Аландский конгресс 1718–1719 годов

Аландский конгресс 1718–1719 годов

Роль Брюса в работе Аландского мирного конгресса исследователями оценивается по-разному.

К примеру, М. Д. Хмыров пишет, что при ведении переговоров Брюсом со шведскими дипломатами его помощник А. И. Остерман вел закулисную игру, договариваясь с главой дипломатической миссии шведов Герцем, путем его подкупа. Именно поэтому, благодаря стараниям Герца, с одной стороны, и Остермана — с другой, дело повернулось так, что Герц, польщенный обещанием ему хорошей собольей шубы и 100 тысяч ефимков, в июле отправился уговаривать Карла XII не стоять за Лифляндию и Эстляндию — и немедленно привез согласие короля на уступку этих провинций России. После новых требований шведов и новых поездок Герца к Карлу XII, а Остермана к Петру дипломаты в августе 1718 года заключили племинарный трактат в 23 статьях и 10 отдельных пунктах, копии которого тогда же были повезены: к Петру гвардии капитаном А. И. Румянцевым, к Карлу XII бароном Герцем. Но Карл XII, уже настроенный многочисленными врагами Герца, на все убеждения последнего подписать трактат отвечал: «Тогда подпишу, когда при помощи русских овладею Стральзундом и Рюсеном», и Герц ни с чем возвратился на конгресс, где, предъявив ответ Карла XII, встретил со стороны русских полномочных самый категорический отказ.

Таким образом, из размышлений Хмырова следует, что Остерман вел за спиной Брюса самостоятельную игру, которая оказалась неудачной в связи с особым положением Герца при королевском дворе[91].

Интересную версию предложил исследователь В. С. Гражуль в книге «Тайны галантного века. (Шпионаж при Петре I и Екатерине II)». Он уверяет, что «Петр в особой инструкции, адресованной только Остерману, дал чисто разведывательное задание — завербовать главного уполномоченного шведов, фаворита короля и первого министра Герца»[92]. Слава богу, Якову Брюсу в этом деле у автора отведена пассивная роль.

Основательно принижается роль Я. В. Брюса в исследованиях Н. Н. Молчанова, который сообщает в книге «Дипломатия Петра Великого», что «предстоящие переговоры по своему существу требовали не столь уж большой дипломатической изощренности, как острые задачи, возникавшие в Европе»[93].

И далее исследователь пишет:

«Характерная особенность дипломатии Петра заключалась в его способности любую акцию осуществлять не изолированно, а в тесной связи с другими вопросами европейской политики». Это проявилось в письме Брюсу от 5 января 1718 года. К этому времени западные участники Северного союза фактически уже развалили его и действовали против России. Но формально союз еще считался существующим. Несмотря на то, что союзники давно заслужили, чтобы с ними вообще не считаться, Петр стремился не дать повода обвинить его в ликвидации Северного союза, в сепаратных действиях. Поэтому он поручает Брюсу информировать представителей Пруссии, Польши, Ганновера, Дании о том, что «велено только выслушать шведские предложения, не вступая ни в какие договоры; что мы эти предложения сообщим союзникам и без их согласия ни в какие прямые трактаты не вступим»[94].

Н. Н. Молчанов считает, что эта инструкция, изложенная в личном письме, предназначалась для «союзников». Он даже это слово берет в кавычки. Думается, что в данном случае с такой расстановкой акцентов соглашаться нельзя. Все реформы, проводимые Петром, имели главную цель: сделать Россию европейской державой, добиться ее включения в сферу европейской политики, и поэтому никакие действия правительств Польши, Пруссии или Дании не могли вызвать негативной реакции Петра, который учился там многому и дипломатическим отношениям тоже. А это требовало адекватной оценки положения России в Европе. Вспомним, как Петр Алексеевич лишился союзников в 1707 году, а после Полтавской баталии, когда, казалось, он мог отказаться от помощи и договоров с бывшими партнерами или занять в новом союзе доминирующую роль, ничего этого не получил. Заключаются договоры, работают дипломатические представители России в европейских странах и соглашаются со всеми требованиями и предложениями правительств. Иногда это называют политикой слишком бесхитростной. Но в том-то все и дело, что главная задача русских дипломатов в это время была в налаживании постоянного диалога, контакта со странами Европы. Не случайно именно Петр I открыл для России эпоху целенаправленной внешнеполитической деятельности России на международной арене. Другого способа, в противовес тому, что избрал для своих дипломатов царь, просто не существовало. Поэтому требование сообщить министрам союзных держав, что он, государь, ни в какие трактаты со Швецией без сообщения их государям и согласия с ними не вступит, есть не дипломатический жест, а суть дипломатии Петра.

Н. Н. Молчанов далее справедливо замечает, что «эта инструкция <…> конечно не означала, что у русских представителей не было никакой другой задачи, кроме выслушивания шведских требований. Ни для кого не было секретом, что они имели четкую программу, содержавшую условия согласия России заключить мир». Эти условия уже неоднократно излагались по разным поводам, они были обоснованы в написанном Шафировым в 1716 году и опубликованном в переводе за границей «Рассуждении» о причинах и целях России в войне с Карлом XII. По мирному договору Россия должна была получить Ингрию, Лифляндию, Эстляндию с Ревелем, Карелию с Выборгом. Завоеванную Финляндию Россия соглашалась вернуть Швеции. Россия продолжала соблюдать свои обязательства по отношению к союзникам, хотела, чтобы мирный договор учитывал также интересы Польши, Пруссии, Дании и Ганновера, которых следовало для этого пригласить присоединиться к будущему договору.

Инструкция Петра русским уполномоченным требовала от них гибкости и максимально возможного учета требований Швеции. Им давались полномочия даже обещать русское содействие в получении возмещения за территориальные потери «в другой стороне». Вместе с тем подлежало заявить шведам, что «мы с ними миру желаем, но и войны не боимся». Представители Петра должны были в случае необходимости напомнить, что Россия и одна в состоянии вести против Швеции не только оборонительную, но и наступательную войну. Но задача состояла в том, чтобы как можно скорее заключить договор. В инструкции предписывалось также, «чтобы они предлагать вам не стали, а конгресс не разрывайте ни за что». Таким образом, Россия стремилась достичь мира даже ценой больших уступок, за исключением главного — сохранения за ней всех балтийских завоеваний, кроме Финляндии.

Что же касается деятельности А. И. Остермана, то о ней Н. Н. Молчанов сообщает следующее: «Остерману в специальном письме Петр давал поручение особого рода, основанное на глубоком понимании того, что представляла собой шведская дипломатия. Карл XII не утруждал себя составлением подробных инструкций своим представителям. Лишь в общей форме он требовал выгодного мира. А что конкретно это должно значить, предоставлялось решать самому Герцу. Правда, ему же потом предстояла задача убедить Карла, что этот мир действительно является выгодным».

Народные легенды о Брюсе, собранные Е. З. Барановым

Брюс и Петр Великий (продолжение)

Ну, покончат с этим свинопасом, станут расходиться, а тут третий завыл. И все бегут к нему:

— Ты еще, спрашивают, чего?

— Да я, говорит, великана испугался…

— Какого, спрашивают, великана?

— Да вот, говорит, пришел в лавку великан и стал матерно ругать меня. Я, говорит, тебя, негодяя, в три погибели согну.

Ну, и тут то же самое: нет никакого великана. Народ примется ругаться:

— Да вы, говорит, все нынче перебесились.

А пристав свое дело знает: развернется да как чесанет в ухо купца, так у того аж колокола в башке зазвенят.

— Подай, говорит, штраф, шелапут ты этакий! — и с этого пятерик, а то и всю десятку потянет.

И вот раз происходит такая контробация, а понимающие люди идут мимо. Видят, народ собрался, галдеж поднял.

— Это еще что за синедрион такой собрался? — спрашивают.

Ну, им объясняют, какое здесь дело разыгралось. А они смеются:

— Эх, вы, говорят, скоты неразумные! Да ведь это, говорят, испытание натуры Брюс производит.

А народ не знает, что это за испытание.

— А как, спрашивает, это испытание и в чем тут корень вещества?

А эти понимающие говорят:

— Об этом Брюса спросите.

Пристав, как услышал про Брюса, со всех ног бросился бежать.

— Ну, его к шуту! — говорит. — Свяжись с ним, и жизни не рад станешь.

И как пристав задал тягуля, народ себе бросился врассыпную, кто куда попало.

Работа Аландского конгресса началась 12 мая 1718 года поистине в классической для дипломатии форме: с диалога глухих. Еще на предварительных переговорах Куракин детально информировал Герца об условиях, на которых Россия согласна заключить мир. Однако на первой встрече тот заявил, что «ни о каких условиях ни от кого никогда не слыхал».

Тогда русские представители сказали, что «его царское величество желает удержать все им завоеванное». Шведские дипломаты не менее категорически ответили, что «король желает возвращения всего у него взятого». Герц объявил мир невозможным, если предварительно не будет решено вернуть Швеции Лифляндию и Эстляндию. Русские со своей стороны указали, что мир не состоится без предварительного решения о сохранении Лифляндии и Эстляндии за Россией.

Затем дипломатам пришлось все же перейти к аргументации своих требований. И вот здесь-то в словах Герца и второго шведского представителя Гилленборга все чаще стало употребляться слово «эквивалент». Постепенно стало ясно, что шведы согласны уступить кое-что при условии получения территориальной компенсации в другом месте. В соответствии с полученными инструкциями Остерман и Брюс проявили готовность рассмотреть вопрос об «эквиваленте». Однако на официальных заседаниях русские представители никак не могли получить ясного объяснения того, чего же конкретно хотят шведы. Между тем Остерман вступил «в конфиденциюм», и в частных разговорах стало постепенно проясняться стремление шведов добиться не только согласия России на то, чтобы Швеция вернула себе потерянное в пользу Дании, Ганновера или Пруссии, но чтобы русские помогли в этом деле прямым вооруженным участием в войне против своих бывших союзников. При этом Герц, соглашаясь на переход к России Эстляндии и Лифляндии, решительно настаивал на сохранении за Швецией Выборга, Ревеля, Кексгольма.

Постепенно обнаружилась своеобразная тактика Герца: он явно стремился к затягиванию переговоров. Правда, он вынужден был так поступать, поскольку не имел никаких конкретных инструкций короля. Поэтому конгресс несколько раз прерывался, чтобы дать время Герцу съездить в Стокгольм и получить решения Карла по тому или иному вопросу. Тщеславный карьерист, он любой ценой должен был обеспечить своему королю необычайную дипломатическую победу. Это являлось для него вопросом жизни и смерти. Дело в том, что Герц, голштинский немец на шведской службе, заслужил в Швеции всеобщую ненависть. Все, от простых крестьян до влиятельных аристократов, имели основания для таких чувств. Карл XII доверил ему не только внешнюю политику, но и внутренние дела. Королю необходимо было получить только одно — большую и сильную, хорошо вооруженную армию. Его не интересовало, каким путем, какими средствами и методами такая армия будет создана. Потеряв в России большую армию, Карл XII требовал новых рекрутов. Он действовал так, будто Швеция имела население в 50 миллионов, тогда как она насчитывала лишь 1,3 миллиона. Но эта цифра относится к началу правления короля. В 1718 году число шведов уменьшилось до 700 тысяч человек. В стране невозможно было встретить здорового мужчину в возрасте 20–40 лет, чтобы он не был военным. Катастрофически не хватало денег, производство товаров и продуктов резко упало — работать стало уже некому. А Герц придумал целую серию экономических мероприятий, с помощью которых из разоренной страны выжимались последние соки. Голод, нищета, запустение, эпидемии, всеобщее обнищание — вот к чему привели прославленные «победы» нового Александра Македонского. Герц на Аландском конгрессе сам признавался в беседах с Остерманом, что в Швеции, кроме короля, его никто не поддерживает, что поэтому нужна дипломатическая победа, которая чудесным образом воскресила бы великодержавное величие Швеции и славу Карла XII.

Но пока дипломаты двух стран топтались на месте на неуютном балтийском островке, Остерман изо всех сил обхаживал представителей Швеции. Освободили находившегося в плену в России брата Гилленборга, затем согласились обменять фельдмаршала Реншильда, взятого под Полтавой, на двух русских генералов, попавших в плен под Нарвой. Не скупились на подарки представителям шведского короля, особенно Герцу. «Я ему сказал, — доносил Остерман, — что он может надеяться на самую лучшую соболью шубу, какая только есть в России, и что до ста тысяч ефимков будут к его услугам, если наши дела счастливо окончатся». Таким образом, русская дипломатия на Аландах представала перед шведами в довольно странном виде. Дело в том, что в дипломатической деятельности Остерман руководствовался прежде всего соображениями личного успеха. Поэтому он совершенно отстранил от ведения дел Брюса, который не только по возрасту, но и по чину, не говоря уже о порядочности, был намного выше Остермана, этого, как писал В. О. Ключевский, «великого дипломата с лакейскими ухватками». Остерман, в молодости служивший камердинером у одного голландского адмирала, имел чин канцелярского советника, тогда как Брюс был генерал-фельдцейхмейстером. Вестфальский немец сумел ловко войти в доверие к вице-канцлеру Шафирову. Их дружба объяснялась тем, что Остерман нашел в нем родственную душу: Шафиров, человек очень способный, служил Петру не столько ради величия России, сколько с целью личного возвышения и обогащения.

Ну а об Остермане и говорить нечего; его ничто не занимало, кроме личной карьеры. В результате Брюс оказался не у дел. Официальные донесения посылались редко, и содержание их не давало представления о ходе конгресса. Реальная связь с Петербургом осуществлялась в форме частной переписки на немецком языке Остермана и Шафирова. Дело дошло до того, что Остерман переменил шифр, а ключа к нему Брюсу не дал, поэтому во время отъездов своего коллеги в Петербург или Ревель наш герой становился совершенно беспомощным. Остерману во что бы то ни стало требовался дипломатический успех, и притом одержанный обязательно им самим. Но беда в том, что и другому немцу, Герцу, представлявшему Швецию, гораздо более смелому проходимцу, тоже позарез нужна была дипломатическая победа. Что же получилось из этой коллизии?

Положение прояснилось, когда Герц представил Остерману и Брюсу проект дополнительных статей к мирному договору, который еще только предстояло окончательно согласовать. Именно в этих дополнениях раскрылась программа действий, которую хотели навязать России. Прежде всего в Польше должно быть восстановлено положение, существовавшее до Полтавы. Россия признает королем Станислава Лещинского и заставит Августа II отказаться от короны. Для этого она введет в Польшу 80 тысяч войск, а Карл XII подойдет к ней с войсками со стороны Германии. Штеттин и померанские земли, отошедшие к Пруссии, будут возвращены Швеции, прусский король получит компенсацию за счет Польши, и его следует принять в союз России и Швеции. Россия обязуется за приобретенные ею земли помочь Карлу получить компенсацию в Норвегии, принадлежавшей Дании. Когда шведский король вступит в Германию, чтобы вернуть себе владения, полученные Данией, Россия направит ему на помощь 20-тысячную армию. Если какая-либо держава выступит против Швеции, то Россия будет действовать на шведской стороне всеми своими силами. Россия берет на себя обязательство содействовать возвращению Швеции Бремена и Вердена, переданных Георгу I, а также передаче ей в вознаграждение за ущерб Целльского герцогства. Если Англия или любая другая держава воспротивится этому, то Россия вместе со Швецией будет воевать против них до достижения победы. Кроме того, Россия должна склонить герцога Мекленбургского передать свою страну Швеции, а ему дать в компенсацию владение в другом месте.

Народные легенды о Брюсе, собранные Е. З. Барановым

Брюс и Петр Великий (продолжение)

А боялся народ Брюса от своего недопонимания, от того, что не знал, какое это бывает испытание натуры. А это — наука такая, тут требуется хороший ум, чтобы уразуметь ее. И это самое испытание натуры вот что означает: положим, возьми человека. Вот он живет, делом каким занимается, а то просто ворует. Но только ему и в ум не приходит, какой в нем есть магнит. Ему какой магнит требуется? Нажрался, да спать, а нет — портманет из чужого кармана вытащить — вот какой его магнит. И выходит, что он, как свинья нечувствительная, не шевелит мозгами. Вот от этого самого он натуры не знает, да и где знать, ежели он как божий бык? А Брюс знал и умел отводить глаза. А этот отвод вот что значит: вот, примерно, сидит человек и пьет чай, а Брюс сделает такое, и человеку этому представится, будто полна комната медведей. Вот это и есть испытание натуры. Всем наукам наука. И по-настоящему за нее Брюсу должна быть похвала, а купцы ругают его:

— Он, говорят, окаянный дух, в Сухаревой башне сидит, испытание натуры производит, а мы пугайся, кричи? Нет, говорят, это не фасон. Потому что, говорят, ежели мы будем каждый день кричать, народ скажет: купцы с ума посходили, и покупать у нас ничего не станет.

И как они обсудили это дело, сговорились ехать жаловаться царю Петру Великому. Выбрали людей, которые поразумнее, и отправили с жалобой.

Итак, Россия в обмен за признание Карлом XII присоединения к ней прибалтийских земель, и без того прочно ею удерживаемых, должна выставить 150-тысячную армию и в союзе с разгромленной и истощенной вконец Швецией вступить в войну с Польшей, Данией, Англией, с ее союзниками Голландией, Германской империей, фактически со всей Европой! Задачей петровской дипломатии уже давно было достижение мира и прекращение Северной войны. Вместо этого ей предлагалось вступить в союз с потерпевшим полное поражение противником и начать ради его интересов несравненно более тяжелую, явно авантюристическую, безнадежную войну против целого континента, фактически против всего тогдашнего мира! План Герца находился в вопиющем противоречии с существом политики Петра в Европе, которая состояла в том, чтобы не противопоставлять себя Европе и тем более не воевать с ней, не создавать пропасти между Россией и Европой, а напротив, сосуществовать, жить и действовать вместе на условиях конкурентного сотрудничества. Нетрудно заметить, что план Герца превратил бы Петра в агрессивного завоевателя, каким он не был и быть не хотел. Более того, гигантскую и явно безнадежную войну надо будет вести исключительно ради бредовых замыслов Карла XII, вовлекая Россию на путь, чреватый катастрофическими последствиями. Русская дипломатия прилагала поистине отчаянные усилия, чтобы избежать одновременной войны против Швеции и Турции, которая была очень опасной. Здесь же предстояла фантасмагорическая задача сокрушить противников, неизмеримо более сильных в случае их объединения, чем Россия, не говоря уже о жалкой самой по себе Швеции. Предложенный Герцем комплекс условий заключения мира нельзя было даже назвать ловушкой или западней: настолько предельно ясен был его самоубийственный для России характер в случае принятия этих предложений.

Это прекрасно понимал Я. В. Брюс и однозначно был против такого решения конгресса. Иную позицию занял Остерман. Прикрываясь данной Петром инструкцией, он всеми силами стремился войти с Герцем «в негоциацию» как можно глубже и ни в коем случае не разрывать конгресса. Он старался добиться успеха, это было для него важнейшим вопросом глубочайшей личной заинтересованности. Но при всех своих старательности, усердии, работоспособности Остерман не имел одного — глубокого, инстинктивного ощущения интересов России, то есть того, о чем в дипломатических инструкциях не писалось, ибо это подразумевалось само собой. Да, чем совершенно не обладал Генрих Иоганн Фридрих Остерман, так это естественным, органичным чувством русского патриотизма. Можно ли его винить за это?

Остерман пунктуально выполнял обязанности русского посла. Свои действия он весьма логично продумывал и обосновывал, что видно из исторических документов, писем и донесений полномочного представителя России на Аландском конгрессе. Прежде всего Остерман считал комплекс предложений Герца «делом, от которого зависит все благополучие Российского государства». Интересы России, как было четко сказано в инструкциях, требовали заключения мира со Швецией. И Остерман полагал, что «если не добиться сейчас мира, то война расширится и неизвестно, когда и как она окончится». Поэтому следует идти на уступки, поскольку Герц от имени Швеции уже принял основные территориальные требования России. «Не думаю, — писал Остерман, — чтоб какой другой министр без всякого почти торгу на такую знатную уступку согласился». Остерман признавал, что Россия возьмет на себя тяжелые обязательства участвовать в трудной войне. Однако если она этого не сделает, то европейские страны, враждебные ей, сами могут начать действовать, когда и где они это сочтут нужным. Принятие плана Герца позволит отдалить неизбежную войну от русских границ, перенести ее на территорию недоброжелательных к России стран. По мнению Остермана, было только две возможности: либо ждать, когда союзники, возбуждаемые Англией, выступят против нее, либо предупредить их действия и выступить против них. Последнему варианту он отдавал предпочтение.

Здесь в рассуждения Остермана вкралась вопиющая нелепость: почему союзники должны обязательно воевать против России? Он считал это аксиомой, тогда как это было лишь вероятностью, которую следовало и можно было избежать, что, кстати, и будет сделано. Такого рода «пробелов» в логике Остермана было очень много. Он, например, предполагал, что Франция в большой континентальной войне, в которую Россия должна вступить по плану Герца, будет поддерживать Швецию и Россию. Между тем Франция в это время была союзником Англии.

Сознавая в глубине души, каким чудовищным риском является вся эта затея, он, наконец, надеялся на счастливый случай, благодаря которому вообще удастся уклониться от выполнения столь опасных обязательств. «Надобно и то принять в соображение, — писал Остерман, — что король шведский по его отважным поступкам когда-нибудь или убит будет, или, скача верхом, шею сломит. Если это случится по заключении с нами мира, то смерть королевская освободит нас от дальнейшего исполнения обязательств, в которые входим».

Словом, Остерман советовал идти на уступки Герцу. Правда, логика Остермана практически была не столь простой и ясной, ибо он умел всегда запутывать свои мысли в сложную паутину многословия или, как писал Ключевский, «начинал говорить так загадочно, что переставал понимать сам себя». Вот так эта, по выражению того же Ключевского, «робкая и каверзная душа» влекла Россию к опаснейшей дипломатической авантюре.

Впрочем, у самого Остермана, кажется, начал заходить ум за разум. От неоправданного оптимизма он бросался к самой черной меланхолии. Заканчивая письмо Головкину и Шафирову, в котором он считал план Герца приемлемым, Остерман признавался: «Богу известно, как я утомлен, я не могу собрать мысли».

Каким образом ему удавалось влиять на Шафирова, вопроса не составляет: их связывала тесная дружба и духовное родство. Понятно также, что Головкин не всегда мог разобраться в туманных рассуждениях хитроумного немца. Но Петра, который, как говорят, умел поймать пулю на лету и понимал всё с полуслова, ему все же опутать до конца не удалось. Правда, до поры до времени царь как-то не вникал в аландские переговоры. Не зная, какие хитросплетения делает Остерман за спиной у руководителя делегации, царь был уверен, что Брюс сможет соблюсти интересы России. К тому же в Европе разворачивались такие дела, что голова могла пойти кругом. Да и в самой России Петру приходилось несладко — это был трагичный для него год дела царевича Алексея…

Народные легенды о Брюсе, собранные Е. З. Барановым

Брюс и Петр Великий (продолжение)

Вот приезжают эти разумники к царю и свою жалобу рассказали. А Петр Великий такой был: не любил бумаги писать, а сам до всего докапывался.

— Надо, говорит, посмотреть, что за испытание натуры такое.

И как приехал в Москву, взобрался на Сухареву башню. А Брюс только что собрался обедать идти. И как он отворил дверь, Петр ухватил его за волосья и давай таскать. А Брюс и понять не может, за что ему такое наказание от царской руки.

— Петр Великий! — кричит. — Да ты что это? Ведь за мной никакой вины нет!

— Врешь! — говорит Петр. — Есть: ты московскую торговлю портишь!

Трепанул еще Брюса раза два, а может, и три, и после того рассказал про купцову жалобу.

Тут-то Брюс и уразумел, каким ветром нагнало на него черную тучу, тут-то и понял, через что, собственно, воспоследовало ему наказание от царской руки. И тут он принялся разъяснять Петру свою практику насчет испытания натуры. А Петр еще не знал эту инструкцию насчет отвода глаз и не дает веры словам Брюса.

— И как это, говорит, возможно, чтобы отводом глаз сделать каркадила? Тут, говорит, может, какая другая наука?

А Брюс на своем стоит:

— Раз я, говорит, сказал «отвод», значит, и есть отвод. А так как, говорит, тебя берет сумнение, то идем сейчас на площадь, и там увидишь этот отвод.

— Ну, идем, — говорит Петр, — только смотри, Брюс, ежели ты подведешь пантомиму насчет брехни, я тебе по зубам двину.

А Брюс только посмеивается.

Петр получал информацию о ходе Аландского конгресса только из весьма скупых официальных донесений Остермана. О содержании его подробных секретных писем Шафирову он не знал. Вообще сам факт секретной переписки между Остерманом и Шафировым по вопросам не частного, а политического характера, которая велась тайно от царя, представлял собой действия, которые в дипломатической практике любой страны рассматривались как нечто совершенно недопустимое, граничащее с государственной изменой. Нетрудно представить, что произошло бы, если бы это стало известно Петру. Карьера обоих дипломатов наверняка сильно бы пострадала. Но, к счастью для Остермана и Шафирова, Петр об этом так ничего и не узнал. Нанести же какой-либо серьезный вред интересам России они просто не могли, даже если бы и хотели этого, из-за фактического провала конгресса. Вопреки всему основную политическую линию на Аландском конгрессе определял по велению Петра Брюс, и помешать ему не мог никто.

Аландская дипломатия Петра основывалась на последовательном проведении в жизнь сложного, но хорошо рассчитанного замысла. Здесь снова использовалась стратегия непрямых действий, представляющая собой сущность и душу дипломатического искусства, без чего, собственно, вообще нельзя говорить о существовании дипломатии в истинном смысле этого слова. Аландский конгресс должен был убедить западных участников Северного союза, что без помощи России они быстро потеряют всё приобретенное.

Поэтому Петр приказывал не отвергать даже совершенно неприемлемые предложения Герца, и Остерман в своей исходной позиции поступал строго по этой инструкции. Но для него эта позиция была окончательной, тогда как в действительности она была лишь предварительным этапом для дальнейших действий. Ведь Петр приказал Брюсу сообщить союзникам еще перед Аландским конгрессом, что «без их согласия ни в какие прямые трактаты не вступим».

Предварительное согласие с идеей союза с Карлом XII для войны против Европы и согласованный проект мирного договора должны были явиться превосходным козырем для того, чтобы в определенный момент поставить союзников перед выбором: либо они восстанавливают действие Северного союза и помогают Петру принудить Карла к миру, либо им придется вступить в тяжелую войну за сохранение полученных ими шведских владений в Северной Германии. Чтобы побудить их сделать правильный с точки зрения интересов России выбор, не было ничего более убедительного, чем уже согласованный проект мирного договора с Карлом XII.

Разумеется, они предпочли бы избежать войны ценой согласия признать за Россией шведские восточные прибалтийские провинции, уже завоеванные Петром. Ведь в конечном счете так и произойдет. Только из-за непредвиденных осложнений, вызванных внезапной смертью Карла XII, осуществление этого замысла надолго отодвинулось. Но именно он был единственной реальной программой аландской дипломатии Петра. Предварительное согласие с проектом мирного договора на основе плана Герца явилось, таким образом, переходным этапом, необходимым средством воздействия на Данию, Ганновер, Пруссию. Ошибка Остермана состояла в том, что эту дипломатическую операцию он принял за окончательную цель Петра.

Чтобы избежать ее, требовалось лишь очень внимательно изучить инструкцию Петра: «Вы по инструкции исполняйте со всяким осмотрением, чтоб вам шведских уполномоченных глубже в негоциацию ввесть и ее вскорости не порвать, ибо интерес наш ныне того требует, и весьма с ними ласково поступайте, и подавайте им надежду, что мы к миру с королем их истинное намерение имеем и рассуждаем, что со временем можем по заключению мира и в тесную дружбу и ближайшие обязательства с его величеством вступить»[95].

Для Петра важно было не разрывать конгресс только в ближайшее время, «вскорости», чтобы подать шведам надежду. Он подчеркивает, что обязательства Россия может взять на себя «по заключению мира», то есть после подписания договора. Инструкция Петра не оставляет никаких сомнений, что Аландский конгресс — лишь средство, этап для более сложной, более серьезной дипломатической операции.

Думать иначе — значит считать Петра способным совершить невероятную дипломатическую ошибку. Ведь принятие плана Герца было бы нарушением аксиомы дипломатического искусства, состоящей в том, что дипломатия должна прежде всего не увеличивать, а уменьшать число внешних противников. Между тем, приняв на себя обязательства по плану Герца, Россия получила бы вместо одного врага — уже разгромленной Швеции, по меньшей мере десяток новых противников, среди которых оказались бы все великие державы тогдашней Европы — Англия, Франция, Германская империя, не говоря уже о многих менее крупных странах.

Народные легенды о Брюсе, собранные Е. З. Барановым

Брюс и Петр Великий (продолжение)

И спустились они с башни, приходят на Красную площадь, а народ прослышал, что царь приехал, собрался его смотреть. Ну, вот, хорошо… И как приехали на площадь, Брюс взял палочку и нарисовал на земле преогромного коня с двумя крыльями и говорит Петру:

— Смотри, сяду я на этого коня и вознесусь в поднебесье.

А Петр молчит, только смотрит, не станет ли Брюс посыпать этого коня каким-нибудь порошком. Только нет, не посыпал, а только махнул три раза рукой, и сделался этот конь живой и поднялся на небеса, а Брюс сидит на нем верхом, смотрит на Петра и смеется.

Задрал Петр голову кверху, смотрит на коня этого, и народ тоже смотрит и в удивление приходит.

Вот Петр смотрел, смотрел и говорит:

— Удивительное дело, до чего Брюс наукой дошел.

Только слышит, кто-то позади него говорит:

— Петр Великий, а ведь я — вот он!

Обернулся Петр, смотрит — стоит Брюс и смеется. Тут Петр в большое удивление пришел:

— Что же, говорит, это такое? Был один Брюс, а стало два? Только, говорит, не знаю, какой настоящий, какой поддельный?

А Брюс разъясняет ему:

— Я, говорит, есть настоящий, а который летает — одно лишь твое мечтание. И коня, говорит, нет никакого.

А Петр сердится:

— Как, говорит, нет? Не пьян же, говорит, я в самделе!

Ну, Брюс не стал с ним спорить, а только махнул рукой и не стало крылатого коня на небе. После этого Брюс и говорит:

— Вот это и есть отвод глаз. Что, говорит, я захочу, то и будет тебе представляться. Вот, говорит, я сделал купцам отвод глаз, только они не вразумились и нажаловались тебе на меня, а ты, не разобрамши дела, ухватил меня за волосья и давай трепать.

А Петр говорит:

— Купцово дело можно поправить.

И отдал он приказ собрать всех купцов.

Сам Остерман стал постепенно понимать, что со своим безоговорочно благожелательным отношением к плану Герца он оказался в одиночестве. Большинство русских дипломатов считали принятие его просто безумием. Особенно ясно это выразил посол в Гааге князь Б. И. Куракин в письме Петру 7 октября 1718 года. Он оценивал шведские замыслы как крайне опасные и порочные, ибо они ставили под вопрос всю внешнюю политику России. По мнению Куракина, следовало, несмотря на все трудности в отношении с Англией, Францией, Австрией и другими державами Европы, продолжать прежний курс постепенного и терпеливого проникновения России в европейскую систему международных отношений. Осуществление плана Герца в корне подорвало бы всё, что было достигнуто в укреплении международного положения России. Ей предлагали очертя голову броситься в опаснейшую войну, выгодную даже не Швеции, а только лишь ее сумасброднейшему королю. В отличие от Куракина, который в университетах не обучался, но зато обладал умом тонким и проницательным, Остерман слабо представлял себе, что происходит в Европе. Он считал, что русско-шведский союз поддержит Франция, а еще год назад русские в Париже убедились, что Версаль при регентстве намерен повиноваться во всем Георгу I. Расчет на якобитов был наивен, ибо без поддержки какой-либо сильной державы эта кочующая королевская семейка ничего собой не представляла. Надежды на Испанию и на кардинала Альберони, направлявшего ее внешнюю политику, потерпели крах в августе 1718 года, когда англичане пустили ко дну почти весь испанский флот. Словом, шведский план установления мира был неизмеримо опаснее продолжения войны против Швеции.

Не зря Петр, познакомившись с ним и с оправдывающим его письмом Остермана, свое отношение к замыслу Герца выразил словами: «странно и удивительно». Петр дал своим представителям на Аландском конгрессе полномочия обещать только вспомогательные войска численностью до 20 тысяч. Но это было вовсе не то прямое и широкое участие в войне против десятка европейских держав более чем 100-тысячной русской армии под командованием Карла XII, о котором мечтал Герц. Поддержку флота можно было обещать только в восточной части Балтики и только для прикрытия, а само это обещание следовало сформулировать как можно более туманно. В ноябре Герц потребовал немедленного согласия на вступление России в войну против Дании. Царь повелел решительно отказать ему, хотя это поставило конгресс на грань срыва. Когда были получены тексты дополнительных, а по сути, самых важных статей договора, Петр созвал тайный совет для их обсуждения, в котором участвовали Г. И. Головкин, П. П. Шафиров, А. Д. Меншиков, Ф. М. Апраксин, Я. Ф. Долгоруков и А. А. Вейде. После этого 16 ноября Петр направил указ Брюсу и Остерману, в котором предписывалось отказать в передаче Польши шведскому королю. Ведь восстановление ее королем Станислава Лещинского привело бы именно к такой передаче. Приказано было также отклонить требование об участии России в войне против Георга I и о вмешательстве в дела империи. Ясно, что объявление Герцу этих положений означало провал всего его плана и, следовательно, конец конгресса. Видимо, Петр, так искренне стремившийся к заключению мира, все же считал это предпочтительнее.

Однако он не хотел разрыва конгресса, ибо в своем указе 16 ноября соглашался принять на себя все обязательства, которые требовала шведская сторона, но в будущем, через три года, когда можно ожидать изменения внешней политики Франции, ее отказа от безоговорочно проанглийской ориентации. Конечно, такое предложение вряд ли могло соблазнить Карла, который должен был бы признать окончательное присоединение к России потерянных им территорий уже сейчас, а плату за это, пресловутый «эквивалент», согласился бы ожидать в неопределенном будущем. Идея трехгодичной отсрочки была лишь попыткой не допустить срыва конгресса. Его продолжение имело только один смысл для России — воздействие на западных противников Швеции.

Народные легенды о Брюсе, собранные Е. З. Барановым

Брюс и Петр Великий (продолжение)

И как их собрали, он и говорит:

— Вы вот нажаловались на Брюса, будто он вашу торговлю портит, а ведь зря: это не порча, а только отвод глаз. А так как, говорит, вы не вразумились, то у меня есть такой состав: как примете, сразу вразумитесь.

Купцы и думают, что он будет давать им Брюсовские порошки или капли. И очень боятся, думают: от Брюсовского состава добра не жди, примешь — и обернешься каркадилом или свиньей.

И говорят они Петру:

— Лучше штраф наложи, а лишь бы не этот состав.

— Нет, — говорит Петр, — что такое штраф? Заплатил и опять без умственного понятия остался, а от моего состава ясность ума будет. Ну-ка, говорит, снимай по очереди портки и ложись.

И делает он распоряжение дать каждому купцу двадцать пять горячих. Ну, их сейчас разложили и отпустили каждому. И как отполировали их, Петр говорит Брюсу:

— Пойдем-ка, Брюс, в трактир, чайку напьемся.

А он простецкий был, ему этого чох-мох не дал Бог, не разбирал, где пить чай: трактир — трактир, харчевня — харчевня, а не то чтобы беспримерно дворец.

Ну, а Брюс что? Чай пить — не дрова рубить, при том же приглашает не черт шелудивый, а сам Петр Великий. Вот Брюс и говорит:

— Что ж, пойдем.

Вот приходят. Заказывает Петр чаю две пары, графинчик водочки. Вот выпили, закусили, после за чай взялись. Только Брюс и думает: «Неспроста это Петрово угощение!» А не знает, к чему тот дело клонит.

Русские представители не успели объявить Герцу категорические условия царя: 12 ноября в штормовую ночь он отправился в Стокгольм, расстроенный отказом России воевать против Дании… Зато Остерман окончательно образумился, получив указ царя от 16 ноября. В тот же день он послал Головкину и Шафирову письмо, в котором уверял, что шведские условия таковы, что требуют зрелого размышления и «может быть, что продолжение войны против Швеции не так нам тягостно будет, как новая война, в которую входить имеем». Если бы Остерман проявлял искреннюю заботу об интересах России, то к этому заключению он обязан был бы прийти еще в июле, когда Герц впервые рассказал ему о своих замыслах. Но тогда они показались ему увлекательными. Петр, решительно отклоняя шведские идеи, в то же время предписывал конгресса не прерывать, а затягивать его всеми возможными способами. Брюсу и Остерману предстояла трудная задача. Но судьба освободила их от ее решения. Странным образом сбылось предсказание Остермана: 14 декабря на острове Сундшер стало известно, что король Карл XII убит в Норвегии при осаде крепости Фридрихсгаль шальной пулей. Обстоятельства смерти короля были загадочны и до сих пор не выяснены. Из Стокгольма пришли также известия, что Герц арестован и предстанет перед судом. Вскоре топор палача положит предел его жизни и его фантастическим затеям.

Если верить Н. Н. Молчанову и согласиться с его мнением, то Брюс на Аландском конгрессе предстает в качестве «свадебного генерала», не способного ничего решать и предпринимать.

Хотелось бы возразить этому мнению, хотя исследования Н. Н. Молчанова действительно очень обоснованны и заслуживают огромного уважения. Однако в этом вопросе они не учитывали масштаб личности Я. В. Брюса, ее особенностей и личных связей. Начнем с факта назначения Брюса.

Действительно, Яков Вилимович не был таким опытным и, что важнее, хитрым дипломатом, какими были Куракин, Шафиров, Толстой, Матвеев, но он перед каждым из перечисленных лиц имел главное преимущество — он был одним из ближайших сподвижников Петра, и шведские дипломаты понимали, что Брюс мог иметь самые широкие полномочия, данные русским царем.

Кроме этого, прославившийся в сражениях Северной войны как командующий войсками артиллерии, имеющий опыт дипломатической работы по вопросу востребования контрибуции с Гданьска в 1710 году, Яков Брюс был очень авторитетным для всех государственных деятелей Западной Европы.

Народные легенды о Брюсе, собранные Е. З. Барановым

Брюс и Петр Великий (продолжение)

Вот Петр за чаем и давай Брюса расхваливать:

— Это, говорит, ты умной штуки добился — глаза отводить. Это, говорит, хорошо для войны будет.

И стал объяснять, как действовать этим отводом:

— Это, примерно, идет на нас неприятель, а тут такой отвод глаз надо сделать, будто бегут на него каркадилы, свиньи, медведи и всякое зверье, а по небу летают крылатые кони. И от этого неприятель в большой испуг придет, кинется бежать, а тут наша антиллерия и начнет угощать его из пушек. И выйдет так, что неприятелю конец придет, а у нас ни одного солдата не убьют.

Вот Брюс слушал, слушал и говорит:

— Тут мошенство, а честности нет.

А Петр спрашивает:

— Как так? Какое тут мошенство?

А Брюс разъясняет:

— А вот какое, говорит, на войне сила на силу идет, и ежели, говорит, у тебя войско хорошее и сам ты командир хороший, то и победишь, а так воевать, с отводом глаз — одна подлость. Я, говорит, мог бы невесть что напустить на купцов, а сам забрался бы в ящик и унес бы деньги. Так это, говорит, будет жульничество.

А Петра за сердце взяли Брюсовы слова:

— Ну, ежели тут жульничество, зачем же ты, так-растак, выдумал этот отвод глаз?

А Брюс говорит:

— Я не выдумал, а так наука доказывает. Я, говорит, на свой манер повернул науку, вот у меня и вышло, а другой, говорит, как не вертит ее, ничего у нее не выходит, потому что он скотина и поврежденного ума человек.

Только Петр не сдается:

— После таких твоих слов, говорит, ты есть самый последний человек. Ты, говорит, своему царю не хочешь уважить, и за это, говорит, надо надавать тебе оплеух.

Только Брюс нисколечко не боится:

— Эх, говорит, Петр Великий, Петр Великий, грозишь ты мне, а того не видишь, что у самого змея под ногами.

Глянул Петр — и взаправду у него змея под ногами. Как вскочит… Схватил стул, давай бить змею. А хозяин и половые смотрят, а подступиться боятся: знают, что он царь, и Брюса тоже знают.

И разломал Петр стул об пол. Смотрит — нет никакой змеи, и Брюса нет. Тут он и понял, что Брюс сделал ему отвод глаз. Отдал за чай и за водку — четвертной билет выкинул и сдачи не взял.

— Это, — говорит половому, — тебе на водку. — И поскорее вон из трактира.

Как в Англии в 1698-м, так и в Германии в 1714 году, на Аландском конгрессе Брюс имел «свободные полномочия», данные ему Петром, потому что прекрасно понимал потребности России, знал ее интересы, чего так не хватало Остерману. Поэтому именно его, а никого другого, Петр I посылает на этот конгресс.

Не забудем также и то, что одновременно с этим назначением Брюс становится президентом Берг- и Мануфактур-коллегии — нового учреждения, работу которого необходимо было организовать в этот период, — значит действительно на Аландских островах его присутствие было необходимо.

Как известно, переговоры продолжались и после смерти Карла XII и казни Герца.

Брюс и Остерман, узнав о смерти шведского короля, высказались за немедленное возобновление военных действий значительными силами с целью заставить шведское правительство заключить мир. В этот период, замечает Н. Н. Молчанов, «Остерман постепенно для вида смягчает свою вражду с Брюсом, тем более что Аландский конгресс явно не сулил дипломатической победы. Неудачу же выгоднее было разделить со старшим коллегой, и теперь они действуют вдвоем».

Народные легенды о Брюсе, собранные Е. З. Барановым

Брюс и Петр Великий (продолжение)

И сильно осерчал он тогда на Брюса. А тронуть его боится. И уехал ни с чем, а после жаловался:

— Он, говорит, из прохвостов. Правда, говорит, он самый ученый человек, а все же ехидна.

Ну, Брюсу передали царские слова:

— Ты, говорят, что же это наделал? Вон царь обижается на тебя.

А Брюс говорит:

— А что я наделал? Ничего, говорит, такого особенного от меня не было. Действительно, говорит, я по науке работаю. Только у меня этого нет, чтобы наукой на подлость идти. Вот, говорит, я умею фальшивые деньги делать, а не делаю, потому что это есть подлость. Чего добивался от меня? Он хотел, чтобы я помогал ему весь свет обманом завоевать, только я на это не пошел. Вот, говорит, через что его обида…

Ну, уж, разумеется, Брюсовы слова передали Петру. А тот ругается:

— Ничего, говорит, пусть храбрится, так-растак! Но только, говорит, придет время и его черти заберут, и никакая наука ему не поможет.

Ну, это что? Понятно, каждый умрет, как придет его время, тут чертей и науку нечего перемешивать… А только Брюсова смерть такая была: пропал он, можно сказать, дуром. Вот он и умный человек был, и ученый, а все же была в нем дуринка: своему лакею доверился, а тот и уложил его в гроб. И как это он не взял в свой ум, что прислуге нельзя вполне доверяться?.. Ведь это что за народец такой? Нынче ты для него хорош и он для тебя хорош. А назавтра погладь его против шерсти, он и ощетинится. Выберет время и тяпнет тебя исподтишка. А Брюс не взял этого в расчет. Конечно, человек думал, как жил у него этот лакей много лет и ничего такого заметно за ним не было, — вот он и понадеялся на него, и доверил ему свой секрет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.