14

14

«1-го числа 2-го месяца. Солдатам Рейнской армии.

Мы прибыли и клянемся от имени армии, что враг будет разбит. Если есть среди вас предатели или люди, равнодушные к делу народа, то мы имеем меч, чтобы их покарать. Солдаты! Мы пришли, чтобы отомстить за вас и дать начальников, которые приведут вас к победе. Мы решили отыскивать, вознаграждать и повышать в чинах достойных и преследовать за преступления, кто бы их ни совершил. Мужайся, храбрая Рейнская армия, отныне тебе будет сопутствовать удача, и ты победишь».

Сен-Жюст отложил перо и передал листок секретарю.

— Поскорее в типографию, и чтобы завтра — на двух языках.

Он повернулся к Леба.

— Пусть это будет нашей первой прокламацией и нашей программой. Когда события развернутся, все узн?ют, что мы не бросаем слов на ветер.

Филипп кивнул. Впрочем, лицо его не выражало полной уверенности. Лицо было сонным: он страшно устал и был готов согласиться со всем, лишь бы его оставили к покое.

Сен-Жюст понимал товарища. Он и сам чувствовал себя не лучше.

— Иди-ка вздремни, мой друг, — ласково сказал он.

— А ты?

— Еще посижу немного. Надо составить реляцию для Комитета.

Филипп замялся.

— Иди же, сейчас ты мне не нужен. И не забывай, что завтра рано утром мы отправляемся в Страсбург.

Убежденный, Филипп поплелся в соседнюю комнату.

Сен-Жюст помассировал виски и снова сел к столу. Разыскал среди груды бумаг рабочий блокнот, открыл записи последних дней…

…Эти два дня дали ему много. Недаром, загоняя коня, мчась сквозь леса и равнины, двадцать раз рискуя сломать шею и нарваться на вражеский патруль, он облетел все позиции и теперь представлял себе линию фронта Рейнской армии лучше, чем мог бы сделать это с помощью подробной карты. Он понял, что Саверн, расположенный у главного перевала через горную цепь Бьема,[23] — заветная цель для противника: это ключ к Страсбургу и департаменту Верхний Рейн. Именно поэтому против Саверна, у Буксвиллера, Вурмзер расположил свои главные силы; именно поэтому и нам, прежде чем думать о контрнаступлении, нужны значительные силы для прикрытия Савернского ущелья и соседних перевалов.

Значительные силы… Но их-то как раз и не было!

Сен-Жюст воочию убедился в том, о чем раньше догадывался: там, в Париже, знали далеко не всё и подменяли иной раз жизнь схемами и дутыми цифрами. Сам Карно, профессионал, крупнейший специалист, безапелляционно утверждал, что Рейнская армия имеет сто тысяч бойцов, хотя в действительности нет и половины этого… После отступления от Виссамбурских линий многие батальоны потеряли до трети, а то и до двух третей состава. Ну а те, кто остался, — да разве можно назвать их армией? Это голая и голодная орда, покинутая офицерами, обглоданная интендантами, сбитая с толку тайной агентурой врага. На этих солдат нельзя смотреть без скорби и боли: их мундиры утратили цвет и покрой, а обувь — ее зачастую и вовсе нет. И это в преддверии зимы! Разве удивительно, что они поносят своих командиров? И что это за командиры! Недаром командующих Рейнской армией, всех одинаково безвольных и недееспособных, одного за другим смещали и отдавали в Трибунал: Шауенбурга, Дельма, Мунье, Карлана… Они ведь все из «бывших», и даже те из них, кто не предавал явно, оставались равнодушными к судьбам республики…

«…Мы имеем меч, чтобы их покарать…»

Нет, это не пустые слова.

Сен-Жюст пододвинул один из листков, лежавших на столе. Это был его «Приказ № 1», данный здесь, в Саверне. Отныне комиссия из пяти патриотов будет арестовывать, судить и расстреливать военных и гражданских лиц, виновных в преступлениях против родины. До полного изгнания врага. И так будет повсюду.

Сен-Жюст записал в блокноте:

«1. Одеть, обуть и накормить солдат.

2. Установить дисциплину и наказать предателей.

3. Потребовать у Комитета 12 батальонов для создания ударного корпуса в Саверне».

Он хотел было закрыть блокнот, но не закрыл: что-то еще беспокоило его, что-то важное… Наконец вспомнил.

Едва очутившись в Эльзасе, они с Леба были неприятно поражены множеством народных представителей, болтавшихся вокруг. Кроме Лакоста и Малларме здесь находились отправленные в разное время Конвентом Мийо, Гюйардан, Ниу, Рюам, Бори, Субрани, Генц, Кюссе и Эрман, не считая Эро де Сешеля, «наблюдавшего за резервами». Все эти посланцы (большинство их было известно Сен-Жюсту лишь по имени), мешая друг другу, издавали противоречивые приказы и только ухудшали дело.

Сен-Жюст написал:

«4. Добиться немедленного отзыва всех прочих представителей, которые не дают нам возможности проводить единую линию».

Ну, теперь, кажется, все. Можно приступать и к реляции…

Страсбург. Аргенторат древних галлов. Вольный город в эпоху средневековья. Столица Эльзаса. Один из своеобразнейших городов Франции — самый странный из тех, что довелось видеть Сен-Жюсту.

«Партикуляризм, — думал молодой комиссар, впервые проезжая по городу и с изумлением рассматривая сверкающие витрины магазинов, степенных бюргеров, что-то говорящих на своем языке, тут и там мелькавших офицеров, которым надо бы находиться при своих частях, чинных лакеев на запятках карет, занимавших всю ширину улицы, — партикуляризм, обособленность, полное безразличие к республике — вот что прежде всего характеризует столицу Эльзаса и ее обитателей. Они словно живут не в революционной стране, судорожно бьющейся за свою независимость, не в прифронтовой полосе, где днем и ночью слышатся артиллерийские залпы, а так, в некотором царстве, в тридесятом государстве».

В Страсбурге комиссары пробыли почти безвыездно со 2 по 25 брюмера.

Первые десять дней ушли на знакомство с положением в столице Эльзаса. И на самые срочные меры: организацию армии, контроль над командным составом, разрешение главных хозяйственных трудностей, заботу о безопасности города и — в связи со всем этим — проверку работы администрации. За эти дни Сен-Жюст и Леба издали десятки прокламаций, распоряжений, приказов. Они реквизировали обувь и проверяли солдатские пайки, вникали в работу лазаретов и обследовали артиллерийские парки, создавали комиссии для выявления подозрительных и налагали дисциплинарные взыскания на нерадивых офицеров. Помогали комиссарам верные Тюилье и Гато, проводившие реквизицию продовольствия и фуража в соседних департаментах и часто наезжавшие в Страсбург.

Сен-Жюст делил население Страсбурга на три группы.

В первую входило подавляющее большинство: поденщики и мастеровые, малоимущие и неимущие санкюлоты, бедняки, замордованные патрициями, сбитые с толку войной и голодом.

Второй группой были сознательные патриоты якобинского настроя, те, на кого можно было опереться, единомышленники.

К третьей относились патриции, недоброжелатели и идейные враги, те, кого следовало подавить или во всяком случае обезвредить.

Бедноту нужно было накормить, одеть и просветить. Она могла бы стать оплотом и силой, способной обеспечить победу: ведь именно она составляла людскую массу, из которой предстояло набирать солдат местного призыва, те резервы, которые при отсутствии подкреплений из центра — а в них Сен-Жюст верил все меньше — должны были в решающий момент поразить и отбросить врага.

Нужны были, правда, деньги. Антуан быстро понял, и Филипп с ним согласился: их можно было получить, если заставить раскошелиться представителей третьей группы.

И правда, среди недоброжелателей и равнодушных — а Сен-Жюст не видел большой разницы между ними — преобладали финансисты, дельцы, обладатели крупных состояний: промышленник Дитрих, прежний мэр Тюркгейм, декан нотаблей миллионер Мейно, бывший начальник национальной гвардии Вейтерсгейм, профессор богословия Вильгельм Кох и, наконец, внушительная группа банкиров, возглавляемая Серфом Берром. Богатые либеральные буржуа, файетисты,[24] застывшие в революции на уровне 1789 года, интеллектуалы и члены масонских лож — все они имели тесные связи со своими зарейнскими собратьями и держали в прочных сетях республиканскую администрацию, которая потворствовала их преступным сделкам.

Подавляя эту группу, полагал Сен-Жюст, ее следует прежде потрясти, принудительно изъять у богачей то, что они столетиями отнимали у народа, и вернуть ограбленным хоть часть принадлежащего им по праву. Этим, с одной стороны, был бы ослаблен враг, с другой — привлечен друг, да сверх того появились бы средства, достаточные, чтобы полностью обеспечить победу над иноземным захватчиком…

Для осуществления этой программы надлежало объединить патриотов, полностью использовать тех, кто предан якобинской партии и не побоится рисковать жизнью ради общего дела, иначе говоря, сплотить, организовать и целенаправить всех, входящих во вторую группу. Сен-Жюст понимал, что сделать это будет не просто, поскольку группа эта оказалась довольно пестрой и разнородной.

Главной опорой комиссаров должна была бы стать республиканская администрация, совсем недавно сменившая прежний административный корпус, верный Мейно и Тюркгейму. Но как раз администрация эта и не внушала доверия: беглая и выборочная проверка показала ее равнодушие, нерадивость, склонность к попустительству по отношению к богачам. Всего лишь несколько администраторов показались Сен-Жюсту и Леба достойными доверия; к их числу относились молодой савоец, энергичный Моне, избранный мэром вместо Тюркгейма около полугода назад, его правая рука, член муниципалитета Тетерель и мировой судья Нейман. Комиссары приблизили к себе коменданта крепости генерала Дьеша, из-за чего у них возникло первое разногласие с местным Народным обществом.

Генерал Дьеш, уроженец Руерга, был чужд политической борьбе, кипевшей в Эльзасе. Здоровяк с лицом бульдога, он покорил Сен-Жюста патриотизмом, выдержкой, исполнительностью. Однако, запросив у Народного общества деловую характеристику Дьеша, комиссары получили письменный ответ: «Пьяница и дурак».

— Пренебрежем, — сказал Сен-Жюст, бросая в огонь это послание. — Они ненавидят коменданта, во-первых, за то, что он для них иностранец, и, во-вторых, потому, что он власть, а они боятся власти. Нам же и то и другое только на руку…

Еще большее доверие Сен-Жюст и Леба испытывали к новому органу безопасности — Комитету надзора Нижнего Рейна, созданному незадолго до их приезда. Одну из главных ролей в Комитете играл австриец Евлогий Шнейдер, бывший викарий епископа, а ныне апостол веротерпимости, общественный обвинитель и редактор патриотического журнала «Аргус». Членами Комитета были те же Моне, Тетерель и Нейман, а также активные патриоты, якобинцы города, композитор Эдельман, священник Вольф и сапожник Юнг. Комитет надзора помогал комиссарам в выявлении подозрительных и реквизициях на местах. На него-то и рассчитывал опереться Сен-Жюст, осуществляя задуманную финансовую меру.

Впрочем, этого не потребовалось. Богатые граждане Страсбурга, трепетавшие перед неизвестностью, решили опередить комиссаров и, не желая того, сами подсказали им способ и форму действий.

День 9 брюмера угасал: неяркое осеннее солнце клонилось к закату. Часы на башне кафедрального собора пробили пять раз. Именно в этот момент они услышали цокот копыт и скрип колес.

Леба подошел к окну.

— Ого! К нам прибыла роскошная карета, одна из тех, что катят по улицам Брольи!

— Некогда катили по бывшей улице Брольи, — поправил Сен-Жюст. — Но кто же владелец сего необычного экипажа?

— Сейчас узнаем, поскольку он уже на пути к нам.

Действительно, раздался стук в дверь, и в следующую секунду появилась улыбающаяся физиономия, обрамленная редкими седыми волосами.

— Привет и братство, граждане комиссары, — прошамкал старик. — Я Мейно, здешний деловой человек…

Они с любопытством разглядывали визитера. Так вот он каков, богатейший негоциант города, признанный лидер патрициев… Хитрые подслеповатые глазки, беззубый рот, кривящийся в угодливой улыбке, черный потертый редингот…

— На ловца и зверь бежит, — беззвучно прошептал Сен-Жюст.

Старик опирался на палку, ноги его дрожали, шажки были мелкими и частыми.

— Разрешите присесть, граждане комиссары?

Сен-Жюст кивнул, затем спросил холодно:

— Что вам угодно, гражданин?

— Сейчас, сейчас, милые госпо… простите, граждане. Дайте прийти в себя.

— Наше время ограничено.

— Знаю и потому начну без предисловий. Нам известно, граждане…

— Кому это «нам»? Вы говорите не только от своего имени?

— И от своего. И от имени других. Всех подлинных патриотов и защитников республики…

— Гм…

— Точно так, патриотов и защитников республики. Итак, нам известно, что родина находится в тяжелом положении, что город, наш город, осажден врагом. И мы, как верные сыны Французской республики, всегда готовые к жертвам во имя общего дела, хотели бы предложить посильную помощь, так сказать, наш патриотический вклад…

Комиссары переглянулись.

— Мы предлагаем внести в военную кассу некую сумму денег — чем еще может помочь родине бедный старик, не имеющий сил держать ружье в руках?..

Руки Мейно и правда дрожали.

— Откуда взялась такая прыть? — тихо удивился Леба.

— Сейчас все поймешь, — так же ответил Антуан и обратился к посетителю: — Это похвально. Какую сумму вы могли бы предложить?

— Какую сумму? Каждый в соответствии со своими возможностями: один — сотню, другой — тысячу. Но уж во всяком случае на одежду и обувь для храбрых защитников Эльзаса, я думаю, набралось бы.

Сен-Жюст криво усмехнулся.

— Вы могли бы составить список жертвователей?

— Он готов, гражданин комиссар. Вот, возьмите. Здесь проставлены примерные суммы и указаны имена патриотов, готовых внести их.

Старик протянул сложенный вчетверо лист бумаги.

— Ну что ж, это похвально. — Сен-Жюст снова усмехнулся, помолчал, а затем вдруг, взглянув в окно, спросил совершенно иным тоном: — Вы приехали в карете?

— Разумеется. У меня больные ноги.

— У вас прекрасные лошади.

Мейно промолчал. Ему явно стало не по себе.

— Армия испытывает острый недостаток в лошадях, — ледяным тоном продолжал Сен-Жюст. — Вам придется сдать лошадей в артиллерийский парк. Сдайте заодно и карету.

Мейно молчал. Он был красен как рак.

— Вас сопровождали люди. Это лакеи?

— Закон не запрещает иметь слуг.

— Не запрещает. Но они молоды и здоровы, а у нас не хватает солдат. Им придется вступить в ряды армии.

Мейно вытирал шею клетчатым носовым платком.

— Мы не задерживаем вас больше, — сказал Сен-Жюст и отвернулся.

Он долго смеялся. Его забавляло недоумение друга.

— Зря ты его так, — сокрушался Филипп. — Ведь пришел он с благой целью!

— С благой целью? Так ты и правда ничего не понял?

— А что здесь понимать?

— Изволь, растолкую. Эта хитрая лиса приползла прямо из становища врага, чтобы бросить пробный шар и попытаться заткнуть нашу жадную глотку. Он решил дать нам нечто, чтобы мы не забрали все.

— Ты так думаешь?

— Уверен. «Кто сотню, кто тысячу»! Ха-ха-ха… А что скажете, почтенные господа, если мы попросим несколько миллионов?.. Короче говоря, этот прохиндей оказался ротозеем. Он подсказал решение. Мы поддержим их идею и устроим принудительный заем.

— Ну и хитрец же ты!

— Поневоле станешь хитрецом с подобными фруктами. Однако возьми-ка перо и бумагу — попробуем набросать черновик…

Утром 10 брюмера граждане Страсбурга читали указ народных представителей Сен-Жюста и Леба, расклеенный на всех улицах и площадях:

«…Убежденные в том, что родина не имеет неблагодарных сыновей, осведомленные о готовности граждан департамента Нижний Рейн… принять меры для изгнания врага, тронутые глубоким чувством, с которым состоятельные граждане Страсбурга выражали свою ненависть к врагам Франции и желание содействовать победе над ними…»

Обыватели читали. Им были хорошо известны все эти формулы и обороты, они пропускали их, спеша добраться до сути. А вот и суть:

«…Будет проведен заем в 9 миллионов ливров с граждан Страсбурга, список которых прилагается… Сумма займа должна быть внесена в течение 24 часов. 2 миллиона из общей суммы пойдут на оказание помощи неимущим патриотам Страсбурга, один миллион будет использован для укрепления крепости и 6 миллионов будут внесены в кассу армии».

Далее следовал список. Первые места в нем занимали промышленник Дитрих, крупные финансисты Серф Берр и Золикофер, негоцианты Мейно, Дилеман, Паске и Ливо. Не были забыты Тюркгейм и профессор Кох. Каждый из этих господ должен был уплатить максимальный взнос — 300 тысяч ливров. Далее шли более мелкие дельцы — торговцы и ремесленники средней руки, владельцы ресторанов и кафе, аптекари и парикмахеры, адвокаты и священники; взносы их уменьшались пропорционально состоятельности, самый мелкий равнялся 4 тысячам ливров…

…Позднее Сен-Жюст вспоминал, как трудно было взыскивать установленные суммы. Пришлось применить «малый террор»: начались обыски и аресты. Кроме того, он лично кое-что придумал и гордился этим…

В тот же день он вызвал военного коменданта.

— Генерал, — спросил он Дьеша, — в городе есть гильотина?

Дьеш просиял.

— Что, начнем рубить головы, гражданин комиссар?

— Потрудитесь ответить на вопрос.

— Никак нет, гражданин комиссар, в городе нет гильотины.

— Знаете ли вы ближайшее место, где она есть?

— В Мольсеме, гражданин комиссар. Там еще до вашего приезда по приговору Шнейдера отрубили голову нескольким изменникам.

— Прекрасно. Распорядитесь, чтобы к вечеру инструмент был доставлен и собран на центральной площади Страсбурга.

— Будет исполнено. — Дьеш улыбнулся и снова спросил: — Что, начнем рубить головы, гражданин комиссар?

Он тут же раскаялся в своем вопросе. Сен-Жюст, прежде чем ответить, держал свой тяжелый взгляд на нем в течение целой минуты. Затем сказал:

— Может статься, и головы. Но сейчас гильотина нужна мне не для этого.

«А для чего же?» — хотел было спросить комендант, но благоразумно воздержался. Вместо этого он повторил:

— Будет исполнено, гражданин комиссар.

Вечером застучали молотки…

Моросил дождь, но никто не расходился. Все смотрели на эшафот. На эшафоте, у самой гильотины, стоял старик. Руки его были связаны за спиной, а на груди висела доска с надписью: «Злостный неплательщик».

Все знали старика. То был миллионер Мейно, один из главных патрициев города. Он тихо стонал и конвульсивно вздрагивал, платье его обвисло, по щекам текли струйки… Прошло два часа, дождь усилился. И вдруг Мейно пронзительно закричал:

— Я согласен платить. Немедленно снимите меня отсюда!

Палач не спеша принялся развязывать его онемевшие руки…

…За вечерним чаем Сен-Жюст говорил другу:

— Итак, он заплатил. И увидишь, сейчас начнут платить все. Ибо ни Дитрих, ни Тюркгейм, ни все эти Берры, Дилеманы и Золикоферы не пожелают мокнуть на потеху толпе. Они заплатят — если и не в двадцать четыре часа, то в двадцать четыре дня. А это значит, что главным нашим заботам конец. Теперь самое время приступить к чистке администрации. Вот только найти бы подходящий предлог…

Но предлога искать не пришлось, он обнаружился сам собой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.