Глава 8 СТАРАЯ ЛЕДИ

Глава 8

СТАРАЯ ЛЕДИ

Я покинул «Уаху» глубоко опечаленный. Под руководством прославленного Маша Мортона она превратилась в грозную боевую машину. Моральный дух ее экипажа был на абсолютной высоте, и, кто бы ни уходил с нее в те дни, по какой бы то ни было причине, делал это с неохотой. Для людей, которые на нем служат, боевой корабль становится чем-то большим, нежели просто место, где живешь и работаешь. Лодка обладает собственной индивидуальностью, и особенно в военное время у ее моряков складывается определенное к ней отношение, которое в гораздо большей степени основано на эмоциях, чем на логике. Для тех из нас, кто совершил три патрулирования на «Уаху», лодка стала отчасти боевым товарищем, отчасти славной амазонкой, отчасти дамой легкого поведения с крепким телом, уверенной в себе шальной девкой с налетом грубости и с огромными притязаниями на наши эмоции.

«Поллак» была иной. Намного старше и более утонченной. У нее были болезни, из-за которых ее давно следовало бы вывести из боевого состава, но она не была ни запущенной, ни затхлой. С неким обманчивым налетом небрежной претенциозности – обманчивым лишь в том, что, когда она была призвана действовать, всегда была готова попытаться сделать несколько больше, чем позволяла ее хрупкая конструкция. И она была столь необычной в своем коварном нраве, внешне как будто кротком поведении, что производило впечатление гораздо более глубокого характера, чем у самых дерзких молодых субмарин. Придя на нее уставшим от напряжения трех боевых походов и раздосадованным тем, что не был отпущен домой на строительство новой лодки, я скоро нашел в ней одну из наиболее запечатлевающихся в памяти «старых леди», каких когда-либо знал.

Она была на пути в Пёрл из Сан-Франциско, когда началась война. Через неделю после нападения японцев она в числе трех американских подлодок, вышедших на боевое патрулирование из Пёрл-Харбора, под командованием капитан-лейтенанта С.П. Моузли шла в район Токийского залива. Первое японское торговое судно из потопленных силами Тихоокеанского подводного флота пустила ко дну именно «Поллак».

И как и подобает первопроходцу, у ее офицеров были особые и довольно примечательные мероприятия на берегу. Я узнал о них после своего первого дня на борту лодки. Когда часы пробили четыре, я обратил внимание на общее движение, готовящихся к чему-то вне служебных обязанностей офицеров.

– Давай, Джордж, сказал Роби Палмер. – Пойдем в «Хейл-Уохайн».

– Что это? – спросил я, прекрасно зная, что «хейл уохайн» на местном языке означает «дом девушек».

Роби только усмехнулся мне.

– Увидишь, – пообещал он, и мы все втиснулись в джип, приписанный к «Поллак», и повернули к Маноа-Вэлли на Армстронг-стрит и ехали, пока не достигли большого двухэтажного дома, имевшего уютный домашний вид.

– Это здесь, – сказал Роби. Другие офицеры повыскакивали из машины, а Роби положил руку на мое колено. – Может быть, я лучше сначала объясню, – сказал он.

И я был ознакомлен с одним из самых необычных и чудесных непременных атрибутов войны.

В «Хейл-Уохайн» проживало семейство из шести или семи американских девушек, оставшихся в живых после отправки морем на материк большей части гражданского персонала в Гонолулу. Большинство из них работали на военно-морские силы и армию. Все они были из хороших семей, и у них имелись в Гонолулу друзья, которые их поддерживали. Для удобства они жили вместе с одной прислугой и по очереди занимались домашним хозяйством. В начале войны какой-то дальновидный офицер с «Поллак» терпеливо и благопристойно водил дружбу с этими молодыми женщинами и так преуспел, что их дом стал открытым для офицеров с «Поллак», когда бы они ни появлялись в порту.

Это была связь, которая опиралась на строгое выполнение норм поведения и морали. Все отдавали себе отчет в том, что один шаг за эту грань опорочит все предприятие, и ни один офицер «Поллак» не осмелился бы навлечь на себя гнев товарищей, лишив их этого оазиса красоты и благопристойности среди пустыни войны.

Роби объяснил мне все это, а затем представил Труди Крафт, Соррел Вайнрайт и другим как нового старшего помощника на «Поллак». Там мы отобедали, посидели часок-другой, беседуя, играя в карты и планируя устроить пикник. К тому времени, как мы собрались уходить, мне казалось, что я знаю этих девушек всю жизнь.

Прошло три недели, прежде чем «Поллак» была готова вновь выйти в море, и за это время «Хейл-Уохайн» стал для меня почти таким же домом, разве что без Энн и Билли. Трудно объяснить, насколько освежающим и дающим отдохновение было это изысканное общество для того, кто привык месяцами находиться в компании таких же, как он, грубых, плохо пахнущих людей. Мы устраивали танцы и обеды в «Хейле» и пикники на Гавайях. Все, что могли сделать, чтобы скрасить жизнь компании одиноких моряков, они делали, и всегда в рамках приличия. Комендантский час начинался в девять, и обычно мы уходили к этому времени, хотя случалось так, что возвращались на Гавайи позже и очень боялись, что нас задержит патруль, так как сомневались, поверит ли какой-нибудь военный патруль в мире в невинный характер нашего вечернего времяпрепровождения. На втором этаже «Хейл-Уохайн» располагалась общая спальня, и вход нам туда был воспрещен, но в нашем распоряжении был первый этаж – кухня, столовая, большая гостиная. Мы, офицеры, много кулинарничали. Вот когда я впервые открыл в себе большие способности к поварскому искусству, талант, который в основном основывался на использовании всех приправ, что я находил на полках, в блюдах, которые готовил.

На протяжении всех трех недель до того, как «Поллак» была готова к боевым действиям, у меня никогда не возникало чувства неверия в нашу счастливую фортуну. Я был так же поражен, как если бы сказал: «Сезам, откройся!» – и передо мной открылась бы пещера, полная драгоценностей.

В качестве старшего помощника на «Поллак» я должен был стать ее штурманом, и эта перспектива меня беспокоила. Гэс Вейнел, место которого становилось моим, был офицером, чье мастерство штурмана было известно каждому в нашем классе военно-морской академии, в то время как мои собственные подзабытые штурманские навыки оставляли желать лучшего, о чем мне напомнила их проверка на практике во время возвращения на «Уаху» домой.

Но, несмотря на свою хрупкость, «Поллак» оказалась лодкой, которой удобно управлять, и, когда в начале марта 1943 года после трехдневного тренировочного периода мы отбыли из Пёрла, я уже предвкушал, что патрулирование будет своего рода прогулкой на отдыхе. Мы с капитаном Роби Палмером были старыми и близкими друзьями, и я знал его как дружелюбного человека и прекрасного командира. Инструкции предписывали нам сначала проследовать на Мейкин-Айленд, атолл на северной оконечности островов Гилберта – район, который в то время не был таким уж опасным. Я надеялся, что по окончании этого патрулирования мне будет предписано вернуться домой. А экипаж, как офицеры, так и матросы, большей частью были ветеранами «Поллак» и служили на лодке еще с довоенного времени, и опыт долгой службы приучил их к непринужденному отношению к тому, как она себя вела. В ее возрасте и при ее немощи она, конечно, не могла стать грозой морей. Когда разразился кризис, она выложилась полностью и даже сверх того, но жизнь продолжается, и почему бы не сделать ее как можно более приятной?

И жизнь на «Поллак» была приятной. Экипаж мог похвастаться изысканными развлечениями, которых не было на других субмаринах. Например, моряки на «Поллак» играли в шахматы, большинство, независимо от ранга или звания, играло по-настоящему хорошо. Во время своего последнего патрулирования они провели турнир, кульминацией которого стал поединок в финале между блистательным Гэсом Вейнелом и негром – помощником стюарда. Гэс проиграл.

Раньше я иногда играл в шахматы, но по сравнению с большинством этих людей выглядел новичком. И, кроме того, у них были непривычные и чудесные произвольные трактовки учебника правил игры в шахматы, который мне пришлось изучить, чтобы постоять за себя. Принципы игры в шахматы на «Поллак» заключались не только в том, чтобы перехитрить противника, но также чтобы сломить его. Если, сделав ход, вы понимали, что он был ошибочным, и могли переходить до того, как противник вас остановит, – все нормально.

Мне довольно долго пришлось привыкать к виду игрока, обегающего стол кают-компании, хватающего руки своего соперника и прижимающего их, пока сам он делал собственный ход при помощи зубов.

Итак, мы погрузились в настолько беззаботное настроение, насколько это было возможно на подводной лодке, направляющейся в неприятельские воды, а я приступил к посвящению себя в загадочный мир навигации. Для этого была масса времени, потому что только два заметных события произошло в первую неделю и в середине патрулирования. Одним из них был острый приступ аппендицита у одного из наших моряков по фамилии Гамильтон, которому делали холодные компрессы и давали сульфатиазол, создавая условия разумного комфорта в течение всего похода, несмотря на настойчивые требования нашего корабельного врача произвести удаление аппендикса своими средствами. Другим заметным событием стала атака с воздуха на шестой день пребывания в море. Мы погрузились на сто пятьдесят футов до того, как упала бомба, и «Поллак» почти не вздрогнула. В это время я был настолько озабочен своим первым расчетом подхода к берегу, что почти не обратил на нее внимания.

Из дальнейшего повествования будет очевидно, что штурманское дело, пожалуй, для подводной лодки важнее, чем для какого-либо иного корабля. Раньше было меньше, чем сейчас, хитроумных приспособлений для того, чтобы облегчить работу штурмана. Нужно было знать навигацию по звездам, и знать ее достаточно хорошо, чтобы не оставалось ни тени сомнения, или же удача отвернется от вас. По многу раз приходилось наблюдать звезды после наступления темноты – технику такого наблюдения, как я полагаю, изобрели подводники. Она включает в себя проецирование образа звезды на горизонт, которое можно определить только наугад, но которое должно быть угадано довольно точно. Когда мы приблизились к острову Тараве, к которому предполагали подойти 16 марта, я начал опробовать некоторые приемы навигации, о которых мне довелось слышать от других штурманов. Проблема наблюдения за звездами после наступления темноты, например, облегчалась, если разделить окуляры бинокля и использовать одну половину в качестве телескопа в секстанте для того, чтобы осматривать горизонт.

К утру шестнадцатого я резонно чувствовал уверенность в том, что, как и положено, покажется остров Тарава. Но он не показался. Мы весь день продолжали движение в подводном положении в направлении, которое, как я был уверен, вело к острову, но его не видели. Шутники в боевой рубке высмеивали меня немилосердно. Но когда мы в ту ночь поднялись на поверхность и точно определили местоположение судна, я смог предъявить алиби. Течение поменяло направление на противоположное по сравнению с предыдущим днем. Мы увидели Мейкин как раз перед рассветом, и мне простили не состоявшийся накануне подход к берегу. Мы патрулировали у Мейкина в течение дня, не видели ничего, кроме нескольких вражеских самолетов, и проследовали, как нам было приказано, к острову Джалуит, крупнейшему из близлежащих Маршалловых островов.

«Каникулы» закончились двумя днями позднее. Ближе к вечеру, когда мы патрулировали на пути между островами Джалуит и Мейкин, дымок был обнаружен на расстоянии в тринадцать миль к юго-востоку. Мы приблизились и обнаружили, что это было грузовое судно с двумя кораблями охранения прямо перед ним. Мы выстрелили четырьмя торпедами и услышали, что одна попала в цель, но не было времени убедиться в этом наверняка; два корабля эскорта загнали нас на глубину и подвергли ужасной атаке глубинными бомбами.

Примерно через два часа мы всплыли, чтобы возобновить охоту. Было около восьми часов, и луна освещала тропические воды почти так же ярко, как это бывает в кино, делая атаку из надводного положения слишком опасной. Но в то же время свет не был достаточно ярким для атаки под перископом, и мы преследовали цель всю ночь, держась впереди нее и собираясь погрузиться на заре для нанесения смертельного удара. Я никак не мог заснуть в ту ночь. Это был мой первый боевой опыт в качестве старшего помощника, а цель – в пределах прямой видимости за кормой. Вместо того чтобы спокойно отдыхать до утра, я примерно каждые полчаса поднимался на мостик, чтобы осмотреться.

Как всегда в этих широтах, небо заволакивало облаками примерно за полчаса до восхода солнца, и шквал дождя заполнял собой все вокруг.

Мы повернули к цели, погрузились и подвсплыли под перископ в центре дождевого шквала. Роби взялся за перископ, а я стоял рядом с ним, выполняя операции на «есть – был» и переводя наблюдения на язык цифр. Мы подошли на восемьсот ярдов и выстрелили тремя торпедами. Две из них взорвались, но, прежде чем мы успели посмотреть, насколько большой урон они нанесли, нам пришлось уйти на глубину, так как Роби обнаружил на расстоянии всего в триста ярдов один из кораблей эскорта, который направлялся к нам.

В процессе погружения три из наших тарельчатых клапана открылись в носовом торпедном отсеке, и, прежде чем успели закрыть аварийные клапаны на торпедных аппаратах, вода на шесть дюймов покрыла лист палубного настила. И после этого «Поллак» выдержала одну из самых жестоких из когда-либо ею пережитых атак глубинными бомбами, причем без каких-либо видимых повреждений, за исключением обычного отслоения краски и повреждения трубопроводов. Мы откачали воду из трюма, перезарядили торпеды и вернулись на перископную глубину через три часа после своей атаки. Судна и след простыл. При отсутствии положительного результата официально мы не удостоились похвалы за потопление судна, но, я полагаю, мы были ее достойны.

Моменты кризиса стираются в памяти, в то время как незначительные события зачастую остаются в ней кристально четкими на всю жизнь. Я полагаю, что это происходит потому, что, хотя сознательный ум откладывает кризисы в память, бессознательный занят тем, что стирает из нее элементы страха и чувства опасности, так что, в конечном счете, вы фактически не помните само событие, а помните лишь то, что оно имело место. Иначе дело обстоит с незначительными, смешными случаями, при которых, когда они происходят, напряжение отсутствует. Они сразу же четко запечатлеваются в памяти, и кажется, будто случились вчера. Подобный случай произошел со мной в тот день, когда «Поллак» выбиралась с большой глубины на поверхность после того, как опасность миновала.

Мы все были измучены продолжавшимся всю ночь преследованием, атакой и глубинной бомбежкой. После того как сторожевик прекратил атаки глубинными бомбами и ушел, почти все свободные от вахты пошли отдыхать. Когда стих шум винтов, Роби повернулся ко мне и сказал:

– Выведи ее на перископную глубину, Джордж. Хочу пойти поспать. Дружище, я устал.

Он, выглядевший усталым и немного растрепанным, спустился в люк, оставляя меня и нашего надежного рулевого Фью в боевой рубке. Я заметил, что и Фью тоже измучен. Я пробыл наверху дольше, чем кто-либо, но только позднее почувствовал, что измотан куда больше, чем они оба.

Пока лодка приближалась к перископной глубине, я поднял перископ, прильнул к нему и стал всматриваться в тускло освещенную воду, в то время как головка перископа была еще примерно на десять футов под водой. Через перископ редко можно увидеть жизнь морских глубин, потому что большая масса подводной лодки отпугивает рыб, но в это утро я увидел в воде настоящего монстра.

Он был зеленый, с непропорционально огромной головой. Далеко за собой он тащил нитевидные усы. Чудище лениво подплыло к перископу, и его большие злобные глаза уставились в мои.

– Проклятье! – прошептал я. – Не часто встретишь такую тварь! Это морское чудовище!

С некоторым колебанием Фью придвинулся, чтобы посмотреть. Я чуть ли не силой заставил его прильнуть к перископу в своем стремлении поделиться с ним необычным зрелищем.

– Посмотри на эти глаза! – воскликнул я. – Ты когда-нибудь видел кого-либо с такими усищами? А цвет! Это ли не самый что ни на есть чертовски зеленый?

Фью вежливо пробормотал что-то невразумительное в знак согласия и встал на место. Через несколько секунд головка перископа уже разрезала воду, и мы начали нашу будничную дневную вахту. Обшарив горизонт, я опустил перископ и устало прислонился к краю боевой рубки, чтобы поговорить с Фью. Он не был молчуном, но теперь забился в дальний конец рубки, и все мои попытки завязать разговор пропали даром. Я прекратил их, и некоторое время мы стояли молча.

– Сэр, – сказал наконец Фью с деланым безразличием. – Вы себя нормально чувствуете?

Тут до меня дошло.

– Фью, – сказал я, – ты не видел той рыбы?

– Нет, сэр.

До сего дня Фью, вероятно, думает, что ее не было. Но она была… я полагаю.

В течение более трех недель мы патрулировали у Маршалловых островов и острова Джалуит. За это время произошел только один инцидент – атака на пароход, следовавший в Джалуит. Мы выпустили две торпеды и слышали пару взрывов, но опять контратака эскорта вынудила нас уйти под воду без возможности удостовериться в потоплении цели.

Маневры, которые на других подлодках выполняются просто, были сложны для «Поллак», и это погружение не стало исключением. Если обычно вы можете надеяться уйти от миноносца, ныряя на глубину и двигаясь тихо, мы не смогли заставить это сделать нашу лодку. «Поллак», которая в подводном положении постоянно выпускала пузырьки воздуха и соляр, вне всякого сомнения, оставляла над нами на поверхности моря масляные пятна, по которым за нами следовал миноносец.

Глубинные бомбы продолжали падать в неприятной близости в течение нескольких часов. Мы находились под водой весь день и полночи, и наша и без того маломощная аккумуляторная батарея садилась все больше и больше.

Около полуночи Роби решил, что нам нужно всплыть на поверхность и испытать судьбу в противоборстве с миноносцем.

Это был необычайно напряженный момент. Роби был у перископа в боевой рубке, которую мы затемнили насколько возможно в слабой надежде на то, что глаза командира, привыкнув, смогут что-нибудь разглядеть в перископ. Поступил приказ – сигнальщикам подняться из центрального поста в рубку с тем, чтобы, когда лодка всплывет, они смогли бы поспешить на мостик и начать наблюдение за миноносцем.

И тут, когда напряжение достигло пика, оно вдруг резко оборвалось.

Оба сигнальщика были в очках адаптирования к темноте, от которых в боевой рубке, в которую они поднимались, становилось еще темнее. Появившийся первым на трапе молодой итальянец, похожий на великого клоуна, подумал, что другой сигнальщик впереди него. Вылезая из люка в крошечную боевую рубку, где капитан сидел на корточках перед наполовину выдвинутым перископом, головой он неожиданно угодил ему в зад. Думая, что столкнулся со своим приятелем сигнальщиком, он схватился за темневший перед ним зад и сильно ущипнул.

– Кто, – пропищал он высоким фальцетом, – тута?

Роби умел оставаться на высоте в любых ситуациях.

– Тута, – пропищал он в ответ, – капитано. – Затем, повысив голос до громового, спросил: – А кто тама?

Мы всплыли через одну-две минуты, миноносец не смог нас обнаружить, и мы благополучно выбрались из этого района. Я не перестаю верить в то, что без этой комичной сцены обмена любезностями, разрядившей напряжение, все могло бы кончиться иначе.

Это было последнее волнение боевой обстановки, которое мы пережили в остававшееся время похода, но у нас оказалось множество волнений другого рода, до того как мы достигли Мидуэя. Выпускаемая на «Поллак» корабельная газета спонсировала выборы.

Наша газета на трафаретной бумаге была еще одной отличительной особенностью «Поллак». Она выходила каждый день с массой новостей, сплетен и скандальных заметок обо всем, что происходило на борту. Там были новости и о ходе войны, перехваченные нашим радистом, но они появлялись эпизодически. Каждый вносил свой вклад в виде стихов, шуток и невероятных историй, а один из моряков, одаренный талантом карикатуриста, каждый раз рисовал для нее карикатуры. Всем нам рано или поздно доставалось от его сатиры, а самой последней была карикатура на Джека Джексона.

Джек был интендантом, молодым резервистом ВМС из Калифорнии, новичком в подводном флоте. Каждый раз, когда приходила его очередь погружать «Поллак», постоянно возникали проблемы с тем, чтобы удерживать ее на ровном киле. Корма так часто отклонялась во время его погружений, что однажды газета вышла с карикатурой, подписанной: «Погружение мистера Джексона». На ней была изображена корма лодки, совершенно поднятая над водой и с быстро вращающимся винтом, в то время как моряки сидели и лежали на палубе – кто ловил рыбу, кто спал, кто делал гимнастику. Человек у открытого люка кричал: «Командир говорит, что вам, ребята, пора спускаться вниз! Мы хотим попытаться опустить корму под воду».

Теперь, когда однообразие всем нам надоело, кто-то в газете высказал идею: мы можем выбрать возлюбленную лодки «Поллак». Как старший помощник, я должен был утвердить план, и я увидел в нем необыкновенно хороший способ укрепления морального духа. В течение четырех дней мы оставались в подводном положении до наступления темноты, ничего не видели, затем всплыли, не спеша вели патрулирование до зари, в то время как перезаряжали аккумуляторные батареи, и опять погрузились. Нам нужна была какая-нибудь встреча. Мы назначили комиссию по выдвижению кандидатур, и они подобрали двух кандидатов, достойных высокой чести, и кампания была запущена.

План, который, как мне помнится, так никогда и не был осуществлен, состоял в том, чтобы, когда мы вернемся в Пёрл, послать победителю извещение и гавайскую юбку. Но этот аспект дела был второстепенным; главной была идея проведения выборов. Выбранными кандидатами были Бетти Хаттон и Энн Шеридан, а предвыборная кампания должна была продолжаться четыре-пять дней. Мы предоставили систему внутренней связи двум наспех сформированным политическим партиям, и речи звучали по отсекам «Поллак» каждый вечер. В ночь перед выборами состоялось факельное шествие: моряки шагали по узким проходам, размахивая факелами, сделанными из тряпок, смоченных в дизельном топливе, с дикими возгласами в поддержку Бетти и Энн.

В самом начале кампании стало очевидно, что выборы должны контролироваться самым тщательным образом, потому что лидеры обеих сторон обвинялись в том, что они не гнушаются использовать разные трюки и увертки. Было решено установить урну для бюллетеней на столе прямо перед офицером погружения, когда лодка в подводном положении. В центральном посту всегда находится офицер погружения, а в этом походе офицеру погружения ничего чрезвычайного делать не приходилось целыми днями, так что мы знали, что и минуты не пройдет за весь день, в течение которой избирательная урна, находящаяся в шести дюймах от его носа, не окажется вне поля его зрения. Конечно, если появится «японец», выборы придется отменить.

Затем в качестве защиты демократического процесса было решено, что избиратели будут подходить по одному и каждый персонально передаст свой помеченный бюллетень офицеру погружения. Офицер проверит его, дабы убедиться в том, что лист только один, прежде чем опустит его в урну.

Настал день выборов, и голосование последовало организованно, без насилия и в точном соответствии с правилами. К шести часам все проголосовали. Поздравив себя с безупречной эффективностью, с которой прошел процесс, мы сели подсчитывать бюллетени. Окончательный подсчет показал, что мисс Шеридан стала победительницей голосования, набрав 275 голосов против 194.

В то время на «Поллак» было около девяноста офицеров и военнослужащих рядового и сержантского состава. Поэтому официальные представители на выборах уничтожили бюллетени, объявили их недействительными и повторили голосование на следующий день. На этот раз были отмечены значительные достижения – общее число голосов равнялось лишь 262, но, будучи педантами, мы отвергли результаты и этого дня и объявили окончательные закрытые официальные выборы.

На этом этапе с коварной и хитрой согласованностью сторонники мисс Хаттон развернули кампанию перешептывания против ее соперницы. Вдруг по «Поллак» прокатился слух, что мисс Шеридан носит накладки. В течение нескольких часов об этом открыто говорили и не нашли существенных возражений. Мисс Хаттон выиграла выборы (заключительное голосование дало результат 103 против 70), и по сей день я не знаю, верны ли были утверждения ее приверженцев, или это был наговор.

Я был рад, когда раздоры, связанные с выборами, остались позади, потому что теперь мы уже приближались к Мидуэю, и хотел как можно больше времени провести практикуясь в навигации. Однажды, и утверждаю это со значительной долей гордости, я днем определил местоположение по трем звездам. Взял ориентир на солнце, на луну и на Венеру среди бела дня и определил позицию корабля с большой точностью. Любой штурман, читающий эти строки, поймет, что это значит. Большинство людей не знают, что можно видеть Венеру в дневное время, но, если вы знаете, куда смотреть, и если Венера не слишком близко к солнцу, вы увидите ее в любой ясный день. Когда новолуние или полумесяц, вы также можете сфотографировать луну в дневное время. А если вы скажете, что обнаружили все три ориентира – солнце, луну и Венеру, то вас сочтут хвастуном. Я попробовал сказать об этом моим старым товарищам по «Уаху», когда мы пришвартовались около нее в Мидуэе примерно в середине апреля, но они даже не захотели слушать. Они были слишком обрадованы тем, что я привел «Поллак» с опозданием в один день.

Несмотря на удовольствие видеть Маша, Дика, Роджера и других парней со своей бывшей лодки, в остальное время пребывания на Мидуэе причин для радости не было. Подводники, привыкшие расслабляться на Гавайях между выходами в море, были не способны оценить ограниченные удовольствия Мидуэя. Мои воспоминания о периоде между походами главным образом связаны с альбатросами.

Это были черноногие альбатросы, неописуемо грациозные в полете и невероятно уморительные на земле. В Мидуэе их было полно. Они стояли там и сям группами по два и три, обращенные друг к другу, и исполняли невероятные ритуалы. Ударялись клювами, как два неловких фехтовальщика на тяжелых мечах, затем как по команде вытягивали головы и клювы к небу и издавали заунывные, полные печали звуки. Наконец они вразвалку совершали полный разворот, погружали свои клювы под приподнятые крылья, замирали на мгновение в такой позе, а затем повторяли всю церемонию с самого начала. Это, видимо, был своего рода брачный танец, но никто никогда не рассказывал, что видел, как они спаривались, хотя и рассматривали их с близкого расстояния.

Эти незадачливые птицы пристрастились к пиву, которым их угощали в большом количестве скучающие военные, что значительно увеличило амплитуду их раскачивания во время танца. Усовершенствовал технику этого развлечения во время нашей стоянки самый веселый моряк «Поллак», холостяк Дик Зуллингер, который больше, чем все остальные, был раздражен тем, что приходилось отдыхать и расслабляться на Мидуэе при полном отсутствии женского общества. Зулли дал альбатросам крепкий коктейль «Манхэттен». В жизни не видел зрелища более диковинного, чем пьяный альбатрос на Мидуэе. А пара пьяных подводников пыталась копировать движения черноногих альбатросов.

На Мидуэе есть также птицы-плакуны. Они, как я полагаю, известны под более точным названием – клинохвостые буревестники, но прозвище соответствует им в полной мере. Их туннелеобразные гнезда в песке разбросаны по всему острову, и каждую ночь они лежат в них и стонут, как женщины в состоянии отчаяния. Мы слышали их из своих номеров в гостинице «Альбатрос», маленького строения, сооруженного до войны. И это был безутешный и не дающий покоя плач.

После посещения нами офицерского клуба или кинотеатров оставалась еще масса времени для того, чтобы отдаться мыслям о доме, и я думаю, что все мы в своих письмах были более сентиментальны, чем обычно. Одно из моих писем Энн (все их она хранила, как делают жены на тот случай, когда ей, может быть, захочется перечесть) свидетельствует о том, насколько пламенно поэтичным может быть моряк на далеком атолле по отношению к самым дорогим людям.

Я объяснял, почему иногда опаздывал отвечать на специфические замечания или вопросы в ее письмах. «Может быть, ты этого не поймешь, – писал я, – но это правда, и причина заключена как раз в самом факте того, что я люблю тебя так глубоко и горячо. Я даже не могу сразу начать читать твои письма, когда их мне приносят. Я быстро разбираю их, чтобы узнать, какое из них самое последнее; я нервно вскрываю конверт этого письма и читаю последнюю страницу, чтобы быть уверенным, что с тобой и Билли все в порядке; тогда я издаю вздох облегчения, засовываю все письма в карман и иду по делам. В ночной тиши, когда все проблемы дня разрешены и я остаюсь один, очень осторожно вскрываю конверты и на своей койке с чувством нежности и любви читаю их одно за другим, то улыбаясь, то смеясь, а иногда слезы от любви и тоски появляются у меня на глазах. После того как прочитываю их все и перечитаю, я ложусь и думаю о тебе и Билли…»

Постоянное употребление в пищу птицы может пробудить у человека таланты, о которых он и не мечтал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.