Картина 3 Изгнание из рая

Картина 3

Изгнание из рая

Чем выше взлет, тем глубже падение, тем болезненнее разочарования. В адрес Людвига уже начали поступать первые обвинения со стороны баварского правительства в нерациональном использовании средств. Когда стало понятно, что отношения с Вагнером носят очень серьезный и далеко не мимолетный характер, в Мюнхене началась настоящая антивагнеровская кампания. Мюнхенцы не могли простить Вагнеру того, что он иностранец (Вагнер родился в Лейпциге, в Саксонии; для баварца — иностранец), что он запятнал себя революционным бунтом (разбираться, что на самом деле привело композитора на баррикады и каковы были для него эти «баррикады» в действительности, естественно, никто не стал[91]), что он разоряет казну Баварии. Доходили до совершенно абсурдных обвинений в том, что композитор проповедует королю безбрачие, что он — посланник масонской ложи, что в интересах Пруссии он хочет обратить баварцев в протестантство! Личная жизнь Вагнера также не была оставлена в стороне: газеты на все лады обсуждали новость, что Вагнер является любовником Козимы, жены своего друга Ганса фон Бюлова, — простой читатель любит «желтую прессу»!

Почему же такую волну ненависти вызвал всего лишь композитор, обвиненный чуть ли не в узурпации королевской власти? Во имя каких целей король делает такие траты — и только на него одного? Хотя если разобраться, то траты на Вагнера были далеко не такими «катастрофическими», как их пытались представить противники Людвига II и Вагнера.

Итак, давайте же разбираться. Во-первых, Людвиг назначил композитору пенсию в размере 15 000 марок[92] (которая, естественно, выплачивалась далеко не регулярно) и погасил его долги, о чем мы уже говорили выше. Во-вторых, несколько позднее были выделены средства на приобретение Вагнером виллы «Ванфрид» в Байройте, о чем мы еще будем говорить, и запланирована так и несостоявшаяся постройка театра в Мюнхене. Кстати, и байройтский Фестшпильхаус был возведен не без участия короля, выдавшего на проект авансом кредит в размере 300 000 марок (100 000 талеров, или около 2 500 000 евро) из собственных средств, не трогая казну (этот долг семейство Вагнер и его потомки выплатили со временем полностью). Скрупулезно подсчитано, что всего за 19 лет, прошедших с момента личного знакомства и до смерти Вагнера, Людвиг II истратил на его нужды 562 914 марок (4 503 312 евро).[93] Но для бюджета государства это не те суммы, из-за которых следовало бы впадать в панику! Значительные — да, но не разоряющие страну. Для сравнения годовой бюджет Баварии составлял тогда примерно 241 500 000 марок, из которых на содержание королевского двора отводилось 5 000 000 марок (около 40 000 000 евро). Стало быть, «вагнеровские расходы» за 19 лет — это немногим более 7_]0 части годового содержания королевского двора!

Кстати, если предположить, что травли композитора бы не было, и Вагнер остался жить в Мюнхене (на горе жителей Байройта, бюджет которого ныне очень сильно выигрывает за счет того, что вагнеровский театр расположен именно здесь), вполне возможно, что умиротворенный король ограничился указанными выше тратами, не пожелав строить свои «сказочные» замки, на которые впоследствии действительно были израсходованы весьма значительные суммы. Такое предположение позволяет сделать хотя бы отрывок из процитированного выше письма Вагнера Шнорру, где он упоминает об отказе Людвига от любых построек в целях экономии средств ради осуществления художественных замыслов композитора. Во всяком случае, расходы на Вагнера и на постройку замков явно не сопоставимы.

На самом деле причина внезапной ненависти к Вагнеру со стороны баварского правительства (в первую очередь именно правительства, инспирировавшего в дальнейшем недовольство и среди населения) проста и банальна. Зависть — страшное чувство. И именно оно — основа всех бед и Людвига II, и Вагнера. К трону был приближен человек, социальное положение которого «не соответствовало занимаемой должности». А вдруг он еще и влияние при дворе приобрел? Вместо послушной марионетки царедворцев король стал послушной марионеткой какого-то композитора. Все! Этого вполне достаточно, чтобы вызвать у тех, кто «остался за бортом», бурю «справедливого» гнева. В газетах была развернута такая травля Вагнера, что король просто не мог остаться в стороне и делать вид, что не замечает происходящего. Ему нужно было как-то реагировать. А обстановка все накалялась. Вагнер интуитивно чувствовал, что Людвигу II придется в конце концов уступить. Все-таки романтическая сказка оказалась всего лишь недолгим сном!

В разгар газетной травли Вагнер написал 20 февраля 1865 года очень показательное письмо Элизе Вилле:

«Два слова объяснения: мое возражение в № 50 Allgemeine Zeitung Вы знаете. Оно содержит одну неточность: изображение границ моих отношений с королем. Во имя моей потребности в покое я страстно хотел бы, чтобы это было именно так. Во имя моего покоя я отказываюсь от прав, которые дает мне необыкновенно глубокая, фатальная привязанность ко мне короля. Но я не знаю, что мне сделать со своим сердцем, со своей совестью, как мне отстраниться от обязанностей, которые она на меня налагает. Вы догадываетесь, что все то, чем меня травят, не имеет под собой никакого основания, это лишь орудие клеветы, ставящей здесь свою последнюю, безнадежную ставку. Но где поводы к этой клевете? Вот что вызывает во мне содрогание, ибо я решительно не могу во имя личного покоя удалиться в спасительное убежище, предоставив короля окружающей среде. Это было бы мучительно для души, и я спрашиваю демона, управляющего моей жизнью: за что послана мне эта чаша? Зачем там, где я искал покоя и ненарушаемой возможности работать, на меня налагается ответственность, в мои руки отдается счастье божественно одаренного человека, может быть благо всей страны? Как спасти свое сердце, как при таких обстоятельствах быть художником? Около него нет ни одного необходимого близкого человека. Вот что причиняет мне настоящую боль! Внешняя интрига, рассчитанная целиком на то, чтобы вывести меня из себя и толкнуть на бестактный поступок, легко рассеется сама собой. Но для того чтобы навсегда вырвать друга из его среды, нужна энергичная работа, которая окончательно лишит меня покоя. С трогательной верностью он поддерживает со мною самые лучшие отношения и отворачивается от всякой клеветы. Что Вы скажете о моей судьбе? Моя жажда последнего покоя несказанна. Не могу больше выносить всех этих мерзостей»[94].

Если, как мы уже рассмотрели выше, размер финансовой «катастрофы» был на самом деле преувеличен, то, что касается личной жизни композитора, претензии к Вагнеру были далеко не столь необоснованны и беспочвенны. Любовная связь Вагнера с Козимой фон Бюлов стала достоянием общественности. Газеты поливали грязью не только самих любовников, но и обманутого мужа, королевского капельмейстера. Препятствием для неизбежной развязки оставались пока лишь католический брак четы фон Бюлов, не предусматривающий развода, и придворная служба Ганса, требующая соблюдения определенных моральных правил.

Как мы уже упоминали, 10 апреля родился первый ребенок Вагнера и Козимы, дочь Изольда, что не помешало Вагнеру сохранять перед Людвигом II «видимость приличий» и до последнего отрицать свою связь с замужней женщиной. Чтобы «сохранить лицо» перед целомудренным королем, безоговорочно и наивно верящим в чистоту и непорочность своего кумира, Вагнер объявил ему, что присутствие Козимы в его доме вызвано… «производственной необходимостью»: в свое время король сам просил Вагнера написать мемуары, так вот — композитор, выполняя эту просьбу, начал работать над автобиографией, и Козима записывает текст под его диктовку. В довершение всего Вагнер обратился к королю с просьбой выступить в печати с опровержением обвинения в адюльтере. Расчет был на то, что положение короля и его репутация станут гарантами того, что журналисты больше не посмеют копаться в грязном белье композитора и оставят его и чету фон Бюлов в покое. Король пошел навстречу своему другу, фактически выставив себя не в лучшем свете, ибо действительно глупо было отрицать очевидное…

Впоследствии Людвиг так и не смог до конца простить Вагнеру этот обман: ведь Вагнер заставил его лично поддерживать перед придворными эту заведомую ложь, да еще и опровергать «клевету» в газетах.

Тем не менее, когда композитора обвиняют в «черной неблагодарности к своим ближайшим друзьям», имея в виду и Ганса фон Бюлова, и Людвига II, когда говорят о его «разнузданности нравов», о «разрушении чужих семейных очагов» и т. д., постоянно забывают о том, что отношения Вагнера и Козимы были не капризом, а настоящей высокой любовью, которой ни он, ни она просто не в силах были противостоять. А они старались! Более трех лет, что уже само по себе отвергает любую «теорию о разнузданности нравов», Рихард и Козима отчаянно боролись со своим чувством, не желая предавать идеалы семьи и дружбы. При этом не следует забывать и о том, что сам брак между Гансом и Козимой не был безоблачно счастливым. Ганс женился на дочери своего учителя Листа, во многом подчиняясь его воле и из благодарности за все, что тот для него сделал. Козима же испытывала к мужу лишь уважение — любви в их отношениях изначально не было. Что же удивительного в том, что, когда это чувство наконец посетило молодую женщину, она оказалась не в силах ему противостоять? Со временем это понял даже сам Ганс фон Бюлов. Он благородно принес себя в жертву на алтарь этой Любви и простил, хотя единственный имел полное право осудить. Подобное самоотречение — вагнеровским идеалам Ганс фон Бюлов, несмотря ни на что, остался верен до конца своих дней — заслуживает самого глубокого уважения. Воистину «не судите, да не судимы будете» (Мф. 7: 1).

Но тучи пока сгущались лишь на горизонте. Лето 1865 года подарили королю и композитору еще немного безоблачных дней.

В августе Вагнер приехал к Людвигу II в Хоэншвангау. Там же к ним присоединился страстный поклонник Вагнера, друг детства Людвига II Пауль фон Турн-унд-Таксис. Обладая прекрасным голосом, он часто исполнял для короля различные отрывки из вагнеровских музыкальных драм, отдавая особенное предпочтение «Лоэнгрину». И вот 25 августа, в день своего 20-летия, Людвиг устроил для Вагнера настоящий праздник. Принц Пауль в костюме Лебединого Рыцаря на лодке в виде лебедя плыл по водам озера под звуки чарующей вагнеровской мелодии и пел для своих друзей арию Лоэнгрина… Поистине это были минуты настоящего, но быстротечного счастья!

Людвиг почувствовал себя окрыленным, у него даже появилось желание «немного попутешествовать». 18 октября король инкогнито отправился в свою первую поездку в Швейцарию, чтобы познакомиться воочию с родиной давно любимого им героя Вильгельма Телля. Но поспешил вернуться — ведь в Баварии его ждал Рихард Вагнер!

Однако семена клеветы и интриг были уже не только посеяны, но дали пышные всходы. В Мюнхене не ограничились газетными пасквилями; среди населения зрела угроза волнений. Приближенные и родственники короля умоляли его, пока не поздно, удалить от себя Вагнера. Находились даже те, кто сравнивал композитора с печально известной танцовщицей Лолой Монтес, за любовную связь с которой, как мы помним, дед короля фактически лишился престола. В одиночку Людвиг не смог противостоять подобному натиску; он был вынужден сдаться.

В конце 1865 года Людвиг II принял тяжелое решение расстаться с Вагнером и отослать его из Мюнхена. «Мне это очень больно, — сказал Людвиг своему министру барону Шренку. — Но я выше всего ставлю доверие моей страны; я хочу жить в мире с моим народом»[95].

6 декабря 1865 года Людвиг написал Вагнеру следующее письмо:

«Мой дорогой друг! Как мне это ни больно, но я должен Вас просить исполнить мое желание, переданное Вам через моего секретаря. Верьте, я не могу поступить иначе! Моя любовь к Вам будет длиться вечно. И я прошу Вас сохранить дружбу ко мне навсегда. С чистой совестью могу сказать, что достоин Вас. Кто имеет право нас разлучить? Знаю, что Вы чувствуете то же, что и я, что Вы вполне понимаете мою глубокую боль. Поступить иначе я не могу, верьте мне! Никогда не сомневайтесь в преданности Вашего лучшего друга. Ведь это не навсегда! До гроба верный Вам Людвиг».[96]

Вагнеру ничего не оставалось, как опять собираться в дорогу. Ему со всей очевидностью стало казаться, что единственным по-настоящему преданным другом для него теперь остался лишь его старый пес Поль. Вагнер снова стал изгнанником…

В день отъезда Вагнера из Мюнхена, 10 декабря, Людвиг, страдая и чувствуя себя обязанным как-то сгладить обиду, нанесенную композитору баварским народом, написал еще одно письмо:

«Глубоко любимый, дорогой друг! Нельзя выразить словами ту боль, которая раздирает теперь мое сердце. Необходимо сделать все возможное, чтобы опровергнуть новые отвратительные газетные сообщения. Это слишком далеко зашло. За наши идеалы нужно вести постоянную борьбу, в этом мне не приходится Вас убеждать. Будем часто и много писать, прошу Вас об этом! Мы ведь знаем друг друга и не нарушим дружеских отношений, которые нас связывают. Во имя Вашего покоя должен был я поступить так, как поступил. Не судите обо мне несправедливо никогда — это причинило бы мне муки ада. Будьте счастливы, друг мой любимый! Да процветают Ваши создания! Глубокий сердечный привет от Вашего верного Людвига»[97].

14 декабря Людвиг, который никак не мог смириться с потерей друга, написал ему очередное письмо:

«Несчастные, слепые люди осмеливаются говорить о немилости. Они не имеют и не могут иметь никакого представления о нашей любви! Простите им, потому что они не знают, что творят! Они не знают, что Вы все для меня, что таким Вы были и останетесь для меня до самой смерти, что я любил Вас еще раньше, чем увидел Вас. Но я уверен, что мой друг знает меня, что его вера в меня никогда не поколеблется. О, напишите мне еще! Надеюсь Вас скоро увидеть. Любящий Вас искренне, горячо и вечно Людвиг»[98].

Кстати, основываясь на простом прочтении переписки Людвига II и Вагнера, некоторые недобросовестные «исследователи» дошли до того, что стали обвинять в гомосексуализме не только Людвига II (об этой проблеме мы поговорим в свое время), но и… самого Вагнера, что говорит об их полной некомпетентности в вопросах психологии, а также совершенном незнании и непонимании исторических реалий того времени и личностей, о которых они берут на себя смелость рассуждать. Для эпистолярного стиля XIX века нет ничего необычного в подобных выспренних и чересчур возвышенных оборотах речи, столь непривычных и, пожалуй, даже режущих слух современного читателя своей кажущейся нарочитостью. В подтверждение этого достаточно обратиться к любому доступному эпистолярному источнику того времени, в особенности немецкоязычному, хотя бы к переписке И. В. Гете или Р. Шумана. Тогда так писали все, от экзальтированной барышни до классиков мировой литературы; подобный стиль был признаком хорошего художественного вкуса и литературного слога! Эпистолярное наследие короля и композитора не является исключением из общего правила.

После отъезда Вагнера Людвиг под предлогом болезни удалился в любимый Хоэншвангау и некоторое время не принимал никого. Среди дорогих ему образов, которые оживил для него Вагнер, Людвиг пытался найти успокоение. Он никак не мог понять, за что его лишили друга? Вновь и вновь он подходил к фортепьяно, клавиш которого касались руки его кумира, играя для него мелодии из «Лоэнгрина», и вспоминал о чудных вечерах, проведенных вместе в Лебедином замке. Возможно, и Вагнер, глядя в разлуке на подаренный ему Людвигом точный макет Хоэншвангау, который можно увидеть сегодня в доме-музее Вагнера — вилле «Ванфрид» в Байройте, вспоминал о том же…

До конца жизни Людвиг сохранил верность идеалам их дружбы, несмотря на неоднократные «конфликты на расстоянии» (в частности, мы уже упоминали, что король был глубоко уязвлен раскрывшимся обманом со стороны Вагнера, когда тот настоял на «свидетельских» показаниях Людвига II, опровергавших разгорающуюся любовную страсть к Козиме). И все-таки «это была лучшая пора его жизни, период надежд и ожиданий, веры в прекрасное и людей. Но королем Людвиг не переставал быть ни на одну минуту, и когда трон предъявлял свои права, ему приносилось в жертву все остальное. Мало-помалу «королевское», в том символе, в каком оно раз и навсегда выкристаллизовалось в воображении Людвига, стало заслонять образ Вагнера»[99]. Постепенно культ композитора был заменен в сознании Людвига II культом короля — Вагнер уступил место Людовику XIV.

Они еще несколько раз встречались в Швейцарии и в Байройте — теперь уже Людвиг II был гостем Вагнера. Эти встречи практически ничего не значили, а были лишь данью памяти о былых мечтах. Но даже на расстоянии, даже после разочарования в его человеческих качествах и «смещения кумира с пьедестала» в угоду новому культу «Короля-Солнца» Людвиг всегда по мере сил стараться помогать Вагнеру во всех его начинаниях. И в глубине души тот не мог не чувствовать благодарности.

На фоне взаимоотношений Людвига II и Рихарда Вагнера сразу становится совершенно очевидно, что именно вынужденная разлука с Вагнером стала той роковой точкой отсчета, после которой Людвиг окончательно порвал с окружающим его миром. Конечно, это произошло далеко не сразу; фактически понадобились еще четыре года сомнений и мучительной борьбы с собой в тщетных попытках все-таки найти компромисс между желаемым и действительным. Людвигу пришлось пройти через две войны, через стремление обрести семью — другими словами, заменить рядом с собой Вагнера на новую родственную душу, — через окончательный крах «иллюзий монаршего подвига».

Но, повторяем, точка отсчета была определена. Именно с момента отъезда Вагнера Людвиг II возненавидел Мюнхен, даже уже всерьез захотел перенести столицу Баварии в Нюрнберг. Этот мир он так и сумел переустроить… Раз мир такой несовершенный, что он не принял Вагнера, то и Людвигу в нем больше делать нечего. Королю казалось, что именно он не сумел «сохранить» и «отстоять» Вагнера: Лоэнгрин снова одинок, он самоотверженно защищал честь Эльзы, но ему все равно пришлось признать поражение. А значит, отныне непонятый и отвергнутый подданными король будет в одиночестве служить великому Искусству, словно Парцифаль — Святому Граалю. Нужно лишь построить себе убежище (а может, и не одно) и скрыться в нем.

Кстати, мюнхенскую королевскую Резиденцию Людвиг никогда не любил и даже не рассматривал в качестве своего дома. Да, одно время он пытался максимально приблизить к своим вкусам ее интерьеры. В частности, в 1867 году в Резиденции был разбит знаменитый Зимний сад[100], специально для Людвига в этом же году заказано роскошное тронное кресло в Комнату для приемов. Тогда же Людвиг II перестроил и собственные апартаменты Резиденции. Можно сказать, что это были первые попытки создать свой мир; от реконструкции личных апартаментов в Резиденции ведет прямая дорога к строительству новых замков. Кстати, глядя как на саму мебель, так и на интерьеры, запечатленные на фотографиях, можно заметить, что вкусы Людвига сформировались уже тогда. Любая из комнат Резиденции вполне вписалась бы и гармонировала с интерьерами его будущих замков. Особенно впечатляет Зимний сад — этот «дедушка» гротов Нойшванштайна и Линдерхофа. Вдоль берегов искусственного озера, по которому можно спокойно плавать на сохранившейся лодке, растут пальмы, увитые лианами, и другие тропические растения. Настоящий необитаемый остров посреди шума и суеты столичной придворной жизни! Кстати, ныне он навсегда перенесен в покой и уединение настоящего острова, где его можно увидеть в Музее Людвига II во дворце Херренкимзее.

Но все это уже не могло удовлетворить короля. Тем более что он не желал жить в Мюнхене — ведь этот город отверг Вагнера…

Вагнер и Людвиг II, как две одинаково заряженные частицы, оттолкнулись в противоположном направлении, придав друг другу определенный импульс. Жизнь короля отныне поворачивается в сторону своего трагического конца; жизнь композитора — к вершинам творчества и славы. Каждый из них выполнил по отношению к другому определенную миссию, после завершения которой, они — в эмоциональном плане — стали не нужны друг другу. Об этом говорят хотя бы те редкие, если можно так сказать «вымученные» встречи, происходившие скорее по инерции, чем вследствие действительной необходимости общения. При этом Людвиг продолжал снабжать Вагнера деньгами, от которых тот никогда не отказывался; они по-прежнему обменивались письмами, в которых клялись в вечной дружбе, но на самом деле этой былой сердечной доверительной дружбы больше не было. Людвиг переживал разрыв гораздо сильнее; Вагнер в целом утешился довольно быстро. Ему было не привыкать утрачивать свои иллюзии. Сначала его отвергла революция; теперь — королевская власть. Значит, надо встать над тем и над другим — над человечеством. И этому импульсу он обязан Людвигу II! При этом сам Людвиг постепенно встал на путь эскапизма,[101] а Вагнер вернулся к действительности, окончательно отрезвев от абстрактных мечтаний, и стал с удвоенной силой воплощать в жизнь свои идеалы — пусть смелые, зато вполне реальные и осуществимые.