.

В 1985 году прошло последнее представление на манеже цирка, с которым так много было связано в жизни. Телевидение сделало фильм «Прощай, старый цирк!». Это было удивительное представление. В качестве директора и, как кто-то уточнил из артистов, просто в качестве Юрия Никулина, я вышел на манеж, сказал несколько слов зрителям, обратился к ветеранам, к тем, кто несколько десятилетий проработал в нашем цирке. Колотилось сердце. Минут за двадцать до выхода на манеж я разволновался, ощутил нехватку воздуха, вышел на улицу, стоял на ступеньках цирка, кто-то предлагал лекарство, я отказался его принимать.

Как только вышел на манеж, все прошло. Я видел перед собой заполненный зал, а рядом были друзья, товарищи по работе — артисты, режиссеры, художники, билетеры, кассиры, столяр, плотник, портные, осветители, униформисты, уборщицы, дворники…

Маленьким мальчиком попал я первый раз в этот цирк. Здесь же сдавал экзамены, поступая в студию клоунады. На этой арене состоялся мой первый выход в качестве артиста… И вот — цирк закрывается на реконструкцию.

Три года ушло на пробивание этой реконструкции. Впрочем, какая реконструкция?! Практически новое строительство. Все заново.

Многие комнаты, служебные помещения — есть даже лифт для слона — стали удобнее для работы.

Но одну гардеробную мы решили оставить такой, какой она была. Когда цирк ломали, мы убрали дверь, пол, гримерные столики, карниз для занавесок, портьеры. В этой комнате всегда размещались клоуны. Здесь они гримировались, отдыхали между представлениями, встречались с друзьями, а может быть, как ни напыщенно это прозвучит, проливали невидимые миру слезы.

Знаменитые артисты — Берман, Вяткин, Дуровы, Енгибаров, Карандаш, Лавровы, Мусин и многие, многие другие. Я знаю, эта комната навсегда останется в памяти и у работающих ныне клоунов: Евгения Майхровского, Анатолия Марчевского, Семена Маргуляна, Андрея Николаева…

Чтобы добиться разрешения и денег на строительство цирка, пришлось обойти немало инстанций и быть даже на приеме у Председателя Совета Министров СССР Николая Рыжкова. За два года строители финской фирмы «Полар» возвели новое здание. Конечно, строительство отняло много сил, времени, энергии и нервов, но цирк стал лучше, краше, просторнее, удобнее.

В 1989 году в новом здании на Цветном бульваре мы показали представление, которое так и называлось — «Здравствуй, старый цирк!». Его поставил Владимир Крымко. Незадолго до премьеры он был утвержден главным режиссером цирка. Но тяжелая болезнь и неожиданная смерть (а бывает ли она ожиданной?) не позволили ему довести постановку до конца. В программках фамилию режиссера-постановщика Владимира Крымко дали в траурной рамке.

Второй сезон мы открывали представлением «Впервые в Москве». Я рад, что в этом спектакле великолепно показал себя клоун Грачик Кещян, щедро одаривая публику своим талантом. Я думаю, что у Грачика Кещяна большое будущее.

Многое изменилось за последние годы в нашей жизни. Конечно, это сказалось и на цирке.

Часто мы сидим в моем кабинете вместе с режиссером Виктором Плинером (ему более 75 лет, но он держится молодцом, удивительный знаток цирка, один из лучших педагогов, выпускает прекрасные номера), с Михаилом Седовым (молодым и энергичным коммерческим директором нашего цирка, он же директор-распорядитель, у него актерское образование, но истинное призвание он нашел в административной работе, он один заменяет целое учреждение, в составе которого должны быть плановики, переводчики, экономисты, юристы, снабженцы; он работает быстро, точно, обладая феноменальной памятью и легкостью в общении) и Владимиром Зеленцовым, заместителем директора цирка, отвечающим за хозяйственную и административную работу.

Наши мини-совещания — это обсуждение текущих дел, планов на будущее и, как это ни странно прозвучит, обмен новыми анекдотами.

Чем были заполнены еще эти годы, когда я перестал быть клоуном? Ездил с группой артистов в Швецию, США и Канаду, смотрел Программы других цирков, бывал на выпускных экзаменах в Государственном училище эстрадного и циркового искусства.

В кино сыграл роль дедушки в фильме «Чучело», созданном удивительным человеком, с которым меня связывает многолетняя дружба, — Роланом Быковым. Я рад успеху фильма.

Больше всего в последние годы страдал из-за нехватки времени. Порой что-то отложишь на завтра и с ужасом думаешь: а завтра — это же практически через несколько часов! Только проснешься, сделаешь зарядку, выпьешь кофе и нужно куда-то бежать, встречаться, что-то обговаривать, кого-то убеждать. Вырвешься домой на обед, а тут уже вечер. И завтра кажется не далеким, а близким, сиюминутным. Неделя проходит, как час. Месяц — как неделя. Годы летят!

Как и прежде, по привычке, записываю все дела на завтра на большом картонном листе. Получается примерно двадцать-двадцать пять пунктов. Если к концу дня вечером зачеркну половину — и то хорошо! Нужно успеть за день побывать в нескольких местах, встретиться с различными людьми, хочется посмотреть фильмы и спектакли, прочесть книгу. Как все успеть?!

Обещал побывал на встрече со студентами факультета журналистики МГУ и, конечно, еду, хотя пришлось из-за этого отложить некоторые личные дела. К журналистам у меня отношение особое: Максим стал журналистом. Когда я начинал работать над книгой, сын еще учился в 9-м классе, а теперь ему за тридцать, работает он на телевидении. В 1981-м году на свет появилась внучка Машенька, в 1986-м году родился внук Юрик, а в 1988-м третьего внука назвали Максимом.

Иногда, встречаясь с незнакомыми людьми, замечаю — они пристально рассматривают меня и, наверное, думают: вот он какой, Никулин, — седой, постаревший.

Сейчас, когда не выступаю на манеже, стали чуть свободнее вечера, по субботним и воскресным дням уезжаю на дачу. Всегда был противником дачи, но с возрастом отношение к ней изменилось. Когда изредка выдаются свободные дни, тоже уезжаю за город. Там можно действительно отдохнуть, побыть с женой и никуда не торопиться.

По-прежнему люблю решать кроссворды. Раньше этим занимался в перерывах между представлениями и в антракте. Теперь решаю кроссворды дома или на даче: на работе неловко — директор.

Мне в жизни повезло: у меня прекрасная жена, заботливый сын, хорошие внуки, отличные друзья. Правда, с годами их становится все меньше и меньше.

Больно было провожать в последний путь армейского друга Ефима Лейбовича, о нем я не раз вспоминал в этой книге. Провожать в последний путь всегда грустно. И что лукавить, конечно, думаешь: придет и твой черед.

Никогда за славой не гнался. Но когда тебя узнают, пишут письма, прислушиваются к твоему мнению… Иногда я использую свою известность в корыстных целях: в магазинах, ателье, при решении некоторых бытовых проблем.

Много приходит писем. Пишут друзья, молодые артисты. Кто-то просит совета, кто-то дает совет. Многие помогали мне в жизни. И я, если встречаю талантливых людей, всегда стараюсь им помочь.

Вот клоун Семен Маргулян, щедро одаренный от природы. Удивительно смешной. Прекрасный рассказчик, выдумщик. Приятно получать письма от него, радостно наблюдать за его ростом. Он исполняет репризу «Таинственное яйцо», которую мы показывали с Шуйдиным, но делает ее по-своему, оригинально, и каждый раз я чуть-чуть ему завидую. Я рад, что сумел помочь Владимиру Кремене — одному из лучших наших клоунов, человеку беспокойному, невероятно талантливому и совершенно беззащитному.

Заканчивая книгу, я хочу обратиться к молодым — ко всем, кто начинает свой путь: нужно верить в себя, добиваться, искать, пробовать, ошибаться. Не гнаться за успехом, но постоянно работать, учиться.

Да, я уже не выхожу на манеж, однако остался в цирке и живу его жизнью. Но порой мне снится страшный сон… Я работаю на манеже. Полно зрителей. Я делаю какие-то смешные трюки, много трюков, но никто не смеется.

Публика хранит абсолютное молчание. Я уже делаю что-то невообразимое. Кругом тишина. Я снова пытаюсь рассмешить людей. А они сидят словно каменные.

Мне страшно. И от страха я просыпаюсь в холодном поту. И потом еще долго не могу заснуть. А в доме тихо-тихо. Все спят. Еще не утро. Но уже и не ночь. И я невольно вспоминаю свою жизнь: детство, службу в армии, первое выступление. Вспоминаю многое из того, о чем вы только что прочли. И, вспоминая, тихо засыпаю, надеясь, что этот страшный сон больше не повторится.

Вот и вся книга. Помог написать эту книгу мой друг, журналист Владимир Шахиджанян. За это я ему бесконечно благодарен.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.