Глава 3 Изгнание

Глава 3

Изгнание

Когда первые осенние ветры засвистели в узких улочках старого города Иерусалима, Давид Грин приступает к работе. Теперь это изящный двадцатичетырехлетний молодой человек с черными живыми глазами, густой вьющейся шевелюрой и бледным лицом, на котором нельзя не заметить тщательно ухоженных усиков. Обычно он носит сапоги, темную рубашку и потрепанные брюки, иногда надевает костюм из грубой фланели. Пальто у него нет, он кутается в тонкую черную накидку, привезенную из Польши. Порой она служит ему и одеялом, но не может защитить от злого, пронизывающего до костей ночного холода.

Грин снимает темную комнату в грязном нищем квартале. Комнатой ее можно назвать лишь условно, поскольку это всего лишь сырой, без окон, пропахший плесенью подвал. В тусклом свете керосиновой лампы видна убогая «меблировка»— деревянные ящики, которые служат то столом, то стульями, то дощатой лежанкой.

Живется Давиду трудно, его скудного жалованья едва хватает на оплату жилья и скромного обеда. «В период работы в «Единстве», — рассказывает Рахиль Янаит, — Бен-Гурион больше всего страдал от постоянного голода». Однако он забыл об одиночестве, мучившем его в густонаселенных поселках. После разлуки со Шломо Земахом у него появляются первые товарищи, отношения с которыми перерастают в дружбу. Их двое; как и он, они члены партии и работают в редакции «Единства». Первый из них, Ицхак Бен-Цви — робкий высокий худой молодой человек с грустным лицом, красивыми усами и бородкой, старше Грина на два года. Один из основателей «Поалей-Цион», он организовал первые еврейские группы самообороны в России, откуда бежал, переодевшись монахом. Второй — Рахиль Янаит, молодая мечтательная женщина, влюбленная в Иерусалим, которая приехала в Палестину одна, без гроша в кармане, но зато с горячим желанием реализовать идеи сионизма.

Трое друзей становятся неразлучны. Вечерами они собираются в маленьком арабском кафе в старой части города, которое привлекает посетителей последним достижением техники — фонографом, играющим нескончаемые восточные мелодии. Друзья устраиваются за столиком в углу зала, заказывают кофе по-турецки, маленькими глотками пьют обжигающий напиток и горячо спорят о сионизме. Аргументы кончаются вместе с кофе, и они часами, иногда до самого рассвета, бродят по узким улочкам, мечтая о светлом будущем — еврейском государстве.

В эти вечера Грин вырабатывает четкую концепцию своих политических и общественных замыслов, которые выкристаллизовывались в течение четырех лет, проведенных им за плугом. Давид по-прежнему робок, замкнут в себе, и когда его просят выступить на партийном собрании, умоляет Рахиль или Ицхака сделать это вместо него. Однако если уговорить их не удается и приходится выступать самому, речь его всегда ясна и убедительна.

В первое время своего пребывания в Иерусалиме он колеблется: «Я сказал товарищам, что никогда не писал статей и не уверен, что смогу это сделать. Но за неделю до выхода в свет первого номера газеты какое-то скандальное происшествие заставило меня написать две статьи, которые были опубликованы без подписи». Месяц спустя во втором номере «Единства» появляется материал, который он подписывает новым, еврейским именем — Бен-Гурион, позаимствованным у Иосифа Бен-Гуриона, возглавлявшего независимое еврейское правительство во время восстания против Рима и прославившегося смелостью, прямотой, любовью к своему народу и непримиримостью в борьбе за свободу.

В Иерусалиме Давид Грин Бен-Гурион живет один год. И хотя его статьи регулярно печатаются в «Единстве», Давид давно убежден, что только решительные действия позволят еврейскому народу стать полноправным хозяином Палестины и что только трудящиеся способны эффективно бороться за достижение этой цели. Он понимает всю необходимость организации и объединения всех партий в одно политическое движение, которое станет авангардом, призванным указать верный путь всему еврейскому народу. В период, когда межпартийные разногласия и соперничество достигли пика враждебности, подобная точка зрения явно необычна. Бен-Гурион разрабатывает другой принцип, который будет отстаивать перед всеми: деятельность трудящихся Палестины не должна определяться ни международным движением «Поалей-Цион», ни мировым сионизмом. Только сами жители страны должны распоряжаться своей судьбой. И если евреи диаспоры хотят оказывать влияние на развитие событий в Палестине, то им следует приехать и остаться здесь навсегда.

Годы спустя он определит свою работу в «Единстве» как «период политического ученичества». Впервые в жизни его основными занятиями становятся журналистика и политическая деятельность. Через некоторое время на него возлагается обязанность, которая является неким испытанием будущего освобожденного секретаря партии. В начале 1911 года вместе с Бен-Цви он едет в Вену, где на третьем конгрессе Всемирного Союза «Поалей-Цион» представляет ее палестинскую организацию. Прения начинаются неудачно. Делегаты возмущены предлагаемыми ими «сепаратистскими» проектами решений, в которых подчеркивается, что политика рабочих организаций Палестины будет определяться не Всемирным Союзом, а самими трудящимися, живущими в стране. Еще большее негодование вызывает совместное заявление Бен-Цви и Бен-Гуриона, утверждающих, что сионистская идея будет осуществлена трудящимися, живущими в Палестине, а не сионистами диаспоры. И, наконец, утверждение обоих делегатов, что объединение палестинских трудящихся независимо от межпартийных разногласий гораздо более важно, чем партийные связи с диаспорой, вызывает в зале всеобщее негодование. Выражая полное несогласие с концепцией Бен-Цви и Бен-Гуриона, конгресс принимает резолюцию, обвиняющую их в «сепаратизме».

Бен-Гурион с горечью констатирует полный разрыв с товарищами из диаспоры, которые единым блоком осуждают его. Это напоминает противоречия между вновь прибывшими на землю Израилеву и сионистами диаспоры. Он делает вывод, что за достижения своих целей ему придется бороться одному, даже при абсолютном превосходстве противника. Очень скоро он возьмет под контроль сионистское движение и заставит его принять свою точку зрения.

Еще со времен Сежеры Бен-Гурион обдумывает идею «оттоманизации»: палестинские евреи должны были бы отречься от своей национальности и стать подданными Порты. Эта интеграция в Оттоманскую империю позволила бы им достичь своих целей законным путем. Одним из основных условий осуществления этого плана было наличие среди палестинских евреев лидеров, говорящих по-турецки и знающих оттоманское законодательство. Давид ставит перед собой задачу изучить турецкий язык и правоведение. Ицхак Бен-Цви и еще один близкий друг Давида, Исраэль Хошат, также решают ехать учиться в Константинополь. Окончательное решение Бен-Гурион принимает после того, как его отец соглашается выплачивать за его учебу тридцать рублей ежемесячно.

7 ноября 1911 года он высаживается в Салониках, столице оттоманской провинции в Македонии. Прежде чем поступить на юридический факультет Константинопольского университета, ему надо освоить турецкий язык. Он остается в Салониках, где жизнь намного дешевле, чем в столице империи, а еще потому, что, как он сам объясняет, «Салоники был чисто еврейским и, наверное, в то время единственным таким городом в мире». Салоникские евреи образовали необычную общину, и то, чем занималось их абсолютное большинство, поражает юношу: они работали в порту.

«В глубине души многие из них сомневаются, что еврейский народ, веками оторванный от земли и ручного труда, способен породить рабочий класс. В Салониках я нашел ответ на этот вопрос».

Выросшие в городе евреи говорят по-французски, но Бен-Гурион приехал сюда, чтобы учить турецкий. Благодаря активной помощи молодого еврейского студента-юриста он быстро усваивает язык и уже к концу декабря читает турецкие газеты. Но, несмотря на успехи, он совсем падает духом. Присылаемых отцом денег явно недостаточно. Год в Салониках становится для Бен-Гуриона годом добровольного аскетизма и вынужденного одиночества. Здесь он совершенно один и рядом нет ни одного друга, с которым он мог бы обменяться впечатлениями или поделиться мыслями. Отрезанный от городских евреев духовным и языковым барьером, он не выходит из дому, где, обложившись словарями, учебниками и газетами, упорно учится с утра до вечера.

Личность этого невысокого тщедушного юноши, который приехал из Палестины, чтобы изучать турецкий язык, вызывает всеобщее любопытство: Бен-Гурион привлек внимание немецкого еврея, описывающего свои впечатления о Салониках:

«Похоже, существуют люди, для которых разговор отнюдь не является главным. Например, здесь, среди нас, есть некий господин Грин, который только что вынул из кармана семь разных еврейских газет и который, без сомнения, вернется к реальности только после того, как проглотит напечатанную в них информацию от А до Я. Господин Грин читает непрерывно. Вскоре он встанет и уйдет, продолжая читать на ходу. Но это никого не удивляет, потому что это господин Грин, привычки которого известны всем».

В начале весны «господин Грин» готовится к сдаче вступительных экзаменов в университет. Однако ему не хватает некоторых необходимых для поступления документов, в частности, свидетельства об окончании средней школы. Но с помощью Бен-Цви (и отцовских денег) он приобретает фальшивое свидетельство, выданное русской школой. В июне 1912 года он сдает все экзамены, и через два месяца его зачисляют студентом Константинопольского университета.

Учеба в Константинополе сопровождается тревожными слухами о сражениях и пушечным гулом. Несколько месяцев назад война между Италией и Турцией достигла пароксизма, завершившегося бомбардировкой Дарданелл итальянцами. Уже появились грозовые предвестники первой мировой войны, а правительство младотурков все еще колеблется в выборе пути.

Бен-Гурион и его друзья — Ицхак Бен-Цви, Исраэль Хошат и Моше Шерток (который под именем Шарета станет вторым руководителем израильского правительства) — не поняли, что присутствуют при последних днях Великой Порты, разъеденной изнутри и атакуемой извне. Они отстаивают свою идею «оттоманизации» и собираются принять турецкую национальность. Бен-Гурион даже следует последней константинопольской моде. Он носит «турецкие» усы и прическу, одевается, как эфенди: твердый воротничок, черный редингот и жилет с часами на золоченой цепочке. Но это притворство длится недолго. Начинается Балканский кризис, бои в европейской части Турции подходят все ближе к столице. Сотни студентов отправлены на фронт, университет закрыт. Бен-Гурион вместе с Бен-Цви решает уехать в Палестину и там дождаться открытия университета. Но как только он ступает на берег Яффы, как тут же с головой уходит в военные действия.

Через четыре месяца он возвращается в Константинополь и заболевает. Постоянное недоедание подточило его здоровье, из-за нехватки витаминов он страдает цингой. Финансовое положение становится все хуже и хуже, отцовского пансиона, позволявшего ему хоть как-то сводить концы с концами в Салониках, здесь явно недостаточно. Нередко он голодает и впадает в уныние. В большинстве писем, отправленных отцу, звучит один-единственный лейтмотив: когда придут деньги? Нелегко Виктору Грину, готовящемуся к свадьбам дочери и сына, содержать и Давида. В момент отчаяния он вместе со своей старшей дочерью Ривкой уговаривает Давида покинуть Константинополь, отказаться от Палестины и вернуться в Польшу. «Цель, которую я поставил перед собой, является для меня жизненной необходимостью, — отвечает им Давид. — Только смерть может помешать мне!» Растроганный убежденностью сына, Виктор продолжает выплачивать ему пансион.

Несмотря на голод и болезни, Бен-Гурион продолжает успешно учиться. Он с гордостью сообщает семье, что зачислен с оценкой «очень хорошо». Но в конце декабря 1913 года, в середине второго курса, у него случается рецидив болезни, который надолго укладывает его в больницу. Семья выручает его и на этот раз. Выйдя из больницы, он получает деньги на проезд до Польши и России, где проведет два месяца для укрепления здоровья. Помня о своем дезертирстве из русской армии, он едет не в Плоньск, а в Одессу, Лодзь, Варшаву, где охотно соглашается погостить у сестры Ривки, которая, заботясь о брате, готовит ему обеды, достойные Гаргантюа и Пантагрюэля. Чтобы отсутствие Грина в университете прошло незамеченным, верные друзья подписывают за него дневники…

В середине лета молодой человек возвращается в Константинополь и блестяще сдает экзамены. 28 июля вместе с Бен-Цви он отправляется на каникулы в Палестину. И только три дня спустя, когда два военных немецких корабля атаковали маленькое русское суденышко, на котором друзья ехали домой, они узнали о начале войны. После долгого путешествия, измученные бесчисленными пересадками в разных портах Средиземноморья, они ступают на берег Яффы.

В Палестине ожидание становится особенно тревожным. После двухмесячного колебания Турция переходит на сторону Германии. Еврейская община в отчаянии от грядущих лишений и жертв. Многие бегут в Египет и Европу. Турки готовят военные склады. После травли некоренных евреев правительство приступает к их депортации. Под угрозой все еврейские поселения. Сионистские руководители из Лондона и Каира призывают палестинских евреев встать на сторону стран Антанты. Этому яростно противятся Бен-Гурион и Бен-Цви, которые больше всего опасаются, чтобы турки не отыгрались на еврейском населении и не начали массовую депортацию.

Вскоре друзья организуют в Иерусалиме Комитет оттоманизации и получают разрешение объявить призыв в добровольческий еврейский корпус защиты Палестины. Но все их иллюзии рушатся с приездом Кемаля-паши, визиря военно-морских сил Турции, стоящего во главе четвертой армии, дислоцирующейся на египетском фронте. Двигаясь к югу, Кемаль-паша жестоко подавляет любые проявления национализма. Сперва он наголову разбивает арабское национальное движение, казнив через повешение его лидеров в Бейруте, затем наступает черед сионистского движения в Палестине: еврейское народное ополчение распущено, газета «Единство» запрещена. Визирь издает указ, согласно которому всякий, имеющий сионистские документы, будет расстрелян. Страна охвачена волной арестов. Бен-Гурион и Бен-Цви схвачены турками и после долгих допросов приговариваются к изгнанию из Оттоманской империи. В наручниках их этапируют на корабль, стоящий на якоре в Яффском порту, где в паспортах юношей появляется огненно-красная турецкая печать: «Навечно изгнан за пределы Турецкой империи».

Ни один, ни другой не верят в окончательное изгнание. Охваченные жаждой сражений, юные оптимисты садятся на старое греческое судно «Патрус» и отправляются в США. Путешествие оказывается не из легких, особенно в ужасающих условиях третьего класса. Но ни на минуту, даже в шторм, Бен-Гурион не остается пассивным. Готовясь к политической деятельности в США, он читает и конспектирует Гегеля, учит английский. Наконец вдали показался долгожданный берег. Однако первые впечатления Бен-Гуриона не отмечены энтузиазмом:

«У входа в Новый Свет, возвышаясь над морем, стоит статуя Свободы. А вот и знаменитые тридцатиэтажные небоскребы, которые, несмотря на высоту, не воспринимаются большими. Порой они кажутся абсурдными и напоминают клетки».

Бедно одетые Бен-Гурион и Бен-Цви проходят иммиграционный контроль. Их встречают члены «Поалей-Цион», первой реакцией которых является настоятельное требование снять фески, поскольку появление на нью-йоркских улицах двух лидеров сионистских движений Палестины в таком виде может быть истолковано политически неправильно. Фески тут же отправляют на вещевой склад «Поалей-Цион», откуда они будут извлечены для участия в ежегодном «восточном бале», который проходит во время партийного праздника.

Так завершается оттоманский период жизни Давида Бен-Гуриона.

«Два Бена», как называют их американские товарищи, не тратят времени на собрания и экскурсии:

«Мы сразу же заявили, что прибыли сюда для того, чтобы сплотить членов групп «Гехалуц» («Первооткрыватель»), целью которых является эмиграция с последующей работой в Палестине, — расскажет потом Бен-Цви. — В связи с чем мы обратились с просьбой к руководству «Поалей-Цион» организовать нам тур по Америке с тем, чтобы мы могли создавать по всей стране группы «Гехалуц». «Мы не знали, когда сможем вернуться в Палестину, — пишет Бен-Гурион, — но надеялись, что приедем туда в сопровождении целой армии членов «Гехалуц».

Купив огромную карту США, «два Бена» начинают ездить из города в город, встречаться с молодыми людьми и убеждать их вступить в новую организацию. Однако результаты этой агитации их разочаровывают. Месяцами Бен-Гурион переезжает из штата в штат, выступая в полупустых залах и собирая незначительные взносы на готовящийся к изданию партийный еженедельник. Ему едва удается уговорить несколько человек, среди которых выделяется молодая женщина из Милуоки, Голда Мабович, — будущая Голда Меир.

За годы войны идея «армии трудящихся» приобрела множество конкурентов, в планы которых также входило завоевание Палестины. Мозговой центр мирового сионизма находился в Лондоне, и по общему мнению было решено, что земля Израилева должна быть подарена еврейскому народу победоносными армиями Антанты в рамках послевоенного всемирного политического урегулирования. Однако молодой лидер сионистского движения Владимир Жаботинский не жалел сил на продвижение идеи создания Еврейского легиона, священной миссией которого было вырвать Палестину из рук турецкой армии и отстоять ее для евреев. Эта идея не вызвала поддержки со стороны США, которые еще не вступили в войну. Что касается присоединения Палестины к Антанте, то последней не удалось мобилизовать еврейские массы. Бен-Гурион отвергал эти мысли по принципиальным соображениям. Вот что он писал в сентябре:

«Есть много способов завоевать страну. Ее можно взять силой оружия; захватить политической хитростью или дипломатическими уловками; можно просто купить за деньги. Все эти способы имеют перед собой одну цель — порабощение и эксплуатация коренного населения. Мы же стремимся создать в Палестине нечто совершенно иное — мы стремимся создать отечество. Отечество нельзя ни купить, ни продать; его нельзя получить в собственность вместе с золотом; его нельзя завоевать мечом. Его можно построить. Построить в поте лица. Мы не получим нашу страну на мирной конференции. Вросшие корнями в эту землю еврейские трудящиеся возродят эту страну и будут в ней жить. Земля Израилева станет нашей, когда большинство тех, кто ее обрабатывал, и тех, кто ее защищал, станут нашим народом».

Два месяца спустя на конгрессе «Поалей-Цион» в Кливленде он выступает с пространным изложением своей доктрины. Его речь одобрили и поддержали некоторые участники конгресса, но, как он сам подчеркивал, «сионистское движение в целом было еще очень далеко от такой трактовки проблемы». На самом деле это относилось к членам американской секции «Поалей-Цион» (которые приняли положительную резолюцию о его выступлении). Когда же Бен-Гурион и Бен-Цви подвели итог своим усилиям, то оказалось, что со всей территории США и Канады в организацию пришли только 150 человек.

Стремясь расширить пропаганду своих идей, «два Бена» издают две книги, которые быстро раскупаются. «Воспоминания», написанные в соавторстве с двумя другими сионистами, повествует о полной опасностей жизни и героической смерти первых охранников палестинской земли. Книга имела огромный успех, и было решено выпустить в свет вторую, «Эрец-Исраэль» (Земля Обетованная), чтобы рассказать о ней евреям, живущим в США. По тринадцать часов в день проводил Бен-Гурион в Нью-Йоркской публичной библиотеке. Собирая нужный материал, он обращался в библиотеку Конгресса в Вашингтоне, искал в архивах необходимые документы. До окончания книги он жил на 10 долларов в неделю, которые выделял ему Центральный комитет партии.

Книга появляется только весной 1918 года, после того как в еврейском мире произошли чрезвычайно важные события, оказавшие, как выяснится, большое влияние на политическую судьбу «двух Бенов». Тем временем Бен-Гурион продолжает свое «политическое образование». Он пишет статьи, читает лекции, в разных концах мира встречается с членами местных партийных организаций, присутствует на собраниях и конгрессах, активно участвует в сборах средств и политических дебатах, яростно отстаивая свою точку зрения. Часто он оказывается в меньшинстве и однажды даже вынужден был уйти с занимаемой в партии должности. Он по-прежнему сотрудничает не только с руководителями «Поалей-Цион», но и всего сионистского движения. Несмотря на то, что он является руководителем второго уровня, его имя приобретает все большую известность. Некоторые полагают, что уже в то время он планомерно готовил себя к роли политического лидера. Говорят, что однажды его постоянный сосед по столу в зале Нью-Йоркской публичной библиотеки молодой русский социалист-еврей Лев Дейч спросил одного из друзей Бен-Гуриона: «Кто этот молодой человек?», на что получил ответ: «Один из руководителей Палестинского движения трудящихся». Дейч не поверил своим ушам: «Почти каждый день он садится рядом со мной и вполне естественно, что я не мог удержаться от любопытства и не поинтересоваться, что он читает. Он выбирает совершенно необычные книги: история американских политических партий, практические руководства по технике завоевания общественного сознания, учебники по административной деятельности и т. п.».

Однако столь активная деятельность не меняет его характер. Он замкнут в себе, его одиночество нарастает. Только с отцом он делится своими сокровенными мыслями, но после оккупации Польши немцами их почтовая связь прерывается. Он живет в огромной, совершенно чужой стране и кроме Бен-Цви у него нет ни одного по-настоящему близкого друга. Во время пребывания в Америке воспоминания о прекрасной Рахиль Нелкин, которую он любил в юности, всплывают все чаще. Он пишет ей невероятные для того времени письма, умоляет бросить все и приехать к нему в США! Но Рахиль замужем, и бег времени необратим.

Аскетичный, одетый в свой неизменный потертый костюм, тридцатилетний Бен-Гурион на одном из собраний знакомится с Полиной (Паулой) Монбаз — молодой тоненькой девушкой с очками на широком лице. Она далеко не красавица, но очень подвижная и пикантная, любит общество, развлечения — словом, полная противоположность Бен-Гуриону. Она настолько же экстравертивна, насколько он интроверт. Родившись в Минске в буржуазной семье, она изучает медицину, но после смерти отца бросает учебу и устраивается работать медицинской сестрой. Она не сионистка, и такие слова, как «земля Израилева», «возвращение в Сион», «еврейское государство», для нее всего лишь пустой звук. Какое-то время она чувствовала себя анархисткой, затем, уже в Нью-Йорке, увлеклась Троцким: на его лекциях она устраивалась в первом ряду и считала, что все пламенные взгляды, которые он бросает в зал, адресованы именно ей.

Работая медсестрой, она несколько лет встречается с неким врачом, намереваясь выйти за него замуж, что не мешает ей, однако, попасть под обаяние молодого человека из Плоньска. «Если бы вы его видели! — расскажет она позднее. — Жалкий, с затуманенным взором… Но стоило ему заговорить, как я поняла, что передо мной исключительный человек». Узнав, что он пишет книгу, она предлагает ему помочь. Вечерами они вдвоем идут в библиотеку, где Паула переписывает нужные ему отрывки. Они начинают выходить в свет, но ввиду ограниченности средств каждый платит за себя. Через год становится ясно, что это любовь: он делает ей предложение, ставя непременное условие, что они уедут из Нью-Йорка «в маленькую бедную страну, где нет ни электричества, ни газа, ни трамваев». Паула соглашается.

Утром 5 декабря 1917 года она снимает белый медицинский халат, удирает с работы и мчится в Нью-Йоркскую ратушу, где ее ждет Бен-Гурион. В отделе бракосочетаний они платят два доллара, и чиновник объявляет их мужем и женой. Отныне для него и для всего сионистского мира Полина Монбаз становится Паулой. После недолгой брачной церемонии молодая супруга стремглав несется в больницу, чтобы присутствовать на срочной операции, а новоявленный муж отправляется на заседание Центрального комитета «Поалей-Цион».

«Пятнадцатиминутное опоздание крайне удивило товарищей, привыкших к моей пунктуальности. Пришлось объяснить, что опоздал я потому, что только что женился. Само собой, все стали меня поздравлять, недоумевая, почему я не сказал об этом ни одной живой душе. Так я женился без раввина».

Вечером, как всегда, Паула возвращается в свою квартирку, которую снимает вместе с подружками, а Бен-Гурион идет к себе, где его ждет Бен-Цви. Молодые встречаются только в следующие выходные и начинают заниматься поисками жилья. В доме номер 631 по улице Бэдфор в Бруклине они находят квартиру, но совместная жизнь оказывается недолгой. Пять месяцев спустя наступит неожиданная развязка — «декларация Бальфура» от 2 ноября 1917 разлучит их на полтора года. Это удивительное заявление — письмо лорда Бальфура, секретаря «Форин-оффис» (министерства иностранных дел), адресованное лорду Ротшильду — превзойдет все надежды самых оптимистично настроенных сионистов:

«Правительство Ее Величества Королевы Великобритании благосклонно воспримет создание в Палестине национального очага еврейского народа и приложит все усилия для облегчения решения этой задачи…».

Заслуга в редактировании этого текста обычно приписывается доктору Хаиму Вейцману, который, таким образом, становится бесспорной «звездой» сионистского движения. В 1916 году возглавлявший химическую лабораторию в Манчестере Хаим Вейцман предложил Первому лорду Адмиралтейства Уинстону Черчиллю гениальный способ умерить нехватку боеприпасов — синтетический ацетон, позволивший продолжить производство взрывчатых веществ. Несколько месяцев спустя новый премьер-министр Ллойд Джордж спросил ученого, чем можно вознаградить его участие в военных разработках, на что получил ответ: «Сделайте что-нибудь для моего народа». Так Вейцман отстоял Палестину…

Сомнительно, чтобы события развивались именно таким образом, и еще более невероятно, что англичане оставались верны своему обещанию после войны, к которой относились со всей серьезностью. В самом деле, они уже отдали Палестину французам и пообещали ее арабам! Мотивация была иной: в стремлении заполучить поддержку евреев всего мира в борьбе с ведущими державами их особенно волновала позиция евреев в России и США. Их тревожило, что многие евреи симпатизировали Германии, приняв ее сторону в войне с Россией — страной притеснений и погромов. По доходившим с континента слухам Германия готовилась сделать просионистское заявление и оказать давление на Турцию с тем, чтобы последняя предоставила евреям право иммигрировать для дальнейшего обустройства в Палестине. Пять миллионов евреев в России, Германии, Австрии и Венгрии являли собой политический козырь, пренебречь которым было нельзя. По иронии судьбы, через пять дней после появления в печати заявления лорда Бальфура большевистская революция свергла правительство Керенского. Некоторые историки полагают, что, свершись русская революция на пять дней позже, декларацию Бальфура можно было бы похоронить.

Такая трактовка событий предлагалась шестьдесят лет спустя, но в тот момент декларация была горячо одобрена всеми евреями мира. Единственным диссонансом прозвучал голос Бен-Гуриона:

«Англия не отдала нам Палестину. Даже если бы англичанам удалось завоевать всю страну, она не стала бы нашей потому, что Англия согласилась на это, заручившись поддержкой других государств. Англия совершила великолепный поступок: она признала наше существование как политической нации и признала наше право на эту страну. Но только еврейский народ может сделать это право реальным; только он один, своими телом и душой, силой и капиталом способен выстроить свой «Национальный очаг» и завершить свое национальное искупление».

Он не стремится преуменьшить политическое значение декларации Бальфура. В эти дни всеобщего ликования многие считали, что Мессия возвратился на землю в облачении британского лорда, и еврейский народ вскоре вновь обретет землю Израилеву. Всемерно отстаивая свои тезисы, Бен-Гурион имеет перед собой одну лишь цель: представить факты в их реальной перспективе.

Тем не менее после заявления Бальфура Бен-Гурион изменил свою позицию по основному вопросу. С вступлением США в войну несомненный перевес оказался на стороне стран Антанты, и в конце 1917 года, когда британская армия было готова войти в Палестину, стало ясно, что дни турецкого господства сочтены. Вновь встал вопрос о Еврейском легионе, и на этот раз Бен-Гурион счел важным, чтобы еврейские солдаты вошли в состав специальных отрядов и получили возможность рисковать жизнью ради освобождения Палестины. Он встал в первые ряды тех, кто отстаивал идею создания еврейского батальона, и отправился в Вашингтон отстаивать свою точку зрения перед членом Верховного суда Луи Брандейсом — одной из самых заметных личностей американского сионистского движения. Брандейс изложил идею президенту Вильсону, но тот отверг ее. Проблема разрешилась только тогда, когда по инициативе Владимира Жаботинского еврейские батальоны стали формироваться в самом сердце британской армии. 150 членов «Гехалуца» вступили добровольцами в Еврейский легион и вместе с 200 палестинскими евреями, бежавшими в США, создали ядро формирования, получившего название 39-го батальона Королевских стрелков Ее Величества королевы Англии.

26 апреля 1918 года в скромной квартирке в Бруклине Бен-Гурион сообщает жене о своем вступлении в Еврейский легион. Паула рыдает: она на четвертом месяце беременности и не вынесет даже мысли о разлуке с мужем. Супруг считает бессмысленным напоминать, что еще до свадьбы говорил ей о своих намерениях, которые она одобряла. Она умоляет не покидать ее, но муж неумолим. Он обещает вызвать ее в Палестину сразу же после рождения ребенка. 28 мая в английском консульстве в Нью-Йорке он приносит присягу и на следующий день уезжает в Виндзорский учебный лагерь в Канаде.

Весна в самом разгаре; по пути следования поезда толпы евреев приветствуют героев, едущих освобождать Палестину. Прибыв в Виндзор, Бен-Гурион сразу же попадает в объятия загорелого солдата в английской военной форме: Ицхак Бен-Цви приехал туда на неделю раньше.

Хотя Бен-Гурион уже не юноша (ему тридцать два года), жизнь в лагере восхищает его. Но он совсем не такой, как другие солдаты. У него есть опыт политической деятельности, он признанный оратор и имя его хорошо известно легионерам. По собственному свидетельству, он умеет заставить подчиняться самых недисциплинированных и даже рецидивистов. Эти качества замечает командование и присваивает ему воинское звание.

«Сегодня утром по распоряжению Вильсона, старшего унтер-офицера роты, мне должны были присвоить воинское звание капрала, но я отвертелся, объяснив, что принесу больше пользы в качестве солдата».

Этот «бунт» длится недолго. Во время инспекционного визита коменданта лагеря старший унтер-офицер представляет Бен-Гуриона как «лучшего солдата еврейского батальона» и добавляет, что тот отказался от звания капрала. Тогда офицер вызывает к себе непокорного солдата: «За границей не будет никаких комитетов, но военнослужащие всегда обязаны подчиняться приказу. На вашем месте я бы надел погоны». Бен-Гурион вынужден согласиться. Месяц спустя он становится старшим ефрейтором.

11 июля морским конвоем из двадцати кораблей легионеры покидают Канаду и отправляются в Англию. Через И дней рота Бен-Гуриона высаживается в Тилбери и направляется в военный лагерь, расположенный в Ханслоу. Получив увольнительную на несколько дней, он приезжает в Лондон, где встречается с руководителями сионистского движения. Там он с горечью узнает, что авангард Еврейского легиона намеренно задержан в Египте, поскольку генерал Алленби и его штаб не согласны с декларацией Бальфура и категорически противятся любому, даже самому скромному участию евреев в освобождении Палестины. Вот почему только 14 августа 39-й стрелковый батальон в полном составе отправляется морем в Египет и две недели спустя высаживается в Порт-Саиде.

Бен-Гурион взволнован предстоящей встречей со старыми друзьями, остававшимися в Палестине. Впрочем, многие из них едут в Египет и вступают в армию. Через неделю после приезда сионистский лидер покидает свой полк и отправляется в Каир, где стоит лагерь Палестинского батальона, но в тот же день он срочно госпитализирован с приступом дизентерии. Там, в госпитале, где он пробудет несколько недель, его находит телеграмма Паулы о рождении дочери, Жеулы. Как водится, личное счастье приобретает «национальный» размах. Он пишет жене: «Наш ребенок родился именно в тот счастливый момент, когда наша земля стала свободной и радость этой минуты осветит всю ее жизнь». В его письмах к Пауле тесно переплетаются националистические устремления и личные чувства. До ее приезда в Египет он буквально бомбардирует жену страстными декларациями, не умея (или не желая) отделить личное счастье от сионистской мечты.

«Я знаю, какой ценой ты платишь за меня и мои идеалы, — пишет он из Виндзора. — Эта цена — твои молодость и счастье — слишком высока, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь платить тебе тем же. Но настоящая любовь всегда жестока. Если бы я находился сейчас рядом с тобой, я вряд ли бы заслуживал иметь от тебя ребенка и вся наша жизнь была бы никчемной и бесцельной…»

Из ее ответов он узнает, что она тяжело переживает разлуку и от его идеалов ей не становится легче. Стремясь поддержать жену, которая явно падает духом, он описывает их светлое будущее яркими красками революционного памфлета:

«Зная тебя достаточно хорошо, я абсолютно убежден, что ты вынесешь эти тяготы и, заплаканная и страдающая, вскарабкаешься на вершину горы, откуда увидишь новый мир, мир света и радости, искрящийся блеском вечно нового идеала; это иной мир, мир высшего счастья, дивная вселенная, мир, в который смогут войти лишь некоторые, ибо только духовно богатые получат на это право; душа твоя глубока и богата, ты достойна той прекрасной жизни, которую я стремлюсь создать для тебя».

В других письмах он говорит о своей страстной любви к ней:

«Снова мне, как мальчишке, как последнему дураку, кажется, что я люблю тебя в первый раз, я ищу твои губы, твои руки, я жажду прижать тебя к себе, обхватить горящими руками, встать рядом с твоим ложем, склониться над тобой и целовать, забыв все на свете, кроме тебя; как тогда, в твоей девичьей постели, я хочу любить тебя и наслаждаться этой взаимной любовью — сплетеньем тел, поцелуем, единым ритмом сердец».

Однако из этой переписки видно, что «революционная страсть» — сочетание любви к женщине и любви к родине — является односторонней. Паула глубоко любит его, но, несмотря на все усилия мужа и свои собственные, ей не удается возвыситься над обычными проблемами покинутой влюбленной женщины. У нее лет этого боевого пыла, необходимого для достижения «великого идеала», о котором он ей пишет, и разделяющая их пропасть делает невозможным тот «духовный сплав», о котором мечтает Бен-Гурион. Паула предстает язвительной задирой, измученной бесконечными заботами нью-йоркской жизни, женщиной сгорающей от желания быть рядом с любимым. Она рожает, занимается ребенком, преодолевает все материальные трудности одна, без него. В полных отчаянья письмах она подробно описывает свои горести и трудности, обвиняя его в том, что он мало ее любит. Всякий раз, когда долгожданное письмо запаздывает, она решает, что он никогда больше ей не напишет. Ее можно понять: она не сионистка и идеология мужа ей безразлична. Она любит его и посвятит ему жизнь, но, какой бы сильной ни была их любовь, она не сможет их сблизить.

Бен-Гурион никогда не узнает, что такое боевое крещение. Прежде чем его батальон попадет на фронт, турецкие войска отступят и Палестину займут англичане. В Тель-Авив он приедет только 6 ноября 1918 года. Прошло почти три года с того момента, как он был «изгнан навечно». Теперь его окружают друзья и товарищи, и он, гордый и счастливый, стоит среди них, одетый в военную форму, на рукаве которой сверкает Звезда Давида. Его изгнание кончилось.