V. Сенсационные «открытия» в пушкинистике (Обзор юбилейных и около юбилейных публикаций на страницах массовых изданий)

V. Сенсационные «открытия» в пушкинистике

(Обзор юбилейных и около юбилейных публикаций на страницах массовых изданий)

Читатель может удивиться. Не запоздалые ли это заметки? Как-никак после известного юбилея (200-летия со дня рождения поэта) прошло более десяти лет. Почему они появились не сразу, не по «горячим следам»? Попытаюсь оправдаться. По причинам, на взгляд автора, достаточно серьезным. Во-первых, ввиду явной несерьезности, с позиции профессиональной пушкинистики, большинства опубликованных материалов. И во-вторых, по причине элементарной брезгливости по отношению к тем из них, авторы которых не постеснялись в поисках сенсации «вытащить» (в который раз, но теперь уже на «юбилейном» уровне) подробности самой что ни на есть интимной жизни поэта. Вместе с тем эти причины способны оправдать лишь промедление с ответом на опубликованные нелепости, но не их забвение. Все это (порой настоящие помои) было выплеснуто на страницах нашей демократической (в т. ч. и с серьезной репутацией) прессы, имеющей самого массового читателя. Последний же по неистребимой привычке русского человека способен верить ей, независимо от того, какие «пули» (Хлестаков с Ноздревым «могут отдыхать») она отливает. Легковерность в этом отношении нашего читателя была замечена еще самим Пушкиным. В своей неоконченной и потому при жизни не опубликованной, статье «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений» (1830) он отмечал «волшебное влияние типографии» на читателя: «Нам все еще печатный лист кажется святым. Мы все думаем: как может это быть глупо или несправедливо? Ведь это напечатано!»[342]

Сенсация первая. В «Известиях» (28 октября 1999 г.) Николай Добрюха, именующий себя лауреатом премии московских литераторов, требует, «чтобы поэта А. С. Пушкина наконец-то реабилитировали» (чуть раньше публикация такого же содержания была помещена в еженедельнике «Версия»). Сказано громко и загадочно, но вовсе не в метафорическим смысле, а в самом что ни на есть сугубо юридическом. «Я обнаружил, – пишет лауреат, – что Пушкина судили посмертно и 19 февраля 1837 г. решением военного суда при лейб-гвардии конном полку за участие в дуэли с Дантесом приговорили к смертной казни через повешение. Это решение суда первой инстанции до сих пор официально, на бумаге, не отменено. Отменить его сегодня может (и, как я считаю, должна!) Главная военная прокуратура РФ… Однако в ГВП, если судить по их ответному письму… со мной не согласились».

Увы, лауреата придется разочаровать. В соответствии с известной поговоркой он «слышал звон, да не знает, где он». Пушкин действительно был посмертно судим за свою последнюю дуэль, но не был осужден ни к повешению, ни к какому-либо другому наказанию. Книгу свою об этом, хорошо известном пушкинистам процессе я назвал не случайно «Посмертно подсудимый» (М., изд-во «Российской право», МП «Вердикт», 1992), а не «Посмертно осужденный», так как на языке юриспруденции между судимым и осужденным, как говорится, две большие разницы. Как уже отмечалось в главе третьей настоящего издания книги, в приговоре («сентенции») военного суда («комиссии военного суда, учрежденной при Лейб-гвардии конном полку») было постановлено: «Комиссия военного суда… приговорила подсудимого Поручика Барона Геккерена… повесить, каковому наказанию подлежал бы и подсудимый Камергер Пушкин (о том, что здесь нет опечатки с нашей стороны, что во всех документах военно-судной комиссии покойный поэт титуловался именно так и о причинах такого „повышения“ поэта в придворном звании было сказано нами ранее – А. Н.), но как он уже умер, то суждение его за смертью прекратить…»

В соответствии с существовавшим законом приговор (сентенция) военно-судной комиссии, как отмечалось, оценивался на предмет его законности ревизионной инстанцией – генерал-аудиториатом, который, согласившись с основными выводами суда первой инстанции, изменил в то же время меру наказания Дантесу, заменив смертную казнь на разжалование в солдаты и, следовательно, сняв тем самым возможность осуждения к высшей мере наказания и самого поэта (в случае, если бы он остался жив). Таким образом, нет нужды отменять смертный приговор, так как его не существовало в природе.

Правда, по логике г-на Добрюхи, сентенция военного суда все же «бросает тень» на репутацию законопослушного поэта, признавая его виновным в дуэльном поединке и, следовательно, проблема реабилитации Пушкина, возможно, и сохраняется. Но и здесь автора сенсации придется разочаровать. Реабилитация есть признание вынесения определенному лицу неправосудного приговора, то есть признания его невиновным в совершении того деяния, за которое он был осужден. К данному случаю это никак не подходит. Никто, в т. ч. и Главная военная прокуратура (да и высшая судебная инстанция – Верховный суд Российской Федерации), не сможет опровергнуть исторический факт – Пушкин стрелялся на дуэли с Дантесом (и ранил, хотя и легко, последнего). Факт этот для всех (правда, не для г-на Добрюхи) является неопровержимым. В соответствии же с действовавшими на то время российскими законами участие в дуэли (и не только непосредственно в качестве дуэлянтов, но и секундантов) рассматривалось как уголовно-наказуемое преступление (кстати говоря, и по действующему Уголовному кодексу – УК РФ 1996 г., хотя сама дуэль как таковая и потеряла уголовно-правовое значение, но причинение на «дуэли» смерти или вреда здоровью другому лицу также влечет уголовную ответственность).

Это соображение; так сказать, формально-юридического свойства. Но кроме них есть и нравственно-содержательные. Ничего обидного для репутации поэта в приговоре военного суда не содержится. Дуэльный поединок был в те времена для дворянина формой защитой чести, к которой сам поэт прибегал достаточно часто (пушкинисты насчитывают более двадцати дуэльных историй, т. е. столкновений, которые закончились или могли закончиться поединком). По господствовавшим в дворянской среде обычаям и нормам поведение Дантеса и его усыновителя Геккерена посягало на честь Пушкина и его жены. Поэт, сделав все для того, чтобы поставить своего противника к дуэльному барьеру, поступил так, как был должен в такой ситуации поступить на его месте любой из его судей (один полковник, один ротмистр, один штаб-ротмистр, два поручика и два корнета, как уже отмечалось, лейб-гвардии конного полка). К этому обязывало их дворянское представление о чести.

Внимательное изучение материалов дела (в частности, характера вопросов, задаваемых судьями Дантесу, принятые судом объяснения Данзаса) и в особенности то, что в основе своей оценки причин дуэли судьи исходили из знаменитого преддуэльного пушкинского письма нидерландскому посланнику, можно сделать вывод, что в целом суд с сочувствием отнесся к причинам, побудившим Пушкина выйти на смертельный поединок, и что судьи – гвардейские офицеры были в этом отношении на стороне поэта. Такую же позицию, как уже отмечалось, занял и генерал-аудиториат, в определении которого отмечалось: «Поводом к сему, как дело показывает, было легкомысленное поведение Барона Егора Геккерена, который оскорблял жену Пушкина своими преследованиями, клонившимися к нарушению семейного спокойствия и святости прав супружеских… Егор Геккерен и после свадьбы (женитьбе на старшей сестре Натали Екатерине Гончаровой. – А. Н.) не переставал при всяческом случае проявлять жене Пушкина свою страсть и дерзким обращением с нею в обществе давать повод к усилению мнения, оскорбившего честь как Пушкина и жены его…»

Не будет лишним вновь указать и на то, что члены военно-судной комиссии, вынесшей приговор по делу о дуэли, кроме него составили и такой документ, как «Записку о мере прикосновенности к дуэли иностранных лиц». В отношении нидерландского посланника там было сказано следующее: «По имеющемуся в деле письму убитого на дуэли Камергера Пушкина видно, что сей Министр (имеется в виду бытовавшее тогда официальное название дипломатической должности Геккерена как посланника и министра Нидерландского двора. – А. Н.), будучи вхож в дом Пушкина, старался склонить жену его к любовным интригам с своим сыном Поручиком Дантесом. По показаниям подсудимого Инженера Подполковника Данзаса, основанное на словах Пушкина, поселял в публике дурное о Пушкине и жене его мнение насчет их поведения…» С такой оценкой вынужден был согласиться и Николай I. В письме к своему брату Михаилу он сообщил следующее: «Пушкин погиб и, слава Богу, умер христианином. Это происшествие вызвало тьму толков, наибольшую часть самых глупых, из коих одно порицание поведения Геккерена справедливо и заслуженно; он точно вел себя, как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривал жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью…»[343]

Не надо оглуплять и принижать духовный облик гвардейских офицеров и генералов, которым выпала нелегкая ноша – быть судьями по делу о смертельном поединке поэта. Они конечно же прекрасно понимали, что значил их подсудимый для России.

Гвардейские офицеры, вынесшие приговор по делу, и генералы, утвердившие его, сделали все, чтобы Дантес как убийца поэта не ушел («не отвертелся») от сурового наказания (а таковым для него был не только смертный приговор, но и солдатчина), и не их вина, что от расплаты его спас сам царь. Так на что же нам, живущим уже в XXI веке, на них обижаться?

И последнее (для этой сенсации). Ну нет сейчас такой инстанции, которая способна была бы официально (т. е. юридически, со всеми вытекающими из этого правовыми последствиями) отменить приговор, вынесенный в первой четверти XIX века. Не может этого сделать даже Верховный Суд России. Нет у него для этого (и слава Богу!) таких юридических полномочий. Так уж распорядилась история. «Обнадеживает» позиция, занятая по этому вопросу еженедельником «Версия». Уже после выступления в ней на данную тему г-на Добрюхи (предшествовавшего его публикации в «Известиях») в редакционной заметке (Версия, 1999, № 24) сообщалось о том, что редакция поделилась «сокровенным» со знаменитым Андреем Бильжо (известным врачом небольшой психиатрической больницы – одним из главных персонажей НТВ-шной передачи «Итого»): «…прокуратура после выступления „Версии“ вот-вот реабилитирует Пушкина, приговоренного к смертной казни за участие в дуэли с Дантесом. Будет и на нашей улице праздник». С существованием такой инстанции я согласен вполне. Серьезно к решению поставленных вопросов можно отнестись только на этом уровне – уровне пусть и небольшой, но психиатрической больницы.

Сенсация вторая (в тех же «Известиях»). Уважаемая (без каких-либо кавычек, то есть в самом деле уважаемая мною) газета публикует сенсационный материал: «Дело о дуэли Пушкина, открытое через полтора века» (Известия, 15 апреля 1999 г.). Первые же строки «бьют наповал»: «В Российском государственном военно-историческом архиве обнаружено так называемое аудиторское дело о дуэли Пушкина. Первая реакция знатоков: не может быть! Может… Сотни страниц тома – доклады за февраль – апрель 1837 года. Дуэльное дело никак не выделено среди прочих военных российских сюжетов – лихоимство, пьянство, воровство нижних, а также высших чинов. К аудиторам оно поступило 11 марта, заседали генералы 16-го. Все девять членов генерал-аудиториата, высказав подробнейше каждый свое мнение, посчитали подсудимых виновными… Личности поэта, значения его для России аудиторы не касались. Он был для них всего лишь дуэлянтом в небольшом придворном чине… Аудиторское (дело. – А. Н.) осталось невостребованным полтора века… Никогда никто драгоценный том не запрашивал… А вот почему не предположили самой возможности существования аудиторского доклада о дуэли ученые, биографы, литераторы?»

Увы, опять, увы. Аудиториатское (а не аудиторское) дело давно известно пушкинистам. Более того, оно было опубликовано (вместе с делом военно-судной комиссии) в 1900 г. (Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном. Подлинное военно-судное дело 1837 г. СПб., 1900) и переиздано (репринтным способом) в 1992 г. В своей уже упоминавшейся книге «Посмертно подсудимый» (кстати говоря, изданной стотысячным тиражом) анализу документов этого дела посвящено два самостоятельных раздела – «Производство по делу в военном министерстве» и «Царское прощение Дантесу».

Можно указать и на некоторые другие, мягко говоря, неточности. Во-первых, 11 марта дело поступило не к генералам (членам генерал-аудиториата), а в аудиториатский департамент военного министерства, призванного, как уже отмечалось, осуществлять подготовку военно-судных дел для их ревизионного рассмотрения в генерал-аудиториате. Отношение же между первым (департамент) и вторым (генерал-аудиториат) как между аппаратом Верховного суда РФ (призванного обслуживать его судей) и непосредственно судебным корпусом Суда. Во-вторых, членов генерал-аудиториата с большой долей условности можно именовать аудиторами. Дело в том, что аудитор – это низший судебный чиновник, обладающий юридическими знаниями и придаваемый в помощь судьям-офицерам при отправлении ими правосудия по военно-судным делам. Он не только не имел права голоса при вынесении сентенции (приговора), но сидеть рядом с офицерами-судьями ему было не позволено. Александр I даже издал специальный указ о запрещении дворянам занимать должности аудиторов. В-третьих, генерал-аудитор вынес свое определение по делу 17 марта.

Сенсация третья (также относящаяся к дуэли). В ежемесячном издании «Совершенно секретно» (№ 3, 1997 г.) помещена достаточно объемная публикация под названием «Пушкин был убит киллером», в которой «на полном серьезе» доказывалось, что непосредственным убийцей Пушкина был не Дантес, а нанятый Геккереном, Дантесом и д’Аршиаком (секундант Дантеса)… снайпер (!). В подтверждение выдвинутой версии приводился удивительно «убедительный» довод: «Дуэль проходила в полной темноте, когда противники, чтобы попасть в цель, должны были тщательно целиться. Дантес выстрелил, не целясь, с ходу… Я считаю: стрелял снайпер, укрывшийся на крыше сарая…» (при этом на приводимой автором схеме отмечается место дуэли и место нахождения этого снайпера).

Однако «стройный логический» ход мыслей автора-историка (он так скромно и подписался: «историк») можно нарушить, задав один невинный вопрос: а что, снайпер стрелял до наступления темноты? Или, может быть, для гарантии его успешного выстрела дуэль была перенесена на утро? Разумеется, нет. Предполагаемый киллер стрелял в одно время (с разницей в несколько минут) с Пушкиным, то есть тоже в темноте. Тогда в чем же заключалось его, снайпера, преимущество перед Пушкиным? Тем более что для него темнота должна была быть еще «темнее», чем для поэта, имея в виду, что расстояние до «мишени» у него удваивалось-утраивалось.

Какой же я, однако, по сравнению с «историком», бестолковый. Как же я не мог сразу догадаться. Все «гениальное» – просто. Нужно лишь твердо придерживаться заданной линии. У снайпера был карабин (винтовка) с прибором ночного видения! И поэтому обстоятельства дела категорически позволяют утверждать, что такой прибор был изобретен еще в первой половине XIX века! Думаю, что именно по этой причине уважаемое ежемесячное издание и приняло версию «историка» как вполне достоверную. Но как нужно не уважать читателя, наконец, свою репутацию (издания), чтобы публиковать такую ахинею? Где ежемесячник берет таких «историков»? А потом, как тогда быть с самим Пушкиным? Ведь он, тяжело раненный, смог своим выстрелом, произведенным в той же темноте, попасть в Дантеса. Неужели и у него был пистолет с лазерным прицелом?

Думается, что главная беда автора-«историка» заключалась в том, что он механически перенес нравы бандитских разборок «ельцинской» эпохи «гайдаро-чубайсовских» реформ на нравственные представления о чести просвещенного дворянства (в равной мере русского или французского) пушкинского времени. Неужели и автор и издатели не понимают, насколько вся эта неимоверная детективщина унижает великого поэта, низводит национальную трагедию, переживаемую Россией уже более полутора веков, до банальной уголовщины, да еще с привлечением в нее элементов современной организованной преступности?

Казалось бы, как примитивна гипотеза, так просто и ее опровержение. Зимняя темнота своеобразная. Она может быть и полной. Как, например, в «Капитанской дочке»:

«Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь…

– Что же ты не едешь? – спросил я ямщика с нетерпением.

– Да что ехать, – ответил он, – дороги нет и мгла кругом».

Вот только стрелялись противники не в оренбургской степи, а совсем в иных географических широтах. Материалы военно-судного дела донесли до нас скрупулезное описание погодных условий поединка, зафиксированное в свидетельских показаниях секундантов (Данзаса, д’Аршиака). Ничего подобного, хотя бы отдаленно напоминавшего ночной «мрак», ими не отмечалось. Напротив, из их показаний вытекает, что они осязаемо видели мельчайшие детали происходившего. То же самое следует отнести и к способности видеть самих дуэлянтов. Противники стрелялись с расстояния примерно в одиннадцать шагов. Очевидно, что никакой полной темноты в 4¹/₂ – 5 часов пополудни (примерно в этот промежуток времени, согласно показаниям участников поединка, произошла дуэль) не могло быть. Автор версии элементарно забыл хотя бы о том, что (независимо от погоды) снег дает определенный отсвет, достаточный хотя бы для того, чтобы на таком расстоянии увидеть фигуру противника и произвести в него прицельный выстрел.

Любые гипотезы и трактовки случившегося в процессе последней пушкинской дуэли обязательно должны соответствовать твердо установленным фактам преддуэльных и дуэльных событий. Рассмотренная же сенсационная версия противоречит всем материалам, накопленным в этом плане пушкинистикой. К тому же любое упрощение обстоятельств, любое неосновательное принижение противников поэта волей-неволей будет означать и принижение его самого. Конечно же Дантес был легкомысленным человеком, пусть даже и безнравственным. Но делать из него еще и физического труса – означает искажать действительное положение вещей, упрощать трагедию случившегося, превращать ее в банальную уголовщину, не достойную памяти поэта.

Сенсация четвертая (того же лауреата премии московских литераторов, но опубликованная в другом издании). В трех номерах еженедельника «Версия» (№ 5, 34 и 45 за 1999 г.) помещена громадная по объему (на шести убористо напечатанных страницах) статья Н. Добрюхи «Грешная дама». Когда вначале я говорил о чувстве брезгливости по отношению к некоторым публикациям, не позволившем мне своевременно откликнуться на них, в первую очередь такое чувство было вызвано именно этой публикацией. Такой грязью несчастную Натали не обливали никогда. Один из разделов своего опуса автор откровенно назвал «Грязное белье Натали». И автор и редакция еженедельника были уверены, что нынешний читатель не только способен копаться в грязном белье, но и получает от этого удовольствие. Что делать, приходится признать, что своего читателя они знают достаточно хорошо. Это тот самый слой нашего общества, который считает нравственным выносить на суд аудитории (не только телестудии, но и телеэкрана в целом) в популярных передачах (типа «Моя семья», «Пусть говорят») все перипетии своей несложившейся жизни («муж – импотент, как мне быть: изменить ему, уходить от него, сохранить брак ради детей и т. д. и т. п.). Час, а то и более «опытные» арбитры, уточняя пикантные детали, дают советы.

Супружеская любовь, супружеская верность – категории столь интимного характера, что судить о них возможно только по меркам самих действующих лиц. Нравственные же мерки четы Пушкиных отличались от любителей указанных телепередач. И опровергнуть, например, страстно-романтическую и одновременно супружески земную любовь поэта к своей «Мадонне», за короткий срок их супружества подарившей ему четверых здоровых и красивых детей (а не только плясавшей на балах), не способен никто. Напрасно суровые обвинители Натали ищут новых и новых фактов и доказательств ее «недостойного» поведения в преддуэльной истории. Все они выглядят ничтожными на фоне отношения к этому самого поэта. Его жена сама откровенно призналась мужу в том, что поддалась обаянию остроумного и веселого красивого француза (вспомним, что вначале тот нравился и самому Пушкину), но одновременно рассказала ему и о домогательствах Дантеса и сводническом поведении его приемного отца. Призналась, чтобы получить у мужа и понимание и защиту. И она нашла это, столь необходимое ей. Лишь слепой не увидит этого в известном письме поэта Геккерену-старшему от 26 января 1838 г., явившемся непосредственным поводом к дуэли. Это письмо и защита поэтом своей жены от неизбежных сплетен и пересудов даже во время его предсмертных мук является (или хотя бы должна являться) для любого и каждого завещанием поэта, его предсмертной волей, которую, как бы мы не относились к оценке преддуэльных событий, обязаны выполнить.

Военно-судная комиссия не стала вникать в интимные аспекты достаточно легкомысленного поведения Натали, исходя из своих нравственных представлений и не желая причинять лишних моральных страданий вдове поэта. Как уже отмечалось, автор известной истории кавалергардского полка, в котором служил и Дантес, С. Панчулидзев (Сборник биографий кавалергардов. 1826–1908. СПб., 1908. С. 77) дал следующее объяснение этому: «Была дуэль, т. е. с точки зрения действовавшего закона… было совершено преступление, в данном случае безусловно неотвратимое. Один из противников, смертельно раненный, уже умер, мало того, убитый – гениальный поэт, слава своей родины. Всякое копание в его личном прошлом или прошлом его жены могло бы так или иначе набросить тень на едва закрытую могилу… Получился бы грандиозный скандал, но не лишний субъект наказания. И судьи поторопились заявить, что все им ясно и что у них для вынесения приговора достаточно данных». Но это по тем, а не по нынешним нравственным меркам.

Правда, лауреат премии московских литераторов сумел все-таки откопать два новых факта, порочащих вдову поэта. Первый – из тех, которые по безнравственности и кощунству не имеют себе равных. Он, в частности, пишет: «У меня нет никаких доказательств, что Натали заразилась от Дантеса сифилисом, но и сбрасывать со счетов такое предположение, быть может, также сыгравшее свою страшную роль в ускорении ее ранней смерти, я не считаю совершенно удобным!» Видите, как «удобно». Я не настаиваю, но и не исключаю.

Ошибаетесь, господин лауреат. Не мог Дантес заразить этой венерической болезнью Натали, так как и сам не болел ею (для поэта обвинение в этом Дантеса было лишь способом нанесения ему самого тяжкого оскорбления, необходимого для того, чтобы тот «не отвертелся» от поединка). Это вполне подтверждается тем, что не болела этой болезнью ни его жена, ни его дети… Их генеалогия прослеживается до внуков и правнуков и праправнуков. И здоровое (в в этом отношении) потомство, напрочь опровергает эту досужую «версию».

Второе открытие лауреата. Оказывается, что неспроста такова была Натали, совсем неспроста. Не способна она была искренне любить русского поэта. Ведь она была (нет, не могу, страшно не только высказать, но и подумать!)… еврейских кровей. «Скажу более, с годами (и чем старше, тем убедительнее) у Натали… все явственнее станут проступать восточные черты лица и все сильнее станет обнаруживаться какая-то подсознательная, что ли, тяга к иудейской культуре, что с возрастом особенно присуще еврейской нации. Это видно и по жгучему макаровскому (1849) портрету 37-летней Натальи Николаевны, и еще более заметно по ее обострившимся пристрастиям в одежде».

Дорогой читатель! Уволь от комментариев этого пассажа.

Сенсация пятая. В еженедельнике «Совершенно секретно» (1999 г., № 2) опубликована статья «Тайное хобби Пушкина (Сенсация! Найдены „засекреченные“ работы великого поэта)». В ней утверждалось, что великий поэт являлся автором глубоких по содержанию работ, посвященных артиллерийскому делу. В авторстве их сомневаться не приходится, так как они прямо подписаны А. Пушкиным. В статье «Примечание на литье артиллерийских орудий» «он объясняет, какое влияние на крепость орудийных стволов оказывает значение таких параметров, как тягучесть (вязкость металла, хрупкость, удельный вес), ссылаясь при этом на сочинения французского математика и инженера Монта, реорганизатора прусской армии, участника разгрома Наполеона Шарнкорста и французского инженера Ламартильера. Любопытно, что Пушкин, отлично понимая сам физический процесс литья, рекомендует делать опоки с большим количеством мелких дырочек для отвода газов при отливании стволов…». Далее устанавливается авторство поэта в отношении статьи «Краткие исторические сведения об артиллерии», основанной не только на изучении специальной литературы, но и «результатах собственных (т. е. Пушкина – А. Н.) исследований». «Сравнительные данные, приведенные Пушкиным с учетом хронологии, не только интересны, они опубликованы впервые и предвосхищают монографии академиков и докторов военных и технических наук последующих поколений».

Да, ничего не попишешь. Ошибся поэт в своем истинном предназначении. Если бы не его увлечение поэзией, какой бы специалист по артиллерийскому делу из него бы получился! Нет, зарыл Александр Сергеевич в землю свой истинный талант, зарыл. Думается, что и эти сенсации не заслуживают серьезного опровержения.[344]

Для чего я вытащил все это на свет божий? Вовсе не с целью сделать наши массмедиа более нравственными. Из этого вряд ли что получится. Рынок есть рынок, в том числе и в этой специфической сфере. Издателям СМИ без сенсаций не обойтись. Мотивы и адресат моих заметок – иные. Они обращены к читателям. Будьте бдительны и осторожны. Не давайте оболванивать себя. Не будьте «хавающим пиплом». Не всему верьте, что напечатано.

На этом заканчивается рассмотрение юридического или околоюридического аспекта пушкинской темы. Жизненные точки соприкосновения гениального поэта с правом и правосудием своего времени так или иначе понятны. Каждый человек и в пушкинскую эпоху и в наше время неизбежно многими нитями связан с правовыми реалиями. Дело лишь в степени этой привязанности. Одним удается ограничиться оформлением различного рода документов, знакомством с нотариусом, заключением тех или иных дозволенных и носящих юридический характер сделок; другим суждены более тесные связи, а третьим – даже превратиться в объект уголовного и иного судопроизводства. И в этом отношении Пушкину, можно сказать, «повезло» (слава богу, что в его время не додумались до изобретения «двоек», «троек», особых совещаний и гулагов еще очень недавнего нашего прошлого). Привлечение же внимания к существованию определенных связей творчества гения с правовой материей на первый взгляд, может, и насторожило читателя. Не попытка ли это «сделать» из Пушкина юриста? Понятно, что высочайшие вершины его поэтического искусства и предельная заземленность и заведомая казенность юридического бытия, по идее, должны противоречить друг другу, как «лед и пламень» (что делать, и здесь не обойтись без пушкинского, из «Евгения Онегина», сравнения!). Однако все это является неожиданным лишь вначале. Ведь мы уже привыкли к тому, что Пушкин не только поэт и прозаик, но, например, и историк. О Пушкине, как «своем» (и вполне обоснованно), пишут художники и музыковеды, лингвисты-филологи и философы, этнографы и экономисты.[345] И никакой натяжки здесь нет. Андрей Платонов сравнивал творчество Пушкина с океаном.[346] На самом деле и творения его гения, и сам он – это безбрежный океан, если не космос, способный вместить и вмещающий в себя целые миры, где определенное место занимает и затронутый в этой книге аспект. И дело совсем не в том, какое место он занимает, а в том, что он есть и что привлечение к нему внимания позволяет полнее представить космическое пространство бессмертного пушкинского творчества. И как тут не вспомнить Н. В. Гоголя, говорившего, что «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет».[347] По крайней мере, прошедшее после его гибели время высветило такие грани его гения и личности, которые не только отвечают духовному миру современного человека, но и, несомненно, получают свое дальнейшее развитие и в будущем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.