Глава XI ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ ЛОПЕ: АМАРИЛИС. 1616–1632 годы

Глава XI

ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ ЛОПЕ: АМАРИЛИС. 1616–1632 годы

Поэтическая неизбежность одной встречи

Сейчас мы приближаемся к той части жизни Лопе, которую исследователи единодушно признают самой драматической и которая даже три века спустя продолжает вызывать множество суждений и комментариев. Остается только рассказать, как на него снизошла эта любовь, которая повлияла на его судьбу, с одной стороны — посодействовав росту его славы, а с другой — оказав влияние воистину роковое. Лопе с достаточной точностью описывает различные фазы этой любви в той «лирической летописи», коей является эклога под названием «Амарилис». Надо сказать, что Амарилис — это одно из поэтических имен, данных Марте де Неварес.

Эта любовь обрушилась на Лопе внезапно. Сначала он услышал голос, певучий женский голос, напевавший какую-то мелодию и заполнивший все вокруг во второй половине осеннего дня 1616 года. Это произошло в саду, где проходил поэтический праздник и где всё как бы дышало ожиданием счастья.

Вот там два человека, мужчина и женщина, испытали сильнейшее потрясение, которое порой испытывает каждый из нас, столкнувшись с истиной во всей ее полноте. Они оба оказались под воздействием неведомого чувства — разумеется, чувства, вспыхнувшего в сердце Лопе, который уже многократно в своей жизни познал те ощущения, что возникают при зарождении любви, уж у него-то опыта хватало. Лопе почувствовал прилив новых сил, эти силы властвовали над ним, маня и соблазняя некими возможностями высшей природы. Лопе более не думал о тех клятвах, которые столько раз давал сам себе на протяжении последних лет, он не требовал отчета за свою судьбу ни у Господа, ни у общества. Он отдался чувствам, понимая, что они противоречат его «моральной программе», но они так соответствовали его драматическому чувству жизни.

Портрет идеальной женщины

Амарилис была воплощением той мистической поэзии, о которой Лопе всегда мечтал. Женская привлекательность, которой она была одарена, смягчалась сдержанностью и скромностью.

Ее зеленые глаза, прекрасные восхитительные глаза, завладевали душой, очаровывали несравненным цветом, огонь, блиставший в них, походил на свет звезд. Зрачки ее глаз были окружены золотистым ободком, и казалось, что это изумруды, оправленные в живое золото. Ее красота была воплощением всех самых сказочных грез поэта, его самых фантастических ожиданий.

Тот знаменательный день не был отмечен каким-либо событием, которое могло бы придать ему торжественность, в тот день звучал только голос Амарилис, который проникал в душу Лопе и словно предсказал, сколь головокружительна будет эта любовная история, которая вскоре превратит его жизнь в драму, а затем в трагедию. Любовь Лопе к Амарилис была столь всеобъемлющей, что уничтожила, стерла все прошлое. Она изгнала образы его грехов, превратила в прах все благие намерения. Его творческая мысль требовала ярких переживаний, и он их нашел.

Но Лопе знал, что эта страсть не будет развиваться без борьбы, без яростных битв, и эти баталии оставят в его поэзии и в его переписке следы тех чувств, что терзали его сознание и совесть. Разумеется, ничто не могло удержать его душу от страстного волнения, но вскоре он ясно ощутил необходимость не забывать о своем долге и своих обязанностях. Вот так он оказался в нелегком положении между любовью и покаянием.

Попытки платонической любви

Это любовное влечение ни в коей мере не исключало его желания осуществлять свою деятельность в качестве духовного лица, а также не повлияло и на его решение оставаться в лоне Церкви. Более того, он желал приобщить к своей новой жизни очень набожную душу, хотя и не принадлежащую к церкви, к монашеству, ибо для этого она была приспособлена менее, чем чья-либо иная душа на свете.

Соединение таких свойств, как пылкость и искренность, представляло собой самый короткий путь, чтобы привести Лопе к сильнейшей драматизации жизни. Наблюдатель же в данном случае, заняв свое место на позициях морали, не увидел бы в этом любовном увлечении человека, пребывающего в сане священника, ничего, кроме самого простого и верного способа соединить святотатство и смертный грех.

Действительно, если Лопе был священником, то донья Марта де Неварес-Сантойо (таково было полное имя дамы) была замужем, к несчастью — неудачно. Существовали ли обстоятельства, которые в большей мере могли поспособствовать тому, чтобы разразилась невиданная буря страстей? Лопе полностью отдавал себе в том отчет и выражал свое понимание в патетическом восклицании: «Да будет проклята любовь, противопоставляющая себя небесам!» Это восклицание можно назвать разоблачительным, ибо оно свидетельствует о том, сколь жестокая борьба происходила в нем; свидетельствует оно и о том, что он ощущал отчаяние и тревогу, ибо не был расположен бросать вызов Господу. Действительно, бесполезно было бы искать в Лопе непокорный дух восставшего против небес Дон Жуана, человека, вознамерившегося презреть терпение Господа; еще в меньшей мере в нем следовало бы искать наглую безнравственность Казановы. Лопе понимал, что он творит, и это понимание греховности его любви рождало в нем чувство вины, тем более глубокое, что он если и не выставлял напоказ свою частную жизнь священника, то и не скрывал ее. Он не только никогда не отрекался от своего статуса лица духовного, но и использовал его, чтобы усиливать драматизм своего существования.

Для начала Лопе попытался сохранить свою добродетель, не преступая границ любви платонической, в которой, как ему казалось, он видел убежище, где сможет процветать гармония. Он писал герцогу Сесса: «Уверяю Вас в том, что эта любовь — духовная; но, увы, она доставляет мне такие муки, что кажется, будто ниспослал мне ее скорее Плутон, чем Платон, ибо все царство тьмы, весь ад будто состоит в заговоре против моего воображения». Эти грешные мысли изливались на бумагу в виде сонетов, в которых выражал свои чувства священник, коим Лопе был и коим он оставался:

Когда мои грешные руки несут тебя, Господь,

Когда я поднимаю на алтарь невинную жертву,

Я сознаю, что мое безрассудство преступно.

И я поражен, сколь ты добр.

Иногда моя душа трепещет от страха,

Иногда я предаюсь нашей возвышенной любви

И, преисполнившись раскаяния, у края пропасти,

Я пребываю между надеждой, страхом и болью.

Находясь на краю пропасти, которую Лопе сам для себя создал, не имея сил отказаться от любви, он цепляется за дела и слова добродетели. «Я люблю ее, — писал он герцогу, — так, как любил бы монахиню, и чтобы с ней поговорить, я выковываю непреодолимые препятствия, гораздо более непреодолимые, чем монастырские решетки». Он даже поверял герцогу свои мысли о любви почти небесной, которую он будет рад воспевать в своих платонических творениях. Так родились многочисленные сонеты, в которых он, следуя поэтическому обычаю того времени, представлял себя в виде птицы, попавшей в ловушку:

Я похож на птицу, протестующую против манка,

Когда она, попав на дереве в ловушку,

Бьется в жадной смоле на твердой ветке,

Выщипывая перья и мечтая о свободе.

И чем более она бьется, тем более запутывается.

Он старательно будет изображать платоническую влюбленность, чтобы сохранить свою тюрьму, чтобы остаться жертвой астрального совпадения с Венерой. Он будет далек от мысли вести борьбу с небесным противником, как это будут делать герои Кальдерона, нет, он отдастся на его милость: «Если человек рожден для того, чтобы одерживать победы над звездами, то я не таков, я сдаюсь на их милость, позволяя им одолеть меня, чтобы пережить ту достойную и сладкую любовь, каковой является моя любовь».

В этом принятии судьбы, предначертанной ему небом, природы, ему даденной, Лопе способствовал драматизации своего существования, в котором он нуждался. Он воспринимал свою природу как приговоренную к смешению самых ярких противоречий, а потому превращавшую его в великого грешника, в идеальный объект сострадания и прощения Господнего. «Мне кажется, Господи, что я был рожден для того, чтобы Ты мог испытывать на мне Твое сострадание и изливать на меня Твое милосердие». Именно это подтверждает персонаж одной из его комедий, некий Саладо из «Побежденного победителя», который отвечает в таких выражениях тем, кто подвергает его осуждению:

Так как причиной греха является такая красота,

То умный человек, желая осудить его устами,

Сердцем своим может его лишь простить.

В сознании Лопе любовь к Амарилис представляется как настоятельно необходимый и совершенно четкий закон, самый главный из всех законов, правящих миром, — любовь, свободная от всяческих ограничений и искажений, навязываемых обществом, будет торжествовать победу в своей совершенной и полной чистоте. А потому Лопе мог позволить себе воспламениться и разразиться потоком драгоценных поэтических строк, чтобы восславить все архетипы красоты и все парадигмы достоинств души и рассудка:

Вначале ее красота была пророчеством,

Образцом бриллианта чистой воды.

Она училась быть галантной и учтивой,

Но без надменности и тщетной суеты,

Побеждая разумной осторожностью

Высокомерие, что сопутствует элегантности. […]

Ее пышная шевелюра

Составляла лес кудрей,

Которому позавидовал бы Амур.

Когда же распускала она свои власы,

Чтоб расчесать их, то получался

Превосходный балдахин, поражавший блеском.

Два живых изумруда ее очей

Говорили, обращаясь к душе и услаждая слух.

Но именно в пасторали Лопе подчеркнул первые образы проявлений этой новой любви. Поэтическими знаками и вехами усеяно все его творчество, и некоторые из них мы находим в окончательной версии «Доротеи»: «Когда ты выходишь в маленьких башмачках, говорили мне цветы, ты по ним проходишь, не ломая их, ибо твои ножки так малы». Или вот еще пример: «Твои маленькие расшитые золотом башмачки без пяток, обшитые белым шнуром, обнимают ножки, которые могли бы быть ручками Амура или двумя букетами лилий». Эти повторяющиеся образы, связанные с Амарилис, оживляли в Лопе с новой силой то необычайное, синестетическое (то есть двойственное) влечение, которое она породила в нем с их первой встречи. Лопе часто будет вспоминать легкую поступь этой дамы, еле слышный шорох ее шагов, гармонировавший с шелестом ее платья, и из всего этого рождалась музыка, оставляющая след в его сердце. По тому, как Лопе постоянно возвращался к своим слуховым и визуальным впечатлениям, можно прийти к выводу, что первое волнение Лопе испытал еще до того, как они с Амарилис встретились в «поэтическом саду» в Мадриде. Со странным постоянством Лопе упоминал о том, как мимолетный случай дал ему счастье сначала услышать, а затем и увидеть прелестную и незабываемую сценку. Этот эпизод был своеобразным разоблачительным признанием Лопе, уже ставшего священником. Он любил прогуливаться в одиночестве по берегам Мансанареса на окраине Мадрида, и однажды, присев у куста, он вдруг услышал странный шум и внезапно увидел купающуюся Амарилис, точно так, как Актеон увидел купающуюся Диану. Она была в нижних юбках, которые тихонько шелестели, когда она их слегка приподнимала; ноги ее были босы, и она, «прелестно, с великим изяществом резвилась, подпрыгивая, в водах ручья». Тогда, подобно Актеону, не дав себе времени поразмыслить над тем, что он делает, Лопе мгновенно оказался рядом, подвергая опасности свою душу и жизнь.

С того момента любовь наполняла его поэтическое творчество, поток коего увеличился едва ли не в десять раз: сонеты, романсы, баллады, баркаролы воспевали Амарилис. К ним впоследствии прибавились поэтические «хроники», такие как эклога под названием «Цирцея», а также драматическая проза, то есть роман «Доротея», переработанный под влиянием образа новой возлюбленной. Объединенные вместе, они составляют удивительную хронологию различных фактов, позволяющих нам следить за развитием этой любовной истории шаг за шагом.

Загадка разгадана

Как это ни странно, но постоянно повторяющиеся в поэзии Лопе намеки, постоянное присутствие в его поэзии этой особенной женской фигуры, трепещущей от переполняющей ее жизненной силы, узнаваемой в качестве реально существующей женщины, несмотря на связанные с ней многочисленные образы, созданные воображением, не породили никаких подозрений у литературоведов, всегда держащихся настороже. Более трех столетий Амарилис проходила незамеченной перед взорами исследователей. В ней видели «Энтелехию», то есть чистый плод воображения Лопе, плод его неистощимого творческого начала. Под видом вымысла, явно обладавшего живой жизненной силой и от того столь трепетного, никто не различил реальной женщины. Огромное количество женских поэтических образов, родившихся под воздействием ее образа, образов, бросавших вызов миру, быть может, и было гарантией сохранения тайны. От рассказов о страстях Лопе, реальных и воспринимаемых как реальные его современниками, не осталось ничего. Этого вполне достаточно, чтобы доказать, что за исключением некоторых его завистливых и злобных собратьев по перу они никого не беспокоили и не смущали и что в конце концов отступления поэта от морали были прощены его временем, видевшим, как эти влюбленности зарождались. После смерти Лопе современники сочли, что было бы дурно говорить о них, и его влюбленности поглотила пропасть забвения. Когда романтики вновь открыли Лопе, желая обновить театр, они увидели лишь его поразительные качества как автора драматических произведений. Критики же того времени, охваченные чрезмерной боязливостью, присущей пуританизму, захватившему тогда всю Европу, окутали покрывалом восхищения и творчество Лопе, и его якобы образцовую жизнь.

Однако его кощунственные влюбленности явили себя миру во всей своей силе после случайного чудесного открытия — была обнаружена переписка Лопе и герцога Сесса. Письма вызвали шок, но по сути не удивили, ибо были созвучны его мощной натуре, неотступно преследуемой эротическими мыслями. Около полусотни писем срывали покров тайны с его страстей, в том числе и с истории последней любви. Намеки, содержащиеся среди упоминаний о всяческих домашних делах и ежедневных заботах, о радостях и тревогах, поверенные адресатами друг другу в непосредственности реального времени, позволяют нам восстановить или дополнить эту сентиментальную историю и в особенности установить подлинность всех ее действующих лиц, тех, кто оставил свой след в поэтическом творчестве Лопе. Пуританская и ригористическая критика (то есть литературоведы, занимающиеся изучением творчества Лопе) запрещает публикацию этой переписки, о чем мы уже говорили выше. Но именно благодаря одному из этих писем, по нашему мнению, самому важному из них, мы можем наблюдать за тем, каким образом буйная, вакхическая натура поэта изменила идеализированную любовь и представила ее во всей чувственной полноте. В этом письме слышится голос Лопе, охваченного страстью, голос человека, потерпевшего поражение и складывающего к ногам победителя свое оружие: «Погиб, я погиб, погиб как никогда, ради души и тела женщины. Одному Богу известно, чего мне это стоит. Ибо я не знаю, как это будет и сколько это продлится, но не знаю и того, как мне жить, не обладая этим».

Что это? Душераздирающий вопль любви, волнующее признание, прекрасная жалоба мужчины, сознающего свой возраст и стесненного своим общественным статусом, разрывавшимся между чувством долга и любовью, испытывающего непреодолимую жажду творчества, благодаря которому будет возможен постоянный и необходимый переход жизни в поэзию и поэзии в жизнь.

Исторические уточнения

На современном этапе исследования творчества Лопе достоверно известно, что Амарилис, предмет его последней любви, на самом деле звали Мартой де Неварес-Сантойо. В то время, когда Лопе ее встретил, ей было двадцать шесть лет. Вероятно, она родилась в Мадриде в 1591 году, в семье кастильских дворян хорошего рода, правда, из числа «нового дворянства», род свой они вели из городка Алькала-де-Энарес, где находился знаменитый университет. Ее мать, донья Марианна де Сепада, вышла замуж за дона Матиаса де Неварес-Сантойо, чьим предком был Себастьян де Сантойо, поступивший на службу к королю Филиппу II. Его знания и усердие вскоре были оценены по достоинству и в награду ему было пожаловано звание личного слуги короля, занимавшегося королевскими бумагами; эта должность давала ему доступ в личные покои короля и обеспечивала близость к монарху, у которого, как о том свидетельствует историк Кабрера де Кордова, он заслужил доверие, а потому постоянно пользовался и особой милостью.

У Марты была сестра Леонора, обе они получили прекрасное воспитание и образование. Марта обладала живым умом и утонченным вкусом, питала почтительную любовь к поэзии и театру.

Марте едва исполнилось тринадцать лет, когда родители выдали ее замуж за некоего господина Роке Эрнандеса де Айалу. Церемония бракосочетания состоялась 8 августа 1604 года в приходской церкви Сан-Мигель в Вальядолиде, где временно под нажимом фаворита короля Филиппа III обосновался королевский двор. Родители Марты де Неварес, как и большая часть жителей Мадрида, последовали в Вальядолид за их величествами, а ее будущий супруг, замешанный в каких-то торговых и банковских махинациях, бросился туда со всех ног, ибо считал, что столица сулит большие выгоды в той сфере, что его интересовала. Роке Эрнандес был гораздо старше Марты и, видимо, получил неплохое образование, если судить по его четкому, красивому почерку, а также по изящному слогу его писем, который составил бы честь любому образованному человеку его времени.

Если многочисленные свидетельства (в том числе и свидетельство герцога Сесса, на которого Марта де Неварес произвела хорошее впечатление) не оставляют сомнений в ее особенной красоте, запечатленной на портретах таких художников, как Франсиско Лопес (увы, сегодня портрет утрачен), то, похоже, внешность ее мужа была более чем посредственной. Притом что следует с чрезвычайной осторожностью относиться к тем описаниям этого господина, что делал Лопе, некоторые признаки не вызывают подозрений в лживости и могут дать нам представление о том, как он выглядел. При первом же взгляде более всего поражала его чрезмерная волосатость. «Его борода начиналась около глаз, — писал не ведавший пощады Лопе, — и оканчивалась только у кончиков пальцев». Внешне любезный, наделенный обманчивой жизнерадостностью и столь же обманчивым веселым нравом, этот человек на самом деле был невероятно вспыльчив, жесток, обладал характером мрачным, скрытным и коварным, который он поставил на службу (что очень важно) всяким темным делишкам и сомнительным сделкам, то есть мошенничеству; правда, они не принесли ему богатства, напротив, полностью его разорили. Он быстро промотал приданое жены и, осудив ее на жизнь в жестокой нужде, потом еще и заставил в одиночку бороться с теми, кому он задолжал, и выслушивать приговоры по делам, обвиняемым по которым был он.

Полагают, что чета обосновалась в Мадриде примерно в 1606 году, когда двор вернулся из «вальядолидской ссылки». Они сначала поселились в доме на Калье-дель-Хорно-де-ла-Мата, затем перебрались на Калье-дель-Инфанте, короткую узкую улочку, состоявшую из дюжины домов и выходившую на Калье-дель-Леон. Семейный очаг вскоре стал для Марты театром жестоких столкновений, то есть бурных ссор. Супруги, совершенно не подходившие друг другу, представляли собой самую несчастную пару на свете, и отношения с Лопе были для женщины чем-то вроде настоящего пути к спасению. Это положение вещей, при котором Марта постоянно подвергалась оскорблениям и унижениям, похоже, послужило предлогом для регулярных визитов Лопе, призываемого на помощь несчастной четой и призванного стать ее советником уже в силу своего сана. Мы не можем узнать, что положило начало этим визитам; без сомнения, сначала между ними были просто добрые соседские отношения. Мы не можем изначально подвергать сомнениям чистоту его помыслов и намерений, а потому нам представляется возможным предположить, что Лопе не без удовольствия пытался помочь молодой женщине преодолеть трудности супружеской жизни. Эту помощь ее муж принял без колебаний и настороженности, несомненно, польщенный тем, что ее оказывает такой человек, как Лопе, живая легенда, знаменитый драматург.

Но, будучи осведомленными о том, что произошло далее, мы должны признать, что эти визиты могут приобрести в наших глазах и несколько иной характер, могут, так сказать, с театральной точки зрения, представиться в виде своеобразного развлечения, намек на это Лопе даже рискнул ввести в одну из своих самых дерзких комедий с хитроумной интригой.

Кажется вполне вероятным, что приключение Лопе с той, которую прозвали «Безумной», изменило в нем отношение к своему статусу духовного лица и подготовило к новым чувственным ощущениям. Так что нет ничего неестественного в том, что, пребывая в состоянии морального надлома, Лопе и посмотрел другими глазами на свою соседку во время поэтического праздника. Поэзия, позволив Марте де Неварес показать себя во всем блеске, легко могла превратить простые соседско-дружеские отношения в любовную страсть. В одном из сонетов Лопе вспоминал о тех незабываемых минутах:

Когда под твоими пальцами, выточенными из слоновой кости,

Подрагивают струны, в коих вздыхает твоя душа,

Когда ты поешь, поддаваясь вдохновению,

О муках и радостях любви,

Тогда в Мадриде не слышно ни плеска воды,

Ни шелеста листвы, ни дуновения ветра,

Ни пенья птиц.

В конце 1616 года в письмах Лопе герцогу Сесса стала проскальзывать тень женщины, и очертания ее с каждым днем становились все более четкими, все более осязаемыми. И это был образ той женщины, которой суждено было стать последней в жизни Лопе. Ее присутствие становилось все более ощутимым, и она не только завоевывала все пространство в письмах поэта, но занимала все больше и больше места в его жизни, в его семейном кругу и в его окружении. Из доверительных признаний мы узнаем, что он, с трудом сохраняя достойный вид, не без труда сумел одержать победу над яростно сопротивлявшейся Мартой де Неварес. Он добавляет, что для достижения своей цели «без колебаний последовал бы примеру Иакова, проявившего огромное терпение и упорство ради того, чтобы добиться любви Рахили». Амарилис (так называет Лопе возлюбленную в своих письмах) была для него воплощением всех грез, всех добродетелей женщины. Ведь ей удалось примирить любовь духовную с любовью плотской.

Форма официального признания в любви

После продолжительного терпеливого ожидания, воспринимавшегося как испытание, предписываемое кодексом галантной любви, о чем Лопе упоминал в своих письмах и произведениях, он мог торжествовать. Амарилис согласилась бывать в его доме на Калье-де-Франкос. Там в конце года, незадолго до Рождества, Лопе устроил праздник. Среди множества гостей были и Амарилис с сестрой Леонорой в сопровождении супругов. Незадолго до шести часов вечера, когда ночь уже опустилась на столицу, зажгли два ряда подсвечников, расставленных на лестнице, а также в гостиной и в молельне. Мягкий свет озарил элегантное внутреннее убранство дома, о котором мы уже рассказывали. В эту минуту на пороге дома и появился герцог Сесса. Дорогого гостя приветствуют, его усаживают в кресло, его слух услаждают музыкальным дивертисментом. Леонора исполняет нечто вроде речитатива под аккомпанемент лютни, на которой играет ее муж, а Амарилис ей вторит. Их голоса заполняют гостиную, мелодии следуют одна за другой. Но внезапно, словно охваченные страстью, сестры запевают быструю, живую сегидилью, увлекая ритмом всех гостей, в том числе Лопе и герцога, заставляя их отбивать ладонями такт. Затем дамы начинают танцевать, их платья разноцветным вихрем обвиваются вокруг их тел. Под восторженные возгласы, приветствовавшие конец их выступления, Амарилис взяла в руки лютню и, обведя робким взглядом собравшихся, остановила взгляд на Лопе. И тогда все замолчали. Взяв несколько аккордов, она запела грустную песню, зазвучал тот самый голос, который несколько месяцев назад завладел душой Лопе. Лопе испытывал чувство опьянения и от ее присутствия, и от воспоминаний. Свет, лившийся из изумрудных глаз возлюбленной, был отсветом счастливых грез. И тогда ее голос окреп, обретая оттенок призрачности, свойственный музыке Хуана Бласса де Кастро, друга Лопе. Сам же Лопе затаил дыхание и не знал, что же он чувствует: экстаз, восхищение, восторг или миг единения, почти мистического единения неба и земли.

Лопе и Амарилис в ежедневных радостях

Для Лопе началась новая жизнь, некоторые ее подробности мы находим в его письмах: множество деталей, множество отдельных эпизодов составляют общую картину, полную счастья. Мы видим Лопе во власти юношеского пыла, который выплескивается в его творчество: из-под пера одно за другим выходят стихотворения и пьесы, Амарилис превращается в средоточие его мыслей. Они обменивались визитами. Однажды Амарилис нашла Лопе в его рабочем кабинете среди книг, чтобы рассказать ему о пьесе, которую она только что посмотрела; на следующий день Лопе отправился к ней на Калье-дель-Инфанте, где на протяжении долгого времени он выполнял свою работу секретаря, составляя записи и письма. Заметки на полях его писем сообщают нам о том, что он использует необычные письменные принадлежности, которые искажают его почерк, за что он и приносит извинения своему господину. Эти встречи, разумеется, часто происходили в присутствии мужа Марты, Роке Эрнандеса, который даже предлагал свои услуги Лопе, прося прибегнуть к его красивому почерку. Сей господин взял на себя работу, требующую особого старания, а именно переписку текстов комедий того, в ком он не видит (или делает вид, что не видит) соперника, великого драматурга, чья дружба для него была спасительной хотя бы в финансовом плане. Историки свидетельствуют о том, что в Испании того времени было немало таких снисходительных мужей, закрывавших глаза на неверность жен.

Герцог Сесса тоже был вовлечен в эту жизнь Лопе. Чтобы доставить удовольствие своему секретарю, он оказывал маленькие услуги его нимфе: предоставлял ей свою карету, чтобы она смогла совершить прогулку, посылал ей фарфоровые чашки, румяна и притирания из заморских стран. Короче говоря, он осыпал ее милостями, за что Лопе был ему крайне признателен, и отзвуки этой признательности мы находим в его письмах. «Кажется, — пишет Лопе, — Амарилис обязана Вам всем, даже своей красотой». Сама же Амарилис тоже старалась придумать, как ей выразить герцогу свою благодарность. Однажды, зная, что герцог должен проехать в карете по улице, где она жила, Марта открыла дверь и ждала его на пороге, держа в руках большой букет цветов, чтобы вручить ему.

А затем произошло нечто совершенно неожиданное, ибо герцог обратился к Лопе с довольно странной просьбой, которая в контексте своего времени была, возможно, вполне объяснима, но сегодня вызывает изумление. Надо сказать, что сей знатный вельможа, чьи победы на интеллектуальном поле сражений были скорее незначительны, выказал несомненный талант первооткрывателя в сфере, сегодня ставшей делом довольно банальным; правда, в те времена эта сфера человеческой деятельности только зарождалась и именовалась она коллекционированием.

Счастливая мания герцога

В XVI веке страсть к коллекционированию начала давать ростки в кругах высшей испанской знати, которая по примеру королевского семейства с великим пылом принялась собирать всякие диковинки и редкости: оружие, монеты, изделия из фарфора, безделушки. Карл V собирал часы и проявлял такую компетентность в предмете коллекционирования, что был признан одним из самых авторитетных экспертов в ремесле часовщика; Филипп II коллекционировал все, что могло украсить Эскориал, где благодаря его стараниям можно было найти лучшие образцы произведений искусства, изделия лучших ремесленников, предметы и инструменты, связанные с достижениями науки. Дворяне и состоятельные буржуа были охвачены лихорадкой коллекционирования, но вот чего никто тогда еще не додумался коллекционировать, так это рукописи, лично написанные авторами, письма известных людей и их личные записи и дневники. Вот именно эта мысль и посетила герцога Сесса, и он принялся собирать личные бумаги многих писателей, но в особенности его интересовало все, написанное Лопе де Вега. Именно его страсти к коллекционированию мы и обязаны тем, что сохранилась драгоценная коллекция писем драматурга.

Итак, герцог собирал все, что было написано рукой великого Лопе. Видя, какое влияние оказывает на Лопе Амарилис, он догадался, что из-под его пера выходило много любовных писем и записок, адресатом которых была она. Он задумал завладеть ими и не оставлял своих усилий до тех пор, пока не добился своего.

Представим себе, в каком затруднительном положении оказался Лопе, когда его хозяин и покровитель обратился к нему с настоятельной просьбой попросить Амарилис вернуть любовные письма, что ей писал Лопе. Лопе сначала уклонился от ответа, потом тянул время сколько мог, затем стал уверять своего господина, что письма эти не представляют особого интереса, ибо в них затрагиваются только личные, интимные отношения, а потому предназначены лишь для двоих — для отправителя и той, кому они адресованы. Но герцог не отступал, и в конце концов Лопе был вынужден выполнить его просьбу. Амарилис эта просьба встревожила, опечалила и потрясла, она была в ужасе от того, что ей придется пойти на такую жертву: расстаться с письмами Лопе. Она отказывалась, плакала, Лопе ее умолял и был вынужден решиться на то, чтобы самолично похитить у возлюбленной свои письма и записки. Но герцогу и этого было мало: он требовал все новых и новых писем ежедневно. Он был ненасытен!

Поистине, немногие любовники испытали на себе подобные требования и были вынуждены их удовлетворить из простого долга подчинения господину. Поставленный в безвыходное положение, Лопе подчинился своему господину и даже сопроводил свои драгоценные дары следующими строками: «Читайте же, Ваша Светлость, эти мысли, записанные мной, пусть это и неприличные мысли, но по крайней мере озаренные любовью, и для меня большая честь, что после той, для кого они были записаны, их будет хранить могущественный властитель».

Шли дни, герцог все более и более входил во вкус, и письма, которыми Амарилис так дорожила, постепенно перекочевывали из потайных ящичков ее секретера в кабинет герцога. Ибо герцог, недовольный тем, что приходится так одолевать своими просьбами Лопе, обращался с соответствующими просьбами ко всем, кто был близок к Амарилис и Лопе, без всякой щепетильности превращая их в соучастников, пособников его страсти к коллекционированию. Его сообщницами стали не только мать и сестра Амарилис, но и дочери Лопе — Марсела и Фелисиана, принужденные обманывать женщину, желавшую им только добра, и вмешиваться в ее личную жизнь. Хотя эти юные охотницы за чужими секретами и были щедро вознаграждены герцогом, но они с трудом переносили необходимость нарушать тайну отца и обманывать доверие ласковой и заботливой приятельницы, к которой они питали почтение.

Неблагодарное то было занятие. Правда, сегодня мы могли бы только поздравить себя с тем, что герцогу пришла в голову такая мысль, но его драгоценная коллекция и по сию пору остается ненайденной. Она была бы самым интересным и самым прекрасным образцом искусства любить, представленным в эпистолярной форме, какой нам когда-либо доводилось читать. Еще жива надежда на то, что однажды кому-нибудь удастся отыскать это сокровище. Все, что может быть сделано в этом направлении, в любом случае представляется гораздо более полезным, чем бесконечные домыслы, целью которых является выяснение природы распутства герцога Сесса и его возможной склонности к извращениям. Было ли патологией страстное желание герцога собрать и сохранить все, что выходило из-под пера одного из самых великих писателей? Сомнения могут оставаться сомнениями, но, по крайней мере, будем милостивы к герцогу и признаем, что он сумел по достоинству оценить эпистолярное наследие Лопе. Добавим к этому еще и то, что он приложил большие усилия, проявил ревностное усердие и преодолел множество трудностей, чтобы объединить рукописи, первые издания и даже копии литературных произведений Лопе, ибо тот избавился от большей их части, проявив полнейшее легкомыслие. Тексты его комедий принадлежали директорам театральных трупп, заплатившим за них, а иногда и актерам, исполнявшим главные роли, и на протяжении долгого времени Лопе им их отдавал, даже не позаботившись о том, чтобы снять с них копии. «Ваша Светлость, Вы сетуете на то, что так и не смогли получить рукопись „Дурочки“. Пьеса принадлежит Херонимо де Бургосу, а я сам издал ее по копии, которая находится у Ортиса, я ее у него попрошу сегодня же», — пишет Лопе герцогу. Под нажимом герцога, требовавшего передать ему рукописи его произведений, Лопе не без изумления обнаружил, как мало он заботился о сохранности оригиналов рукописей и первых изданий. Тогда он предпринял некие усилия, и рассказ о проявленных им доблестях превратил его в героя описанных приключений; разумеется, рассказ о том, как Лопе старался найти собственные рукописи, был призван на время успокоить его господина, дабы тот не проявлял уж слишком большое нетерпение. Среди друзей Лопе, любезно согласившихся ему помочь, некоторые отправились в путь, другие принялись делать копии по просьбе герцога; одно время Лопе помогал и Роке Эрнандес, муж Амарилис, а также один преданный Лопе монах, с образцовой точностью копировавший «полиморфные» сцены его пьес. Неустанные поиски, терпеливое изучение текстов — вот к чему привела герцога его счастливая мания, превратившая его в первого библиофила, особое внимание уделившего творчеству Лопе. Собирая одно за другим произведения Феникса, он повелел их переплести и пронумеровать уже переплетенные тома, причем некоторые из них дожили до наших дней. Такие известные издатели, как, например, Мигель де Силес, признавали, сколь значимую роль сыграл герцог в судьбе наследия Лопе, ибо в 1617 году он сопроводил присланный герцогу том пьес Лопе следующим комментарием: «Я хотел положить к вашим ногам седьмую часть комедий великого Лопе де Вега. Я умоляю вас принять этот том, так как вы, таким образом, оградите их и спасете от кораблекрушения, в коем погибают произведения почти всех других авторов». Известно, что Лопе приходилось брать у герцога «взаймы» подаренные тому рукописи, чтобы издать свои произведения.

Лопе вновь становится отцом

На фоне таких забот и хлопот, которые определяли образ жизни Лопе, произошло одно событие чрезвычайной важности, о котором нам стало известно из одного из писем герцогу: Лопе вскоре вновь должен был стать отцом. Если уж строго придерживаться фактов, в письме говорилось о том, что Амарилис на сносях и готовится родить первого своего ребенка. Следует заметить, что за тринадцать лет брака ее муж не сумел подарить ей дитя. Казалось, все радовались скорому появлению младенца на свет божий, начиная с мужа, отважно объявлявшего, что он готов признать свое отцовство. Лопе был встревожен, так как у Амарилис случались внезапные приступы слабости и болей, доводившие ее до потери сознания. Роды были трудными и какое-то время здоровье и сама жизнь молодой матери внушали опасения. Муж был вдали от Мадрида, так как его задерживали дела, и за Амарилис ухаживал Лопе, хлопотавший день и ночь, он даже просил у герцога извинения за то, что запустил его дела. Но после недельных страданий наступило улучшение, и в письме, датированном 17 августа, Лопе пишет: «Наконец-то она разрешилась от бремени, опасность миновала, и младенец сосет грудь матери весьма усердно».

На смену тревогам пришли радость и веселье, так как тотчас же приступили к приготовлениям церемонии крестин. Все полагали, что для этого ребенка все должно быть самое лучшее. Крестным отцом, как полагали, должен был стать герцог, но, правда, он отправил на крестины своего старшего сына, дона Антонио де Кордова-и-Рохаса, графа Кабра, который, ко всеобщему удовольствию, с блеском исполнил свою роль, неся завернутую в шелка и кружева крестницу к купели вместе с Клементе Сесилией де Пинья, дочерью лучшего друга Лопе, нотариуса Хуана де Пиньи. Девочку нарекли Антония Клара, первое имя ей было дано в честь крестного отца, а второе — в честь святой Клары, ибо она родилась в день этой святой. Церемония крестин состоялась две недели спустя после дня рождения малышки в прекрасной церкви Сан-Себастьян, празднично украшенной ради такого случая, и можно было подумать, будто крестят принцессу. Молодой крестный отец подарил своей крестнице бриллиантовую брошь, и этот дар оказал честь как дочери, так и матери. В свидетельстве о крещении, сохранившемся в архивах прихода, в качестве родителей девочки записаны Марта де Неварес и Роке Эрнандес. Однако когда Антония Клара, тридцать лет спустя после смерти Лопе, станет диктовать завещание, она объявит себя дочерью Лопе де Вега Карпьо, а его — «своим законным отцом». Таким образом она отдала честь истине и силе отцовской любви.

Маленькая Антония Клара доставляла всем только радость, а Лопе чувствовал себя рядом с ней помолодевшим и возрожденным. Буквально искрящийся от радости, он организует особую мессу, во время которой читает молитвы о благословении после родов. Герцог предоставил ради такого случая свою карету, и вся честная компания отправилась в одну церквушку за городом: Лопе, Амарилис и Леонора с мужьями, а также Марсела и Фелисиана. Стоит упомянуть о живописной детали: чтобы все могли разместиться в одной карете, Лопе попросил дам снять фижмы, эти «волшебные обручи», которые делали юбки испанских женщин столь пышными. Месса, отслуженная в сельской местности, плавно перетекла в роскошный обед на лоне природы, и у всех создалось впечатление, что в мире воцарилась вечная гармония, окрашенная в пасторально-нежные тона.

Год прошел в атмосфере всеобщего согласия, воцарившегося вокруг счастливых Лопе и Амарилис, все окружающие, казалось, играли роли, причем очень искренне и трогательно, и ничто не угрожало общей гармонии. На праздник Богоявления в 1618 году, как раз после Нового года, Амарилис придумала устроить у себя театральный дивертисмент, центром коего должна была стать пьеса Лопе, написанная специально для этого случая. Все люди, близкие к этому семейству, были приглашены, а также и добрые знакомые: поэты, писатели, просто образованные люди. К гостям также присоединились герцог Сесса и его сын.

Амарилис, превратившаяся к тому времени в страстную зрительницу, стала на тот вечер актрисой и исполнила в комедии роль роковой женщины: переодетая в мужской костюм, она размахивала то кинжалом, то шпагой, доставленными из дворца герцога Сесса. Представление было настоящим чудом: инстинкт и разум Амарилис, а также нерастраченный талант вдохновили ее на создание образа, поражавшего своим блеском. Слухи о неслыханном успехе вышли за пределы не только дома, но и квартала. Все жаждали насладиться этим зрелищем, от самых простых до самых знатных друзей и знакомых; среди тех, кто первым предстал перед Амарилис, был и знаменитый проповедник брат Хортензио Парависино (возможен вариант: Гортензио Паравичино), один из высокообразованных людей своего времени. Именно его просьбам пошли навстречу, и пьеса была сыграна вновь в присутствии первых зрителей, к коим присоединилась и целая толпа знакомых. Представьте себе это живописное общество, собравшееся в жажде веселья и наслаждений вокруг этой незаконной четы: великого Лопе де Вега (не следует забывать, что он — священник) и его замужней музы. Амарилис для второго представления надела бархатный зеленый плащ, столь подходивший к ее изумрудно-зеленым глазам, выбранный и предоставленный герцогом. Лопе сиял, и глядя на него и Амарилис, никто не сомневался, что время, проведенное в их обществе, не будет потеряно зря.

Месть и судебный процесс

Однако среди зрителей нашелся один, который, зная, что сам играет определенную роль, внезапно был этим обеспокоен. Это был Роке Эрнандес, муж Амарилис. Посчитал ли он себя глупцом, оставленным в дураках, жестоко обманутым простофилей? Увидел ли он, что запутался в собственных сетях, став жертвой фарса, причем за плату, которая его вовсе не устраивала? Как бы там ни было, он взбунтовался. Осенью 1618 года его поведение резко переменилось, он вновь принялся терзать жену и причинять ей страдания, одна за другой следовали бурные ссоры. Пришел конец всем «приятным и удобным условиям», завоеванным любовью, пришел конец ежедневным свиданиям и совместно проводимым ночам. Лопе писал: «Ночи теперь под запретом цензуры, они фигурируют в списке запрещенных книг». Вот тогда Лопе и задался вопросом: не проболтался ли Диего де Миранда? Быть может, он решил отомстить? Лопе вспомнил, как несколько недель назад он был вынужден вмешаться и резко высказаться по поводу племянника Роке Эрнандеса, этого наглеца, делавшего оскорбительные «авансы» маленькой Марселе, которой едва исполнилось тринадцать лет. Быть может, он предал Лопе, чтобы выказать ему свое презрение, и рассказал дядюшке о некоторых подробностях, что вынудило того перестать делать вид, будто он ничего не видит и ничего не знает? Как бы там ни было, постоянные упреки мужа, его стремление причинить жене побольше страданий превратили жизнь Амарилис в настоящий ад. Кроме того, что она ежедневно подвергалась оскорблениям, она стала еще и заложницей разорительной, пагубной стратегии в финансовой сфере. Сначала Роке Эрнандес обобрал жену, отняв у нее самые дорогие украшения, включая и бриллиантовую брошь, преподнесенную сыном герцога своей крестнице; затем выкрал у нее сорок тысяч реалов, значительную для того времени сумму, которую она с трудом скопила, прибавив к остаткам своего приданого то, что удавалось отложить «от щедрот» Лопе; наконец, он нанес последний роковой удар, в результате коего жизнь Амарилис превратилась в трагический водевиль, в который неминуемо должен был быть втянут и Лопе. Угрожая жене публичным скандалом, Эрнандес вынудил ее подписать закладную на их дом на Калье-де-Инфанте. Он присвоил себе доходы от этой сделки, присовокупив их к той сумме, что уже похитил. Однако он как бы забыл, что дом один раз уже был заложен, и когда первый кредитор обнаружил, что дом перезаложен, он вполне справедливо обвинил чету в мошенничестве и обратился в суд. Роке Эрнандес, поняв, что его, так сказать, схватили за руку на месте преступления и что мошенничество разоблачено, сбежал из Мадрида, предоставив жене одной встретиться лицом к лицу с правосудием. Ввиду отсутствия мужа бедняжка одна была обвинена в закладе одного и того же имущества дважды, за что могла подвергнуться тюремному заключению. Она была вынуждена покинуть свой дом и найти приют у сестры на Калье-де-Кантарранас, но и там ей не было покоя, и там ее преследовал муж, жестоко запугавший ее и мучивший угрозами отнять у нее дочь. Он также угрожал и Лопе, так что поэт тоже находился в постоянной тревоге. В конце 1618 года холодной зимней ночью он стал жертвой нападения, которое едва не стоило ему жизни и в котором он «увидел руку» негодяя-мужа. «В полночь, — писал Лопе герцогу, — меня хотели убить. Я спасся лишь чудом, ибо у меня были дурные предчувствия, из-за чего я постоянно был начеку. Конечно, спасли меня также моя отвага и сила, умение дать отпор, благодаря чему действия мерзких субъектов были пресечены, а ведь мне известно, что все это дело рук этого негодяя, стремящегося любыми способами внушить страх всем моим близким и завладеть Антонией Кларой».

Роке Эрнандес в своей жажде мщения был упорен и продолжал угрожать Лопе публичным скандалом, ибо знал, насколько легко может скомпрометировать его в глазах света и церкви. Он даже обратился к герцогу Сесса с просьбой помочь ему найти управу на его секретаря, и вот тут в самом центре драмы сложилась просто комичная ситуация, потому что герцог именно Лопе поручил составить ответ на эту просьбу. Роке Эрнандес, не достигнув цели, собрал вокруг себя не слишком щепетильных знакомых, которые, воспользовавшись своими связями среди судей, уговорили их устроить в доме Лопе обыск по всем правилам закона. Дом обшарили от подвала до чердака, но не нашли того, что Роке Эрнандес искал.

Лопе, всегда неизменно вежливый, всегда стремившийся уладить дело миром, тяжело переносил все эти потрясения.

Он более не мог выносить, что его впутывают во все эти низости и мерзости. Его мучили, изводили, ему докучали, не давали ему покоя, он был разлучен с Амарилис, по ночам не мог сомкнуть глаз от тревоги за нее и прилагал все необходимые усилия, чтобы заручиться поддержкой влиятельных лиц, которые могли бы помочь выиграть процесс, навязанный ей. Усилия его достигли цели, ибо Марта де Неварес выиграла процесс. Эта новость стала лучом света, внезапно разогнавшим мрак и гнетущую тревогу их жизни. Правда, это было слабое утешение, принимая во внимание то, что приговор суда ни в малейшей степени не повлиял на печальную участь молодой женщины. Она по-прежнему оставалась во власти кредиторов, требовавших от нее денег, от ее имени занятых у них ее мужем, а тот угрожал ей подачей апелляции в суд для пересмотра дела и не давал ей ни единого дуката на ежедневные расходы.

Образцовое положение женщины: необходимость развода в соответствии с законами канонического права

Данный текст является ознакомительным фрагментом.