Глава 12 ГИТЛЕР ПРОКЛЯЛ «ТИРПИЦ»

Глава 12

ГИТЛЕР ПРОКЛЯЛ «ТИРПИЦ»

14 ноября 1942 года.

Гросс-адмирал Рёдер не часто бывал в Оберзальцберге, но каждый раз любовался чистыми и ухоженными лугами и домиками, обнесенными невысокими деревянными частоколами. Даже животные выглядели красиво. Дорога, поднимавшаяся серпантином, шла через многочисленные деревянные мостики. Темные густые леса сменялись наверху каменистым ландшафтом, тишина которого нарушалась только журчанием горного ручья. На последнем повороте дороги открывался вид на величественные, покрытые снегом горы.

На этот раз заботы и опасения занимали его настолько, что ему было не до любования ландшафтом и открывающейся панорамой. Гитлер не прислушивался больше к его мнению. По молчанию и сотням других мелочей он видел, что впал в немилость. Как-то встретит его Гитлер на этот раз?

Автомобиль проехал мимо казарменных построек из серого камня. Около машин стояли рослые мужчины в черной одежде. При въезде во двор резиденции ему отдали честь два эсэсовца.[45] Гросс-адмирал небрежно приложил руку к головному убору. Гитлер стоял на террасе, ожидая его. Рёдер поднялся по ступенькам. Фюрер протянул ему руку, даже не улыбнувшись. В большом салоне, где обычно проходили приемы, находились уже генерал-фельдмаршал Кейтель и капитан первого ранга фон Путткамер. После нескольких приветственных слов Гитлер сел напротив гросс-адмирала, тогда как Кейтель и Путткамер остались стоять. Фюрер сразу же задал вопрос, которого ждал Рёдер:

— Крупнейшие корабли «Тирпиц», «Шарнхорст» и «Шеер» уже давно бездействуют. Почему?

— Каждый выход в море связан с расходом тысяч тонн мазута, которого мы получаем слишком мало, чтобы позволять себе его трату в не имеющих большого смысла операциях. Так что я экономлю топливо на случай проведения действительно важных акций.

После непродолжительной паузы гросс-адмирал добавил:

— Румынская нефть поступает сейчас в основном в район Средиземноморья. Этот фронт…

Гитлер прервал его, произнеся:

— Американцы высадились в Северной Африке, но мы быстро наведем там порядок. Я уже принял меры. С минуты на минуту я ожидаю прибытия Чиано,[46] Абеца[47] и Лаваля.[48] Так что не беспокойтесь. Нефть скоро опять будет поставляться в Норвегию. Норвегия остается для меня по-прежнему основным звеном войны. У меня есть даже некоторые соображения на предмет ее защиты от высадки войск союзников. Где сейчас находятся наши корабли?

— «Тирпиц» и «Нюрнберг» — в Тронхейме, «Хиппер», «Лютцов» и «Кёльн» — в Альта-фьорде. Последние находятся в непосредственной близости от маршрутов союзных конвоев и готовы к их перехвату.

— Сейчас уже нет никаких конвоев. Английские и американские торговые суда уходят в Ледовитый океан поодиночке и проскакивают незаметно.

— Мой фюрер, у меня такое впечатление, что, используя долгие полярные ночи и плохую погоду, препятствующую действиям наших подводных лодок и авиации, союзники вскоре будут опять формировать конвои. Это подтверждает концентрация судов в районе Исландии, о которой мне доложено. Тогда наши крейсера и линейные корабли могут быть задействованы.

Гитлер посмотрел на гросс-адмирала с неудовольствием. Последовало длительное молчание. Он, часто сам поступавший импульсивно — и считавший это за гениальность, — не любил, когда кто-нибудь пытался предвосхитить действия неприятеля.

— «Лютцов» надо возвратить в Германию. «Принц Ойген» после окончания ремонта останется в Киле. К вопросу о «Тирпице» вернемся в январе. Но он тоже должен возвратиться. Этим крупным кораблям потребны тысячи специалистов, а также нефть и продовольствие в больших количествах. Их артиллерия не стреляет. Матросы, орудия и боеприпасы принесли бы больше пользы на фронте, где идут ожесточенные бои. Вместе с тем требуются сотни самолетов с летчиками и наземным персоналом и десятки зенитных батарей для их прикрытия… Норвегию можно оборонять и легкими кораблями. Они смогут совершать молниеносные атаки, топить суда конвоев и быстро возвращаться на свои базы.

Гросс-адмирал молчал. Смысла возражать не было. Человек, сидевший напротив него, ничего не понимал в вопросах войны на море, и многие его представления были не более чем фантазией. В действительности все — туманы, штормы, хорошо вооруженный и упорный противник — было иначе.

Гитлер продолжил свой монолог:

— В этой войне Норвегия была и продолжает оставаться основным звеном. Именно там будет решаться ее исход. Союзники еще не отказались от плана высадки своих войск в Норвегии… На Швецию положиться нельзя… Следует иметь в виду, что полярная ночь будет благоприятствовать попытке высадки союзников… На этот случай мне хотелось бы иметь «Тирпиц» в резерве… Крупные корабли будут отныне выходить в море только по моему приказу. Во всяком случае, решение будет зависеть от меня.

Гросс-адмирал продолжал молчать. У него и прежде возникали сомнения насчет гениальности фюрера, сомнения, которые он тут же отбрасывал. Теперь же ему было абсолютно ясно, что он сидел напротив человека, одержимого навязчивой идеей, человека, взглянувшего впервые в пропасть, охваченного страхом, в появлении которого не сознавался даже самому себе, и принимающего безумные решения. Что можно ему ответить?

Было бесполезно приводить какие-либо аргументы, даже базирующиеся на опыте и фактах. Пока Гитлер не принял окончательного решения в отношении «Тирпица» и других крупных кораблей, можно было выжидать. Но вот он отдал не укладывающееся в голове распоряжение: «Крупные корабли будут отныне выходить в море только по моему приказу». Это же просто безумие!

Несмотря на быстроту передачи информации, как Гитлер в Берхтесгадене или в Восточной Пруссии узнает о том, что, например, флот метрополии англичан вышел в море или что один из британских линейных кораблей подошел к норвежскому побережью слишком близко, чтобы отдать приказ о выходе в море «Тирпица»?

Гросс-адмирал Рёдер откланялся. Горькие мысли овладевали им, когда он спускался к Берхтесгадену. С одной стороны, военно-морской флот должен был одерживать победы, с другой же, не имел права идти на риск. И он решил проигнорировать указание Гитлера о том, что крупные корабли должны выходить в море только по его личному распоряжению. Он отдаст лишь приказ, чтобы ни один корабль не отваживался вступать в сражение с равным по силе, а тем более превосходящим противником. Если же сложится такая обстановка, корабли должны будут отходить, избегая столкновения, и возвращаться на базу. «Тирпиц», как и прежде, должен связывать флот противника одним только своим присутствием в северном регионе. Втайне же гросс-адмирал надеялся на достижение успеха в ближайшем будущем, что привело бы к изменению ситуации.

1 января 1943 года.

— Кейтель!

— Да, мой фюрер.

Генерал-фельдмаршал встал навытяжку. Он видел, что фюрером вот-вот овладеет приступ ярости. Ему было ясно, что в подобных случаях надо было гнуть спину и время от времени вставлять словечки «Так точно!» или «Слушаюсь!».

Утром, когда он поздравлял Гитлера с Новым годом, тот был в прекрасном настроении. За последние два дня он получил бесчисленное количество телеграмм, лежавших ворохами на большом столе, за которым обычно проводились совещания, рядом с букетами цветов, умело расставленных Евой Браун.[49]

Гитлер молча расхаживал по кабинету взад и вперед, заложив руки за спину. Вдруг он разразился гневной тирадой:

— Из передачи британского радио я узнал о вчерашнем морском сражении! Мои крупные корабли вышли в море, но опять потерпели поражение! Би-би-си трубит об этом на весь мир. Если бы англичане не проболтались бы об этом, я ничего не знал бы о выходе кораблей в море, а я бы этого, конечно, не разрешил. Англичане сообщают, что вывели из строя «Хиппер» и потопили эсминец, имея в своем распоряжении всего два легких крейсера. Я же об этом ничего не знаю, абсолютно ничего. Об этом поражении мне не доложили, умолчав о случившемся, как умалчивают обо всем, что идет не так, как должно бы. Притащите сюда Рёдера. Я хочу видеть гросс-адмирала. Я скажу ему все, что думаю о его «Тирпице», его «Шарнхорсте» и обо всем этом железном хламе.

Примерно через час Гитлер успокоился и, казалось, забыл о военно-морском флоте. Он встречал близких друзей, но тем не менее какая-то тень омрачала в Бергхофе новогодний прием. Все задавались вопросом, что могло произойти в Ледовитом океане? Подробности стали известны только на следующий день.

31 декабря тяжелые крейсера «Хиппер» (флагманский корабль вице-адмирала Кумметца) и «Лютцов» с эскортом из шести эсминцев вышли в море на перехват союзного конвоя ЙВ-51, шедшего в Мурманск. Охранение конвоя было слабым, и он, по сути дела, был обречен. Капитан первого ранга Шербрук, проявив большое мужество, поставил свой «Онслоу» между «Хиппером» и судами конвоя, открыл с расстояния в 8000 метров огонь и вызвал на помощь эсминцы сопровождения. Корабли «Обедиент» и «Обдюрат» открыли огонь по немецким эсминцам. В 10 часов 6 минут утра снаряд попал «Хипперу» в машинное отделение, из-за чего его скорость упала до 17–18 узлов. Но и «Онслоу» получил тяжелые повреждения. В 10 часов 20 минут у него была сорвана дымовая труба, зависшая над бортом корабля. Радарная установка была разбита, в корпусе зияли пробоины, носовые орудия уничтожены… Шербрук, потерявший глаз, продолжал с залитым кровью лицом оставаться на капитанском мостике и отдавал приказы.

Находившийся неподалеку от «Онслоу» «Ахатес» также сильно пострадал от огня «Хиппера», командир его был убит. Положение англичан стало безнадежным. «Хиппер», несмотря на повреждения, оставался грозным противником, «Лютцов» и эсминцы подошли к конвою на дистанцию открытия огня. Несколькими орудийными залпами и пуском торпед были сразу же потоплены четырнадцать торговых судов.

В 11 часов 33 минуты вице-адмирал Кумметц увидел на горизонте дымы, которые принял за подходивший к месту боя флот метрополии, а два корабля, сразу же открывшие огонь, за его передовой отряд. В соответствии с полученным распоряжением не ввязываться в сражение с превосходящими силами противника он прекратил бой и повернул назад.

Из сообщения Би-би-си, прославлявшего героизм командиров «Онслоу» и «Ахатеса», следовало, что так называемый флот метрополии состоял всего из двух крейсеров — «Шеффилда» и «Ямайки», шедших под командованием адмирала Бернетта.

Офицеры и матросы «Тирпица» ощутили всю тяжесть войны. По возвращении в Фаэттен-фьорд он сменил место стоянки и встал на якорь в Лоо-фьорде, где вражеской авиации было труднее обнаружить его. Увольнения на берег происходили теперь реже, так как Тронхейм был уже далеко. Но они и без того устали от этого города, в котором знали чуть ли не каждый закоулок. С родины приходили письма с подробными рассказами о бомбардировках городов с пожарами, вызывавшимися фосфорными бомбами, и большим числом погибших. Гамбуржцы обменивались новостями: большие разрушения в Альтоне и Вандбеке…

Известия с Восточного фронта нисколько не радовали. В Сталинграде были окружены десятки дивизий, и по всей Германии начались разговоры, что «Сталинград стал кладбищем немецкой молодежи».

Предстоявшие новогодние праздники — выпал снег, и можно было опять становиться на лыжи — немного отвлекли команду от трагических событий.

На палубе «Тирпица». была установлена рождественская елка, выглядевшая под снегом сказочно. 31 декабря офицеры поснимали форменную одежду и облачились в черные блузы, надев на головы бумажные шапочки. В таком виде они появились в кают-компании, превращенной в зал «судебного заседания». Один из унтер-офицеров привел «подсудимых», которым предъявлялись самые различные обвинения. Наряду с судейской коллегией был представлен и защитник. Приговоры были строгими: проскакать на одной ноге по верхней палубе, выпить два литра пива за десять минут и выставить судьям по кружке пива.

На судопроизводстве присутствовал «лично фюрер». Капитан второго ранга Роберт Вебер приклеил себе усы и начесал на лоб челку. На рукаве у него была повязка со свастикой. Хотя среди офицеров присутствовал убежденный национал-социалист, старший врач запаса Хаман, он промолчал, и об оскорблении «его величества» никто не сказал ни слова.

Каждый член команды получил по бутылке красного вина, коробку со сладостями, табак, кекс и книгу. Даже погода была великолепной. Суровая северная зима как бы расслабилась. Над фьордом стояло бледное солнце, освещая горы, заснеженные берега и чужеземный линейный корабль.

Пополудни был вывешен специальный номер стенгазеты «Прожектор» и дано объявление, что вечером к команде обратится капитан. Ужин прошел как обычно: офицеры и матросы ели вместе привычную пищу. Все выпили, раздавались смех и пение. В полночь по динамику было объявлено о выступлении командира корабля, который начал словами:

— Экипаж линкора «Тирпиц»! Товарищи! Последние часы 1942 года я провел вместе с вами. Я принял участие в праздничном застолье, возвратившись в мыслях к уходящему году. В прошлом январе, покидая Вильгельмсхафен и направляясь в Тронхейм, мы мечтали о боевых походах и выходах в Северное море и Ледовитый океан, в Северную Атлантику и к французскому побережью, которые должны были принести нам славу.

Товарищи! Мы знаем, почему верховное командование не посылало нас до сих пор в океанские просторы. Сцепив зубы, мы повинуемся, хотя это подчас и трудно. Мы — солдаты и обязаны повиноваться.

Благодарю вас всех — офицеров, унтер-офицеров и матросов — за то, что вы, несмотря ни на что, с большой охотой и желанием изо дня в день несете свою нелегкую службу, что вы безоговорочно выполняете солдатский долг и по-прежнему готовы пойти в любое время в бой, сохраняя веру в победу…

Пожеланием счастливого 1943 года командир корабля закончил свое выступление. За эту ночь было еще много выпито, все разошлись уже очень поздно. Некоторые офицеры, то ли выпившие меньше других, то ли относившиеся к числу тех, кого алкоголь настраивает на меланхолию, продолжали сидеть группками, обсуждая речь капитана. Они соглашались с произнесенными им словами и прежде всего с тем, что осталось невысказанным: что «Тирпиц» сидел, как пес, на цепи и что его командиру следовало только предоставить свободу действий, чтобы он показал, на что способны он сам и экипаж его корабля.

Через несколько дней им стало известно о морском бое 31 декабря. В то время, как они пили вино, смеялись и пели песни, другие умирали…

6 января 1943 года.

Гитлер находился в «Волчьем логове» — в своей ставке в Восточной Пруссии, неподалеку от Растенбурга, посреди дремучих лесов и озер. Расположенные далеко друг от друга и почти незаметные для самолетов противника деревянные постройки, обнесенные заборами, заграждениями из колючей проволоки и минными полями, образовывали единый комплекс, в котором, кроме штаб-квартиры Гитлера, имелись помещения для охраны. Комплекс был еще не совсем готов, и организация Тодта[50] продолжала свою работу, когда Гитлер, перебравшийся туда, чтобы лучше следить за ходом операций на Восточном фронте и непосредственно руководить ими, принял гросс-адмирала Рёдера.

Фюрер обращался к нему с холодной вежливостью и даже осмелился прочитать целую лекцию по истории военно-морского флота Германии со времен гросс-адмирала Тирпица специалисту в военно-морских вопросах, человеку, по сути дела, создавшему современный немецкий флот за четырнадцать лет и успешно командовавшему им, этому образцовому офицеру, который вначале выступал против войны с Англией, а затем служил своему отечеству с полной отдачей сил и энергии, моряку, не допускавшему никакой партийно-политической деятельности на своих кораблях, христианину, оставшемуся до конца верным своим принципам и регулярно посещавшему богослужения.

Гитлер говорил о Первой мировой войне, о битве при Скагерраке, о мятеже матросов, о Версальском договоре, который ему удалось обойти. Рёдер не мог произнести ни слова, да, собственно, и не хотел говорить. Молча слушал он рассуждения Гитлера о вещах, которые знал лучше, чем он. Вероятно, фюрер хотел показать своему гросс-адмиралу, что хорошо разбирается в конструктивных особенностях кораблей различных классов и в их боевых возможностях, а также в менталитете матросов, так как долго распространялся на эти темы. Гросс-адмирал подумал уже было, что может быть спокоен за судьбу крупных соединений надводных кораблей, когда Гитлер вдруг сказал:

— Я не хочу более терпеть бездействие линейных кораблей. А впрочем, они ни на что не годятся. Их 380-миллиметровые орудия принесли бы больше пользы в наземных казематах. В этом случае им потребовался бы и гораздо меньший обслуживающий персонал. Я распорядился разработать планы сооружения железобетонных бункеров, в которых и будут размещены эти железные монстры, снятые с кораблей, для обороны норвежского побережья. Ныне же в случае высадки войск союзников наша авиация будет занята преимущественно прикрытием ваших кораблей и зенитных батарей. Линейные корабли устарели и уже не современны. Сравните хотя бы кавалерийские дивизии с танковыми… И эта морская кавалерия тоже должна исчезнуть. Я пущу ее на металлолом и использую для более нужных дел…

После долгой паузы Гитлер продолжил:

— Я вижу единственную возможность спасти «Принца Ойгена» и «Хиппера» от списания. Они быстроходны. Их можно переоборудовать в авианосцы. Это же можно сделать с «Лютцовым» и «Шеером», скорость которых повысится, если снять их 280-миллиметровые башни… За этот счет будет значительно увеличена и взлетно-посадочная палуба… Вывод кораблей из строя следует начать с «Гнейзенау», который находится уже длительное время в ремонте. Освобождающиеся матросы будут переведены на подводные лодки, где как раз ощущается недостаток в специалистах, а также на береговые батареи.

Монолог Гитлера длился полтора часа. Гросс-адмирал обескураженно слушал приговор своему флоту. Дело всей его жизни было в опасности: этот салонный стратег грозился его уничтожить. Но адмирал все еще воздерживался от возражений. В своем возрасте — ему скоро должно было исполниться шестьдесят семь лет — он считал партию проигранной. Тем более что от своего визави он однажды услышал своеобразное признание: «На земле я герой, на море же — слабак».

Гитлер поднялся из-за стола, произнеся:

— Решение, которое я принял, имеет историческое значение.

Произнеся эти слова, он проводил гросс-адмирала до двери. Прощаясь же, сказал:

— Господин гросс-адмирал, прошу изложить вашу точку зрения по затронутым вопросам в докладной записке.

Рёдер был моряком, чтившим морские традиции. Он служил кайзеру, а в сражении при Скагерраке, которое ему попытался описать Гитлер, находился на тонущем «Лютцове». Он возглавлял оккупацию Норвегии и был одним из немногих, кто знал психологию командования британского флота метрополии. И вот теперь бывший ефрейтор приказывал ему уничтожить флот одним росчерком пера. Ну уж нет! Он скажет этому акту саботажа «нет» и подаст прошение об отставке. Затем гросс-адмирал написал докладную записку, как того требовал Гитлер, в которой изложил свои соображения — хотя и в вежливой форме, но категорично.

Через несколько дней гросс-адмирал позвонил адмиралу Дёницу, который в то время находился в Париже на бульваре Суше:

— Я ухожу в отставку… Да, я уже устал и свое время отслужил… Намереваюсь предложить вас или адмирала Карлса в качестве своего преемника… Дайте мне в течение двадцати четырех часов знать, позволит ли состояние вашего здоровья принять пост главнокомандующего военно-морским флотом.

Адмирал Дёниц командовал подводными силами рейха, которым отдал всю свою душу. Предложение Рёдера явилось для него неожиданным. Он был слишком занят подводным флотом и ничего не знал о разногласиях гросс-адмирала с Гитлером по вопросу о больших надводных кораблях. Поэтому он дал свое согласие стать преемником Рёдера, не в последнюю очередь в надежде добиться для подводного флота необходимых средств.

Гитлер попытался было, правда, без особого старания, отговорить Рёдера от принятого им решения.

30 января 1943 года.

Фюрер предпочел Дёница адмиралу Карлсу. В Дёнице он видел человека, который держал в своих руках подводный флот, способный, по его личному мнению, решить исход войны на море в пользу Германии. В нем он надеялся найти, кроме того, союзника, вместе с которым вопрос о ликвидации больших надводных кораблей можно будет решить без особых трудностей.

Рёдер же был назначен генеральным инспектором военно-морского флота.

В день, когда Дёниц приступил к своим новым обязанностям, он нанес, как и положено, визит Гитлеру. У него не было никаких сомнений в трудности и ответственности новой должности, но он был счастлив, полагая, что теперь сможет осуществить все свои планы.

Гитлер сразу же начал разговор о надводных кораблях. Он объяснил новому главкому военно-морского флота, почему потребовал от гросс-адмирала Рёдера их вывода из состава флота. «Тирпиц», «Шарнхорст» и «Шеер» были обречены.

— Вы должны согласиться, что они не добивались сколь-нибудь значительных успехов, когда выходили в море, — сказал Гитлер. — В то же время небольшие корабли, эсминцы и вспомогательные крейсера потопили значительное число вражеских судов, не говоря уже о ваших подводных лодках…

Когда Гитлер окончил свою речь, Дёниц ограничился лишь одним замечанием:

— Я не владею еще полными сведениями о больших проблемах флота.

Гитлер был доволен. Наконец-то он нашел главкома, который, как казалось, разделял его взгляды и не возражал.

Возвратившись в Берлин, получивший звание гросс-адмирала Дёниц долго размышлял о сказанном Гитлером… Пустить большие корабли на металлолом было легче сказать, чем сделать. Сначала надо, чтобы они возвратились в Германию, а каким образом можно обеспечить их прикрытие на длительном переходе из норвежских фьордов в Киль или в Вильгельмсхафен? О их выходе в море англичане узнают сразу же. Роль «Тирпица» как угрозы британскому флоту будет на этом закончена. А потом на верфях потребуются многие месяцы для демонтажа кораблей, а где взять необходимое для этого число рабочих? Морская артиллерия предназначалась для использования на кораблях, а не в наземных казематах. Вместе с тем Дёниц думал и о списанных с кораблей матросах. Непроизвольно ему представлялась смехотворная роль гросс-адмирала без больших надводных кораблей… Рёдер, несомненно, был прав, выступив против такого приказа Гитлера!

Дёниц столкнулся с проблемой, решение которой могло иметь тяжелые последствия. Он внимательно изучал планы своего предшественника и знакомился с его высказываниями, что давало материал для размышлений.

8 февраля 1943 года.

Через девять дней после занятия должности гросс-адмирал Дёниц представил Гитлеру свою докладную записку о списании больших кораблей. План этот он составил без убежденности и, по сути дела, против своей воли, лишь выполняя приказ.

В запланированном ночном совещании принимали участие адмирал Кранке, один из представителей штаба фюрера, и Шпеер. Присутствие министра вооружений и военной продукции показывало, какое направление Гитлер намеревался придать совещанию.

Дёниц зачитал подготовленный текст как собственный смертный приговор. Гитлер никаких возражений не сделал. Он был доволен, заметив только:

— Если мы не получим из Португалии молибден, то придется пустить на металлолом несколько кораблей. В результате мы получим необходимую сталь и никель от разделки брони. В случае необходимости я отдам соответствующие распоряжения.

Было уже поздно, но обсуждено далеко не все. В частности, не была окончательно решена судьба тяжелых кораблей. Дёниц выехал в Берлин. Было обусловлено, что адмирал Кранке решит этот вопрос завтра же — в отсутствии гросс-адмирала. Прежде чем попрощаться, Дёниц сказал с присущей ему определенностью, что отдаст приказ, чтобы крупные соединения надводных кораблей наносили удары по противнику в случае обнаружения подходящих объектов при перспективе на успех. В открытом море командиры кораблей должны поэтому действовать в соответствии со складывающейся тактической обстановкой, брать на себя инициативу, не ожидать указаний вышестоящих штабов. Естественно, при этом следовало считаться и с возможными потерями.

Против этих логических аргументов Гитлер возражать не стал, а, напротив, даже поддержал их. Дёниц, не без основания, посчитал, что добился пусть маленькой, но победы.

16 февраля 1943 года.

Уинстон Черчилль возвратился из долгой поездки по Средиземноморью. Он побывал прежде всего в Адане, где попытался убедить турок объявить войну Германии, армии которой терпели поражения на всех фронтах. Затем, сделав остановки на Кипре и в Каире, вылетел в Триполи, где присутствовал при победном вступлении в город горцев 51-й дивизии, маршировавших в первых рядах, играя на волынках. Вечером того же дня он выступил перед 2000 офицеров и солдат, подтвердив правильность слов любимой песни Джеймса Монтгомери:

«Разбивая по вечерам походные палатки, мы на шаг приближаемся к родине…»

После этого он вылетел в Алжир на встречу с Эйзенхауэром,[51] адмиралом Каннингемом, де Голлем, Жиро, Ноге и Пейрутоном.

Прибыв в Лондон, британский премьер выступил в палате общин с сообщением о конференции в Касабланке, проходившей с 14 по 24 января, о своих переговорах с Изметом Иненю, о поездке по Средиземноморью и об общем положении дел. Его выступление длилось целых два часа.

Теперь же он лежал в постели на Даунинг-стрит, 10 с высокой температурой и с воспалением легких. Его жена настояла на том, чтобы врачи предписали ему полный покой. Лорд Моран, его лечащий врач, выписал больному новое лекарство. Выслушав слова доктора Джеффри Маршалла из Гаевской больницы, сказанные им при постановке диагноза: «У вас воспаление легких, сэр, — болезнь стариков», Уинстон задал вопрос, почему же именно стариков.

— Потому что она быстро и легко отправляет их в небытие, — последовал ответ.

Какой идиотизм! Разве он, Черчилль, полный сил и энергии, позволит отправить себя туда?

Тем не менее ему пришлось лечь в постель и заняться чтением романа, который ему был рекомендован уже давно — «Молль Флендерс» Даниэля Дефо. Чтение свое он часто прерывал, уносясь в мыслях в Адану и Алжир, в Москву, куда намеревался съездить, в Вашингтон, где в то время находился Иден.[52]

Уинстону вспомнился некий господин Томсон, приславший вместе с пожеланиями здоровья и скорейшего выздоровления фотографию льва, которого собирался ему подарить. Милый, вне всякого сомнения, жест, но что он будет делать со львом? Может быть, ходить гулять в Гайд-парк, ведя его на поводке?.. Мысль его перекинулась на «Тирпиц». Что стало с этим чудовищем? Никто, казалось, о нем более не беспокоился. Вопреки запрещению жены и врачей, он взял лист бумаги и стал писать:

«16 февраля 1943 года. От премьер-министра — такому-то… (последовал полный перечень всевозможных титулов, ни один из которых при этом забыт не был).

Вы что же, отказались от мысли атаковать „Тирпиц“, пока он еще находится в Тронхейме? Пять месяцев тому назад об этом было много разговоров, но они ни к чему не привели. Было разработано не менее четырех-пяти различных планов. Унизительным для нас, как мне представляется, является то обстоятельство, что итальянцы обошли нас, осуществив атаку на наши корабли, стоявшие на якорях. Чем закончились планы нападения наездников на торпедах и использования буксируемых мин?

Был бы вам весьма признателен, если бы вы проверили совместно со специалистами положение дел и сообщили мне результаты. Нестерпимо видеть перед глазами приз, ожидающий нас, и не найти никого, кто бы изыскал средства для его получения».

Написав послание, Уинстон Черчилль успокоился и вернулся к чтению романа.

Гросс-адмирал Дёниц присвоил капитану первого ранга Карлу Топпу звание контр-адмирала. 21 февраля Топп с сожалением простился с «Тирпицем» и его командой — офицерами и матросами. 26 февраля командовать кораблем начал его преемник, капитан первого ранга Ханс Майер. В тот же день гросс-адмирал прибыл в ставку фюрера в Винницу. По поводу больших надводных кораблей он пришел к тому же выводу, что и его предшественник, и намеревался изложить эти взгляды Гитлеру, реакция которого была непредсказуемой.

Шпеера на этот раз во время их беседы не было. Зато присутствовали адмирал Кранке, капитан первого ранга Путткамер и генерал Йодль. Взгляды свои Дёниц изложил ясно и четко:

— В соответствии с решением фюрера, что мы не можем далее спокойно созерцать бездействие боевых кораблей, из строя выведены «Хиппер» и «Кёльн». За ними последуют «Силезия» и «Шлезвиг-Гольштейн».

Казалось, что Дёниц и далее будет говорить в том же духе. Все напряженно ожидали, что за этим последует. Однако он продолжил спокойно и подчеркивая каждое слово, как и всегда, когда хотел сказать что-либо важное:

— Вместе с тем, я придерживаюсь мнения, что большие корабли имеют широкие возможности для боевого применения в борьбе с союзными конвоями, идущими в Архангельск. Учитывая тяжелые бои, ведущиеся на Восточном фронте, считаю своим долгом всячески использовать эти возможности. Полагаю необходимым усилить находящиеся в норвежском регионе корабли «Шарнхорстом», ибо тогда «Тирпиц», «Шарнхорст», «Лютцов» и шесть эсминцев будут представлять собой внушительную боевую группу.

Гитлер с удивлением смотрел на гросс-адмирала, который вдруг стал высказывать взгляды, противоречившие тем, что были изложены в его докладной записке, представленной несколько дней тому назад. Он менее всего ожидал подобных слов от человека, который постоянно выступал за выделение все новых средств для ведения подводной войны.

— Я целиком против любых действий надводных кораблей, так как начиная с «Графа Шпее» они приносили только неудачи. Время больших кораблей прошло. Для меня сталь и никель, которые можно получить от разделки кораблей, имеют большее значение, чем их боевые действия, — с неудовольствием произнес Гитлер.

Дёниц возразил, что боевые возможности и действия таких кораблей были ограничены опасением их потери и что в этом плане морское командование упреков не заслуживает.

— Таких указаний я не давал, — заявил Гитлер. — Корабли должны наносить решающие удары при столкновении с противником. Но я ничего не ожидаю от их действий. Бои на Восточном фронте протекают тяжело при постоянном нарастании силы русских. Вот и теперь к ним прошел конвой из 25 судов. Это просто недопустимо!

Гитлер говорил все громче и громче. Гросс-адмирал выслушивал его спокойно, плотно сжав губы. Когда фюрер закончил, он сказал:

— Считаю своим долгом, пока еще усматриваю боевые возможности тяжелых кораблей, полностью их использовать — вместо того чтобы предавать списанию.

Гитлер понял, что имеет дело с упорным противником, настоящим пруссаком и моряком, который вежливо, но упрямо оказывает ему сопротивление и готов, видимо, даже уйти в отставку, если приказы, отдаваемые ему, не будут соответствовать его представлениям о стратегии ведения войны на море. Не мог же он менять каждые полгода главкомов военно-морского флота.

В конце концов он согласился с предложением перебросить «Шарнхорст» в норвежский регион и с намерением гросс-адмирала создать там боевую корабельную группу.

— Сколько времени вам на это понадобится, господин гросс-адмирал?

— Месяца три.

— Если на осуществление вашей идеи уйдет даже шесть месяцев, вы все равно придете ко мне и признаетесь, что прав-то был я.[53]

Это были последние слова Гитлера по данному вопросу. Таким образом, гросс-адмирал получил отсрочку. Большего в тот момент он требовать и не мог.

В ходе дальнейшей беседы вопрос о «Тирпице» и «Шарнхорсте» больше не возникал. Речь шла о подводных лодках, которые по-прежнему были любимым коньком Дёница.

После этой встречи гросс-адмирал задавался вопросом, как долго еще Гитлер оставит его на посту. Но ничего не произошло. По всей видимости, Дёниц своей непреклонностью снискал уважение Гитлера, который в последующем обращался к нему подчеркнуто вежливо и внимательно, в особенности в присутствии Геринга, постоянно допускавшего выпады против военно-морского флота.

О списании «Тирпица» и «Шарнхорста» разговор больше никогда не возникал.

Дёниц принял решение создать мощную боевую корабельную группу под командованием вице-адмирала Кумметца. Однако, по его мнению, Тронхейм отстоял слишком далеко от Ледовитого океана и от маршрутов союзных морских конвоев. Поэтому он распорядился о передислокации «Тирпица» в Альта-фьорд — севернее 70-й широты. 15 марта линейный корабль покинул Тронхейм и взял курс на Нарвик, а 30 марта ушел оттуда в Альта-фьорд.