Обида Дантеса на петербургское светское общество

Обида Дантеса на петербургское светское общество

Вот все, что находится в официальных материалах военно-судного дела о дуэли. Однако существует документ, который по своему содержанию должен был бы помещен в нем, но по тем или иным причинам отсутствует. 26 февраля 1837 г., т. е. уже после вынесения приговора по делу, но до принятия по нему решения генерал-аудиториатом Дантес написал и отправил письмо на имя презуса военно-судной комиссии, в котором он пытался очернить личность Пушкина. Он, так сказать, без зазрения совести выделяет такие будто бы присущие поэту качества, как злобность, мстительность, нетерпимость к окружающим, невоспитанность, деспотизм по отношению к своей жене, и пытался объяснить причины дуэли только этими чертами убитого им поэта.[254]

Для нас этот документ примечателен в другом. Как известно, в самые трудные для Пушкина дни, предшествовавшие дуэли, поэт был страшно одинок. Напротив, Дантес до последнего рокового дня трагической дуэли был принимаем, например, даже в салоне Карамзиных, людей, как будто бы наиболее близких поэту (Софья Карамзина в письме брату Андрею осуждает поведение Пушкина и его жены, сочувствует «несчастному» Дантесу). Однако после смерти Пушкина многие из тех, кто раньше брал сторону Геккеренов, вынуждены были изменить о них свое мнение. Выражение поистине всенародной любви к умирающему поэту, всенародная скорбь в связи с его трагической гибелью были настолько сильными, что заставили тех представителей светского общества, кто был способен на более или менее объективную оценку случившегося, понять наконец, что Пушкин был национальной гордостью и не мог быть судим лишь по меркам этого общества. Поэтому вход во многие дома, где Дантес еще вчера был с любовью и восторгом принимаем, стал для него закрыт. Это вынудило Дантеса излить жалобу председателю суда на такое неискреннее светское общество. Пытаясь убедить Бреверна в правдивости своей версии о причинах дуэли (поведение самого поэта), Дантес пишет: «Правда, все те лица, к которым я Вас отсылаю, чтобы почерпнуть сведения, от меня отвернулись с той поры, как простой народ побежал в дом моего противника…»[255] Настораживает тот факт, что почему-то этот документ не был приобщен к военно-судному делу, а находился и был обнаружен уже после революции в секретном архиве III Отделения. Не будем оглуплять ни руководителей этого ведомства, ни самого царя как его создателя и, выражаясь по-современному, его куратора. Место этому документу было отведено в секретных архивах вследствие того, что в нем присутствовала правда, которая никак не устраивала ни Николая I, ни его ближайшее окружение. Эта правда касалась оценки подлинного отношения светского общества к поэту и его убийце, того самого общества, с молчаливого согласия которого, а в некотором отношении и прямого поощрения Геккерены плели свои страшные интриги вокруг семьи Пушкина.

Тон обиженности, присутствовавший в письме Дантеса, объясняется и тем, что суровый приговор был для него полной неожиданностью. Подобного рода возможных последствий дуэли он для себя не допускал, так как ответственность за участие в подобных поединках обыкновенно сводилась, как отмечено, к незначительному наказанию. При этом явная поддержка его преддуэльного поведения светским общественным мнением выглядела в его глазах чуть ли не как аванс будущего милосердия юстиции или гарантия символического наказания, которое будет определено ему (зачтутся, по его мнению, судьями и обильно сыпавшиеся на него императорские милости). Дантес не мог не думать, что будущие его судьи – это те, кто принимал его, восторгался его плоскими казарменными шутками, почти открыто брал его сторону в создавшейся ситуации и даже поощрял его и приобретенного им в России отца к интригам против семьи Пушкина. И Дантес, и Геккерен-старший, и многие другие представители светского общества допустили при этом существенный просчет: не смогли предвидеть широкого общественного резонанса, выражения общего горя по поводу смерти любимого поэта, открытого негативного отношения людей к светскому обществу, допустившему эту национальную трагедию. Поэтому иной, более суровый подход суда к определению наказания за происшедшую дуэль объясняется изменившимся отношением части светского общества (одних – по причине позднего прозрения, других – по причине боязни проявления народного гнева) к оценке преддуэльных событий.

О редкостной безнравственности убийцы великого поэта свидетельствует и его поведение после дуэли. Конечно, он понимал, что его карьера, так блестяще начавшаяся в России, рухнула. Однако, как и большинство подлецов, он не унывал ни при каких обстоятельствах. Лучше всего об этом свидетельствует содержание письма Андрея Карамзина, написанное своим родным через несколько месяцев после дуэли: «Странно мне было смотреть на Дантеса, как он с кавалергардскими ухватками предводительствовал мазуркой и котильоном, как в дни былые» (на балу, устроенном в Бадене русской знатью, т. е. по существу тем же обществом, которое погубило Пушкина и для которого Дантес был «несчастным»). Да и что другое можно было ожидать от «проходимца, у которого было три отечества и два имени» (такую меткую характеристику французскому монархисту, усыновленному голландским дипломатом и обласканному русским двором, дала младшая дочь Карамзина Е. Мещерская, искренне сочувствовавшая поэту).[256]

Уместно вспомнить, что Дантес дослужился во Франции до сенатора и удосужился того, что К. Маркс в «Гражданской войне во Франции» назвал его «выкормышем империи» и «сволочью». Интересно, что, уже будучи сенатором, Дантес через Нессельроде, выполняя поручение Луи-Наполеона, просил аудиенции у Николая I. На Дантеса было возложено важное секретное дипломатическое поручение. Необходимо было до провозглашения во Франции Империи заручиться гарантией признания нового режима другими монархами, и в особенности российским. Николай I дал свое согласие на встречу с Дантесом, но ритуал ее связал с фактом осуждения Дантеса русским судом. Через своих дипломатов царь предупредил французского сенатора о том, что он не может принять его в качестве представителя иностранной державы в связи с приговором в отношении него военного суда, отстранившего его от службы в российской гвардии и выславшего его из России. Николай I согласился на встречу с ним лишь как с бывшим офицером его гвардии, осужденным и помилованным, и в таком случае был готов выслушать просьбы главы Французской республики. Естественно, Дантесу было все равно, в каком статуса он предстанет перед Николаем I, и он с радостью принял эти условия, и встреча императора и его бывшего кавалергарда состоялась в Потсдаме. Николай конечно же высказал полную поддержку Луи-Наполеону в его монархических начинаниях. Но царь не особенно доверял Дантесу: в своей секретной депеше русским дипломатам, участвовавшим в этом деле, он настаивал на том чтобы «проконтролировать отчет барона Геккерена».[257]

На этом, казалось бы, навсегда должна оборваться связь Дантеса с российским правосудием. Однако нет. Многие годы спустя после трагической для русской культуры дуэли Дантес преследовал семейство Гончаровых своими имущественными претензиями (их жертвой оказалась и Наталья Николаевна). А в споры эти, помимо судебных органов, оказались втянутыми не только высшие сановники (министр иностранных дел Нессельроде, шефы знаменитого III-го Отделения А. Орлов и В. Долгоруков), но и сам царь Николай I.

В чем заключалась суть этих претензий? Дело в том, что в связи с выходом замуж за Дантеса старшей сестры Натальи Николаевны – Екатерины их братья Дмитрий и Сергей обязались выплачивать Екатерине определенную сумму (эта обязанность выпала на братьев, так как их отец – Николай Афанасьевич Гончаров был психически болен, и в 1832 г. Дмитрий Гончаров был официально назначен опекуном над своим душевнобольным отцом и ведал наследственными и денежными делами Гончаровых). Вначале эти выплаты осуществлялись регулярно, но затем в силу крайне расстроенного состояния дел Гончаровых они фактически прекратились. Известные пушкинисты И. Ободовская и М. Дементьев, внимательно изучив переписку Дантеса и Екатерины с Гончаровыми, подробно и убедительно показали удивительную настойчивость Дантеса (иногда к этому подключался и его знаменитый приемный отец – Геккерен) по «выколачиванию» из Гончаровых обещанных ими сумм. Эти претензии особенно усилились после смерти Екатерины Гончаровой-Дантес в 1843 году. И. Ободовская и М. Дементьев справедливо указывают, что к этому времени Дантес стал уже богатым человеком (в Париже на Елисейских Полях у него был большой трехэтажный особняк), и его имущественные требования к обедневшим, едва ли не разорившимся, Гончаровым были крайне безнравственными. Исследователи сообщают, что в 1848 году Дантес возбудил официальный процесс, требуя ликвидации задолженности и доли наследства после смерти матери Екатерины и тещи поэта Натальи Ивановны.[258]

В Архиве внешней политики Российской империи сохранилось несколько документов, относящихся к 50-м гг. XIX века), которые проливают свет на юридическую подоплеку указанных претензий Дантеса.[259] Ознакомление с ними начнем с «Записки на претензию Барона Геккерена о следующих ему с доходов имения своего слабоумного тестя, Коллежского Асессора Николая Гончарова, равным образом и указанной части из наследства своей тещи Натальи Ивановны Гончаровой». Основное содержание ее сводится к следующему: «Дмитрий и Сергей Гончаровы… вместе с прочими родными семейства их обязались словесно и письменно с января 1837 года, при бракосочетании родной сестры Фрейлины Екатерины Николаевны Гончаровой с Бароном Геккереном, выдавать ей, Екатерине, ежегодную пенсию по 5000 руб. ассигнациями и сверх того следующую ей часть из имения после смерти родителей их».

Далее в записке говорится о том, что Дмитрий Гончаров до 1 января 1839 г. «исправно» осуществлял эти выплаты, но в дальнейшем «под разными предлогами» не выполнял указанных обязательств. После смерти в 1843 году своей жены Дантес настойчиво продолжал свои претензии и «назначил в 1843 году поверенного в Санкт-Петербурге для исходатайствования части с имущества Гончарова, которая следовала ему наравне с прочими членами семейства Гончаровых, но и эта мера оказалась без успеха, исключая, что Дмитрий Гончаров в январе 1948 года выслал ему 200 руб. серебром с обещаниями прислать в непродолжительное время какую-либо часть, но этим дело и кончилось.

Хотя имение… находится в стесненном положении, но при всем том достоверно известно: что прочие члены семейства Гончаровых получали с 1839 года значительное содержание, а поэтому следовала такая же часть и Барону Геккерену для малолетних его детей…

…Барон Егор Геккерен осмеливается… просить о приказании кому следует понудить Надворного Советника Дмитрия Гончарова к уплате недоимки с капиталом с процентами за прошедшее время согласно его собственных обещаний и сверх того потребовать от него или от кого следует верный отчет за все время управления имением слабоумного отца Николая Гончарова.

Касательно наследства после смерти матери Натальи Гончаровой (Наталья Ивановна умерла в 1848 году. – А. Н.), о котором дело производится в Коломенском уездном суде, то сонаследники также затрудняют Барона Геккерена в получении следуемой указанной части на малолетних детей его, ибо до сих пор они не приступили к миролюбивому разделу того наследства между ними, согласно ст. 1083 и 1084 т. X Свода законов гражданских, – а как истечение двухгодичного срока ныне приближается, то Барон Геккерен также просит приказать кому следует учинить настоящий раздел по закону между наследниками после г-жи Натальи Гончаровой и ту часть, которая следует малолетним детям барона Геккерена, вручить назначенному от него поверенному».

На основании Записки можно сделать небольшое уточнение. Оказывается, что дело против Гончаровых Дантес возбудил не в 1848 году, а годом раньше. Об этом же свидетельствует и находящееся в материалах Архива прошение юрисконсульта Мюллера о переводе с французского на русский язык доверенности, данной ему Жоржем Геккереном, по делу о наследстве его жены Екатерины Гончаровой, датируемое также 1847 годом. В качестве своего официального доверенного по делу Дантес избрал юрисконсульта французского посольства в Петербурге Франца фон Мюллера. В архивных материалах есть также и другие прошения г-на Мюллера по этому делу (например, о переводе с французского на русский язык свидетельства о браке Дантеса и Екатерины Гончаровой, свидетельств о рождении их четырех детей, свидетельство о смерти Екатерины Гончаровой; копии указанных документов также находятся в этих архивных материалах).

Другой документ датирован 24 июля 1852 г. Он исходит от статс-секретаря А. Голицына (в XVIII – начале XIX вв. статс-секретарь – личный секретарь или докладчик императора, с XIX в. – почетное звание высших сановников, дававшее право личного доклада императору) и адресован Л. Г. Сенявину – товарищу министра иностранных дел. Из него вытекает, что Дантес, недовольный ходом возбужденного им в России процесса по поводу указанного наследства, обратился с просьбой к Николаю I о содействии ему в этом деле. А. Голицын уведомляет, что Николай «повелеть соизволил» направить просьбу Дантеса шефу жандармов и начальнику III Отделения генерал-адъютанту графу Орлову (сменившему на этом посту Бенкендорфа) «для принятия возможных мер к склонению братьев Гончаровых на миролюбивое с ним соглашение, а на производство дела о наследстве малолетних его детей в имении их бабки обратить внимание Министра Юстиции». Далее Голицын сообщает о том, что высочайшее распоряжение им исполнено, и что Орлов уведомил о том, что претензия барона Геккерена была предъявлена Гончаровым через их шурина генерал-адъютанта Ланского (второго мужа Натальи Николаевны), и что из полученного от них объяснения и отчетов оказывается, «что они не уклоняются от исполнения своего обещания, хотя оное было не что иное, как только предположение их, и в доказательство сего поставляют на вид, что они из любви к своей сестре, Баронессе Геккерен, выдали ей с 1832 года по 1846 год 45 602 руб. и что следующие затем ее части из имения деда и бабки их также в свое время выделены ими будут».

Однако и содействие царя и шефа жандармов мало продвинули дело в направлении удовлетворения имущественных притязаний Дантеса к Гончаровым. И он вновь обратился к Николаю. В архивных мате риалах имеется его письмо от 18 января 1853 г. (перевод с франц. Т. Загородниковой). Приводим его полностью.

«Ваше Величество!

От брака с Российскою дворянкою Екатериной Гончаровой, бывшею российской подданной, я имею малолетних детей – сына и трех дочерей, которым, за смертью матери, по наследству после бабки Натальи Гончаровой досталось 132 души в Московской губернии.

В этом маленьком участке заключается все достояние малолетних сирот. Я поручил продать это наследие, но мой поверенный уведомил меня, что по законам Российской империи достающиеся иностранцам имения должны поступать в казну с выдачей из оной определенного вознаграждения, коего положено по 150 руб. за каждого крестьянина Московской губернии. Таким образом, за 132 души причиталось бы получить до 19 800 руб., но как все разделенное после Гончаровой имение заложено в Московском Опекунском Совете, то за исключением одного долга с части малолетним им причитается не более 18 тыс. руб.

Надеясь, что при частной продаже участка малолетних приобретателями сумма несколько выше против казенной оценки и так как разница есть существенная выгода сирот, то я приемлю смелость утруждать Ваше Величество о Всемилостивейшем повелении разрешить частную продажу имения малолетних моих детей.

Об этом прошу не как человек, ищущий личного своего интереса, но как отец и опекун сирот, желающий соблюсти их выгоду и тем более, что в 1370 ст. IX т. (имеются в виду статья и том Свода законов Российской империи. – А. Н.). допущена продажа Российским дворянкам, вступившим в бракосочетание с дворянами иностранными, что мои дети представляют лицо и права их матери и что в прочих законах вообще об имениях, достающихся иностранцам, не предписано того правила, чтобы с имениями детей, рожденных от Российской дворянки, поступать так же, как с имениями иностранцев. Однако если бы приказано было, что и дети дворянки должны подчиняться тем же правилам, то от Вашего Величества зависит, в благосклонном внимании к недостаточному состоянию моих сирот, не в пример другим, дозволить испрашиваемую мною продажу, которая прекратит продолжительную с казною переписку, долженствующую пасть на счет малолетних и, следовательно, к ущербу их ничтожного наследия.

Предавая Всемилостивейшему воззрению мою просьбу в пользу малолетних с чувством глубокого уважения и преданности имею честь быть

Вашего Императорского Величества

Всемилостивейшего Государя

покорный слуга

Барон Геккерен сенатор

18/30 января 1853 года Париж».

Письмо было передано не непосредственно самому Николаю, а, как это и полагалось, по дипломатическим каналам через российское Министерство иностранных дел. В деле имеется краткое изложение этого письма, подписанное самим Нессельроде. Вот его текст:

«Малолетним детям Французского Сенатора, барона Геккерена, от его брака с Русскою дворянкою Гончаровою, как представителям прав умершей их матери, достался в Московской губернии при разделе наследства их бабки участок населенного имения, заключающий в себе 132 души мужского пола.

По закону об иностранцах, дети Барона Геккерена не могут владеть этим участком, который по сему положено обратить в казенное ведомство с выдачею за оный вознаграждение. Это вознаграждение, по уплате лежащего на участке долга Опекунскому Совету, составит, как объясняет Барон Геккерен, не более 8 тыс. рублей серебром. По имеющимся в Министерстве иностранных дел сведениям, на участке малолетних Геккеренов, сверх означенного долга, числится еще других, казенных и частных, взысканий до 2 тыс. рублей серебром.

Барон Геккерен, представляя в просьбе на Высочайшее имя Вашего Императорского Величества недостаточное состояние своих детей, находящихся под его опекою, ходатайствует о дозволении ему продать помянутый участок в шестимесячный срок по вольной цене, дабы через то усилить, сколько окажется возможным, незначительное и единственное достояние сирот.

Осмеливаюсь поднести на Всемилостивейшее воззрение Вашего Величества просьбу Барона Геккерена.

Гр. Нессельрод».

На этом документе 28 марта 1853 г. царь наложил резолюцию:

«Всемилостивейше разрешаю».

По логике вещей после царской резолюции дело вроде бы должно было закончиться в пользу истца – Дантеса. Однако другие документы архива свидетельствуют, что не все было так просто.

В архивных материалах есть еще два документа, относящиеся уже к 1858 году. Первый из них датирован 18 марта, исходит от князя В. А. Долгорукова – нового шефа жандармов и начальника III Отделения, в 1856 году сменившего на этом посту А. Ф. Орлова, и адресован товарищу министра юстиции И. М. Толстому. Приведем важнейшие фрагменты этого документа:

«По поводу поступившей в Министерство иностранных дел ноты французского поверенного в делах маркиза Шаторенарда, Ваше Превосходительство… просил меня сделать распоряжение о собрании сведений, кои могли бы служить удостоверением в справедливости показаний помещика Гончарова по делу о денежной к ним претензии французского подданного Барона Геккерена…

В 1852 г. статс-секретарь князь Голицын, по Высочайшему повелению, доставил к предшественнику моему полученную им Министерства иностранных дел просьбу и записку Барона Геккерена по претензии к братьям жены его, поместным помещикам Гончаровым, а вслед за тем и относящиеся до того же дела семь разных писем…

Я со своей стороны не нахожу возможности приступить к собранию просимых Вашим Превосходительством сведений, но полагаю, однако же, что они могут быть доставлены Вам Московским Гражданским Губернатором, так как имения покойной матери Гончаровых находятся в ведении тамошней Дворянской Опеки».

Этот документ свидетельствует о том, что жандармское ведомство спустя несколько лет вновь было вынуждено вернуться к имущественным претензиям Дантеса. И что затеянный им процесс складывался не в его пользу. На причины этого проливает свет следующий документ архива – пространное отношение московского гражданского губернатора князя Щербатова (в деле отсутствуют его инициалы) в департамент внутренних сношений Министерства иностранных дел, – датируемый 15 сентября 1858 г. Он свидетельствует о том, что товарищ министра юстиции выполнил рекомендацию шефа жандармов, данную им в своем отношении от 18 марта 1858 г. Ниже приводятся важнейшие фрагменты этого, пожалуй, самого главного документа, раскрывающего подлинное содержание (правовое и нравственное) описываемой истории:

«…действительно в 1837 году… Дмитрием Гончаровым объявлено Барону Геккерену словесно предположение о выдаче каждогодно сестре его Екатерине Николаевне Гончаровой по 5000 руб. асс[игнациями], по возможности (разрядка наша. – А. Н.) из доходов с имения родителя их, что и было Дмитрием Гончаровым выполняемо в продолжении нескольких лет до 1845 и 1846 годов, с каких он начинает рассчитывать часть ее, Геккерен (имеется в виду Екатерина. – А. Н.), наравне с прочими сестрами, которые никогда не получали такой суммы даже и до 1839 года, в коем и последующим годам продано по упадку дел опекаемого имения родителя их по распоряжению Правительствующего Сената 858 душ. Во все же время состояния имения родителя их в опеке прочие сестры их, жившие вместе, Наталья Ланская и Александра, Баронесса Фризенгоф, получили из доходов на свое содержание по настоящее время (то есть по ноябрь 1852 г.) 95 193 руб. ¹/₂ коп. асс., а Баронесса Екатерина Геккерен 45 692 руб. 9¹/₂ коп. асс. Почему же барон Геккерен в числе полученных его женой 45 632 руб. асс. не принимал взятых ею у брата Дмитрия Гончарова при выходе в замужество единовременно 11 740 руб. асс. на приданое, считая оные за награждение, данное ей братом ее Дмитрием Гончаровым, когда как прочие сестры такого вознаграждения не получили, да никто из них получить оного не мог, ибо брат, то есть отец, давал ей деньги из доходов с имения, им опекаемого, из коего без разрешения Правительства не имел права делать никому никаких подарков и наград. Ныне же Сергей Гончаров (как один из опекунов. – А. Н.), переговорив с братьями своими, опекунами других родителя его имений, об уплате же части сестры их Екатерины Геккерен остальных 1904 руб. ¹/₄ коп. асс. и о выдаче ей каждогодно с прочими сестрами с опекаемого имения части, объяснил, что первые будут ими доставлены ей, Геккерен, немедленно по получении с имения доходов, в течение 1852 и 1853 годов, а последние будут каждогодно доставляемы наравне с другими сестрами, под расписку опекуна, к детям ее… О содержании сего… с препровождением представляемых отчетов суммам выдачи Г. Геккерен… объявлено поверенному Г. Мюллеру с подпискою 19 декабря 1852 г. А как на опекаемом имении повредившегося в уме Колежсского Асессора Гончарова… состоит значительное количество казенных и частных долгов, о которых производится ныне дело в Правительствующем Сенате, то Дворянская Опека ревизуя оплаты счетов Гг. Гончаровых, вводимые ими в расход на содержание свое и выданные членам семейства Гг. Гончаровых суммы, на счет опекунства не принимает, а оставляет расходы сии на ответственность опекунов…

А так как выдаваемые членам семейства повредившегося в уме Коллежского Асессора Гончарова опекунами над имением его суммы на содержание их Дворянской думой, при ревизии отчетов по случаю лежащих на имении в значительном количестве казенных и частных долгов, на счет опекунства не принимаются, то и претензия мужа умершей Баронессы Геккерен о выдаче детям его, сверх полученных покойной женой его денег на содержание их, более значительных сумм, согласно донесению опекуна Сергея Гончарова, признаваемому Опекою справедливым, в настоящее время в уважение принята быть не может.

О вышеупомянутом имею честь уведомить Департамент Внутренних Сношений Министерства Иностранных Дел вследствие его отношений от 6 июля 1858 года.

Гражданский Губернатор князь Щербатов».

Московский гражданский губернатор удостоверил незаконность претензий Дантеса, так как в случае их удовлетворения были бы ущемлены имущественные интересы других сестер его покойной жены. При этом следует отметить два момента, на которые обращает внимание князь Щербатов. Во-первых, дело заключалось вовсе не в необязательности братьев Гончаровых по отношению к их сестре Екатерине, ее детям и ее мужу – Дантесу. Да и природа их возникшего «долга» весьма своеобразна.

Братья Екатерины при ее замужестве исключительно по доброте своей обязались выплачивать ей ежегодно суммы на ее содержание из доходов с имения их родителей, оговорив это условием – «по возможности», т. е. в зависимости от получаемых доходов. Они предполагали, что смогут выплачивать по 5000 рублей ежегодно. Юридически сделать такой жест их никто не обязывал. Вспомним, что о выплате таких сумм Наталье Николаевне и речи не шло (она стала получать некоторые суммы лишь после смерти мужа). Обязанность содержания жены по любым законам (как российским, так и французским) лежала только на муже (иное дело – наследственные обязательства). К тому же в качестве приданого Екатерина Геккерен получила около 12 тыс. рублей. Можно вспомнить, что примерно такую же сумму в качестве приданого Наталья Николаевна «получила» не от своих родителей, а от самого Пушкина (фактически его родителей).

Во-вторых, задержки с выплатой обещанных денег происходили исключительно по причине расстройства опекаемого имения, т. е. оговариваемая братьями «возможность» не могла быть реализована именно поэтому. Ревизии, проводимые Опекунским Советом, лишь подтверждали действия братьев по опеке и их денежные расчеты с родственниками как правильные. Опекунский Совет признал, что суммы эти впоследствии уже не могли исчисляться в 5000 руб., а должны быть уменьшены в связи с поступлением доходов от опекаемого имения в пользу других сестер, а также в связи с расстройством имения и падением доходов с него.

Ну как по этому поводу не вспомнить нравственную оценку поведения Дантеса в преддуэльных событиях, данную самим поэтом в его знаменитом письме Геккерену-старшему: «…я заставил вашего сына играть роль столь потешную и жалкую, что моя жена, удивленная такой пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном». Но даже и при написании этого письма поэт вряд ли мог предвидеть, что степень низости этого человека будет простираться до того, что он правовыми способами предпримет меры, направленные на ухудшение и без того тяжелого материального положения предмета его былой «великой и возвышенной страсти» (конечно же поэт употреблял эти слова, в мягко сказать, ироническом смысле). Известно, что имущественное положение других (помимо Екатерины) сестер Гончаровых (Натальи Николаевны и Александры) после смерти Пушкина, на чьем полном содержании они находились, оказалось очень тяжелым. В подтверждение этого приведем лишь фрагмент одного из писем (от 5 июня 1941 г.) Натальи Николаевны к брату Дмитрию:

«Хотя я и писала тебе в своем последнем письме, дорогой и добрейший брат, что я не осмеливаюсь настаивать и просить тебя прислать мне деньги, которые ты обещал, я, однако, все же вынуждена снова докучать тебе. В моем затруднительном положении я не знаю больше никого, к кому могла бы обратиться. Наступило время, когда Саша и я должны вернуть Вяземскому 1375 рублей. Потом, так как я дала поручение подыскать нам в П. (Петербурге. – А. Н.) квартиру, придется давать задаток. Следственно, если ты не придешь мне на помощь, я, право, не знаю, что делать. Касса моя совершенно пуста, для того, чтобы как-то существовать, я занимаю целковый у Вессариона (слуга Натальи Николаевны. – А. H.), – у моей горничной, но и эти ресурсы скоро иссякнут. Занять здесь невозможно, так как я никого тут не знаю. Ради бога, любезный и дражайший братец, прости меня, если я тебе так часто надоедаю по поводу этих 2000 рублей. Надеясь на твое обещание, я соответственно устроила свои дела, и эта сумма – единственная, на что я могу рассчитывать для расплаты с долгами и на жизнь до сентября».[260]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.