Глава 23 «До свиданья, друг мой, до свиданья!»

Глава 23

«До свиданья, друг мой, до свиданья!»

После разрыва с Айседорой Дункан Есенина одна за другой начинают преследовать неприятности. На поэта заводят несколько уголовных дел. По одному из них его и четырех его друзей обвинили в антисемитизме: якобы, они, сидя в кафе и обсуждая литературу, а также вопрос создания нового журнала, нелицеприятно высказались о евреях, заявив о засилье «жидовских морд» в этой сфере искусства. По «еврейскому вопросу» над Есениным, Ганиным, Орешиным и Клычковым состоялся даже «товарищеский суд», который, впрочем, оправдал их, оставив обвинения лишь в пьянстве и дебоширстве. Сам Есенин свое юдофобство отрицал, говоря своему другу и ученику Эрлиху:

– Да, что они сговорились что ли? Какой антисемитизм? Антисемит – антисемит… Да у меня почти все друзья евреи и жены-еврейки. Да и дети-евреи, получается…

Очень часто Есенин оказывался в центре драк, которые были спровоцированы, и так оказывалось, что зачинщиком скандалов оказывался еврей, однако в результате дело выставлялось в ключе антисемитизма.

В газетах развернулась травля поэта. Он и сам не раз давал для этого повод. В последние годы жизни он много пил, что, естественно сопровождалось скандалами в общественных местах. В кафе, где появлялся Есенин, всегда дежурил сексот.

Здоровье поэта ухудшалось с каждым днем. После «товарищеского суда» он угодил с нервным срывом в профилакторий. У него появляются навязчивые мысли о смерти и мания преследования. Один из знакомых поэта В. Кириллов вспоминал, что в тот период Есенин был печален и часто говорил о своей болезни, о том, что устал жить, что уже вряд ли создаст что-нибудь значительное, что скоро умрет: «Чувство смерти преследует меня. Часто ночью во время бессонницы я ощущаю ее близость… Это очень страшно. Тогда я встаю с кровати, открываю свет и начинаю быстро ходить по комнате, читая книгу. Таким образом рассеиваешься».

Более всего, Есенин боялся сотрудников милиции. По многочисленным воспоминаниям друзей, он убегал прочь, как только видел милиционера, а, кроме того, ему часто мерещилась слежка. Как-то в начале зимы поэт возвращался домой на Богословский. Не удержав равновесия, он случайно выбил стекло на лестничной клетке и упал прямо на осколки, сильно поранив левое предплечье. Есть версия, что был он в тот день не один, а шел вместе со своим знакомым Марцелом Рабиновичем – сотрудником ГПУ. Истекающего кровью Есенина нашла обеспокоенная его долгим отсутствием Галя. Поэт оказался в Шереметьевской больнице, где пробыл больше месяца.

Все это время рядом с Есениным находится Галя, его верная помощница и бывшая сотрудница ЧК. Впрочем, после более близкого и продолжительного с ней общения поэт понимает, что под маской преданной и жертвенной Бениславской таится неуравновешенная, ревнивая и лживая женщина, а ее любовь такая же душная и цепкая, как и чувства Дункан.

Галя с ранних лет страдала неврастенией, а ее мать и вовсе закончила свои дни в больнице для умалишенных. Есенин никогда не давал ей надежды на ответную любовь, но она все упорнее и упорнее просила его обратить на нее внимание, угрожая, что больше так не выдержит. Она считала, что ее помощь и самоотречение Есенин не оценил должным образом. В своем дневнике она писала: «Я думала, ему правда нужен настоящий друг, человек, а не собутыльник… Думала, что для него есть вещи ценнее ночлежек, вина и гонорара. А теперь усомнилась… стоил ли Сергей того богатства, которое я так безрассудно затратила». Будучи знакомой с поэтом еще до его поездки заграницу, Бениславская очень тяжело переживала его отношения с Дункан – несколько раз у нее случались периоды страшной депрессии, о которых она также пишет в своих воспоминаниях: «Сначала, первые два дня, было легче – как зуб вырвали – болела только ранка, но не зуб. Но, видно, зуб очень больной – ранка не заживет, а, наоборот, началось воспаление, боюсь гангрены. Никакие средства не помогают. И что ужасно – вставить обратно нельзя, органического зуба больше не будет, можно заменить искусственным…».

Вскоре отвергнутая Галя, никогда не привлекавшая поэта как женщина, но с которой он, тем не менее, близко сошелся, начинает ему мстить и изменяет с его друзьями. Когда Есенин был на Кавказе, у нее «вспыхивает чувство ко Льву» (в своих записях она не называет фамилию, но некоторые исследователи уверены, что речь идет о романе со Львом Седовым, сыном Троцкого).

Поэт пробыл в Тифлисе, Батуми и Баку до февраля 1925 года. В этот период он много и плодотворно работал: «Только одно во мне сейчас живет. Я чувствую себя просветленным, не надо мне этой глупой шумливой славы, не надо построчного успеха. Я понял, что такое поэзия… Я скоро завалю Вас материалом. Так много и легко пишется в жизни очень редко. Это просто потому, что я один и сосредоточен в себе. Говорят, я очень похорошел. Вероятно, оттого, что я что-то увидел и успокоился».

Призрак Дункан продолжал преследовать Есенина и после разрыва. Так, будучи в Тбилиси, он узнал от своих друзей, что танцовщица приехала в город на гастроли и с минуту на минуту будет здесь. В ту минуту поэт побледнел и стоял как громом пораженный. Он бросился в свою комнату, в один миг покидал все свои вещи в чемоданы и выбежал на улицу. За ним понеслись его ошеломленные приятели, кричавшие вслед, что они пошутили, и Дункан не приедет сюда, хотя она и вправду в Тбилиси. Он не сразу остановился. Видимо, не сразу поверил в то, что это шутка – настолько глубоко в нем сидел страх встречи с ней. И все равно после этого случая Есенин каждый раз вздрагивал и оборачивался, нервно и беспокойно вглядываясь в проем, когда открывалась дверь или кто-то стучал. Он готов был бежать на край света, лишь бы не встретиться с ней.

10 марта 1925 года Есенин в доме у Бениславской познакомился с Софьей Толстой – внучкой Льва Николаевича. Тогда Толстая встречалась с Борисом Пильняком. Ему в тот вечер нужно было раньше уйти, а она осталась. Провожал ее до дома Есенин. Вернувшись, он лукаво улыбнулся и сказал: «Надо поволочиться. Пильняк за ней ухаживает, а я отобью».

В марте Есенин и Толстая начинают встречаться. Проведя как-то ночь в ее квартире вместе со своими друзьями, он оставил ей в альбоме стихи:

Никогда не забуду я ночи,

Ваш прищур, цилиндр мой и диван,

И как в вас телячьи пучил очи

Всем знакомый Ванька и Иван.

Никогда над жизнью не грустите.

У нее корявых много лап.

И меня, пожалуйста, простите

За ночной приблудный пьяный храп.

Спустя некоторое время Есенин узнал о романе Гали на стороне. Всегда отметавший слухи о том, что она является сотрудницей ГПУ, Есенин решает теперь порвать с ней и переезжает к Василию Наседкину – жениху своей сестры Кати. Кроме того, разрыву с Бениславской способствуют и начавшиеся ухаживания за Толстой.

В июне состоялась скоропалительная помолвка поэта и внучки великого писателя. Есенин не любил Толстую, но надеялся в ее лице обрести устроенный быт, уют, заботу, свой угол и семейное пристанище. За всю свою недолгую жизнь Есенину так и не удалось заиметь свой угол – даже все его личные вещи и рукописи хранились то у одних знакомых, то у других. Не в последнюю очередь Есенину льстила мысль о том, что он породнится с потомком самого Толстого. Он не раз хвастался перед друзьями: «Сергей Есенин и Софья Толстая, внучка Льва Толстого! Каково звучит?!».

Перед помолвкой, как водится, устроили мальчишник. Есенин напился и многие приглашенные друзья стали свидетелями его душевных метаний. Вот что писал Ю. Либединский:

– Не выйдет у меня ничего из женитьбы! – сказал он.

– Ну, если ты видишь, что из этого ничего не выйдет, так откажись, – сказал я.

– Нельзя, – возразил он очень серьезно. – Ведь ты подумай: его самого внучка! Ведь это так и должно быть, что Есенину жениться на внучке Льва Толстого, это так и должно быть!

– Так должно быть! – повторил он. – Да чего уж там говорить, – он вытер слезы, заулыбался, – пойдем к народу!

Казалось, что Есенин женится только потому, что принял такое решение – что надо уже успокоиться, бросить якорь…

Вечером «мальчишник» продолжили на квартире поэта Савкина, имажиниста. Как вспоминал Б. Соколов: «Сергея оберегали – не давали ему напиваться… Вместо вина наливали в стакан воду. Сергей чокался, пил, отчаянно морщился и закусывал – была у него такая черта наивного, бескорыстного притворства. Но веселым в тот вечер Сергей не был.

Сергей, без пиджака, в тонкой шелковой сорочке, повязав шею красным пионерским галстуком, вышел из-за стола и встал у стены. Волосы на голове были спутаны, глаза вдохновенно горели и, заложив левую руку за голову, а правую вытянув, словно загребая воздух, пошел в тихий пляс и запел:

Есть одна хорошая песня у соловушки —

Песня панихидная по моей головушке.

Цвела – забубенная, росла – ножевая,

А теперь вдруг свесилась, словно неживая.

Думы мои, думы! Боль в висках и темени.

Промотал я молодость без поры, без времени.

Как случилось-сталось, сам не понимаю,

Ночью жесткую подушку к сердцу прижимаю…

Пел он так, что всем рыдать хотелось. Всем стало не по себе. Писатель Касаткин украдкой вытер слезы, потом встал и пошел в соседнюю комнату. А Сергей, медленно приплясывая, продолжал:

Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха,

Все равно любимая отцветет черемухой.

Я отцвел, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли?

В молодости нравился, а теперь оставили.

Потом, оборвав песнь, Сергей схватил чей-то стакан с вином и залпом выпил.

После этого затихли писательские разговоры, за окном встало солнце, и многие начали расходиться. Осталось совсем немного народу. И я никогда не забуду расставания. На крылечке дома сидел Сергей Есенин, его ближайшие друзья Касаткин и Наседкин и, обнявшись, горько плакали. За дверью калитки стояла Софья Андреевна в пальто и ожидала… Через несколько часов нужно было ехать на вокзал.

Я подошел к рыдающим друзьям и взял одного из них за плечо.

– Нужно идти. Сергею скоро ехать.

На меня поднял заплаканное лицо один из них и серьезно сказал:

– Дай еще минут пятнадцать поплакать…

Прощаясь, Сергей судорожно всех обнимал и потом, пока не скрылся за переулком, оборачивался и посылал приветы…»

По воспоминаниям еще одного своего друга и ученика Эрлиха Есенин перед помолвкой привел его в квартиру Толстой. Они вышли на балкон. На лице Есенина играла «полубезумная и почти торжествующая улыбка». На небе алел «непривычно багровый и страшный» закат. Зажав в зубах папиросу, Есенин тогда сказал:

– Видел ужас?… Это – мой закат… Ну, пошли! Соня ждет…

После помолвки Есенин переезжает в Померанцев переулок в квартиру Толстой, напоминавшей, скорее, литературный музей. Комнаты были очень темные и мрачные, с громоздкой старинной мебелью и длинными галереями портретов родичей. Есенину в квартире жены было неуютно, все кругом напоминало о «великом старце», а атмосфера царила важная и чопорная. Он стал работать по ночам. Вскоре Есенин уже жаловался на засилье Толстого в доме: «Надоела борода! Уберите бороду!.. Скучно!.. Раз борода, два, три, а тут – не меньше десятка! Надоело! К черту!».

Брак с Толстой начинает поэта тяготить – все, о чем он мечтал «идет прахом». Ему снова хочется сбежать куда-нибудь. Он часто не ночует дома. В одну из ночей Толстая узнала, что он изменил ей. Есенин много пьет и иногда исчезает на несколько дней. Так, в июле Толстая записала в своем календаре:

«18 июля. Суббота. Одна.

19 июля. Воскресенье. Дура.

20 июля. Понедельник. Дура.

21 июля. Вторник. Дура.

22 июля. Среда. Дура.

23 июля. Четверг. Дура.

24 июля. Пятница. Совсем сумасшедшая.

Пять дней ничего не соображала».

В июле молодые уехали в Мардакяны – пригород Баку. Первые дни отдыха прошли замечательно, но затем Есенин снова взялся за старое. Толстая в письме Наседкину писала: «Изредка, даже очень редко Сергей брал хвост в зубы и скакал в Баку, где день или два ходил на голове, а потом возвращался в Мардакяны зализывать раны. А я в эти дни, конечно, лезла на все стены нашей дачи, и даже на очень высокие. Как Сергей себя чувствует душой и телом, очень мне трудно сказать. Выглядит он, кажется, немножко лучше. А вообще он квеленький и у меня за него сердце болит, болит».

В один из дней Толстой пришлось вызволять Есенина из милицейского участка: он шел пьяный по улице и ухватил какую-то собачонку, заявив ее владелице, что пойдет с ней гулять. Возмущенная женщина подняла визг – сбежались зеваки и милиционеры, а Есенина, брыкающегося и матерящегося, доставили в камеру. Через день благодаря знакомствам и связям его выпустили. Все эти выходки не мешали поэту плодотворно работать. В начале сентября он получил телеграмму о необходимости ускорить работу над рукописями для готовящегося «Собрания сочинений», и тут же принял решение уехать.

Есенин и Толстая возвращаются в Москву. 18 сентября состоялось их бракосочетание. Регистрация прошла обыденно – друзей не приглашали. Печать в документах никак не повлияла на течение семейной жизни Есенина и Толстой: он все также уходил в запои, а в перерывах много работал. По свидетельствам сестры поэта, он стал крайне раздражителен и часто срывался на Толстой. Есенина бесила нехозяйственность Софьи – в доме подчас не было чистых носовых платков и починенных носков. И хотя Толстая помогала ему в работе, он все чаще и чаще стал груб с ней и чаще уходил из дома. Однажды он обратился к Бениславской, чтобы та нашла ему комнату и он съехал с квартиры в Померанцевом переулке, уже даже был внесен задаток, но Толстая, узнав об этом, уговорила поэта не уезжать.

Несчастливая семейная жизнь накладывалась и на неудачи в работе – Есенина очень огорчало и мучило, что критики его произведений не замечали – за полгода на «Анну Снегину» не появилось ни одной рецензии! Он решает издавать собственный литературный журнал, Софья его в этом всячески поддерживает.

Участившиеся запои, когда Есенин бывал трезвым по 3–4 дня в неделю, вынудили Толстую поговорить с ним о возможном лечении. Ему предлагалось несколько вариантов отдыха в санатории, но поэт отказывался.

Его здоровьем уже заинтересовались и советские власти. В конце октября с письмом к Ф. Э. Дзержинскому обратился Х. Г. Раковский, только что назначенный Послом России во Франции:

«Дорогой Феликс Эдмундович! Прошу Вас оказать нам содействие – Воронскому и мне, чтобы спасти жизнь известного поэта Есенина – несомненно, самого талантливого в нашем Союзе. Он находится в очень развитой стадии туберкулеза (захвачены оба легкие, температура по вечерам и пр.). Найти куда его послать на лечение нетрудно. Ему уже предоставлено было место в Надеждинском санатории под Москвой, но несчастье в том, что он вследствие своего хулиганского характера и пьянства не поддается никакому врачебному взаимодействию. Мы решили, что единственное еще оставшееся средство заставить его лечиться – это Вы. Пригласите его к себе, проберите хорошенько и отправьте вместе с ним в санаториум товарища из ГПУ, который не давал бы ему пьянствовать. Жаль парня, жаль его таланта, молодости. Он много еще мог дать не только благодаря своим необыкновенным дарованиям, но и потому, что, будучи сам крестьянином, хорошо знает крестьянскую среду.

Х. Раковский».

Получив письмо 25 октября 1925 года, Ф. Э. Дзержинский передал его секретарю с резолюцией:

«г. Герсону. М. б. Вы могли бы заняться.

Ф. Д.».

Секретарь стал искать Есенина, но не смог найти.

29 октября 1925 года Есенина вызвали в 48-е отделение милиции Москвы, где он давал показания о происшедших событиях в поезде 6 сентября 1925 года, когда он возвращался из Баку в Москву и в нетрезвом виде устроил скандал, чуть не подравшись с дипкурьером А. Рога. Поэт дал подписку о явке в суд по первому требованию. Он попытался уладить это дело, обратившись за помощью к наркому А. В. Луначарскому и другим авторитетным друзьям, но ничего не помогло. Толстая предложила Есенину лечь в больницу, так как лиц, находившихся на лечении, не имели права судить. 26 ноября 1925 года поэт оказался в клинике Московского университета под наблюдением профессора П. Б. Ганнушкина. Есенин все чаще просит Толстую не навещать его, а в декабре заводит речь о разводе.

14 декабря Есенин выбрался из клиники на один день. Между ним и Софьей произошел очередной неприятный разговор, после чего Толстая передала ему в клинику записку: «Сергей, ты можешь быть совсем спокоен. Моя надежда исчезла. Я не приду к тебе. Мне без тебя очень плохо, но тебе без меня лучше. Соня».

21 декабря 1925 года Есенин покинул клинику, аннулировал в Госиздате все доверенности и простился с друзьями. В эти же дни он зашел и к своей первой жене – Анне Изрядновой. На ее вопрос: «Что? Почему?» ответил: «Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверное, умру». Навестил и простился с детьми от Зинаиды Райх.

23 декабря Есенин уехал в Ленинград с намерением начать новую жизнь там. Своему ученику Эрлиху он послал телеграмму с просьбой найти комнаты, сам же остановился в гостинице «Англетер».

Через пять дней, 28 декабря, утром, в номере отеля Есенин был найден повесившимся на трубе парового отопления. Через все лицо его проходил страшный багровый след – вероятно, след от трубы. Многие очевидцы утверждали, что правая рука поэта была неестественно скрюченной, как будто бы он хотел освободиться от петли. Все это наводило некоторых современников на версию об убийстве поэта и инсценировке самоубийства.

Накануне Есенин передал Эрлиху стихотворение, написанное собственной кровью:

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей, —

В этой жизни умереть не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.