Глава XV

Глава XV

Продолжение моих любовных отношений с К. К. Г-н де Брагадин просит эту юную особу за меня. Ее отец отказывает и помещает ее в монастырь. Де ла Хэйе. Я проигрываюсь. Объединение с Кроче обеспечивает меня деньгами. Различные неприятности.

Назавтра я увидел в моей комнате П. К., очень веселого и говорящего со мной совершенно другим тоном. Он говорит мне прямо и недвусмысленно, что уверен, что я спал с его сестрой, и что он этим очень доволен.

— Она не хочет в этом признаваться, — сказал он, — но мне все равно. Я приведу ее вам сегодня.

— Вы меня порадуете, потому что я ее люблю и буду просить ее руки у вашего отца таким образом, что он мне не откажет.

— Я этого хочу, но я сомневаюсь. Между тем, я вынужден просить вас о новом одолжении. Я могу получить, с использованием кредитного векселя на шесть месяцев, перстень стоимостью двести цехинов, за который могу уже сейчас получить эту сумму, но без вашего поручительства продавец, который вас знает, не хочет его отдавать. Сделаете это для меня? Я знаю, что вчера вы потеряли триста цехинов, я выдам вам сотню и вы вернете ее мне после истечения срока векселя.

Что делать, чтобы избавиться от этого несчастного с его просьбой? Я ответил, что готов, но он неправ, злоупотребляя таким образом тем нежным чувством, которое я испытываю к его сестре. Мы отправились к продавцу перстня и закончили дело. Человек, которого я не знал, решил сделать мне очень лестный комплимент, сказав, что он готов под мое поручительство дать П. К. все, что у него есть. Именно по этой причине мошенник и искал его по всей Венеции, одного из сотни, плохо осведомленного, который вопреки всем резонам оказал мне кредит, поскольку у меня ничего не было. Из-за этого К. К., составлявшая мое счастье, стала причиной моей погибели.

Отец К. К. был в отъезде в Тревизо по делам, и ее брат привез ее мне в полдень. Чтобы уверить меня в своей честности, он вернул мне вексель за кипрское вино, к которому я давал поручительство, заверив в то же время, что при первой встрече даст мне сотню цехинов, которую обещал.

На Джудекке, где я снял сад, мы пообедали в виноградной беседке. К. К. показалась мне еще красивее. Чувство дружбы соединялось с любовью, и наша взаимная симпатия сияла на наших лицах. Хозяйка, которая сочла меня человеком щедрым, подала нам дичь и осетрину. Блондинка прислуживала нам за столом и в нашей комнате, когда увидела, что мы пошли ложиться в постель. После того, как она помогла моей жене раздеться, она решила также разуть меня, но я отпустил ее, делая вид, что не вижу ее шею, которую под предлогом жары она оставила слишком открытой. Но мог ли я направить глаза на какой-либо другой объект, будучи с К. К.?

Она спросила меня, что за сотня цехинов, которую должен принести мне ее брат, и я все ей рассказал. Она сказала, что на будущее я не должен ничего ему подписывать, потому что этот несчастный, будучи обременен долгами, неизбежно втянет меня в свою пропасть.

Наши любовные утехи в этот второй раз были более основательными; мы вкушали их с большей нежностью, мы основательно обсуждали их. Она просила меня сделать все возможное, чтобы она понесла, потому что в случае, если ее отец заупрямится и не даст согласия на женитьбу под предлогом ее молодости, он изменит свое мнение, если увидит, что она забеременела. Я должен был ей объяснить, что деторождение зависит от нас только частично, но возможно, что оно произойдет в один из тех моментов, когда мы оба войдем в экстаз одновременно.

Работая над этим внимательно и с прилежанием, после двух попыток, которые, по ее впечатлению, прошли очень хорошо, мы затем проспали добрых четыре часа. Я позвал хозяйку. Нам принесли свечи, и, попив кофе, мы возобновили наши любовные труды, чтобы достичь в согласии этого похожего на смерть источника жизни, который должен обеспечить наше счастье. Но взошедшее солнце известило нас, что мы должны возвращаться в Венецию, мы наспех оделись и уехали.

Такая же встреча была у нас в пятницу, и я, полагаю, должен поблагодарить нашего читателя за внимание к нашему приключению, которое всегда ново для тех, кто любит, но часто не кажется таким тем, кто читает его описание. Мы назначили нашу последнюю встречу в саду на понедельник, последний день маскарада. Только смерть могла меня заставить пропустить это свидание, потому что это мог быть последний день нашего любовного наслаждения.

В понедельник утром, ожидая увидеть П. К., который назначил мне встречу в то же время и в том же месте, я не нахожу его. Первый час прошел быстро, несмотря на мое беспокойство, но вслед за первым часом последовал второй, затем третий, четвертый и пятый, а ожидаемая мной пара не появлялась. Мне в голову приходили самые зловещие мысли. Но если К. К. не могла выйти, ее брат должен был прийти мне об этом сказать; но могло также возникнуть и какое-то неодолимое препятствие, которое помешало ему взять свою сестру. Я не мог пойти к ним домой из опасения разминуться по дороге.

Наконец, когда колокол прозвонил Анжелюс, я увидел подходящую К. К. в маске, но одну.

— Я была уверена, — сказала она мне, — что ты здесь, и я не послушалась матери. Ну вот. Ты, должно быть, умираешь от голода. Моего брата не было видно весь день. Идем скорее в наш сад. Мне надо поесть, и пусть любовь меня утешит за все, что я сегодня натерпелась.

Все было сказано, мне не о чем было спрашивать. Мы направились к саду, несмотря на сильную бурю, которая в нашей одновесельной гондоле внушала мне большой страх. К. К., не понимая опасности, резвилась и вызывала у лодочника опасение, что может упасть в воду, и к тому же мы могли вообще погибнуть. Я сказал ей вести себя спокойно, не объясняя всей опасности, чтобы не напугать. Но лодочник закричал, что если мы не перестанем двигаться в лодке, мы погибли. Наконец, мы приплыли, и лодочник рассмеялся, увидев, что ему заплатили вчетверо. Мы провели там шесть счастливых часов, какие читатель может себе представить. Мы не сомкнули при этом глаз. Единственная мысль, которая примешивала беспокойство к нашей радости, была та, что кончалось время маскарада, и мы не знали, как могли бы в дальнейшем продолжить наши любовные встречи. Я обещал ей прийти в среду утром с визитом к ее брату, куда она придет, как обычно. Попрощавшись с доброй садовницей, которая не могла больше рассчитывать нас увидеть, мы отправились в Венецию, и, проводив К. К. до ее дверей, я отправился к себе. Новость, о которой я узнал, проснувшись к полудню, была о возвращении де ла Хайе с его учеником Калви. Это был очень красивый мальчик, как я уже, полагаю, говорил, но я очень смеялся за столом, поскольку, когда он заговорил, я увидел, что он во всем, вплоть до жестов, повторял молодого де ла Хайе в миниатюре. Он ходил, смеялся, смотрел так же, он говорил на таком же французском, правильном, но резком. Я нашел этот избыток скандальным. Я счел своим долгом сказать открыто его воспитателю, что он должен сделать своего воспитанника менее манерным, потому что такое обезьянничание вызовет весьма резкие насмешки. Пришел барон де Бавуа, и, проведя часок с этим мальчиком, пришел к той же мысли. Этот хороший мальчик умер два-три года спустя. Де ла Хайе, чьей страстью было воспитывать учеников, два или три месяца спустя после смерти Кальви стал воспитателем юного шевалье де Морозини, племянника того, кто помог в карьере барона де Бавуа, теперь комиссара Республики по границам, ведущего переговоры о границах с Австрийским Домом, комиссаром которого является граф де Кристиани.

Влюбленный, я не мог найти лучшего хода, от которого, по моим представлениям, должно зависеть мое счастье. После ухода компании я попросил г-на де Брагадин с двумя другими верными друзьями уделить мне два часа аудиенции в нашем кабинете, где нам не помешают. Там без всякого вступления, ex abrupto, я сказал им, что люблю К. К. и решился ее похитить, если они не найдут средства добиться согласия ее отца на женитьбу.

— Речь идет о том, — сказал я г-ну де Брагадин, — чтобы дать мне состояние, достаточное для жизни, и получить десять тысяч дукатов, которые эта девушка должна принести мне в приданое.

Их ответ гласил, что если Паралис даст им все необходимые инструкции, они подчинятся. Я и не просил большего. Я провел два часа в построении всех требуемых ими пирамид, и заключение было такое, что девушку у ее отца попросит г-н де Брагадин лично, поскольку именно он должен обеспечить ее приданное вместе со всеми благами, действительными и возможными. Поскольку отец К. К. был сейчас в провинции, я сказал, что они должны быть наготове к моменту, когда он вернется в город, поскольку они все трое должны быть вместе, когда надо будет сватать дочь.

Довольный своим демаршем, я направился на другой день с утра к П.К. Старая женщина сказала, что его нет, но что мадам выйдет со мной поговорить. Затем я увидел ее выходящей вместе с дочерью; у обеих был грустный вид. К. К. сказала, что ее брат помещен в тюрьму за долги, и что будет затруднительно его оттуда вызволить, так как суммы его долгов слишком велики. Мать говорит мне, плача, что она в отчаянии, не имея возможности поддержать его в тюрьме, и показывает мне письмо, в котором он просит ее дать разрешение его сестре. Я спрашиваю, могу ли я прочесть его письмо, она дает его мне и я вижу, что он рекомендует ей обратиться ко мне. Я говорю, возвращая письмо, что она должна ему написать, что я ничего не могу для него сделать, одновременно упрашиваю мадам взять у меня двадцать цехинов, с которыми она могла бы помочь ему, отправляя по один — два зараз. Та берет их у меня лишь под давлением просьб своей дочери.

После этой прискорбной сцены я объясняю им свой приход, обратившись к мадам с просьбой выдать К. К. за меня замуж. Мадам находит мою просьбу для них лестной и достойной, но говорит, что питает мало надежды, так как ее муж не хочет выдавать дочь замуж раньше, чем ей исполнится восемнадцать лет, и только за негоцианта. Муж должен прибыть в тот же день. Когда я уходил, К. К. сунула мне записку. Она писала, что я могу, без всяких опасений, взяв ключ от маленькой двери, прийти к ней в полночь и найти ее в комнате брата. Моя радость была полной, потому что, несмотря на ее сомнения, я был полон надежды. Я вернулся к себе и сказал г-ну де Брагадин о предстоящем возвращении г-на К., отца К. К. Г-н де Брагадин написал в моем присутствии ему письмо, в котором просил назначить время, когда бы он мог прийти переговорить с ним о важном деле. Я обещал отнести письмо завтра.

Придя в полночь к К., я был встречен ею с распростертыми объятиями в комнате ее брата. Я был заверен, что нечего опасаться, что ее отец вернулся в полном здравии и что все спят, и мы предались любви; но она задрожала, когда я сказал, что завтра ее отец получит роковое письмо. Она сказала, чего опасается, и была права.

— Мой отец, — сказала она, — который сейчас относится ко мне как к ребенку, откроет глаза на мое поведение, и бог знает, что он сделает. Сейчас мы более счастливы, чем когда ездили на Джудекку, потому что можем проводить вместе все ночи, но что сделает отец, когда узнает, что я завела любовника?

— Что он может сделать? Если он мне откажет, я тебя украду, и патриарх не сможет отказать нам в брачном благословении. Мы будем жить друг для друга всю оставшуюся жизнь.

— Это все, чего бы я хотела, и я готова на все, но я знаю своего отца и я боюсь.

Два часа спустя я ее оставил, пообещав вернуться следующей ночью. Г-н де Брагадин направил в полдень отцу свое письмо. Тот ответил, что сам придет завтра в его дворец за распоряжениями. К полуночи я дал отчет обо всем моей дорогой К. К., которая сказала, что ее отец весьма заинтересовался, чего может хотеть от него г-н де Брагадин, с которым он до того ни разу не говорил. Неуверенность, опасения и ложная надежда обуревали нас в эти последние два часа, что мы провели вместе, делая наслаждения нашей любовью гораздо менее живыми. Я был уверен, что г-н К., вернувшись после того, как выслушал предложение г-на де Брагадин, будет говорить с дочерью, и, в ожидании этого, видел ее погруженной в тревогу, и сострадание, что она мне внушала, разрывало мне сердце, я не мог дать ей никакого совета, потому что не знал, какое решение примет ее отец; она должна была скрыть от него обстоятельства, которые наносили ущерб ее добродетели, и в то же время сказать правду о своем желании. В этих размышлениях я сожалел о своем решении, которое могло привести к слишком серьезным последствиям. Мне не терпелось порвать с жестокой неопределенностью, которая тяготила мне душу, и я удивлялся, видя, что К. К. менее беспокоится, чем я. Я был уверен, что увижу ее следующей ночью. Иное казалось мне невозможным.

На другой день после обеда г-н К. пришел к г-ну де Брагадин, и я там не показывался. Он ушел, проведя два часа с ним и его двумя друзьями, и я узнал, что он ответил то же, что сказала мне его жена, но с добавлениями, для меня еще более печальными. Он сказал им, что отправит свою дочь в монастырь на четыре года, которые она проведет там до своей свадьбы. Он закончил, сказав им, что, обладая в настоящее время значительным состоянием, мог бы уладить со мной вопрос. Я счел такой ответ удручающим, и, в душевном огорчении, не был удивлен, найдя маленькую дверь дома К. К. закрытой изнутри. Я вернулся к себе, ни жив ни мертв. Я провел двадцать четыре часа в сильнейшей растерянности, когда надо принять решение, и не знаешь, какое. Я полагал похищение делом трудным, и, поскольку П. К. находился в тюрьме, мне было трудно также сообщаться с моей женой, каковой я ее полагал в силу связи гораздо более сильной, чем та, что мы имели бы, подписав контракт перед лицом церкви и нотариуса.

Через день, ближе к полудню, я решился нанести визит м-м К., позвонив в парадную дверь ее дома. Спустилась служанка и сказала мне, что мадам уехала в деревню, и неизвестно, когда она вернется. В этот момент я почти потерял надежду. Все пути, чтобы добиться ясности, были отрезаны. Я старался показать безразличие, когда был с тремя моими друзьями, но тем более жаловался всем остальным. Надеясь что-нибудь узнать, я решил нанести визит П. К. в его тюрьме.

Удивленный тем, что меня видит, он изъявил мне самую большую признательность. Он говорил со мной о состоянии своих долгов. Он поведал мне сотню выдумок, которым я сделал вид, что поверил; он заверил меня в том, что выйдет из тюрьмы в течение десяти-двенадцати дней, и он попросил у меня прощения, что не вернет мне сотню цехинов, которые у меня одолжил, но сказал, что в свое время возвратит кредитоспособность векселю в двести цехинов, за который я поручился. Дав ему высказаться, я с холодным видом осведомился о состоянии дел. Он ничего не знал и полагал, что нет ничего нового; Он говорил мне, что напрасно я не захожу к его матери, где я могу увидеться с его сестрой. Я обещал ему туда наведаться, и, дав ему пару цехинов, ушел.

Я ломал голову в попытках найти способ узнать о положении К. К. Я представлял себе, что она несчастна, и, осознавая себя тому причиной, приходил в отчаяние. Я не мог ни есть, ни спать.

Два дня спустя после ухода г-на К., г-н де Брагадин и два его друга отправились в Падую, чтобы провести там месяц по случаю ярмарки Св. Антуана. Состояние моей души и моих дел не позволило мне сопровождать их. Я остался во дворце совсем один, но заходил туда только для сна. Я проводил все дни в игре, все время проигрывая, я продал или заложил все, что имел, и был повсюду должен; Я не мог надеяться ни на чью помощь, кроме моих верных друзей, но они были в Падуе, и гордость мешала мне им написать.

В этой ситуации, которая заставляла подумывать о самоубийстве (это было 13 июня, в день Св. Антуана), в момент, когда я брился, мой слуга объявил мне о пришедшей женщине. Она вошла с корзиной и письмом в руке. Она спросила меня, тот ли я человек, чье имя обозначено на адресе. Я вижу отпечаток визитки, что я дал К. К. Я чуть не упал замертво. Чтобы успокоиться, я говорю женщине, чтобы подождала, пока я кончу бриться, но рука моя дрожит. Я откладываю бритву, поворачиваюсь спиной к женщине, распечатываю и читаю следующее:

— «Прежде чем написать тебе все подробно, я должна была быть уверена в этой женщине. Я нахожусь в пансионе в этом монастыре, в очень хороших условиях и вполне здорова, несмотря на душевное волнение. Настоятельнице дано распоряжение никого ко мне не допускать видеться и не позволять мне с кем бы то ни было переписываться; но теперь я уверена, что смогу писать тебе, несмотря на запрет. Я не сомневаюсь в тебе, дорогой супруг, и я уверена, что ты не сомневаешься и не усомнишься никогда во мне и в моем старании сделать все, что ты мне велишь, Потому что я твоя. Ответь мне коротко, пока мы не убедимся в надежности нашей письмоноши. Мурано, 12 июня».

Все письма я даю здесь в точном переводе с оригиналов, которые я храню.

Эта девушка менее чем в три недели стала ученым в области морали, но ее наставником был Амур, который единственный способен на чудеса. Момент, когда человек переходит от смерти к жизни, — момент кризиса, и мне понадобилось сесть и воспользоваться четырьмя-пятью минутами, чтобы прийти в себя.

Я спросил у женщины, умеет ли она читать.

— Ах, месье! Если бы я умела читать, мне можно было бы позавидовать. Мы семеро женщин, находящихся в услужении у тридцати монахинь в Мурано. Каждая из нас приезжает в свой день недели в Венецию, мой день — среда. Таким образом, сегодня в восемь я смогу вернуться и принести вам ответ на письмо, которое вы, если хотите, можете сейчас написать. Так что, можете себе представить, самое важное поручение, которое нам дают, — письма, — мы не смогли бы выполнить, если бы не были в состоянии прочесть адреса тех, кто нам поручает. Монахини хотят быть уверены, и они в этом правы, что мы не передадим Петру письмо, предназначенное Павлу. Наши матушки всегда опасаются, что мы совершим такую глупость. Вы увидите меня сегодня точно в восемь, но прикажите, чтобы вас разбудили, если вы заснете, потому что для нас время ценится на вес золота. Имея дело со мной, не опасайтесь с моей стороны нескромности. Если я не буду молчать, я потеряю свой хлеб, и что я буду делать, при том, что я вдова, и у меня сын восьми лет и три красивые дочери, из которых старшей шестнадцать, а младшей — тринадцать? Вы можете их увидеть, когда будете в Мурано. Я живу на первом этаже, в десяти шагах от моста, ближайшего к церкви, со стороны сада, в аллее, вход в которую находится в четырех пролетах снаружи, и я всегда дома, либо в башне, либо в приемной монастыря, либо с поручениями, которые никогда не прекращаются. Мадемуазель, которую я не знаю по имени, потому что она только восемь дней, как у нас, и которую, воистину, да хранит господь во здравии, и которая совершенная красавица, дала мне это письмо, но очень аккуратно… Ох! Она очень умна, потому что три монахини, присутствовавшие там, ничего не заметили. Она дала мне его вместе с карточкой, которую я также вам оставляю. Она доверила мне секрет. Бедное дитя! Я прошу вас написать ей, что она может быть во мне уверена и смело отвечайте ей через меня, но не через других, хотя я их всех считаю порядочными, потому что боже меня сохрани думать о ком-нибудь плохо; но, видите, они все невежественные и наверняка болтают, по меньшей мере, со своим духовным отцом. Что касается меня, благодаренье богу, я знаю, что я обязана ему отчитываться только в своих грехах, а носить письмо от христианина к христианке — это не грех; к тому же, мой исповедник — старый монах, который, полагаю, прости меня боже, глух, потому что никогда мне не отвечает; но если это так, то это его дело и я не должна в это вмешиваться.

Таким образом эта женщина, которую я не имел намерения допрашивать, избавила меня от этой необходимости, сказав мне все, что я мог бы пожелать узнать, с единственным намерением убедить меня пользоваться только ее услугами в этой интриге. Из этой красноречивой болтовни, которую трудно забыть, можно было сделать вывод, что она достойна доверия.

Я ответил моей дорогой затворнице, стараясь вместить ответ не более чем в четыре-пять строк, как она мне и сказала, но у меня не хватило времени, чтобы написать короткое письмо; оно получилось на четырех страницах и вместило, может быть меньше того, что она мне сказала на одной. Я написал, что ее письмо спасло мне жизнь, потому что я не знал, ни где она, ни жива ли она или мертва. Я спрашивал у нее, могу ли я надеяться не то, чтобы с ней говорить, но хотя бы ее увидеть. Я сказал ей, что передал письмоноше цехин, который она должна найти в конверте письма, и я пошлю ей столько денег, сколько она хочет, если она полагает, что они ей будут необходимы или полезны. Я просил ее писать мне каждую среду, и не опасаясь писать слишком длинно, а давая мне отчет во всех своих делах и мыслях, как нам разорвать все цепи и разрушить все препятствия к нашему воссоединению, потому что я обязан ей всем, что у меня есть, так же как она, как она мне говорила, обязана всем мне. Я дал ей понять, что она должна использовать весь свой ум, чтобы понравиться не только всем монахиням, но и послушницам и пансионеркам, не оказывая им, однако, никакого доверия и не выказывая недовольства, что помещена туда. Она должна пользоваться малейшей возможностью мне писать, несмотря на запрет настоятельницы, но я также объяснил ей, что она должна опасаться быть застигнутой в момент письма, потому что, несомненно, досматривают ее комнату, ее комод и даже ее карманы, стремясь найти принадлежности для письма. Поэтому я просил ее сжигать мои письма. Я говорил ей использовать всю силу своего ума при необходимости исповедоваться, будучи уверен, что она должна хорошо понимать то, что я хочу ей сказать. Я закончил, заклиная ее сообщать мне обо всех своих горестях, заверив, что ее страдания волнуют меня еще больше, нежели ее радости.

Запечатав мое письмо так, чтобы цехин, находящийся под восковой печатью, не прощупывался, я дал другой женщине, заверив ее, что буду давать такой же каждый раз, когда она будет приносить мне письмо от этой девицы. Благодарность заставила ее всплакнуть. Она сказала, что ей не помешают никакие загородки, и она передаст письмо девице в тот момент, когда та будет одна. Вот записка, которую моя дорогая К. К. дала этой женщине, передавая ей свое письмо:

— «Сам бог, добрая женщина, внушил мне довериться вам больше, чем другим. Отнесите это письмо по адресу, и если персоны, которой оно адресовано, нет в Венеции, принесите его мне обратно. Вы должны передать его в собственные руки. Я уверена, что вы получите ответ и передадите его мне так, чтобы никто не заметил».

Любовь становится ненадежным помощником лишь в нетерпении наслаждения, но в случае, когда речь идет о том, чтобы вернуть счастье, которому пагубные обстоятельства чинят препоны, любовь видит и предвидит все, что может заметить лишь самая тонкая прозорливость. Письмо моей жены наполнило мою душу радостью, и я в одно мгновенье перешел из одной крайности в другую. Я счел себя способным выкрасть ее, даже если стены монастыря будут снабжены артиллерией. Первой моей мыслью было найти средство, чтобы скорее прошли семь дней, через которые я должен получить второе письмо. Только игра могла меня развлечь, а весь народ был в Падуе. Я приказал слуге быстро собрать мой чемодан и отнести его на отходящий бурчиелло[59], а сам сразу направился в Фюзине, а оттуда менее чем через три часа оказался у дверей дворца Брагадин, где увидел хозяина, направляющегося обедать. Он обнял меня и, видя, в каком я возбужденном состоянии, сказал, смеясь, что уверен, что ничто меня не тревожит. Я ответил, что умираю от голода.

Я внес веселье в компанию, и оно увеличилось, когда я сказал, что проведу с ними шесть дней. После обеда я увидел, как г-н Дандоло заперся в своем кабинете с де ла Хэйе. Они провели там целых два часа. Г-н Дандоло пришел к моей кровати сказать, что я прибыл вовремя, чтобы расспросить мой оракул о важном деле, которое он обдумывает, и он задаст мне вопрос. Он спросил, правильно ли будет заняться проектом, который предлагает ему де ла Хэйе. Я сделал так, что вышел ответ, который указывал ему проект отвергнуть. Удивленный г-н Дандоло задал второй вопрос. Он спросил, на какие резоны следует ему сослаться, оправдывая этот отказ. Я внушил ему, что следует ответить, что он был уверен в необходимости спросить мое мнение по этому вопросу, и, услышав мое отрицательное мнение, не желает больше об этом слышать. Г-н Дандоло, довольный тем, что может взвалить на меня все неприятности, связанные с отказом, оставил меня. Я не знал, о чем идет речь, и не интересовался этим. Мое удовлетворение состояло в том, что при резком отказе г-на Дандоло де ла Хэйе должен был понять, что ему не следует предпринимать что-то с моими друзьями, минуя меня.

Я быстро надел маску и направился к Опере. Я уселся за карточный стол, играл в фараон и потерял все свои деньги. Фортуна показала мне, что она не всегда в согласии с Амуром. После этого скверного подвига я отправился забыться сном.

Утром при своем пробуждении я вижу перед собой де ла Хэйе со смеющимся выражением на лице. Расшаркавшись в своем преувеличенном уважении к моему мнению, он спросил, из каких соображений я отговорил г-на Дандоло от дела, которое он ему предложил.

— От какого дела?

— Вы знаете.

— Я ничего не знаю.

— Он сказал мне, что вы ему отсоветовали.

— Отсоветовал, но не отговорил, потому что если бы он был убежден, ему не надо было бы спрашивать совета.

— Ну, как хотите. Могу я спросить у вас ваши соображения?

— Скажите сначала, о чем идет речь.

— Он сам вам этого не сказал?

— Может быть; но если вы хотите, чтобы я высказал вам свои соображения, нужно, чтобы я услышал все от вас самого, потому что он говорил со мной по секрету. Станьте на мое место. Я всегда слышу от вас, что в отношении секретов следует избегать неожиданностей.

— Я неспособен заставать врасплох друга, но, в общем, ваше высказывание правильное. Я люблю осмотрительность. Вот о чем идет речь. Вы знаете, что м-м Тьеполо осталась вдовой, и что г-н Дандоло продолжает усердно за ней ухаживать, после того, как делал это десять лет подряд при жизни ее мужа. Эта дама, еще молодая, свежая и красивая, очень умная и нежная, хочет стать его женой. Она доверилась мне и, не видя в этом союзе ничего, кроме похвального, как в светском, так и в духовном отношении, потому что, вы знаете, все мы люди, я взялся за это дело с истинным удовольствием. Я полагал, что г-н Дандоло склоняется к этому, когда услышал, что он даст мне ответ сегодня. Скажу вам откровенно, что я не был удивлен, когда он спросил у вас совета, поскольку он как человек мудрый примет совет верного друга перед тем как совершить решительный и важный поступок; но я был весьма удивлен, когда этот брак не нашел вашего одобрения. Извините, если для понимания мне хотелось бы знать те резоны, которые сделали ваше мнение отличным от моего.

Обрадованный, что все раскрылось, и что я появился вовремя, чтобы помешать моему другу, который был сама доброта, заключить этот нелепый брак, я ответил де ла Хэйе, что люблю г-на Дандоло и что, зная его темперамент, я уверен, что брак с такой женщиной как м-м Тьеполо, сократит ему жизнь.

— Поэтому, — сказал я ему, — согласитесь, что в качестве верного друга я должен был ему отсоветовать. Помните ли вы, как вы мне сказали, что вы никогда не были женаты именно по этой причине? Помните, как много вы говорили мне в Парме как защитник целибата? Обратите также внимание, прошу вас, на то, что каждый мужчина немного эгоист, и мне позволительно им быть при мысли, что если г-н Дандоло возьмет себе жену, ее влияние на него окажется значительным, и все, что он доверит в области ума ей, будет в такой же мере потеряно для меня. Таким образом, вы видите, что было бы неестественно, чтобы я посоветовал ему сделать шаг, который стал бы для меня невыгодным. Если вы можете показать мне, что мои резоны легкомысленны или софистичны, говорите, и я откажусь от своих слов, я спою г-ну Дандоло палинодию. М-м Тьеполо станет его женой к нашему возвращению в Венецию; но заверяю вас, что отступлю от этого, только если вы меня убедите.

— Я недостаточно силен, чтобы вас убедить. Я напишу м-м Тьеполо, что это к вам она должна обращаться.

— Не пишите ей такое, потому что она решит, что вы смеетесь над ней. Не считаете же вы ее настолько глупой, чтобы она обольщалась, веря, что я соглашусь? Она знает, что я не люблю ее.

— Как она может знать, что вы ее не любите?

— Замечая, что я никогда не соглашался, чтобы г-н Дандоло отвел меня к ней. Знайте, наконец, что с тех пор, как я живу с этими тремя друзьями, у них нет другой жены, кроме меня. Что касается вас, женитесь, если вам угодно, и я не буду возражать; но если вы хотите, чтобы мы остались добрыми друзьями, забудьте проекты их переманить.

— Вы едки сегодня утром.

— Я потерял сегодня ночью все мои деньги.

— Я даром теряю время. Прощайте.

С этого дня де ла Хэйе стал моим тайным врагом; и он неплохо отплатил мне, поместив меня в свинцовую камеру два года спустя, не из-за клеветы, на которую не был способен, но из-за благочестивых разговоров с другими богомольцами. Если мой читатель любит святош, я советую ему не читать этих мемуаров. Больше не было разговора об этом браке по нашем возвращении в Венецию. Г-н Дандоло продолжал постоянно ухаживать за вдовушкой, а я находился под запретом моего оракула относительно ее посещения.

Дон Антонио Кроче, миланец, молодой человек, с которым я познакомился в Реджио, большой игрок и явный исправитель дурной фортуны, явился меня повидать, когда ушел де ла Хэйе. Он сказал, что, видя, как я потерял свои деньги, явился, чтобы предложить мне средство поправить положение, если я согласен вступить с ним пополам в банк фараон, который он организует сам, что у него есть в качестве понтеров семь или восемь богатых иностранцев, которые все строят куры его жене.

— Ты вложишь, — сказал он, — в мой банк триста цехинов и будешь моим крупье. У меня есть три сотни, но этого недостаточно, потому что ставки велики. Приходи ко мне сегодня обедать, и ты со всеми познакомишься. Мы могли бы играть завтра, поскольку в пятницу нет оперы. Будь уверен, что мы получим очень большие суммы, потому что швед по имени Жиленспец один может потерять до двадцати тысяч цехинов.

Будучи уверен, что этот известный трус не остановил свой выбор именно на мне и что ему известен секрет, как выигрывать, я не счел себя достаточно щепетильным, чтобы отказать ему в моем сотрудничестве в качестве адъютанта, и отказаться от половины его выигрыша.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.