Напрасное ожидание

Напрасное ожидание

Семейные отношения Есенина с Бениславской не выдержали испытания. Галина хотела быть единственной у Есенина, хотя и понимала, что в огромном сердце поэта обязательно найдется место и для других женщин. Уже современникам было очевидно, что поэт не ей посвящал стихи и не ей дарил цветы. Галине досталась участь «заботницы» о поэте, изредка получающей от него теплое слово и нежный взгляд.

На Бениславскую свалилась огромная ответственность не только за себя и Сергея, но и за живших с нею двух сестер поэта: Катю и Шуру, к которым добавились и родители Есенина, нуждавшиеся в постоянной поддержке из-за трудной жизни в деревне. Сама Галина зарабатывала немного, поэтому приходилось бегать по редакциям журналов и издательствам, выбивая гонорар за опубликованные есенинские произведения. Гонорар выдавали как милостыню, при этом выплачивали не полностью, а частями, за чем приходилось ездить, порой не имея возможности даже оплатить проезд на трамвае. Случалось, что во время безденежья Есенин, живший иногда вне дома, в письмах и телеграммах требовал: «Высылайте денег», не беспокоясь, где их достать.

Торговаться Есенин в редакциях не любил из-за личной гордости. Он твердо знал одно — как профессионал он должен получать за свои стихи деньги. Всякое его хождение по редакциям за гонорарами отражалось на его творчестве. «И кто знает, — вспоминала Г. Бениславская, — кто высчитает — сколько стихотворений могло родиться за счет энергии, потраченной на это добывание. Ведь когда он добивался чего-либо в этом плане, то, вероятно, один он до конца знал, чего это ему стоило, какого нервного напряжения, тем более что в добывании этом он видел что-то унизительное для себя, для своей независимости».

Так было с договором об издании собрания сочинений, когда поэт согласился с требованиями Госиздата о выплате ему 6 тысяч рублей гонорара, и только вмешательство Кати и Наседкина, человека в этих делах бывалого, позволило получить от Госиздата 10 тысяч.

Со стороны казалось, что Есенин живет на широкую ногу. Он имел свою долю в кафе «Стойло Пегаса», получал гонорары за публикации стихотворений и выступления на литературных вечерах. На самом деле поэт часто попадал в очень стеснительные положения из-за отсутствия денег, так как возле него всегда толпились не только почитатели есенинского поэтического дара, но и различного рода прилипалы, любители за его счет выпить и нагуляться в разных компаниях.

Есенин получал приличные гонорары, но значительно ниже, чем Демьян Бедный. В минуты безденежья Сергей дома объяснял и доказывал Галине, что это несправедливо. Его голос громко звучал в комнате:

— Нет, скажите мне, почему я, русский поэт, должен сидеть без денег, в то время как Демьян Бедный получил в Госиздате 35 000 рублей!

Галине приходилось объяснять, что таких денег Демьян Бедный, возможно, и не получал, что это выдумки завистников его славы, хотя прекрасно понимала, что государство всегда будет поддерживать тех, кто ему служит и слагает подходящие песни.

Есенин, не слушая ее, начинал повторять безадресно:

— Отдай, отдай мои деньги!

Побывав в Грузии, он любил рассказывать:

— Вот в Грузии поэтам хорошо: Совнарком грузинский заботится о них, точно о детях своих. Приедешь туда — как домой к себе. А у нас что?

«Благодаря этому положению, — делала вывод Г. Бениславская, — он озлобился и стал бесцеремонным, ему стало все равно, где и как получать деньги, он чувствовал свое право на них: раз это право не признают, раз в этой области царит несправедливость — значит нечего играть в благородство. Очень чуткий ко всякой несправедливости, порывистый как в увлечении, так и в разочаровании, он и здесь быстро пришел к крайности. Раз обижают, обманывают — значит надо бороться и защищаться».

Есенин стал публиковать одно и то же стихотворение в нескольких газетах и журналах. Практика перепечатывания одного и того же произведения в разных изданиях встречалась в то время нередко. В. Шершеневич, зная это пристрастие Есенина, вспоминал, что тот «считал личной обидой для себя, если он одно и то же стихотворение печатал меньше, чем в пяти-шести сборниках. Мы его всегда упрекали:

— Сережа! Восьмой раз печатаешь!

— Ну уж и восьмой?

— Ну вот, смотри: в пяти сборниках — раз, в журнале — два, в двух изданиях такой-то своей книги! Итого — восемь!

— А что же делать? Пишу я мало. Стихотворение должно меня кормить! А кроме того, почему актер может изо дня в день читать с эстрады одно и то же стихотворение, а я не могу его десяток раз напечатать? Что публика любит в «Кармен»? Арию Тореодора, которую знает не хуже, чем певец. Ее и идет слушать. И в сборниках то же. Публика любит читать то, что уже знает. Думать не нужно, и каждый решает: «Какой я умный! Всю литературу знаю. Что ни прочитаю, ан глядь, знаю!»

Галина не осуждала Есенина, понимая, что у него профессиональная литературная работа была основным источником заработка, но, к сожалению, эта работа зависела от поэтического вдохновения. «Сергей Александрович очень страдал от своей бездеятельности, — вспоминала она. — Нечем стало жить. Много, очень много уходило и ушло в стихи, но он сам говорил, что нельзя ему жить только стихами, надо отдыхать от них. Отдыхать было не на чем. Оставались женщины и вино. Женщины скоро надоели. Следовательно — только вино, от которого он тоже очень хотел бы избавиться, но не было сил, вернее, нечем было заменить, нечем было заполнить промежутки между стихами. «Не могу же я целый день писать стихи. Мне надо куда-то уйти от них, я должен забывать их, иначе я не смогу писать», — не раз говорил он в ответ на рассуждения, что нельзя такое дарование губить вином».

В такие критические минуты Бениславская остро ощущала свою беспомощность, но все попытки быть полезной поэту наталкивались на отрешенность, безразличие Есенина.

В апреле 1924 года Галина Бениславская не выдержала и упрекнула Есенина за равнодушное отношение к ней: «Вы ко мне хорошо относитесь, мне верите. Но хоть одним глазом Вы попробовали взглянуть на меня? (…) Я совершенно прямо говорю, что такую преданность, как во мне, именно бескорыстную преданность, Вы навряд ли найдете. Зачем же Вы швыряетесь этим? Зачем не хотите сохранить меня? Я оказалась очень крепкой, на моем месте Катя и Рита давно свалились бы. Но все же я держусь 7-мь месяцев, продержусь еще 1–2 месяца, а дальше просто «сдохну». А я еще могла бы пригодиться Вам, именно как друг».

Этот крик души поэтом не был услышан.

В августе 1924 года Есенин жил в Константинове, работая над «Поэмой о 36». За период с 7 по 20 августа он не отправил Бениславской ни одного письма или записки. В конце второй декады августа Галина берет очередной отпуск и уезжает в Крым.

Так случилось, что возвращение Есенина из деревни в Москву 20 августа совпало с отъездом Бениславской на юг. Такого оборота Сергей не ожидал. О его реакции сообщала Бениславской Екатерина: «Сергей уехал на Кавказ с Вардиным. Очень жалел, что не попал к тебе. Ну что же делать? Как он говорил, а все-таки к тебе хотелось. Он каждый день вспоминал про тебя, показывал, как ты ходишь и прочие твои достоинства. Хотел ремонтировать комнату, но уехал, ничего не сделав. Ах, черная, если бы ты видела Сергея на другой день после твоего письма (второго), ты бы хохотала до упаду, ведь он решил ехать к тебе, а в этот вечер он сделал сразу несколько путешествий, каких, расскажу потом».

В Крыму Галина немного успокоилась, телеграфирует Ане Назаровой: «Изумительно хорошо всех целую Галя». Устроилась на отдых в Гурзуфе. Через три дня отправила Назаровой коротенькое послание: «Аня. Привет. Жара. День купанья, а не писать хочется. Всем привет. Эх, тебе бы здесь! 23/VIII. Галя».

На другой день пишет нежное письмо Есенину:

«Сергей Александрович, хороший мой, как жаль что Вы не здесь. До чего хорошо! Обо всем забыть можно. Сейчас вечер. Я только что вернулась с моря. А это море — живое, дышит, говорит. И возле скал волнуется, так настойчиво волнуется, что невольно вслушиваешься — в чем там дело?

Кругом тихо, тихо, только вдали, как чье-то сердце неугомонное, стучит моторная лодка. И как звезды в небе, на море мерцают огни лодок и пароходов. — Все это лирика, но никуда от нее не денешься — все ею пропитано. Когда же Вы приедете? И приедете ли? Боюсь, что дела денежные задержат Ваш отъезд и не видать мне Вас здесь. А хочется именно здесь Вас увидеть. Сергей Александрович, милый, просьба к Вам большая. Дайте мне телеграмму (Гурзуф, Генуэзская башня — мне), приедете ли и когда. А то письма пока я дождусь от Вас. Ладно?

Боже мой, гармоника-то повсюду — и тут за окном заливается. Хорошо! Ну, целую крепко. Жду телеграммы, а потом приезда. Простите за беспорядок в письме. Галя. 24. VIII.24. Если приедете в Ялту — телеграфируйте № телефона — я отсюда могу позвонить».

На следующий день написала Ане Назаровой:

«Милая Аня. Пишу с дороги из Кореиза (там, где была Яна) — автомобиль застрял — бензину не хватило, пока наливают. До чего хорошо! Только лень писать. Где буду жить, еще не знаю. Вот еду в Алупку — посмотреть ближайшие деревни. Купались в Севастополе, в Ялте. Вот. Отдыхать буду вовсю. Целую. Галя».

За восторженными словами об отдыхе в Крыму просматривалась обеспокоенность Галины, которую она не могла скрыть от подруги, поэтому дописала, указав «смотри на обороте»: «Знаешь, только на 6-й день устроилась, т. е. вчера отдыхать начала. А то все маялась — пристанища дешевого искала. Напиши, если будет охота».

Дальнейший отдых Галины определялся ее скромными финансовыми возможностями. Неожиданно вновь стала проявляться нервная депрессия. «Я очень больна, — записала Бениславская в дневнике. — И, кажется, опять всерьез и надолго. Неужели возвращаются такие вещи? Казалось, крепко держу себя в руках, забаррикадировалась, и ничто не помогло. И теперь хуже. Тогда я была моложе, верила в счастье любви, а сейчас я знаю, что невеселого счастья залог «сумасшедшее сердце поэта», и все же никуда мне не деться от этого. Опять тоска по нем, опять к каждой мысли прибавляется это неотвязное ощущение его. Опять все скучны. Перед отъездом в Крым были еще дни; если б тогда уехать, то на месяц я была бы свободна, «а теперь, как глаза закрою»… вижу клетчатую кепи и… ну, все равно, и сейчас уже не сумею заслонить чем-нибудь подставным. Раньше в этой подмене было ощущение новизны, а сейчас скучно все это, невыносимо такое «не настоящее», а «настоящее» — «блуждающий огонь», и плохо мне. Я сейчас сильнее. Умею отдыхать, несмотря на тоску, но больна, кончена. Но нет, надо взять себя в руки. Нельзя так».

Ни шумный пляж, ни прекрасное море, ни поездки по городам Крыма не могут заставить ее не думать о Сергее. В мыслях он всегда рядом.

24 августа Бениславская записала в дневнике: «Вот, как верная собака, когда хозяин ушел — положила бы голову и лежала бы, ждала возвращения. Крым. Гурзуф».

Ждать не было сил. Телеграфирует 1 сентября 1924 г. Ане Назаровой: «Достань вышли телеграфом Гурзуф тридцать рублей вернусь отдам Галя».

Аня деньги выслала, а в письме, чтобы подбодрить подругу, написала о хороших временах прошедшей юности. Галина ей ответила: «Да, Аня, это было давно, я не знаю, когда это было. Может, это была другая жизнь. Я не помню. 5. IХ.24. Деньги получила. Спасибо большое».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.