Бывало и так

Бывало и так

Поздняя осень 1944 года. Второй Украинский фронт. Моя отдельная разведывательная эскадрилья стоит на полевом аэродроме в районе небольшого польского городка.

Однажды вечером, когда закончились боевые полеты и мы, наконец, могли вздохнуть, раздался звонок из штаба полка.

— Бегельдинов!

— Слушаю вас!

— Направляем в вашу эскадрилью летчика. Пока на задания его не отправляйте, Присмотритесь. Дайте тренировочные полеты строем на боевое применение, облет района боевых действий, когда будет готов к выполнению боевых заданий — доложите.

— Ясно, — ответил я.

Утром передо мной предстал лейтенант. Одет с иголочки, подтянут. Четко доложил, что прибыл для прохождения дальнейшей своей службы.

Знакомлюсь с личным делом. Ого! Новичок-то, оказывается, бывалый — имеет более сорока часов налета на штурмовике. Невольно вспомнилось, как мы с Чепелюком прибыли в часть, имея всего по одиннадцать часов.

Новичок быстро освоился, перезнакомился со всеми летчиками, стрелками, механиками.

А тем временем эскадрилья несла нелегкую службу. По три-четыре раза в день поднимали мы в воздух машины — вели разведку и бомбили вражеские войска. Когда же все отправлялись на отдых, я летал с новичком.

Прошло более месяца тренировочных полетов.

— Считаю, что готовы к боевому полету, — сказал я новому товарищу.

— Если можно, то я еще полетал бы с Вами, — честно признался он.

Что ж, без уверенности в полетах человека в бой не пошлешь. Еще несколько дней прошло в тренировочных полетах.

— Ну, как чувствуете, готовы?

— Еще бы... хоть немного...

И вновь мы ежедневно летаем с ним.

Тем временем отношение в эскадрильи к новичку резко изменилось. Уже не раз летчики обращались ко мне с вопросами, дескать, в чем дело, почему летчик целые дни изнывает от безделья, почему его не пускают в бой? Кое-кто стал с неприязнью посматривать на него.

Новичок, конечно, понял это и в один прекрасный день, наконец, заявил, что он чувствует себя готовым к выполнению боевого задания.

Рано утром мы с ним вылетели парой под прикрытием четырех истребителей под командованием Михаила Сайкова, на разведку. Подлетаем к линии фронта. Немцы открывают заградительный огонь. Новичок держится строго. Проходим над окопами. И буквально через минуту попадаем под огонь минимум трех вражеских батарей. Тут уж не зевай. Нужно маневрировать, иначе неизбежно будешь сбит. Даю команду ведомому маневрировать от зенитного огня так, как маневрирую я.

И тут происходит невероятное — мой напарник дает полный газ, вырывается вперед и летит по прямой без всякого маневра, уходит все дальше и дальше. Летит в сплошных разрывах зенитных снарядов.

Связь у нас с ним была налажена прекрасно. Еще на земле договорились, что в случае беды он должен резко развернуться на девяносто градусов, выйти на свою территорию, а там настроиться на наземную радиостанцию, которая приведет его на свой аэродром.

Кричу в микрофон: «Девяносто градусов!»

Ни слова в ответ. Летит по прямой, даже не пытаясь произвести маневр. Даю полный газ, пытаюсь догнать его, но тщетно. В любую секунду можно стать жертвой зенитчиков.

Что делать?

— Михаил, — обращаюсь к командиру звена прикрытия, — парой прикройте меня, а пару пошли за моим ведомым. Пусть немедленно вернут обратно.

— Понял! — ответил Сайков.

Тотчас два истребителя кинулись вдогонку за «ИЛом».

Времени, чтобы наблюдать за исходом этой не совсем обычной операции, у меня не было. В сопровождении двух истребителей полетел выполнять задание.

Выполнив задание и подлетая к своему аэродрому, я думал о том, как следует поступить с летчиком, нарушившим самое святое правило — приказ ведущего.

Приземлился. Но что это? Мой ведомый на аэродром не вернулся. Сбит? Погиб?

Истребители, посланные за ним вдогонку, рассказали, что все их попытки повернуть «ИЛ», остались безуспешными. Более ста километров в глубь территории врага шли они, но горючее было уже на исходе, и истребители повернули обратно.

Все мы молча слушали рассказ летчиков.

Признаться, мысль о том, что новичок умышленно ушел за линию фронта, не приходила мне в голову.

В штаб полка мы доложили о том, что один штурмовик не вернулся с задания. Я подробно рассказал обо всем. В полку пожали плечами, дескать, и такое бывает.

Долго переживать случившееся не пришлось — началось мощное наступление, и мы чуть ли не ежедневно меняли полевые аэродромы.

Лишь через несколько месяцев узнали, что произошло в тот злосчастный день. Рассказал об этом стрелок, находившийся на самолете новичка.

«...Я никак не мог сообразить, что произошло, когда летчик, дав полный газ, стал уходить все дальше и дальше. Я ему кричал, но он ни на что не реагировал. Каким-то чудом проскочили зенитный огонь. Тут подлетели два наших истребителя. Они проходили буквально под самым носом «ИЛа». И тут ничто не помогло. Мы продолжали лететь на территорию, занятую немцами. Истребители оставили нас, когда мы уже углубились километров на 150 в тыл врага. И тут будто просветление нашло на летчика. Он вдруг полетел обратно. Но, увы, попасть домой нам было не суждено. Километров восемь не долетели до линии фронта, кончилось горючее. Он, не выпуская шасси, посадил машину на поле. Страшно было смотреть на летчика. Видно, он понял, что случилось непоправимое. Пот крупными каплями выступил на его лице, мокрые волосы выбились из-под шлема.

— Что будем делать? — глухим голосом спросил он. Ответить я не успел. Со всех сторон к самолету бежали немцы. Я открыл из пулемета огонь. Летчик выхватил пистолет. А немцы все ближе и ближе. Меня дважды ранило. Когда немцы были рядом с машиной, летчик пустил себе пулю в висок. Я попытался сделать еще несколько выстрелов, но потерял сознание...

— Ну, а дальше что было?

— А дальше — лагерь для военнопленных. И голод, побои. Несколько дней назад наши танкисты освободили лагерь и я ушел. Вот, нашел свою часть...»

Мы молча слушали рассказ товарища. И у каждого в голове был один вопрос: так кто же он, тот самый летчик? Трус? Нет, трусом его назвать нельзя. И уж, конечно, не предатель. Кто же? Честно говоря, я до сих пор не могу дать себе ответа на этот вопрос. С тех пор я непременно рассказываю об этом эпизоде всем новичкам. Пусть знают, что и такое бывало на фронте, пусть знают, что война не прощает даже минутной слабости, даже мгновенной растерянности.

На память невольно приходит гибель еще одного нашего летчика — Владимира Потехина. Но это была совсем иная, геройская гибель. Было это в районе города Кривой рог. Наш полк беспрерывно летал на бомбежку гитлеровских танковых колонн.

В тот день мы вылетели двумя группами на село Недайвода. Одну группу вел Пошевальников, другую — Потехин. При подходе к цели попали под сильнейший зенитный огонь и были атакованы истребителями. Группа Пошевальникова, в которой летел и я, сумела быстро отбомбиться и уйти. А у Потехина оказался поврежденным самолет.

Я ясно видел, как его «ИЛ» быстро снижается, оставляя шлейф черного дыма. Стрелок непрерывно вел огонь по истребителям. Последним усилием Владимир направил горящую машину в танковую колонну. И пока он не врезался в самую гущу танков, стрелок вел огонь. Взрыв! Прощай, Володя Потехин, прощай, боевой друг!

Так же погиб на территории Польши летчик нашего полка Виктор Чернышев.

Да, воевали и погибали люди по-разному. И если имена героев на всю жизнь врезались в мою память, если они до сих пор часто снятся мне, хотя после войны прошло пятьдесят пять лет, то фамилии того новичка я не помню. Фронтовая память хранит лишь то, что дорого и свято, что достойно нашей памяти.

Вскоре именно такой же бессмертный подвиг совершил командир звена лейтенант Борис Шапов.

Мы получили задание атаковать технику и живую силу противника в районе Радиул-Алдай и высоту 197. Группу в девять самолетов повел Степан Демьянович. В тот день это был мой второй вылет в этот район. К линии фронта идем довольно плотным строем. Внизу расстилается знакомая местность. Что ждет нас, я уже знал: будут бить зенитки. А будут ли истребители? Прошло не более трех часов, как мы здесь бомбили и штурмовали артиллерийские позиции, замаскированные автомашины и другую технику в садах Радиул-Алдая.

Пересекаем линию фронта. Немецкие зенитки открывают по нам огонь. Снаряды рвутся внизу и впереди. Значит, ставят заградительную завесу, надеются, что мы испугаемся и отвернем назад в сторону. Нам не впервой прорываться через подобные завесы. Но и привыкнуть невозможно, страшно проходить через нее, ибо каждый последующий снаряд может быть твой или кого-либо из летящих в группе. Завесу преодолеваем успешно. Зенитчики ведут прицельный огонь. Ухожу резко влево. Вижу спрятавшуюся автомашину среди яблонь, по ней и открываю огонь из пушек и пулеметов. Трассы идут точно. Думать о зенитках некогда. Уничтожить автомашину — и больше никаких. До земли остается 300 метров, пора бросать бомбы, и только тут замечаю еще несколько автомашин или что-то другое, хорошо замаскированное среди деревьев. Туда и сбрасываю бомбы серией.

Выходим на свою территорию и продолжаем набирать высоту для новой атаки. Сейчас будем атаковать высоту 197, где засели фрицы. Нельзя допустить, чтобы они контратаковали наши войска.

Звено Степана Демьяновича пикирует на цель. Вот-вот перейдет в пикирование и звено Шапова. Мы звеном идем еще с набором высоты по своей территории. В этот момент увидел, как в одном из самолетов звена Бориса Шапова разорвался зенитный снаряд. Хвост отваливается, и плоскость с работающим мотором, переворачиваясь, начинает падать вниз. Видны то голубой низ, то зеленый верх. Я направляю самолет со снижением. Жду и надеюсь, что летчик выбросится с парашютом. Стрелок наверняка погиб, снаряд разорвался в его кабине. Но не видно белого купола парашюта. Плоскость падает кабиной вниз в камыши небольшой речушки, протекающей около высоты. Вверх взметнулся столб огня и дыма.

Мы с яростью ведем огонь из пушек и пулеметов, пускаем эресы по окопам и траншеям, где прячутся фрицы. После третьего захода кончились снаряды и патроны. Степан Демьянович берет курс на свой аэродром. Вот тут, когда идем плотным строем, я увидел, что нет самолета Бориса Шапова.

Да, в том бою мы потеряли выдающегося боевого летчика, хорошо известного на всю дивизию.

Вот что пишут о нем авторы книги, посвященной генералу Рязанову. «В 144-м гвардейском штурмовом авиаполку Бориса Шапова любили за широту натуры, за волжскую удаль... Меньше года летал Борис, а успел сделать 133 боевых вылета, в 53 воздушных боях на «ИЛе» сбил восемь истребителей. Был награжден пятью орденами.

В сентябре 1943 года эскадрилья «ИЛов» под командованием Пошевальникова, в которой летал и Шапов, разбомбила переправу через Днепр у Кременчуга. В самолет Бориса тогда угодили три зенитных снаряда, осколком задело лицо. В довершение всего из облаков на его израненную машину накинулись «Мессершмитты». Прижимаясь к земле, маневрируя, летчик привел самолет домой, хотя сам находился в полубезсознательном состоянии.

Днепропетровщина. Младший лейтенант Шапов так искусно уничтожал артиллерийские и минометные батареи на Бородаевских высотах, что командующий Пятой армией генерал Жадов трижды объявлял летчику по радио благодарность. Пехотинцы по летному почерку узнавали этот штурмовик.

Под Корсунь-Шевченко звено младшего лейтенанта Шапова сбило 11 транспортных самолетов «Ю-52», пытавшихся пробиться к окруженной группировке».

В 1944 году Б. Д. Шапову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Наш всеобщий любимец Саша Грединский любил этакие эффекты, чудил. Не редко на задания летал, не закрывая кабины фонарем. Сколько раз по этому поводу ему внушали командиры, советовали товарищи, что любой шальной осколок может убить его, что над целью фонарь должен быть закрытым, часто броня фонаря надежно защищает летчика. На все эти доводы он с подкупающей улыбкой отвечал:

— Так лучше видно, что творится вокруг. А осколки я увижу и отойду в сторону.

Как-то стояла жаркая погода. Саня, готовясь к вылету на задание, сбросил с себя комбинезон и майку, остался в одних трусах, подпоясался ремнем с висевшим на нем пистолетом, застегнул парашют и сел в кабину, ожидая сигнала о запуске мотора. В это время проходит инженер эскадрильи и спрашивает:

— Саша, ты полетишь в таком виде?

— А что? Если собьют, то поживиться фрицам нечем. Одни сапоги, — полушутя, полусерьезно ответил Саша. Так и взлетел.

7 июня мы возвратились с успешно выполненной штурмовки колонны отходящих сил противника на дороге Яссы — Думалей. После доклада на КП я пришел к своему самолету, обменялся мнением со своим механиком Яковом о выполнении задания. Он приступил к подготовке самолета к очередному вылету, а я в тени, под плоскостью лег на разостланный брезентовый чехол. День был жаркий. Незаметно уснул. Проснулся от пушечных и пулеметных очередей. Механик кричит:

— Грединского сбили!

Все бросились к месту падения самолета. Когда я подбежал, то увидел лежащих на земле Саню Грединского — на левой стороне груди кровь, техника Женю Грехова. Их вытащили их-под обломков прибежавшие первыми механики.

Как могло случиться, что такой летчик, как Саня Грединский, погиб над своим аэродромом? Вот что мы узнали из рассказов очевидцев.

На одном из самолетов их эскадрильи сменили мотор. Надо было облетать самолет до задания, таково требование наставления по эксплуатации самолетов. Саня решил это сделать сам, хотя облетать мог любой из летчиков, за исключением молодых. Саня любил летать, летал мастерски. Но тут нужно было учесть одно обстоятельство. Дело в том, что над базами «ИЛов» стали регулярно появляться два «Мессера», летавших «охотниками» в свободных полетах. Они явно охотились на штурмовиков. Прячась за лесом, за холмами, по лощинам, они крутились у аэродромов, опасаясь зениток, не подлетая близко, выжидали удобного момента, когда штурмовики, уже без прикрытия, шли на посадку, чтобы ударить по ним удачно использовали складки холмистой местности, идя на бреющем полете. Несколько раз проскакивали над нашим аэродромом, не открывая огня. Вскоре в соседнем полку сбили самолет, шедший на посадку после боевого задания. Экипаж погиб. Тут же скрылись на бреющем.

Во время посадки у летчика все внимание на землю, по сторонам смотреть некогда, а то не посадишь самолет. Да и у воздушных стрелков притуплялась бдительность. Теперь уже дома. Да и при планировании после четвертого разворота обзор задней полусферы ограничен, чем и воспользовались фашисты. Все попытки поймать эту пару «охотников» результатов не давали. Их самолеты, выкрашенные под цвет местности, трудно было заметить с высоты, а если ходить на малой высоте нашим истребителям, то слишком большая вероятность попасть под огонь «Мессершмиттов». Получалось — как ни кинь, все клин. «Охотники» же летали, все время меняя направление, не было той немецкой педантичности. Значит, летчики опытные. Чтобы избежать потерь или сократить их до минимума, теперь во время посадки штурмовиков, возвратившихся с задания, прикрывали «ЯКи». «Охотники» стали появляться реже.

В связи с полетами немецких «охотников» были даны указания — над своим аэродромом или при перегонке «ИЛов» с одного аэродрома на другой во второй кабине должен находиться воздушный стрелок. Саня вместе со стрелком подошли к самолету, чтобы подняться в воздух. Тут техник Женя Грехов стал просить взять его вместо стрелка «подлетнуть» так называли полет кого-либо вместо стрелка во второй кабине.

— Нет. Я полечу с командиром. Здесь опасно, — сказал Миша Юнас.

— Да иди ты, еще налетаешься, а то как дам по элеронам (так он называл уши), — замахнувшись планшетом, с веселой улыбкой произнес Саня, — пусть проветрится Женя.

Вскочил на плоскость и стал надевать парашют. В заднюю кабину залез Женя, надел парашют, сел на сиденье. Взлетев с аэродрома и отойдя немного в сторону, Саня на высоте 400 метров начал крутить глубокие виражи, затем боевыми разворотами набрал высоту и сделал перевороты через крыло, пикировал и снова посылал машину то в правый, то в левый глубокий вираж, при этом видно было, как с консолей плоскостей срываются спиралями струйки воздуха. Этого никто не мог сделать в полку. Надо не только хорошо владеть самолетом, но и переносить большие перегрузки. Снизившись до 150–200 метров, Саня продолжал виражить. Наблюдавшие любовались техникой пилотирования Грединского.

Никто не заметил, как на бреющем выскочила пара «охотников». Один сделал «высокую горку» и перевел самолет в пикирование, а другой «горкой» пошел вверх. В этот момент Грединский переводил самолет из правого виража в левый. Самолет оказался в горизонтальном положении. Почти одновременно оба немца открыли огонь из пушек и пулеметов по Грединскому... Его самолет с левым креном, увеличивая угол пикирования, стал падать к земле. Немцы, проскочив — верхний над Грединским, а атаковавший снизу, со скольжением вправо, — снизились на бреющий и скрылись за аэродромом. Зенитчики, охранявшие наш аэродром, не сделали ни единого выстрела. Никто и сообразить ничего не успел, так ошеломляюще быстро все произошло.

Миша Юнас, не стесняясь слез, оплакивал потерю командира, часто повторял:

— Не прошу себе такого! Зачем согласился не лететь? Я виноват в его гибели!

Выяснилось и другое: Женя Грехов страдал близорукостью. Да и вряд ли мог наблюдать за воздухом после таких фигур и перегрузок.

Часа через два после гибели Грединского прилетел командир дивизии генерал-майор авиации Агальцов. Мы еще никогда не видели его столь возбужденным. Он стоял около КП в окружении командира полка подполковника Шишкина, штурмана Степанова, замполита Полякова, начальника штаба Иванова и что-то выговаривал командиру полка. Выкрикнутую им последнюю фразу услышали мы, стоявшие вдали:

— Вы погубили летчика чкаловского типа! Такого не найти в корпусе, — круто развернувшись, быстро пошел к своему самолету и улетел с нашего аэродрома.

На следующий день полк провожал своего любимца Саню и техника Женю. У могилы, вырытой в школьном саду, не было длинных речей, они были не нужны. Да и говорить никто не мог. Вышел Степан Демьянович и смог произнести лишь:

— Саша, дорогой Саша, прощай! Прощай, Женя!

Полк проводил их в последний путь. Плакал комэск Пошевальников, а с ним и все летчики.

Под троекратный салют гробы опустили в могилу. Долго стояли в глубоком молчании возле свежего холмика земли. Затем стали расходиться. Миша Юнас остался у могилы. Лишь перед ужином удалось его увести.

На многие дни в полку не стало слышно ни шуток, ни песен, ни громких возбужденных разговоров. Только тут все почувствовали, поняли сполна, кого нет с нами, навечно ушел Саша Грединский, лейтенант, штурман второй эскадрильи, красавец, силач, выдумщик, весельчак, в совершенстве владевший техникой пилотирования, до безумства, но расчетливо смелый в бою, любимец полка. Вспоминали, как часто он выручал других.

Родина увековечила память о своем славном сыне. Через двадцать лет после войны вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Александру Ивановичу Грединскому звания Героя Советского Союза, посмертно.

Но война продолжалась, она шла и требовала своего. Эскадрильи полка продолжали громить противника. И теперь каждый летчик, сбрасывая бомбы на железнодорожные станции, громя танковые колонны, живую силу противника, носил в душе затаенную мечту — встретиться с теми «Мессерами» — «охотниками», — номера запомнили, — отомстить за Сашу Грединского и Женю Грехова.

Окрыленные успехом «охотники» продолжали устраивать налеты на наши прифронтовые аэродромы. Сбили еще один «ИЛ» и, наконец, попались сами.

Через несколько дней после того, как сбили Грединского, «охотники» вновь проскочили над нашим аэродромом. Командование сообщило на соседний аэродром. Там зенитчики приготовились к встрече «гостей». И как только пара выскочила на бреющем, открыли сразу огонь из скорострельных двадцатимиллиметровых пушек. Бронебойный снаряд пробил грудь ведущему пары. «Мессер», пропахав более двухсот метров, лежал на земле. На этот раз зенитчики молодцы, сбили стервятника, наделавшего столько бед. По документам и записной книжке летчика установили, что этот обер-лейтенант с немецкой точностью записывал в своей книжке дату и какой самолет сбил. Только советских самолетов было сбито им более пятидесяти, не считая самолетов стран, которых захватила Германия. Последняя запись была сделана 7 июня 1944 года: «Сбил «ИЛ-2». Он был награжден высшей наградой фашистской Германии — железным крестом с дубовыми листьями.

А вскоре точку расчета с оставшимся «охотником» поставил сам комэск, Пошевальников. «Мессеры» атаковали шестерку «ИЛов», возвратившихся с задания. Их было тоже шесть и среди них тот, «охотник», с известным номером. Ведущий Пошевальников построил группу и принял бой, доложив об этом на КП. Оттуда тут же послали на подмогу «ЯКов». Но пока бой разворачивался. Маневрируя, Пошевальников не упускал из поля зрения того самого «охотника», ловил, уходя от атак, в прицел именно его. Немец не опасался, он считал, что тяжелые «ИЛы» у них в западне, носился вокруг.

И комэск поймал его. Всадил в мотор пару реактивных снарядов. «Охотник» окутался дымом и рухнул.

Появились наши «ястребки», и немцы ушли, не нанеся шестерке урона.

Вечером летчики выпили фронтовые сто грамм за победу, за погибших товарищей.