А-ля подземный Бомбар: добровольно потерпевший крушение[12]
А-ля подземный Бомбар: добровольно потерпевший крушение[12]
Так незаметно наступил 1957 год. Год, который оказался не только переломным в моей судьбе, но стал как бы началом новой эры в моей жизни.
Если в тюрьме время тянется мучительно долго, а вместе с тем дни мелькают, как телеграфные столбы, когда на них смотришь в окошко вагона, то, работая в шахте, замечаешь как раз обратное: каждая рабочая смена до предела насыщена событиями, а время будто топчется на одном месте.
Но мне это было совершенно безразлично: я жила сегодняшним днем, его борьбой, моей «гладиаторской» работой. Я была до того убеждена, что в будущем меня ничего не ждет, кроме смерти, что не замечала бега времени. Мне не пришло бы в голову воскликнуть: «Остановись, мгновение! Ты прекрасно!»
В шахте я работала с увлечением — запоем. Воевала с начальством, по-прежнему донкихотствовала, оставаясь рыцарем без страха и упрека, Так было до того, как я глотнула ветра горных вершин. Кавказские горы околдовали меня! Какая-то частица моей души осталась в тех далеких горах. Однако в темную полярную ночь горы как будто уходили куда-то вдаль и становились нереальными. И тогда казалось, что на свете нет ничего, кроме шахты.
В один из таких моментов одержимости я приняла опрометчивое решение: я взяла на себя отпалку в целиках третьего пласта.
Положа руку на сердце, могу сказать: я была хорошим товарищем. Но не хочу кривить душой, утверждая, что решила «положить живот за други своя». Нет, все было проще. Меня попросту дернул бес.
Дело в том, что никто из взрывников не желал идти в пресловутые целики на злополучный участок № 8, где начальником был Пищик Мейер Лейбович — человек скользкий, ни уха ни рыла не понимающий ни в шахте, ни в шахтерском труде, но с высшим образованием (однако не горным, а партийным). Он был парторгом шахты, пока существовала такая должность, но когда это превратилось в дополнительную нагрузку, то он стал начальником участка.
У начальника рабочий день ненормированный. У хорошего начальника это означает, что он всегда там, где он нужен, не считаясь с тем, день это или ночь, рабочее это время или отдых после работы. У плохого начальника все наоборот: он всегда умеет уклониться от работы и особенно — от ответственности за нее. Уж в этом Пищик был непревзойден! Он мог так ловко дать наряд, что при любых обстоятельствах сам оставался в стороне, а виновными оказывались буквально все. С хорошим начальником можно работать спокойно, если вообще можно назвать «спокойной» работу в шахте. С Пищиком же работа превращалась в форменную нервотрепку.
Поэтому ничем, кроме вмешательства лукавого, нельзя объяснить тот факт, что я добровольно вызвалась производить отпалку в целиках третьего пласта. Мотивировала я эту выходку тем, что все взрывники люди семейные, у них жены, дети. А я одинока. Это можно было толковать так: «в смерти моей — никого не винить». Бравада была вдвойне нелепа и не могла быть объяснена даже тем, что «на людях и смерть красна». В шахте смерть всегда безобразна. И — отвратительна.