ПИСЬМО 3

ПИСЬМО 3

Любезный друг!

Насилу, насилу дождались мы того столь давно и с толиким вожделением ожидаемого пункта времени, в которой начали площадки на улицах и дворах переменять свой прежний грубой колер на зеленоватой. Цвет их теперь хотя еще и непрелестен, но мысль, что скоро и очень уже скоро покроются они тем прекрасным бархатом, которой толико утешителен для глаз наших в первые весенние дни, и толико прелестным всякий год нам представляется, делает уже и сию едва только приметную зелень нам драгоценною. Око наше, не видавшее толь долгое время бархатных и прелестных ковров тех, которыми натура укрывает в вешнее время все лицо Земли, не может довольно насмотреться и не может довольно налюбоваться уже оною. Ах, любезный приятель! как мила нам сия ничего еще не значущая травка! С какими восхитительными чувствами смотрит на нее уже теперь чувствительный любитель натуры! Какою сладостью напояется вся душа его при сем зрелище! Но что я говорю. Один ли любитель натуры веселится теперь оным? Не чувствуют ли и все прочие смертные, обитающие в местах и пределах, подобных нашим, некоего особливого теперь удовольствия, а особливо в светлое утро начинающегося прекрасного дня, и когда малая зелень сия освещается сбоку взошедшим только ясным Солнцем. Самые души, погруженные в наигрубейшее невежество, самые те, которые никогда не ощущали сладостей, производимых красотами натуры в чувствительных и просвещенных душах, которые о блаженстве сопраженном своем и понятии не имеют да и к чувствованию оного по грубости своих мыслей не способны, самые крестьяне, толико от оного удаленные, не могут взирать на первую сию и важную перемену натуры без некоего особливого удовольствия и сладости. И они уже указывают друг другу сию зелень, и они об ней между собою разглагольствуют. А маленькие дети их, сии невинные твари, как резвятся, как играют и как валяются по сим зеленеющимся и пообсохлым полянкам. Истинно налюбоваться никогда довольно сим зрелищем не можно!

Но обратимся, любезный друг, к себе. Обратимся ко всем сотоварищам нашим, обратимся ко всем тем, которые привыкли уже сего рода к невиннейшим и для них наиценнейшим увеселениям, доставляющим им толь великое множество блаженных минут в жизни. Коль важна для всех их сия важная эпоха годового времени. Эпоха, с которой начинается период самой достопамятнейший во все течение года. Во всей натуре происходит теперь наиважнейшая перемена и, пробуждаясь час от часу более из своего долговременного сна, производит свои действия. Бесчисленные мильоны удивительного и непостижимого устроения наших, сокрытых от любопытных очес смертных и стоявших несколько месяцов без своего действия, начинает теперь паки возобновлять оное. С другой стороны, толикие ж мильоны одушевленных тварей пробуждаются теперь из своего долговременного сна, имевшего сущее подобие смерти, и влас-но как воскресая начинают новую жизнь и с нею новые деяния, труды и заботы. Те ж, которым натура не назначила по примеру их умирать на все зимние месяцы и коих жизнь и деяния не пресекались и в оные, начинают теперь заниматься новыми деяниями, новыми промышлениями и новыми заботами. Словом, вся натура находится теперь в движении. Движении толико же новом, колико удивительном.

При такой всеобщей и важной революции натуры могут ли они остаться бесчувственными, когда и не столь общие наималейшие частные перемены, бываемые в натуре, привлекают их к себе внимание и когда они привыкли уже и те не пропускать без примечания, но извлекать из них поводы к полезным для себя упражнениям. И телесным и душевным очам таковых любителей натуры предлежит теперь беспредельное поле для обозрения. Предлежат тысячи предметов, могущих увеселять их зрение и вкупе занимать умы их наиувеселительнейшими помышлениями. Куда ни обратят они теперь свой взор, куда ни прострут свои помышления, в область ли стихиев, в беспредельное ли царство животных, в области ли зверей, птиц, рыб, гадов и насекомых, и наконец, в самое ли общество разумных и им подобных тварей, как всюду встречаются с ними бесчисленные предметы, привлекающие их к себе око и подающие повод к различным помышлениям, толико же полезным, колико увеселительным, и множество их так велико, что любитель натуры не знает иногда, к которому из них прилепиться и которым дать преимущество пред другими.

Возьмем в пример одну давичную маленькую и ничего еще не значущую зелень, зрение наше теперь утешающую. Одни сей предмет в состоянии любителя натуры не только утешить и увеселить своим видом, но и тюдать ему и множество поводов к увеселительным помышлениям. Пробежим оные, любезный друг, хоть вскользь и испытаем исчислить оные, буде только то возможно.

Любитель натуры на зелень сию смотрит далеко не с такими глазами, как простолюдин и такой человек, который о искусстве увеселяться природою никакого понятия не имеет. Он, смотря на оную, во-первых, сравнивает умственно цвет ее со всеми известными ему разными другими колерами и утешается особливостью ее — зелени. Мысли о переменяющемся со всяки?^ днем ее колорите и обстоятельство, что зелень сия с каждым почти часом становится живее, лучше и прелестнее, его утешает. Он, смотря теперь на оную и совокупно на светлое и яхонтовое небо с летающими по оном легкими белыми облачками и на прочие видимые в той стране поля, леса, деревья, здания и др. вещи, воображает себе, что он смотрит на ландшафт и на картину, нарисованную в сей день премудрою натурою, и на картину такую, которою любоваться можно ему единой только раз в году, ибо уверен, что через день будет она уже в ином виде. Для сего любопытное его око спешит замечать зсе, что в ней есть хорошего и приятного, и успевает тем веселиться. Он рассматривает все части сей изящной картины, десницею всемогущего нарисованною, и прилепляется преимущественно к тем бликам и местам, которые красивее прочих и внимание его к себе более других мест привлекает. И тут с каким восхищением взирает он на иной холмок, более прочих зеленеющийся, и власно как превозносящемся красотою своею пред другими худшей еще вид имеющими местами. Он ищет зрением других ему подобных или еще лучших открывающихся вдали. Вид зеленеющего ржаного поля привлекает к себе его внимание. Прекрасная зелень, подобная празеленному бархату, приводит зрение его в новое восхищение. Он устремляет его на оное, любуется ею и вкупе радуется духом, напоминая, что прекрасная сия вновь оживающая зелень обещает изобильный урожай ржи, сего толико нужного для человеческого рода произрастения. Встречавшиеся с зрением его в той же стороне отдаленнейшие местоположения, покрытые некаким топким голубым туманом, и представляющее наипрекраснейшее и такое зрелище, какое в точности не может изобразить никакая рука смертных, увеличивает еще более его удовольствие, ощущаемое им в сии минуты.

Однако он при сем одном не остается. Для него было бы еще слишком мало, если б похотел он тем все свое увеселение кончить. В сем случае было бы оно толико же кратковременно и толико же не совершенно как чувствуемое и многими другими при смотрении на сию зелень и на сей предмет новой. Он, полюбовавшись предметом сим своим чувственными очами, идет далее и заставливает толико же любоваться и веселиться оным и свои душевные очи. Они переплетаются ближе к нему своими помышлениями, простирает оные на самое существо сей прелестной зелени, вникает в самое оное, раздробляет его в части и помышляет о каждой из них особо и из каждой извлекает для себя новое удовольствие и новую утеху.

Тут прежде всего представляется уму его, что зелень имеет происхождение свое ниотчего иного, как от множества оживающих травок, начинавших паки таким же образом рост, как оживали ж и росли они за год да сего в сие время. Он помышляет далее, что травок сих бесчисленное множество, что зелень и наималейшей площадки наималейшего бугорка составляется из превеликого сонмища оных, сонмища из нескольких сот или паче из нескольких тысяч особых произрастений состоящего. Что каждое из них составляет особую и таково устроения машину, которой довольно надивиться невозможно и которой во внутренное устроение в самую точность проникнуть никакой ум смертных был еще не в состоянии, что машины сии устраиваются вновь всякий год невидимою рукою и что сему созиданию и устроению их производится в самое теперешнее время начало и основание. Тако помышляя, дивится он сему и ласкается надеждою вскоре увидеть опять чудные здании сии в полном их совершенстве и иметь паки повод удивляться оным.

Простирая мысли свои далее, напоминает он все то немногое, что ему о растении трав и что натура о действиях своих уму смертных сама открыть благоволила. Он напоминает, что Натура чудные здании сии созидает и устрояет хотя неизвестным и уму нашему непостижимым образом и искусством, однако не совсем беспосредственно, но при посредстве и вспоможении многих других готовых уже веществ и машин, предварительно для сего ею либо в минувшее лето либо за многие уже до сего годы заготовленных и до сего времени в целости сохраненных и от всей суровости стужи сбереженных. Машины сии, сокрытые ею в самых недрах земли и известные как под именем кореньев и семян, привлекают новое к себе его внимание. Он смотрит на все оные мысленными очами своими, как на некакие сокровенные и толико ж удивительного устроения орудия, натурою для произведения новых произрастений употребляемые и во все течение прошедшей зимы без действия находящейся. Он напоминает все то немногое, что ему о устроении оных известно, воображает, что все они по повелению натуры начинают теперь свои действия, что действия сии состоят хотя по-видимому ни в чем ином, как всасывании или в себе из земли влажности, но в самом существе толико удивительны и мудрены, что никакой ум смертных их постигнуть и им довольно надивиться не может. Известное ему обстоятельство, что все произрастания составляются не из одних водянистых частиц, но в существе оных имеет соучастия и воздушные, и огненные, и масляные, и смолянистые частицы, и что всего удивительнее, что все части сии не во всех травинках и произрастениях одинаковые, но как сами по себе различные, так и не в одинаковой мере всем произрастениям натурою разделяются, открывают любителю натуры новый путь и новое обширное поле к размышлениям, а вкупе к увеселениям душевным.

Обращая мысли свои на сей предмет с некаким благоговением мыслить и чудится непостижимой премудрости, какую употребляет в сие время натура в деяниях своих. Тамо видит он мысленными очами своими чудные действия лучей благотворительного солнца, приводящих теплотою своею все стихии и мильон разных частиц в движение и заставливающих водянистые, а с ними вкупе серные, селитряные, солонистые и многие другие частицы выходить из недр земных и подниматься в Атмосферу. Здесь видит он воздух, по повелению натуры поднимающий все оные в высоту и быстрым движением своим сгоняющий их в тучи и облака и заставляющий паки упадать их в других и тех самых местах на землю, где нужны сии для произведения произрастений и составления машин выше упомянутых. Тут видит он стоящие уже отверстыми и готовыми для принятия их в себя мильоны наимельчайших трубочек с отверстиями своими, из коих составлены коренья произрастений и есть их с жадностью хватающих в себя оных как некую природную свою пищу, но — о вещь, удивления достойная! — глотающие их не все сплошь и какие ни попало, но власно как с превеликим рассмотрением одни только те, какие которому произрастению нужны и для составления его необходимо надобны, а до прочих не касаяся. Обстоятельство сие поражает любителя натуры толиким удивлением, что он приходит почти в восторг, пресекает помышления свои и, обращая очи свои к небу, вопиет «О глубина премудрости и разума устроителя натуры и распорядителя всего того, что я теперь вижу перед собою».

Препроводив несколько времени в сих и подобных сему размышлениях, простирает он мысли свои далее и целию оным избирает еще один предмет, не меньшего внимания достойный, а именно те многоразличные пользы, для которых все травки сии теперь натура производить начинает. Тут отверзается умственному взору его паки обширное поле ко многим увеселительным помышлениям. Не втуне вещает он сам себе и, верно, не для того только Натура все сии мильоны чудных машин производит, чтоб они зеленью своею увеселяли очи смертных! Коль многочисленно количество тех, кои ею достойно и так не веселятся, как должно, но напротив того, сколь велика толпа тех, кои смотрют на них с хладнокровием и равнодушным оком и кои чудные машины сии с таким же бесчувствием попирают ногами, как и скоты бессмысленные? Нет, для сего единого не можно, чтоб натура производила только премудрое и великое дело, но она имеет вкупе притом и многие другие свои виды. Телесное око мое теперь хотя не видит, но ум вещает мне и уверяет заподлинно, что вместе с сею оживающею травою просыпаются теперь из глубокого и долговременного сна бесчисленные мильоны одушевленных и таких тварей, которым сонмище травинок сих натура таким же обиталищем быть определяет, каким она зверям леса и дубровы назначила. Твари сии, хотя по мализне своей нами не удостоиваются дальнего примечания, но в рассуждении устроения своего толико ж или еще вящего удивления достойны, как и большие звери и скоты. Все они с нетерпеливостью уже дожидаются, чтоб скорее выросла сия трава, дабы им между травинками можно было так, как между деревьев и кустарников, ходить, бегать, искать себе пищу и пользоваться теми выгодами, какими им по роду их жизни-наслаждаться можно. И вот несколько дней, несколько недель мне только подождать, как удостоверят меня в том и самые глаза мои. С каким удовольствием стану я смотреть на маленьких разнообразных и чудного устроения животных сил и на разные деяния оных? Как буду веселиться скорым-скорым их беганьем, искусным взлезанием на травки и пролазывания через оные! С каким удивлением примечать ревностное старание искать себе пищу и заботливость их о себе и о сохранении жизни своей. Для многих из них и самая низкая трава служит уже дремучими лесами, в коих они большую часть года живут, питаются, размножаются и находят все удовольствия, какие только назначила им натура. Коль многим из некоторые части сих травинок служат наилучшими конфектами, а сгибы листков их и прочие неровности и пустоты на стеблях их спокойными логовами и обиталищами, укрывающими их от стужи и от других зол, которым они подвержены бывают.

Но для одних сих маленьких бесчисленных животных трава сия нужна и полезна? Не известно ли мне, что самые скоты сии, для услуг и пропитания нашего назначенные, большие твари с толикою ж нетерпеливостью оных дожидаются? С каким удовольствием видел уже я их по сей оживающей травке ходящих и премены той сухой пищи ищущих, которая им в зимнее время уже прискучила! Сия наиболее для пищи и пропитания их назначенная трава служит им теперь наисладчайшим конфектом. Они ищут ее, сщипывают с удовольствием едва показывающиеся из земли верхушечки оной и услаждают ими вкус свой, утоляя вкупе и свой Голод.

А из сего последнего не проистекает ли и для самих нас бесконечная польза? Что б было, если б скоты наши, которые нам толико нужны и необходимо надобны, сей травы не имели? Чем бы стали мы их кормить и чем бы питать в летнее и зимнее время? Можно ль и существовать без оных? И каких выгод и удовольствий лишились бы мы, не имея оных?

Мысль сия побуждает любителя натуры паки несколько минут остановиться и испустить из себя вздох благодарности к небу и устроителю натуры за толикое его об нас попечение. После сего обращается он паки к траве своей, начинает помышлять несколько тож и том же предмете и умственными очами взирать на то, для чего скотам назначего сим травы снедать н что собственно они в них производят? При сем случае отвергается паки ему обширное поле к размышлениям и представляется множество новых поводов к удивлению. Он напоминает все то, что ему в устроении тех скотов и зверей известно, мыслит о том, как они питаются и что происходит в них от съеденной ими травы. Он воображает себе мысленно, что из снеди сей внутренние их орудия извлекать сладкое млеко, млеко сие превращается в кровь и соки, из них составляется тело и проч. части оных. Тело же их наконец служит нам пищей и производит то же в нас, что трава в оных. Он углубляется в обширные сии помышления, удивляется и в сем случае премудрому устроению натуры и связи между всеми живыми созданиями и не может всему тому довольно надивиться.

Наконец, встречается с помышлениями его еще одна польза, производимая травами, и польза, подающая опять повод ко многим пространным и утешительным помышлениям. Ему приходит на мысли то известное ему обстоятельство, что кроме польз, производимых травами, нет почти ни одного рода произрастения, нет ни одной травы, которая бы какой-нибудь и особенной не производила пользы. Неизвестно ли о весьма многих из них, что они кроме способности к пище зверей и скотов таковым же образом могут питать и самих нас. А что того еще паче имеют в себе и врачебные силы и качествы, помогающие нам от разных недугов и нередко спасающих самую жизнь нашу. Мысль о сем и о попечении об нас и с сей стороны благодетельною натурою побуждает его паки к благодарности производителю… С благоговением, достодолжным всякой разумной твари, возводит он мысленные и душевные очи к Оному и благодаря воздает ему хвалу и честь достойную!

Вот слабое, краткое и весьма еще недостаточное исчисление всех тех предметов, какими могут заниматься мысли любомудрого любителя натуры при зрении на одну оживающую теперь траву. А что должно б было мне пересказывать, если б таким же образом пробежать хоть также вскользь и прочие натуральные предметы, предлежащие теперь его зрению и какой может он устремлять свои телесные и душевные очи. Я конца бы не нашел, если б восхотел углубиться во все оные. Но как и сего уже довольно, то дозвольте мне, любезный друг, сим теперешнее мое письмо кончить и сказать вам, что я есмь ваш друг и проч.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.