Глава 5 Профессия – актер

Глава 5

Профессия – актер

Петр Тодоровский, кинорежиссер и большой поклонник актерского таланта Владимира Басова, однажды сказал: «Басов создал у нас на экране некую чаплиниану, только на свой лад. Именно на свой – потому что Басова трудно с кем-либо сравнивать. И пора уже специально для него писать роли». Но, собственно говоря, первая заметная роль Басова на экране была придумана именно так – «под Басова».

Два уже известных молодых режиссера практически одновременно завершали работу над своими фильмами – Владимир Басов заканчивал «Тишину», Георгий Данелия – «Я шагаю по Москве». Басов в то время уже считался признанным мастером, почти мэтром – за его плечами успешные в прокате и получившие одобрение свыше «Школа мужества» и «Битва в пути». Данелия только-только нащупывал свой путь, свой жанр, хотя он уже и успел поработать ассистентом Игоря Таланкина в его теплой и трогательной картине «Сережа», и снял первую большую киноработу «Путь к причалу», но все эти фильмы стояли чуть в стороне от его собственного стиля – современной лирической комедии.

«Я шагаю по Москве» был уже снят и практически смонтирован, когда смотревшая его на очередном этапе комиссия обратила внимание постановщиков на то, что в истории о сегодняшней молодежи не хватает поучительного момента. Данелии предложили серьезно подумать над тем, чтобы ввести в картину эпизод, в котором прозвучало бы разоблачение каких-то социально-нравственных пороков, пусть даже преподнесенных не в трагических красках, а в лирическом ключе картины. И вот буквально под лозунгом «Даешь сатиру!» возник персонаж полотер, сняться в роли которого Данелия пригласил Владимира Басова.

Почему именно Басов? Потому что, как впоследствии шутил сам Басов, «где еще они найдут второй такой нос!». Но в ироническом автопортрете режиссера – настоящая правда о том удивительном даре, которым кроме прочих наделила его природа. И этот дар – его лицо, его внешность, его пластика и речь.

Про такое лицо говорят – наградил же Господь. Именно так – наградил, вылепил по какому-то художественному наитию специально для того, чтобы играть крупным планом. Так, чтобы не отрываясь и зачарованно зритель мог смотреть в эти глаза, которые могут быть и бесконечно глубокими, и прозрачно-пустыми, переполненными невероятной по композиции гаммой чувств – от пронзительной тоски до безудержного веселья – и точечно декларирующими лозунг или знак. Басовский облик, кажется, предназначен для лицедейства – «на задачу» работают все его составные части, взаимодействие между которыми отрегулировано и сбалансировано, как в четко отлаженном механизме швейцарских часов. Ничего лишнего, все на своем месте.

«Гуттаперчевое лицо», «маска на все случаи жизни», «неповторимая личина» – какие только не пытались критики подобрать слова и выражения, чтобы объяснить этот феномен – актер Владимир Басов. Его характерное лицо, выразительная мимика и пластика «без костей», четкая акцентированная речь, неподражаемая улыбка делали любое его появление на экране заметным и запоминающимся. Его сравнивали с Бурвилем и Сергеем Филипповым. Но это сопоставление – поверхностное, внешнее. И когда в популярной в наши дни телевизионной передаче показали «двойной портрет» Басова и Филиппова, стало очевидно – они совершенно разные! Филиппов – художник резкий, силуэтно очерченный, живая карикатура, а у Басова – лиричный взгляд и проникающие в душу глаза.

Сочетание именно этих качеств – внешней «клоунады» и внутреннего лиризма – было нужно Георгию Данелии, чтобы навязываемый ему эпизод не превратился в обличительную сатиру, разрушив удивительную весеннюю атмосферу картины. И Данелия позвал Басова, который в этот момент клеил «Тишину» в монтажной, – упросил, уговорил, убедил. Увел за собой в павильон, и требуемый эпизод сняли в тот же день буквально за несколько часов. А в «Я шагаю по Москве» появился еще один замечательный персонаж.

Помните, Володя Ермаков, молодой человек, начинающий литератор, приехавший в столицу издалека – с ударной комсомольской стройки где-то в Сибири, вместе с новым знакомым Николаем разыскивает в Москве известного писателя, которому он прежде посылал на рецензирование свои первые рассказы – пробу пера и таланта, и вот теперь пришел с уже напечатанным в журнале рассказом. Появившись в квартире мэтра, Володя и Колька застают его за странным занятием – «писатель», среднего роста худощавый человек со скульптурно-выразительным лицом, вдохновенно натирает полы своей просторной квартиры. В нем на первый взгляд ничто не выдает «работника умственного труда» – «писатель» одет по-домашнему, одна штанина брюк закатана почти до колена, рубашка навыпуск, швабра в руках. И при этом он еще и вполголоса напевает – весьма музыкально и артистично – «Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом».

Оказывается, так «хозяин» дома «отдыхает» от праведных литературных трудов, от забот о моральном благе общества. И, разобравшись, зачем пожаловали гости, он радушно принимает их в «своем» кабинете за письменным столом на фоне книжных полок с роскошными антикварными корешками и гипсовым бюстом иронично улыбающегося Вольтера. «Писатель» широким жестом приглашает оробевших от встречи с «мэтром» молодых людей присесть и читает им пространную и довольно язвительную лекцию о том, что хорошо в литературе и чего, по его мнению, начинающему писателю делать не стоит. Он профессиональным жестом перелистывает поданный ему Володей журнал и, не досмотрев, приступает к анализу: начинает говорить – прочувствованно, страстно, «самовозгораясь» на каждом слове.

Его речь пересыпана штампами, подобными «Если можешь не писать – не пиши», «Писатель должен глубоко проникать в жизнь», «Нравятся девочки, а литература – это искусство», произносимыми столь убедительно, что сомнений в искренности говорящего даже и не возникает. «Писатель» поучал ошеломленную молодежь с жаром настоящего борца с лакировкой и конъюнктурой, говорил уверенно и убежденно, используя весь арсенал словесной демагогии.

И лишь с приходом настоящего писателя, негромко наблюдающего за происходящим, становилось ясно, что перед героями фильма и зрителями – настоящий полотер. Но полотер с такой колоритной индивидуальностью, что по сравнению с ним действительный хозяин квартиры кажется скромным, обычным человеком с ничем не примечательной внешностью и манерами. Таким, каким, наверное, и должен был быть настоящий советский писатель – нормальный труженик литературного фронта.

Басову удалось создать образ исключительный и даже немного загадочный: глядя на то, как виртуозно импровизирует его герой, хотелось понять, почему человек со столь блестящим даром мистификатора и оратора работает полотером. Поначалу просто разыгрывая молодых людей, полотер постепенно входит во вкус куража, его заносит на виражах фантазии, и, кажется, в какой-то момент он и сам начинает верить в себя – великого писателя. Басов сумел избежать пошлости и, пародируя явление, оказался выше обычной сатиры. Его герой не вызывал раздражение и неприязнь, он был обаятелен даже в своем самодовольстве и наглости.

Роль, придуманная, что называется, на ходу, и сыгранная почти спонтанно, обратила на себя внимание и критиков, и зрителей и послужила началом нового витка в актерской карьере Владимира Басова. Георгий Данелия стал своего рода «крестным отцом» Басова-актера, хотя сам Басов время от времени до этого и всегда потом играл в собственных фильмах: поначалу характерные эпизоды, а потом – роли, уже ставшие нести важную психологическую нагрузку, – резонерские, настроенческие, существенные для понимания характера главного конфликта в картине.

Играть для Басова означало то же, что и снимать кино – он любил играть. Басов не приступал к работе с актерами, не сочинив предварительно, не проиграв для себя каждую роль. Для каждого персонажа он, буквально по Станиславскому, придумывал прошлое – биографию до момента появления героя в сюжете и мотивировку его участия в событиях, происходящих в фильме. Басов-режиссер никогда не переставал быть актером, находил невероятное количество штрихов, черт и деталей для всех героев картины и часто на репетициях проигрывал для участников съемок рисунок будущих ролей, «в лицах» изображая их мимику и манеру поведения.

«Тяга к игре, к представлению, жившая в нем еще с детства, не покорилась, казалось бы, всеобъемлющему увлечению режиссурой. Актерство в Басове вышло за рамки необходимого любому режиссеру навыка и стало свойством личности», – говорили о Басове коллеги, хорошо знавшие его творчество. Еще в институте молодые режиссеры приглашали своего самобытного однокурсника на роли в своих учебных спектаклях, и Басов всегда поражал окружающих остротой, разнообразием и блеском игры. Его однокурсница по объединенной актерско-режиссерской мастерской, актриса Нина Агапова вспоминала, что актерский талант Басова был очевиден уже на приемных экзаменах, где Басов с блеском читал «то ли речь Цицерона, то ли одну из опубликованных речей знаменитого российского адвоката Плевако».

До приглашения Георгия Данелии сняться в его картине «Я шагаю по Москве» Басов появился в небольшом эпизоде в собственном фильме «Школа мужества» и в эпизодах своих же «Тишины» и «Крушения эмирата».

В «Школе мужества» Басов сыграл белогвардейского офицера – поручика, адъютанта немолодого полковника, подозревающего, что попавший к ним юноша (Борис Гориков) – партизан-разведчик. Басов лепил даже этот, фоном проходящий в эпизоде, образ убедительно и емко. Его герой – холеный молодой щеголь – приковывал к себе внимание: в нем была и брезгливая надменность барина, и выправка настоящего военного – умного и злого врага.

В «Тишине» – другой срез времени, иная социальная среда. И вот уже Басов – все тот же Басов, с тем же лицом и пластикой, – балагур-шофер, везущий главного героя к новому месту работы. Узнаваемый, но не как Басов, а как типаж настоящего работяги, сердечного и молодцеватого. Простой и свойский парень, как все.

Но постепенно актер Басов начинает входить в фильмы режиссера Басова на правах героя второго плана, за которым стоит режиссерское «я» и по отношению к которому проявляется главный герой и часто – главный конфликт басовской кинодрамы.

Его следующая роль в собственном фильме «Щит и меч» – Бруно. Появление Бруно на экране задавало тон всей картине, заявляло о той составляющей образа Белова—Вайса, что не будет поначалу заметна за сюжетной интригой: динамично развивающееся действие картины отвлечет от страшного одиночества героя, лишь несколько раз появившегося в его глазах на лице, всегда сохраняющем потрясающую выдержку и недюжинное хладнокровие. Одиночество и боль – как плата за профессию, оборотная сторона медали.

Именно эти глаза мы уже видели в самом начале первого фильма, в эпизоде инструктажа: по осеннему парку, такому щемяще открытому – только голые стволы деревьев, не спрятаться, не убежать, все на виду – шли двое, Белов—Вайс и его связной Бруно. Шли и разговаривали – деловито, собранно, четко. Но главными в этой сцене были глаза связника – глаза человека, знающего цену одиночеству. Глаза, в которых пряталась глубокая и неизбывная тоска,– взгляд, обращенный одновременно и в прошлое, и в будущее, свое и Вайса, взгляд, несущий печать трагедии на невозмутимом, словно высеченном из камня лице.

Бруно возвращался к зрителю в финале фильма – уже погибший, почти на глазах Вайса—Белова. И его трагедия выходила за рамки гибели при исполнении – Бруно погибал, пытаясь предупредить командование о готовящемся вторжении гитлеровских войск на территорию своейстраны. Герой фильма и один из многих реальных участников подобных событий, судьба которых была столь же трагически обреченной, – ни Бруно, ни его прототипам тогда не поверили ни на местах, ни в Ставке Верховного главнокомандующего. Эту судьбу, эту горечь непонимания, недоверия, это одиночество сыграл практически одними глазами Владимир Басов. И запомнился зрителям, как один из главных действующих героев картины.

Критики отмечали, что все чаще, появляясь в своих фильмах, Басов выбирал роли, играя «персонажей, так сказать, ключевых в драматургии, несущих основную смысловую нагрузку произведения». Таких, как Мышлаевский в «Днях Турбиных» или Стэнтон в «Опасном повороте».

Мышлаевский и у Булгакова – в центре конфликта. Взрывной, темпераметный, сильный штабскапитан – единственный из всех героев внутренне собран и всегда готов действовать. За его шумной манерой общения, яркой внешностью скрыт настоящий мужской характер. И Мышлаевский Басова тоже был таким – он конкретен в словах, четок в поступках, его яростная энергия повышала сопротивляемость натиску жизни у окружавших его людей – поэтичного Турбина, мятущейся Елены. Мыш лаевский Басова тоже первым понимал, что наступило время выбора, и свой он делал так же решительно и однозначно, как и жил.

Басов «осмелился» играть Мышлаевского после блестящего, вошедшего в историю отечественного театра исполнения этой роли Борисом Добронравовым в прославленном спектакле МХАТа, о ко торой говорили как об уникальном совпадении индивидуальной актерской интонации и образа булгаковского героя. Мышлаевский Басова – тоже совпадение его собственной актерской и человеческой природы с рисунком роли и замыслом драматурга. Этот Мышлаевский тоже легко оттаивал и столь же стремительно мог сгруппироваться, он был всегда готов отражать нападение и говорил и действовал – как отрезал. В нем тоже уживались бравада и нежность, бескомпромиссность и умение заблуждаться.

Мышлаевский приходил в дом Турбиных, замороженный бесновавшейся за окном метелью, и уходил из него тоже «замороженным» – завороженным новой идеей, новой жизнью, уходил, чтобы выплеснуть свою горячность на поле другой битвы – во имя становления нового миропорядка в стране.

В «Опасном повороте» Басов появился в роли, казалось бы, незначительной, но постепенно становилось очевидным, что именно Чарлз Тревор Стэнтон, словно между делом подстегивающий беспощадное, импровизированное расследование убийства Мартина Кэплена, является той лакмусовой бумажкой, тем катализатором, который заставляет каждого героя проявить свое подлинное лицо и признаться во лжи. За Стэнтоном хочется наблюдать, и поражаешься, как этому грубому, несимпатичному, самоуверенному выскочке удается подчинить своей воле «благородное» аристократическое семейство.

Критик А. Аникст после выхода фильма на «голубые экраны» писал о Стэнтоне Владимира Басова: «Да, Стэнтон циник, трезвость его ума оскорбительна для других, но чем больше раскрывается подлинное лицо Стэнтона, тем очевиднее становится, что по-своему он был несчастен и вся горечь его речей объясняется именно этим».

А вот за роль адвоката Киреева в «Нейлоне 100%» и эпизодическое появление в роли гитариста в «Возвращении к жизни» Басову от критики досталось изрядно. Поющий по фильму (и, кажется, еще и пьющий) пройдоха-адвокат показался самой требовательной части публики излишне шаржированным и отчасти пройденным этапом актерской карьеры известного режиссера. А в сцене в гостинице из «Возвращения к жизни» критикам показалось обидным, что такой опытный режиссер разрушил проблематику картины «незамысловатой водевильной эксцентрикой» своего участия в сюжете.

Но за словами, исполненными гражданского пафоса и страстной озабоченности о цельности художественных произведений, вышедших «из-под пера» кинорежиссера Басова, критики просмотрели главное. Басов остался Басовым даже в этих на первый взгляд не особо значимых ролях, сыграв в случае с Киреевым не столько осуждаемый социальный тип юриста-жулика, а мужа, безнадежно влюбленного в свою жену-дуру, ради которой он готов на все – купить, продать. «Пес с ними, с деньгами», – говорит герой Басова, лишь бы любимая получила то, что хотела, – шубку за 500 рублей. «Пес с ними, с деньгами», – лишь бы отстала и дала хотя бы ненадолго погрузиться в свои мужские мечты и фантазии.

И «тонкий, умный актер» Басов в «Возвращении к жизни» играл не просто вставной номер с сентиментальным дуэтом под гитару с главным героем, который вскоре легко и почти не задумываясь обокрадет заехавшего на гастроли гитариста. Нет, Басов играл то, что знал и чувствовал, – играл о том, что обмануть артиста легко. У настоящего артиста – душа нараспашку, он и на сцене, и в жизни открыт и доступен и для тех, кто восхищается его талантом, и для тех, кто использует его доверчивость в своих целях.

Басов никогда не играл однозначно. И даже в самой коротенькой миниатюре создавал объем, рассказывал судьбу, проявлял характер. Именно эти его качества, помноженные на блестящий талант импровизатора и выдумщика, хорошо знакомые его коллегам по репетициям в павильоне на съемках и дружеским капустникам, его, басовская, точность в постановке исполнительских задач и филигранное их воплощение, нужны были Георгию Данелии в том, ставшем знаменитым, эпизоде в фильме «Я шагаю по Москве».

После этого поистине триумфального успеха приглашения Басову-актеру стали поступать регулярно. И он с удовольствием откликался на предложения коллег. Ему нравилось в коротеньком эпизоде, как, например, в роли пьяного пассажира поезда времен войны в фильме «Завтраки 43-го года», двумя-тремя штрихами рассказать о человеке все и, связав его судьбу со своим прошлым одному ему видимыми нитями, нарисовать обобщенный образ современника – человека из реального мира, знакомого, друга, соседа.

Как правило, басовские персонажи проживают на экране всего несколько минут, порою просто возникают, словно мимоходом, чтобы только успеть представиться и сразу же уйти. И когда Басову, случалось, предлагали сниматься в главных ролях с обещанием: «Вы будете в каждом кадре!», он почти всегда, по свидетельству его коллег, отвечал: «Вы предлагаете мне не главную, а просто длинную роль». И выбирал в том же сценарии небольшой эпизод, объясняя свое решение раз и навсегда им самим установленным принципом: «Актер должен прийти на экран как бы нечаянно и уйти чуть раньше, чем его захотят отпустить».

Существовало расхожее предубеждение, что коллеги-режиссеры со столь завидным постоянством приглашали сниматься Владимира Басова только из-за его исключительной, неповторимой внешности. Его лица, черты которого «по-особому выразительны в своей неправильности». Его улыбки, в которой необъяснимым образом сочетались открытость и затаенность, детское удовольствие и целомудренное смущение, безудержная радость и глубокая грусть. Коллег-режиссеров даже обвиняли в том, что они расчетливо эксплуатировали внешность Басова, одно упоминание имени которого в титрах уже вызывало у зрителя ожидание чего-то радостного и веселого. О Басове говорили, что он – «все гномы из сказки о Белоснежке сразу: и Ворчун, и Растяпа в одном лице».

И Басов действительно бывал невероятно смешным, «отжимая» в краткий миг своего появления на экране «сочный юмор» из любой даже самой маленькой роли. Но он никогда не переигрывал, не пережимал, он знал меру во всем, что делал в кино – снимал фильмы или играл роли. И поэтому его любили снимать.

Для Георгия Данелии Басов стал чем-то вроде «актера-талисмана». В следующей за «Я шагаю по Москве» картине режиссера – сатирической комедии «Тридцать три» – Басов сыграл директора краеведческого музея, приходящего в череде других просителей со своим предложением к главному герою картины Ивану Травкину – «счастливому» обладателю феномена тридцать третьего зуба, который обычно в природе у людей не растет. Герой Басова с самым что ни на есть серьезным видом деловито предлагал Ивану Травкину продать свой череп, который теперь представляет столь серьезный научный интерес, руководимому им краеведческому музею. Этот ценный экспонат директор лихо приобретал за счет музейных фондов, подсовывая Ивану – Евгению Леонову договор и деньги, и совершенно искренне не понимал упорства Травкина, никак не желавшего расставаться ни с одной частью своего пока еще живого скелета. И в ответ на робкое возражение главного героя, категорически еще не собиравшегося умирать, отвечал сдержанно и скорбно, воздевая к небу чистые, как слеза ребенка, глаза: «Все мы гости на этой планете!»

Эпизод завершался торжественно-величественным выходом директора из квартиры Ивана Травкина – герой Басова решительно открывал дверь и деловито, с достоинством переступал порог… ванной. Эту деталь Басов придумал сам, по ходу съемок – он искал такой поворот в завершение сцены, при котором очевидная черта директора – склонность к демагогии, доведенная до своей крайней точки, до абсурда, – приняла бы законченную форму и обрела уже не словесный, а вполне материальный, «зримый образ».

Басов играл у Данелии и в экранизации «Гекльберри Финна» – фильме «Совсем пропащий». Играл роль папаши Финна – играл ярко, выпукло, как потом писали, «концертно». Папаша Финн, гнусный пропойца и профессиональный нищий, имел вид невероятно живописный и даже смачный: обрывки перчаток на руках, каким-то чудом сохранившийся и не очень понятно, как державшийся на Папаше фрагмент шляпы-шапокляк на голове, лохмотья от чего-то, некогда называвшегося одеждой, на теле. Этотпапаша был смешон, когда разглагольствовал о сущности американской внутренней политики, и вызывал острожную брезгливость, когда по-настоящему торговался за пару долларов, что мечтал выручить от продажи сына.

Такойпапаша особенно был ужасен, когда в припадке белой горячки с ножом в дрожащей руке гонялся за Геком по маленькой хижине – дому «семьи Финнов», и его глаза, замутненные алкоголем, горели мрачно и угрожающе. Но те же глаза необъяснимым образом вдруг светлели и наполнялись такой болью и отчаянием, такой любовью и состраданием, в том числе и к самому себе, когда папаша Финн вместе с горожанами искал на реке тело «утонувшего» Гека. Папаша Финн всматривался в воду со смешанным чувством, в котором были и настоящее горе отца, потерявшего сына, и обида за несостоявшуюся сделку, и трагедия человека, так никогда и не сумевшего стать свободным, не нашедшего в себе силы изменить свою жизнь.

Без Владимира Басова не обошлась и ставшая знаменитой картина Георгия Данелии «Мимино», в которой Басов снова появился в неожиданной и, казалось бы, непредсказуемой сюжетом роли.

Помните, как Мимино приезжает в Москву с запиской от тети Нины, тбилисской родственницы продавца головных уборов – доброго знакомого Мимино, к своему дальнему родственнику в столице с просьбой помочь «летчику-пилоту» устроиться в гостиницу. Мимино входил в квартиру, где его встречал по-домашнему одетый хозяин – рубашка в популярную в те годы и обожаемую самим Басовым клеточку, простенькие брюки. Москвич принимал гостя запросто, но вместе с тем и по-московски – не дальше порога. Читал записку и тут же звал на помощь жену – обращался как к более сильному человеку, который может и разобраться, и защитить – такой вот большой ребенок, растерянный от необходимости принимать самостоятельные решения. Из другой комнаты тут же выходила очаровательная светловолосая молодая женщина – Валентина Титова – и помогала двум мужчинам-«недотепам»: деловито звонила кому-то по телефону и договаривалась о месте в гостинице. И когда – в ответ на просьбу ее невидимого собеседника достать билеты на спектакль в Большой театр – муж из глубины другой комнаты, куда он уже успел спрятаться от нежданных забот подальше, инфантильно сообщал «вряд ли», тоном, не терпящим возражений, говорила в телефонную трубку – «достанет». И лишь только за Мимино закрывалась дверь, «хозяин» снова появлялся, словно высовывался из ракушки, и, помешивая в мисочке детское питание, робко и виновато спрашивал у жены: «А ты не помнишь, кто такая тетя Нина из Тбилиси?»

Но Басов вместе с Данелией и здесь находят тот заключительный аккорд, который превратит обычный бытовой анекдот в настоящую историю, покажет в эпизоде судьбу. Еще раз герои встретятся в Большом театре, на спектакле, и среди исполнителей главных партий Мимино увидит на сцене своего нового знакомого. И это будет уже совсем другой человек – большой артист, решительный и громогласный. И тогда история о москвиче, уставшем от наездов дальних родственников и их знакомых в столицу нашей родины, превращается в судьбу артиста, который в принципе не может заниматься ничем, кроме творчества, где он по-настоящему значителен и самостоятелен в своем искусстве и мастерстве. И хотя и эта сцена тоже окрашена в присущие стилю Данелии комедийные тона, герой Басова кажется и Мимино, и зрителю уже не таким однозначно ироническим, чем в момент своего первого появления в фильме.

У Петра Тодоровского Басов играл в картине «Фокусник» роль удачливого сатирика, лихо сочиняющего эстрадные репризы. Он принимал у себя главного героя картины – артистически чудаковатого фокусника Кукушкина, который чувствовал себя немного неуютно в роскошно меблированной квартире «скромного» литературного работника. Этот «писатель», словно продолжая традицию, начатую в «Я шагаю по Москве», тоже сыпал афоризмами и каламбурами, правда, на сей раз с претензией на остроумие, а не на поучительность. И его словесный поток в конце концов превращался в свою противоположность – юмор обрастал пошлостью, а дар импровизатора – в машину по ее производству.

В знаменитый «Бег», экранизацию булгаковской пьесы, в постановке Александра Алова и Владимира Наумова Басов был приглашен своими друзьями на роль Артура Артуровича, организатора «тараканьих бегов».

Он снова создавал образ, который был средоточием проявления главного конфликта пьесы и фильма – темы бега, темы русской эмиграции в первые после Октябрьской революции годы. Именно Артур Артурович воплощал в себе идею бега, доведенную до абсурда драматургом, гротесково снятую режиссерами-постановщиками и с блеском сыгранную Басовым. Артур Артурович, хозяин безумного аттракциона, в котором соревновались на скорость отборные, холеные тараканы, казался воплощением бессмысленности происходящего. Лощеный хлыщ в концертном фраке и цилиндре, который не упал с его головы даже после отчаянной драки, которую затеяли зрители, «уличившие» фаворита «гонки» Янычара в нетрезвости. Басов вел своего героя по самому краю острого актерского рисунка, и, когда его Артур Артурович, озлобленный и изрядно помятый, выбирался из обезумевшей толпы посетителей своего заведения и кричал: «Где вы видели пьяного таракана, я вас спрашиваю?» – становилось и горько, и грустно, и страшно.

Режиссер Владимир Наумов вспоминает об актере Владимире Басове:

«У него был абсолютный диапазон актерских возможностей – от нуля до бесконечности. Он мог играть совершенно гротескные вещи и мог играть серьезные, драматические, даже трагические роли. Если внимательно посмотреть на его фильмографию, то возникает ощущение острой партитуры.

Для того чтобы получить роль, ему порой не надо было делать ничего особенного. Он просто своими действиями заставлял давать ему роль. Однажды – мы в то время собирались с Аловым снимать «Тегеран-43» – я шел по коридору производственного корпуса «Мосфильма», и вдруг вижу, что мне навстречу бежит какая-то странная фигура. Это был Басов! Подбежав ко мне, он упал на колени и закричал: «Папа, возьми меня в Париж!» (Падать на колени и звать того, к кому он обращался, «папой» – было одним из излюбленных актерских приемов Володи.) Он разузнал, что мы едем в Париж на съемки, и бросился меня искать. Я ему говорю: «Володя, какой Париж, у меня там нет роли для тебя». Но Басов не отставал: «Папа, ну, предположим…» И тогда я сдался: «Хорошо, если прямо сейчас, у меня на глазах, на ходу, ты мгновенно сочинишь для себя роль, то поедешь в Париж». Он мне: «Даешь слово?» Я ему: «Даю слово». И Басов «выстреливает»: «Шофер». Я не понял: «Какой шофер?» А он мне: «Тот, что везет главного героя из аэропорта в город». Я даже растерялся: «Володя, ты же народный артист СССР, какой ты шофер, который должен будет везти героя по Парижу, ты даже здесь постоянно аварии делаешь, куда ты поедешь?» А он не сдается: «Ты обещал!»

Дело закончилось тем, что он поехал-таки с нами в Париж и играл в нашем фильме шофера, которого сам и сочинил. Причем играл очень здорово. Он в течение двух дней ходил на стоянки такси, подглядывал, подсматривал, как себя ведут парижские таксисты, что с ними и между ними происходит. И в этой крошечной, практически незаметной роли не было ни волоска халтуры, ни волоска неправды. Басов так внедрился в придуманный им образ, что уже не мог остановиться только на одном эпизоде. Он мечтал продлить жизнь своего героя на экране, ходил за нами и все говорил: «Вот я тут придумал, эту роль надо закольцевать, чтобы герой потом снова встретился с тем же шофером, но уже в конце фильма, это будет так интересно!» Мы же «набрасывали на него сетку», говорили: «Володя, завтра отправим тебя в Москву» или умоляли: «Делай что хочешь, только не мешай снимать!» Он поначалу поддавался, отвечал: «Хорошо, хорошо, нормально», уходил и каждое утро возвращался на съемочную площадку с новыми идеями – у него за ночь уже были написаны несколько страниц с новыми предложениями по роли.

Басов все время мыслил образами, он был создан для этого».

Басов умел заострять образ и оставаться запоминающимся, не выбиваясь из общего стиля и не нарушая целостности замысла другого режиссера. И поэтому все помнят его обаятельного черного маклера в телевизионном фильме «По семейным обстоятельствам». Сначала Басов появлялся в блестящем репризном эпизоде про «тещ», «племянников» и «внучек», путал всех законспирированной лексикой квартирного менялы, все время чего-то опасался, оглядывался, мгновенно переходя из делового настроения в суетливо-шумное состояние мелкого испуга, словно воришка, застигнутый на месте преступления. Но вот он уже во главе застолья – правит банкетным столом, за которым собрались все участники многоступенчатого междугородного обмена, – хозяин положения, благополучный и уверенный в себе. Конечно, персонаж комедийный, но ведь именно он помогает людям решить самую больную еще со времен Булгакова проблему – «квартирный вопрос». И поэтому, даже если герой Басова и не в доспехах, то все равно рыцарь и победитель.

А милиционер из «Операции «Ы» и других приключений Шурика»! Суровый служитель порядка, разводивший граждан, получивших пятнадцать суток исправительных работ. Строгий конвоир и деловитый прораб. Он раздавал «осужденным» работу и пищу и не обращал никакого внимания на проделки своих подопечных, подтрунивавших друг над другом. Он никогда не улыбался и был истинным воплощением законности. Вот именно с этим непроницаемо-невозмутимым видом он обходил «арестантов» во время обеда и само собой разумеющимся жестом отгонял мух от тарелок с едой. Очевидцы утверждают, что этот жест придумал сам Басов, чтобы оживить, придать человечность излишне рельефному и сатирически немного однозначному образу. Это был жест педанта, который железно усвоил свою задачу следить за порядком во всем, что касается его подопечных, и в то же время это была простая человеческая реакция на «муху в супе». И было так смешно и грустно смотреть за тем, как Басов это делает.

Запоминался басовский загадочный шофер, проживающий в кабине экскаватора из фильма «Предчувствие любви» и меланхоличный курортник из картины «Будьте моим мужем». С одинаковой страстностью и органичностью Басов играл грустного, повидавшего виды мудрого администратора из «Чудного характера» и всепонимающего руководителя балаганного театра маэстро Данфутто из телефильма Виктора Титова «Любовь к трем апельсинам», снятого по мотивам музыкальной сказочной феерии Карло Гоцци и Сергея Прокофьева. Среди басовских «чудиков» – тамада в одной из новелл, составлявших киноальманах «Сто грамм для храбрости»: заработавшийся до автоматизма, он перебегает с одного банкета на другой, с юбилея на новоселье и в невероятном скоростном режиме «шпарит свои тосты», стараясь не выбиться из графика. Как колоритны басовские дьякон в «Смешных людях!» и подозрительный гражданин с собольими шкурками из таможенной тюрьмы в фильме «Срочно… Секретно… Губчека». И два жанровых шедевра в телевизионных версиях оперетт Имре Кальмана «Сильва» и «Принцесса цирка» – генерал фон Ронсдорф и метрдотель Пеликан, сыгранные с таким точным чувством оперетты, с такой музыкальностью, что позволило говорить о Басове, как о, к сожалению, не состоявшейся звезде «легкого жанра».

А фильмы Леонида Нечаева, открывшие Владимира Басова – замечательного «детского» актера? В «Приключениях Буратино» Басов проходил пробы на роль Дуремара вместе с Валентином Гафтом и киевским актером Львом Перфиловым, но победили басовская улыбка и многогранность актерского дарования. Эта роль стала для Басова чем-то схожим с ролью Фаины Раневской в «Покидыше». Девчонки и мальчишки начала 70-х проникновенно спетое им «Дорогие мои пиявочки!» повторяли, как дразнилку, подобно знаменитой фразе «Муля, не нервируй меня!» из фильма детства их родителей. Дуремар Басова был невероятно обаятельным и условно сказочным персонажем, в нем все было таким жизненным и узнаваемым, что Дуремар стал образом действительно нарицательным и поучительным.

А в телефильме «Про Красную Шапочку» Басов играл Худого волка. Волка с человеческим обликом и с затравленными, как у волка, глазами. Басов снова играл не сказочного персонажа, а реальное существо, по природе доброе и домашнее, которого горящая отмщением мать-волчица заставляла бегать по лесу в любую погоду в погоне за Красной Шапочкой, чтобы заманить ее в ловушку и съесть, как это и положено по когда-то придуманному сказочником сюжету. Волк Басова не хотел становиться убийцей, не жаждал крови и терзался, как потом писали в прессе, «гамлетовскими вопросами, и в общем-то в душе был человек».

И следом за этой ролью в популярном детском телевизионном фильме «Приключения Электроника» Басов сыграл главаря банды похитителей музейных ценностей Стампа – пройдоху и сибарита, эстетствующего грубияна и интеллигентного варвара.

Дочь Басова Лиза вспоминала, что первую «детскую» роль отца – Дуремара – она увидела по телевизору, когда ей было десять лет. И потом страшно переживала из-за этого – боялась, что ее в школе будут дразнить «дочкой Дуремара». Она стеснялась, что отец играл Волка в фильме «Про Красную Шапочку» и «какого-то негодяя» в «Приключениях Электроника», но видела, что папа Басов обожал даже эти свои роли – ему они так нравились, ему нравилось их играть!

Владимир Басов-актер действительно создал на экране целую галерею неповторимых и запоминающихся образов. Его называли «гоголевским актером», «булгаковским актером». Примечательно, что все его герои в сценариях были вполне нормальными, обычными людьми, мотивы поведения которых были понятны и вполне объяснимы. Но именно Басов вносил в каждую роль что-то свое, особенное и превращал эпизодический персонаж в яркую краску, придававшую сцене, а порою и фильму в целом изрядную долю парадоксальности и эксцентрики.

Он сам сознательно искал эти неожиданные повороты, говоря о себе коллегам: «Я – эксцентрик. Я люблю то, что находится вне центра. Еще в детстве, приходя на аттракцион «крутящийся диск», я не лез в середину, а располагался с краю. Испытывал радость, когда центробежная сила сбрасывала меня, и не завидовал тем хитрецам и осторожным, которые удерживались около центральной оси. Мне нравится играть необычных, странных человечков, озадачивать зрителя: ты думал, я такой, а я вот этакий, привыкай думать по моим правилам. Эксцентрика – это совсем необязательно смешное».

И поэтому в его «послужном списке» особняком две работы – Смычков и Лужин.

Музыкант Смычков – герой новеллы «Роман с контрабасом» в фильме Михаила Швейцера «Карусель», снятого по мотивам ранних юмористических рассказов Антона Чехова. Приключения Смычкова проходили сквозной нитью через всю картину – к ним режиссер возвращался снова и снова, через другие сюжеты и новеллы. И анекдот о контрабасисте, у которого во время купания коварным образом похитили одежду, постепенно превращался в рассказ о «человек в футляре любви». О том, как просто оказаться перед всем светом по-младенчески голым и незащищенным. О том, что смешная история имеет почти трагический оттенок, – внезапно вспыхнувшая в музыканте любовь к прекрасной незнакомке с удочкой стоила несчастному влюбленному рассудка.

И в этом фильме Басов был абсолютно «чеховским актером» – смешным и грустным одновременно. Его герой обладал энергетикой и выразительностью «маленького человека Чарли» – в его роли почти не было слов, и первые сцены его появления в фильме напомнили о временах дозвукового кино. Сначала он шел весь строгий и озабоченный – в концертном фраке, цилиндре и с контрабасом, но идиллическая картина тихой речки сбила Смычкова с пути заработка. Сбросив одежду, он погрузился в чудные воды, которые, вместо того чтобы охладить, принесли Смычкова к красавице «рыбачке». И благодатное умиление отразилось на его неказистом лице – Смычков влюбился. Басов играл человека, вмиг потерявшего чувство реальности, – его герой долго смотрел просветленным от любви взглядом на предмет своего обожания, а потом бросался срывать полевые цветы и речные лилии-кувшинки. И, мечтательно улыбаясь своим, невидимым зрителю, фантазиям, подплывал к удочке, чтобы привязать к ней с любовью собранный букет – знак сердечного признания.

А потом наступало время прозрения: вернувшийся на берег Смычков обнаруживал, что ограблен, – у него не осталось ничего, кроме цилиндра на голове и контрабаса в футляре. Любовь сыграла с музыкантом злую шутку, но не оставила его – вскоре к нему, мерзнущему под мостом, присоединилась и «дама его сердца», одежда которой тоже подверглась нападению неизвестных грабителей. И вот он – новый поворот сюжета и новое состояние героя: голый Смычков благородным жестом отдает футляр от контрабаса обожаемой им красавице, которая оказывается княжной Бибуловой, на чьей помолвке он и должен был играть этим вечером, и взваливает футляр на плечи. Смычков несет футляр с княжной через весь фильм, словно несет свой крест – крест незвано вспыхнушей любви и возникших как следствие рыцарских обязательств. «От эпизода к эпизоду, подчас далеко отстоящих друг от друга, Басов вел своего героя через разные состояния: умиротворенное, растерянное, удрученное, наконец, смиренное, демонстрируя совершенное владение собственной пластикой, ритмикой, мимикой», – писали о Басове—Смычкове.

Басов играл не просто человека, попавшего в нелепую ситуацию, а музыканта, натуру высокохудожественную, а значит – всегда готовую гоняться за призраком любви, даже если гоняться-то уже не за чем: пока Смычков пытался настигнуть грабителей, футляр с княжной подбирали его коллеги, тоже спешившие на концерт в имение Бибуловых. Но для Смычкова—Басова его «контрабас» с ангельским личиком и божественными формами навсегда остался в том пропавшем футляре, который он продолжал искать всю жизнь…

Особо рецензенты отмечали глаза и неповторимую басовскую интонацию. «Поразительно, – писала А. Кагарлицкая, – как почти бесстрастно могут звучать на бумаге слова, лишенные знакомой музыки басовской речи. Густой, низкий, басовитый голос, вероятно, достался ему от деда-попа… Интонация неповторимая, всегда определенная и артистичная – ею Басов владеет в широчайшем диапазоне, чувствуя, на каком слове, даже слоге, ограничиться полутонами, а где взять интервал чуть ли не в октаву. Собственно, уже одна интонация у него становится характеристикой – труса или храбреца, злого или доброго, отъявленного подлеца или так себе, ничтожества».

Михаил Швейцер, вспоминая о Басове, писал: «У него удивительные глаза. В них его душа. Душа истинного русского человека, непостижимая в своем лиризме, светлой грусти, всепонимании. Иногда Басов кажется мне человеком ХIХ века – настолько силен в нем дух нравственных, философских исканий, так свойственных прошлой эпохе».

Наверное, именно поэтому Лев Кулиджанов и пригласил Владимира Басова сыграть в непревзойденной экранизации «Преступления и наказания» роль Лужина.

Лужин – персонаж в романе значимый. Лужин – один из тех, против кого был направлен «бунт» Раскольникова, тех псевдолибералов, что воплощали в себе мир сытости и довольства, лицемерия и фальши, жадности и тупости.

Поначалу эту роль в картине играл совсем другой актер, который удивительно был похож внешне на описание этого героя в романе Достоевского. Кроме этого, он был большим знатоком творчества писателя и очень точно толковал роль и место Лужина в романе. И поэтому пытался добиться расширения этого образа против того варианта, что был выписан в сценарии картины. Поначалу Кулиджанов пошел навстречу его пожеланиям, позволил увеличить прежде сильно сокращенные варианты «экранизируемых» лужинских монологов. Актер, по воспоминаниям летописца тех съемок К. Исаевой, играл вдохновенно, увлеченный мыслью, что Лужин – это «орассудоченный» до абсурда Раскольников. Но бесконечное, постоянно провоцируемое им расширение роли в конце концов вступило в противоречие с первоначальным замыслом режиссера, и с этим исполнителем пришлось расстаться.

Тогда-то у Кулиджанова и возникла кандидатура Басова, которого это предложение весьма удивило и отчасти смутило. Басов тогда даже сказал режиссеру: «Вы ошибаетесь, у меня есть определенные данные для положительного героя, хотя и комедийного. Как же я буду играть этого негодяя?» Но Кулиджанов его уговорил – убедил, что только он, со своей острой манерой исполнения, позволит с самого первого появления такого Лужина на экране почувствовать истинную сущность его человеческой натуры.

И кино-Лужин утратил свою романную негромкую, обезличенную внешность. Вместо плешивой, бесцветной головы с аккуратно зачесанными назад жиденькими волосами он обрел обильную шевелюру и пышные бакенбарды. И, глядя на себя в зеркало, Басов шутил с гримерами: «Уж больно я граф, капитан Немо… Прямо Чацкий…»

Съемки для Басова начались буквально с середины роли, со сцены Сони и Лужина перед поминками в комнате у Лебезятникова. И Басов очень волновался – до этого он смотрел весь прежде отснятый материал, пытаясь примериться к стилю игры актеров – своих партнеров по фильму. Перед съемками, как вспоминают, он даже повторял время от времени, заметно нервничая: «Как бы мне благополучно выкарабкаться из всего этого?..», а после даже не пошел смотреть отснятые дубли и все спрашивал коллег: «Ну, как там?» Но Кулиджанов одобрил найденный им рисунок роли – мягкий, скромный, нетипичный для Басова, – и выбранную интонацию. Он просил Басова не играть злодея «в лоб», а показать человека-хамелеона, который хочет произвести на окружающих благоприятное впечатление, а сам в душе – мерзавец и плут.

И хотя Басов на съемках работал точно, чутко уловив стилистику фильма и почувствовав почерк режиссера – о Кулиджанове коллеги говорили: это спящий лев – внешне инертный, спокойный, флегматичный, – ему все же было немного тесно в рамках экранного образа. И тогда Басов брал реванш на репетициях и в перерывах между съемками, предлагая вдохновенные, но шутливые, как он говорил, «вариантики» мизансцен и эпизодов. Например, распекая Соню за расточительность Катерины Ивановны, тратящей деньги на ямайский ром, мадеру и кофе, Лужин—Басов так уморительно и абсолютно серьезно «вынюхивал» все эти запахи у лица актрисы, игравшей Соню, что вся группа буквально покатывалась со смеху.

Некоторые находки Кулиджанов позволял вносить и в картину: когда Лужин говорил, что слова мамаши Раскольникова пронзили его, точно ядовитая стрела, Басов нервно играл тростью, указывая на свое сердце. И этот театральный, выразительный жест был очень органичен для напыщенного Лужина. В другой раз режиссер, пытаясь помочь Басову чувствовать себя свободнее в общей, довольно сдержанной манере игры, сам предложил играющую деталь – на печи, прямо перед носом Лужина он велел повесить старый башмак, обнаружив который сей солидный господин оказывался прямо-таки шокированным подобным неприличием. Рассказывают, что Басов выдал целый каскад дублей, сыграв их практически без слов и один смешней другого. После этой сцены актеры долго не могли продолжать работать – у них от смеха отклеивались усы, они стонали с закрытыми ртами, и гримеры вынуждены были их снова загримировывать.

А во время съемок сцены поминок Басов предложил более выпукло показать, по какой причине его герою затруднительно обыскивать Соню, – Лужин там говорит «по причине пола», и Басов очень живописно этот самый «пол» руками очерчивал во всевозможных конфигурациях и габаритах. Смеялись все, в том числе и Кулиджанов, но утвердил он более сдержанный вариант, позволив Басову сделать лишь весьма многозначительную паузу между словами «по причине» и «пола».

Во время съемок Басов проявлял потрясающий такт по отношению к коллегам, и прежде всего к режиссеру, и, предлагая что-то свое, всегда заботился о целостности фильма – об общей мизансцене, о композиции кадра и даже о последующем при монтаже соединении планов. Иногда он, правда, пытался внести изменения в разработанную режиссером мизансцену, но при этом не вступал в спор, противореча Кулиджанову, а предлагал свое видение, как один из вариантов. Рассказывали, что в сцене объяснения Лужина и Раскольникова, в ответ на оскорбительную реплику последнего, Басов не торопился вскочить с места, как этого хотел режиссер. И, внешне с ним соглашаясь, он все же и в дублях умудрился потянуть время – показывал, как Лужин «наливается» возмущением.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.