1

1

Чудо Св. Терна внушило Паскалю замысел того великого дела, которому решил он посвятить весь уже недолгий, как он предчувствовал, остаток жизни. Дело это он сам называет “Защитой христианства”, Апологией, а люди назовут его Мыслями.

После чуда он придумал изображение для своей печати: два человеческих глаза, окруженных терновым венцом, с надписью – “Scio cui credidi. Знаю, кому верю”. Смысл изображения тот, что мучившая его всю жизнь Борьба Веры и Знания кончилась: эти два противоположных начала соединились в третьем высшем – в Любви. Главным источником Мыслей и будет это соединение.

В 1659 году, за три года до смерти, Паскаль в обществе друзей своих, вероятно, “господ Пор-Руаяля”, изложил замысел Апологии. Речь его длилась два-три часа. “Все присутствовавшие на этом собрании говорили, что никогда не слышали ничего более прекрасного, сильного, трогательного и убедительного”,– вспоминает один из слушателей, племянник Паскаля Этьен Перье.

Вскоре после этой речи Паскаль заболел и, хотя в первое время болезни не лежал в постели и даже выходил из дому, чувствовал себя так плохо, что врачи запретили ему всякий умственный труд. Близкие отнимали у него и прятали книги и не давали ему писать, ни даже говорить ни о чем, что требовало умственного напряжения. Но вынужденное внешнее бездействие только усиливало внутреннюю работу ума. Мысли приходили к нему сами собой, и он “записывал их на первых попадавшихся ему под руку клочках бумаги в немногих словах или даже полусловах”. “Часто возвращался он с прогулки домой с буквами, написанными на ногтях иглою: буквы эти напоминали ему разные мысли, которые он мог бы забыть, так что этот великий человек возвращался домой, как отягченная медом пчела”, – вспоминает Пьер Николь.

“Память у Паскаля была удивительная”, – по свидетельству того же Николя. “Я никогда ничего не забываю”, – говорил сам Паскаль. Все, что видел и слышал, врезывалось в память его неизгладимо, как стальным резцом – в камень. Но во время болезни она ослабела. “Часто, когда я хочу записать какую-нибудь мысль, она ускользает от меня, и это напоминает мне мою слабость, которую я все забываю, так что это напоминание для меня поучительнее, чем ускользнувшая мысль, потому что главная цель моя – познать свое ничтожество”.

Когда, излагая друзьям своим замысел Апологии, Паскаль настаивал на “порядке и последовательности” того, что хотел написать, он ошибался и потом понял свою ошибку: “Я буду записывать мысли без порядка, но, может быть, не в бесцельном смешении, потому что это будет истинный порядок, выражающий то, что я хочу сказать в самом беспорядке”. “Свой порядок у сердца, и у разума – свой, состоящий в первых началах и в их доказательствах; а у сердца порядок иной. Никто не доказывает, что должен быть любим, излагая в порядке причины любви: это было бы смешно”.

Сделаны были и, вероятно, еще много раз будут делаться попытки восстановить в Мыслях Паскаля “порядок разума”. Но все эти попытки тщетны: каждый читатель должен сам находить в Мыслях свой собственный порядок, не внешний – разума, а внутренний – сердца, потому что нет, может быть, другой книги, которая бы шла больше, чем эта, от сердца к сердцу.

“Мне было нужно десять лет здоровья, чтобы кончить Апологию”,– часто говорил Паскаль. Но и в десять лет не кончил бы, судя по всем другим делам его: счетная машина, опыты конических сечений, опыт равновесия жидкостей, “Опыт о духе геометрии”, – все осталось не конченным, а “Начала геометрии”, книгу тоже не конченную, он сжег. Письма прерываются внезапно, именно в то время, когда достигают наибольшего успеха и могли бы оказать наибольшее действие. Очень вероятно, что та же участь постигла бы и Апологию.

Все, что сделал Паскаль, этот “ужасающий гений”, подобно развалинам недостроенного мира.

О, умираю я, как Бог,

Средь начатого мирозданья!

Но эта неконченность – признак не слабости, а силы, потому что здесь, на земле, невозможно ничто действительно великое; здесь оно только начинается, а кончено будет не здесь.