Конец бриллиантового короля
Конец бриллиантового короля
Майский рассвет опускался на Москву стремительно и неотвратимо. Над зданием «Известий» появилась широкая ярко-желтая полоса, предвестница солнца.
У меня оставалось два с небольшим часа до поезда, надо было переодеться и получить место по проездным документам в воинской кассе Белорусского вокзала.
А в квартире радиола крутила пластинки Глена Миллера и мои веселые приятели танцевали со славными девушками. И не хотелось уходить и ночь трястись в накуренном общем вагоне, потом на трамвае добираться до городской окраины, а оттуда практически бегом до КПП училища.
Меня отпустили на два дня, не считая дороги, по семейным обстоятельствам.
Я пошел домой не прощаясь, не нарушая некий интим, возникший в компании. Выскочил на улицу, наискось, благо машин не было, пересек улицу Горького. В сквере на Пушкинской площади, в фонтане, здоровая баба, задрав юбку, палкой с присоской на конце собирала монеты, которые наивные провинциалы бросали в фонтан в надежде вновь посетить Москву.
Скамейки в сквере были совершенно пусты, только на самой крайней, ближе к трамвайным путям, сидел человек в майке, трусах, ботинках и плакал.
– Эй, – окликнул он меня. Я подошел и узнал Борю по кличке Бу-Бу, заметного персонажа на московском Бродвее.
Он был известен тем, что имел обширнейший гардероб.
Летом он часто менял костюмы и пиджаки, правда, они частенько были ему или узковаты, или широковаты. А однажды он появился в шикарном темно-голубом пиджаке, точно таком же, в каком ходил самый элегантный московский драматург Петр Львович Тур. И вот хозяин такого огромного гардероба сидел на лавочке в синих сатиновых трусах и майке с динамовской эмблемой.
– Бу-Бу, тебя что, раздели? – спросил я.
– Нет, – прорыдал владелец голубого пиджака, – в смывки прокатал.
– С кем ты играл?
– С Бандо и Гиви.
– Олень, кто с ними садится за стол! Пошли, – сказал я, – дам тебе спортивный костюм, доберешься до дому.
– Попроси Бандо, чтобы он отдал мне вещи.
– Ты же их прокатал.
– Они не мои. Меня из-за них с работы выгонят. И тут рыдающий Боря поведал мне печальную историю своей жизни. Изобилие модного прикида объяснялось просто. Бу-Бу работал старшим приемщиком в химчистке на улице Станиславского. Предприятие пользовалось доброй славой, и туда относили вещи актеры, писатели, эстрадники, артельщики – словом, все, кто в те не очень богатые времена хорошо одевался.
От сквера до улицы Москвина пять минут ходу. Слава богу, что милиционеры не попались нам по дороге, так как 108-е отделение находилось в моем дворе.
Я быстро переоделся, взял вещмешок с колбасой, печеньем и конфетами для ребят из нашего взвода, набрал телефон Бори Месхи по кличке Бандо. Мы были с ним большие друзья.
Вкратце обрисовав ему трагедию приемщика из химчистки, я попросил вернуть костюм.
– Пусть завтра в десять приходит в сад «Аквариум», там разберемся.
Я вынес несчастному Бу-Бу старый тренировочный костюм с надписью на груди «Пищевик», распрощался и уехал на вокзал.
А через час с небольшим в общем плацкартном вагоне я пил чай с ребятами из училища береговой обороны, а поезд уносил меня от Москвы, воспоминания о прошлом таяли, как паровозный дым, запутавшийся в ветках деревьев.
Никогда не знаешь, что с тобой может случиться. Я попал в другую жизнь, в которой прошлое лишь иногда ночами приходило щемящими воспоминаниями. Но наступало утро, и в строгом распорядке армейского дня для них не было места. Да и я сам не видел, во всяком случае тогда, другого для себя места, кроме военного городка, именовавшегося расположением, и учебного поля.
Но обстоятельства изменились, я снял военную форму и, к немалому своему изумлению, стал журналистом в лучшей газете страны, в которой после долгого перерыва работаю и сегодня.
И хотя я писал самые разные истории, невидимая обычным людям теневая, подпольная жизнь Москвы стала моей основной темой.
Я очень хорошо запомнил этот день, 5 сентября 1959 года. Запомнил потому, что в этот вечер впервые назначил свидание даме, которая мне очень нравилась; во-вторых, это был день зарплаты.
Я пришел раньше и рассматривал веселых людей вокруг меня, которые в предвкушении надвигающегося воскресенья бежали по своим приятным делам. Для тех, кто не знает, оговорюсь сразу – суббота в те героические времена была рабочим днем.
И вдруг, как пишут в старых романах, из дверей гостиницы вышел солидный человек в дорогом, прекрасно сшитом бежевом габардиновом костюме, в роскошном галстуке. Он увидел меня и подошел.
– Привет, – сказал он снисходительно.
– Привет, – медленно узнавая, ответил я. Куда делся набриолиненный кок, длинные волосы, прикид с чужого плеча?!
Передо мной стоял Борька Бу-Бу в совершенно новой редакции.
– Узнал? – улыбнулся он.
– С трудом.
– Но ничего. Ты теперь корреспондент. Читал, читал твои заметки. Растешь.
Он посмотрел на часы. Специально отогнул рукав пиджака, чтобы я увидел изящные, явно золотые швейцарские часы «Докса» на запястье.
– Я в гостиницу устраивал товарищей из Кутаиси. К нам на предприятие приехали. Осваивать кое-что. Ну ладно, – он снисходительно хлопнул меня чуть выше локтя, – шо фер заждался, да и мне пора.
Он солидно подошел к двухцветной «победе», сел рядом с шофером, и машина отъехала.
Времени-то прошло всего ничего, семь лет, а голый приемщик из химчистки, дрожавший майским утром на лавочке у фонтана, стал вполне, по советским меркам, значительным человеком.
А время наступало интересное. Страна официально жила от съезда к съезду. Мы писали, как лучшие коллективы перевыполняют взятые обязательства. Но никто не задумывался, что, к примеру, завод «Станком» изготовил сверх плана сотни станин и корпусов для станков и они ржавеют на складе, потому что смежник, Челябинский механический, не смог выдать нужное количество электромоторов. А план по станинам перевыполнен, премия заплачена и даже по итогам года вручены передовикам ордена и медали. А невостребованная продукция продолжает ржаветь на складе.
Но нашлись люди, которым очень была нужна неликвидная продукция. Она уходила на переработку, потом превращалась в массу необходимых каждому из нас вещей, начиная от чугунных сковород и кончая пуговицами.
Делали же это не те, кто брал на себя повышенные обязательства. Это стало сферой теневого производства. Маленькие фабрики и полулегальные цеха, созданные при умирающих колхозах, поставляли в магазины «товары широкого потребления».
Как-то я зашел к своему приятелю Яше – он командовал в Столешниковом переулке мастерской металлоремонта – и рассказал о встрече с Борькой Бу-Бу.
– Скоро сядет, – сказал мой товарищ, ходячая энциклопедия теневой жизни.
– Почему?
– Да он же подставным фраером работает. Числится начальником трикотажного цеха. Материально ответственный, все бумаги подписывает. А что в них – дурацкой башкой своей понять не может. А за ним серьезные люди стоят. Они числятся рабочими да грузчиками. Что, кроме цепей, возьмешь с пролетариата? А Борьке срок обломится приличный.
Так оно и вышло. О разоблачении банды расхитителей даже написала газета «Ленинское знамя».
Бу-Бу сменил бежевый костюмчик на лагерный клифт и поехал перековываться в край вечной мерзлоты.
Позже я познакомился со следователем, который вел дело Борьки, и он рассказал, что у него при обыске, кроме хорошей одежды, ничего не нашли. На сберкнижке лежала скромная сумма, а у жены изъяли несколько недорогих украшений. Ему платили большую зарплату, давали ездить на персональной машине и руководить работягами. Огромный навар с производства имели совсем другие люди, о которых Бу-Бу ничего не знал.
Основа жизни любого теневого производства – сырье, а его распределяли люди из министерств и главснабов. И не просто рядовые чиновники, а начальники главков и министры. Они выделяли сырье, а если надо, то и импортное оборудование.
Так, знаменитым в Москве королям подпольного трикотажа Шокерману, Райфману и Гальперину в их цех при больнице для душевнобольных были поставлены вязальные машины из ФРГ, закупленные, естественно, для некоего госпредприятия.
Но один росчерк пера министра отправил купленное за валюту оборудование в подвал сумасшедшего дома, где три богатыря-теневика наладили массовое производство мужских трикотажных рубашек.
Я был хорошо знаком с Ильей Гальпериным еще со стародавних времен, когда он руководил крошечным магазинчиком на углу проезда МХАТа и продавал из-под прилавка дефицитные венгерские носки.
Он жил у жены в доме на улице Горького, в котором нынче располагается книжный магазин «Москва».
Несколько раз, когда мы встречались в ресторанах, Илья приглашал меня догулять у него. Там-то я и познакомился с его подельниками.
Скажу сразу, эти люди не были вхожи в высокие кабинеты. Не та у них была стать, не те манеры.
Многие, в том числе и я, писали о теневых королях. Но во всех публикациях проходила мысль, что это были отщепенцы, расхитители-одиночки, не типичные для нашего общества коммунистического труда.
Я много занимался теневиками и могу сказать, что это не так. В «стране, где делались ракеты и перекрывали Енисей», существовала помимо официальной еще одна легкая промышленность – теневая, приносившая определенным людям многомиллионные доходы.
Но они не могли существовать без тех, кто за хорошие деньги связывал теневиков с государственными, партийными и карательными структурами. Эти персонажи не попадали на страницы газет, так как находились под «крышей» крупных госчиновников. Но без них не мог существовать теневой бизнес. Я видел нескольких таких людей, но с самым удачливым был знаком лично.
Итак, Саратов. Лето. Гостиница «Волга» на главной улице города. Гостиница была построена в начале прошлого века и описана Алексеем Толстым.
Я приехал в командировку писать о подвиге оперуполномоченного Коли Соколова. Это было личное поручение тогдашнего министра генерала Тикунова, поэтому в Саратове меня встречали, как коронованную особу.
Вполне естественно, я жил в люксе с мебелью красного дерева и тяжелыми бархатными гардинами.
Соседний люкс занимал весьма вальяжный мужик лет сорока пяти, безукоризненно одетый, холеный. Каждое утро за ним приходила «Волга», и он уезжал по каким-то важным делам.
Однажды в буфете на нашем этаже что-то случилось, и его закрыли. Но внизу у входа находилось молочное кафе. Так уж получилось, что мы одновременно пришли туда.
– Что у вас есть молочное? – спросил я буфетчицу.
Она посмотрела на меня с нескрываемым удивлением и, блеснув золотым зубом, ответила:
– Только кагор.
Я оглянулся и увидел за столиками мужиков, с утра оттягивающихся этим божественным напитком.
Я взял яичницу и кофе, то же сделал мой сосед, и мы, оказавшись за одним столиком, познакомились.
Звали его Вадим Николаевич Самохин. Он сказал, что приехал в командировку решать целый ряд организационных вопросов. А как позже выяснилось, этот человек умел решать любые вопросы.
Именно он, в миру скромный юрисконсульт маленькой фабрики в подмосковном Железнодорожном, обладал необычайным умением проходить в самые высокие кабинеты. Трикотажные машины из ФРГ, пробитые для трех богатырей-трикотажников из психбольницы, были забавной мелочью по сравнению с меховой операцией.
В конце шестидесятых именно Самохин с помощью своих подельников в Совмине и ЦК подготовил и пробил решение о передаче некондиционной пушнины с предприятий легкой промышленности в сеть бытового обслуживания. Об этой гениальной афере написано мало, хотя она стала золотым дном для чиновников и цеховиков.
В Караганде трое умельцев – опытный юрист Дунаев, начальник кафедры уголовного права Высшей школы МВД Эпельбейм и ушлый производственник Стопков – создали производство, приносящее миллионные прибыли.
В те годы в стране все было дефицитом. За меховыми шапками у магазинов выстраивались очереди, как в войну за продуктами.
С помощью Самохина умельцы организовали цеха в нескольких городах, где шили недорогие шапки и женские шубы. Денег хватало всем – и производителям и их покровителям.
Самохина я несколько раз встречал в Москве. Он был постоянным гостем на всех знаменитых премьерах, закрытых просмотрах в Доме кино, на эпатажных вернисажах.
Однажды, после премьеры «Послушайте» в Театре на Таганке, он любезно предложил довезти меня домой. У театра его ждала черная «Волга» со здоровенным шофером, антенной на крыше и, что удивило меня больше всего, радиотелефоном. В те времена это было признаком принадлежности владельца машины к государственной элите.
Я решил, что Вадим Николаевич – крупный чиновник.
Как-то в обеденное время я встретил его в ресторане «Пекин». Мы поговорили о чем-то незначительном и разошлись.
Через несколько минут ко мне подошел Юрка Тарасов по кличке Дипломат, человек весьма известный в столичных криминальных кругах, и спросил:
– Откуда ты знаешь бриллиантового короля?
– А я его не знаю.
– Да ты только что с ним базарил. Я же с ним в Инте сидел, он у нас на зоне хлеборезкой заведовал.
И Юрка поведал мне занятную историю. На зоне его шконка оказалась рядом с самохинской. И хотя Самохин, которому блатные дали кликуху Адвокат, был бывший чекист, его никто не трогал, так как он замечательно писал жалобы и кассации.
И что интересно, по некоторым даже был пересмотр дел. Посему Адвокат был на зоне в авторитете.
– А почему его зовут бриллиантовый король?
– Знающие люди говорят, что у него камушков больше, чем в Оружейной палате. Если хочешь о нем побольше узнать, приходи завтра часика в два в «Яму». Там один алкашок трется, он о нем много знает.
Ровно в четырнадцать я пришел в знаменитый пивной бар на Пушкинской улице, в просторечии именуемый «Ямой».
Юрка уже ждал меня.
– Вон этот парень.
Я оглянулся: в углу сидел известный местный завсегдатай по кличке Коля Краснушник. Столь изысканную кликуху он получил за странную любовь к дешевому портвейну.
Как выяснилось, Коля Краснушник в миру был чекистом-расстригой, изгнанным из органов в 1953 году. Он не только поведал мне забавные факты биографии Самохина, но и за определенное количество бутылок портвейна дал наводку на людей, которые могли внести недостающие штрихи в его жизнеописание.
В школе он был активным комсомольцем. После десятилетки поступил в Московский юридический институт. Но в райкоме комсомола запомнили активного секретаря школьной организации и пригласили на работу инструктором. Самохин перевелся на вечерний и стал комсомольским функционером.
Когда началась борьба с космополитизмом, он ярко выступил на комсомольском активе в каком-то творческом вузе, где заклеймил космополитов – наймитов американского империализма.
Молодого человека заметили и повысили. Первый секретарь райкома ушел в горком комсомола, потом горком ленинской партии. В те годы массовых посадок карьера делалась быстро.
Бывший начальник не забывал борца с космополитизмом и продвигал его, а уйдя в УМГБ Москвы командовать следственной частью, перетащил туда и Самохина.
Началась обычная чекистская рутина. Допросы, аресты.
Вадим Самохин не позволял себе ничего лишнего, он не издевался над арестованными, старался выжимать показания хитростью и запугиванием.
Однажды он ездил арестовывать профессора-вейсманиста. Все было как обычно. Арестовали, обыскали, изъяли, составили нужные бумаги.
А когда все ушли в машину, Самохин еще раз обошел квартиру и в ящике секретера обнаружил мужской перстень с рубином и золотой портсигар, увенчанный мелкими алмазами. Нет, он не присвоил себе найденное. Он приехал в управление и отдал находку шефу.
– Ну что ж, – сказал тот, – пригодится для оперативных целей, агентов поощрять. Молодец, так и действуй.
В 1953 году Самохин был уже майором, и казалось, что его карьера складывается удачно. Но началась реабилитация, и вернулись невинно осужденные.
Как к следователю у них не было претензий к Самохину. Он не бил, не издевался, не мучил бессонницей. Всплыло другое – присвоение ценностей.
На следствии Самохин шефа не сдал. Взял все на себя и поехал на зону.
Пока бывший обличитель космополитов подворовывал хлеб у зэков, его начальник неплохо поднялся, попал на работу в Верховный Совет СССР, в аппарат Брежнева. Он и подготовил указ о помиловании Самохина. Вадим Николаевич вернулся в Москву. Диплом юриста у него был, и бывший шеф пристроил его в комбинат пластмассовых изделий под Москвой. Так Самохин начал свою карьеру в подпольном производстве.
А шеф его рос и дошел до крупного положения в Совмине СССР.
Самохин получил уникальный выход на тех, кто распределял сырье, фонды, оборудование. Денег было много, и он стал вкладывать их в бриллианты. Не в изделия, а только в камни. Но они не продавались в магазинах, и покупал он их у подпольных ювелиров.
Поэтому в «деловой» Москве он и получил кличку бриллиантового короля.
В криминальном мире Москвы постоянно ходили слухи о его необычайном богатстве. Но воры знали, что этот человек – большая фигура в теневом бизнесе, а значит, за ним стоят «отбойщики». Были такие бригады беспредельщиков, которые работали на цеховиков. Если блатные жили по своим неписаным законам, то у тех никаких понятий не было.
Правда, работали они только со своим контингентом: выбивали деньги, отбирали сырье, охраняли левый товар. Чтобы выполнить порученное им дело, они похищали детей и жен, пытали, калечили людей.
В оперативные сводки эти происшествия не попадали, так как жертвы никогда не жаловались в милицию.
Это был свой мир, живший по волчьим законам. Он вышел из подполья сразу после перестройки и принес на улицы наших городов жестокий беспредел.
Вернемся к Самохину. Все-таки нашлись трое лихих ребят, которые решили «побеспокоить» короля. Самохин жил на Остоженке, в старом добротном доме. Естественно, его квартира была на охране, но это мало смущало лихих ребят. Трижды они побывали в его квартире. Осмотрели все комнаты, кухню, ванную, но не нашли тайника.
Повезло им на четвертой ходке – в чулане обнаружили замаскированный сейф.
Был приглашен один из последних специалистов по сейфам Лазарев. Он осмотрел тайник и сказал, что замки работы знаменитого мастера Сергея Кротова, с подстраховкой, и тихо открыть их он не сможет, надо найти чертежи. Но Кротов умер в шестьдесят пятом году, и чертежи, естественно, исчезли.
Тогда лихие парни разыскали в Коломне старый сейф с замками Кротова, выкупили его и пригласили Лазарева. Тот разобрал замки, изучил систему секреток и подготовил инструмент. Работать он согласился за двадцать тысяч. Они опять вошли в квартиру, Лазарев вскрыл сейф и сразу ушел. Что было в нем, его не интересовало.
Лихие люди взяли все камни, но оставили один самый маленький. На развод.
Конечно, Самохин не пошел в милицию. Он поехал к «отбойщикам». Для них он был непререкаемый авторитет. И делом занялся бывший боксер, потом бывший милицейский опер, выгнанный из органов, Витя Полковник.
Однажды они получили информацию, что на катране вор-домушник Муха, проигравшись, рассчитывался камушками, более того, по пьяни трепался, что у него такого добра навалом.
Муху взяли у него дома на Переяславке, затолкали в машину и отвезли в Салтыковку на дачу. Там в подвале предложили ему все рассказать добром.
Муха объявил, что он авторитетный вор и всех их, волков позорных, порвет. Тогда включили утюг. Муха решил не испытывать судьбу и сдал подельников. С ними поступили так же. Камни, практически все, вернулись к королю.
Но история эта по агентурным каналам стала известна операм, и они взяли Самохина в разработку.
И он исчез. Куда сгинул – неизвестно. Больше его в Москве никто не видел. Правда, мне говорили, что встречали его в Варшаве. Все может быть.
Видимо, бывший бриллиантовый король не дожил до нашего времени, не повезло ему. А то, с его опытом тайных связей власти и криминала, стал бы он одной из самых значительных фигур российского истеблишмента.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.