12

12

Тот Комитет общественного спасения, который станет называться «Комитетом II года», «Великим комитетом» или «Комитетом Робеспьера», в основном сформировался в течение лета и начала осени 1793 года.

Из «Комитета Дантона» в него перешли Барер, Ленде, Жанбон Сент-Андре и Приер из Марны. Эро де Сешель, Сен-Жюст и Кутон были избраны 30 мая. В конце июля появился Робеспьер, в середине августа — два военных специалиста, Приер из Кот-д’Ор и Карно. Движение 4–5 сентября ввело в Комитет двух депутатов, близких санкюлотам, — Бийо-Варенна и Колло д’Эрбуа. Вскоре после этого Комитет покинул последний остававшийся в нем дантонист — Тюрио.

Членов Комитета вскоре начнут называть «децимвирами».[17] Все они в цвете сил: самому старшему, Ленде, не исполнилось и 48 лет, младшему, Сен-Жюсту, было 26. Их объединяли великий патриотизм, ненависть к тирании, любовь к справедливости и свободе. Разумеется, иной раз между ними вспыхивали разногласия, происходившие от разницы в их социальных симпатиях, неодинаковых темпераментов и общей переутомленности; но разногласия эти неизменно отступали перед общей угрозой внешнего удушения республики и необходимостью уничтожать внутреннюю контрреволюцию. И, стремясь разрешить эти задачи, они полностью забывали о себе.

— Все, что способствует сосредоточению на собственном гнусном «я», что пробуждает интерес к мелочам и презрение к великому, должно быть отвергнуто и подавлено, — говорил Робеспьер, выражая мысли своих товарищей по Комитету.

Комитет помещался в Тюильрийском дворце, или Дворце равенства, как его теперь называли. Еще 7 апреля он занял прежние апартаменты королевы. В то время как столяры, плотники, обойщики и драпировщики трудились над большим залом заседаний Конвента,[18] децимвиры делили между собой пять комнат и темный коридор, выходивший на парадную лестницу, спускавшуюся к Карусельной площади.

Бывшая спальня королевы, так называемая «комната с колоннами», отошла под зал пленарных заседаний; в четырех остальных комнатах кое-как разместились секции и бюро.

Когда в июле в Комитет пришел Робеспьер, он остался недоволен подобной теснотой и неразберихой. Он тотчас решил подтянуть коллег и установить порядок.

Комитет стал расширяться. Он занял бывшие покои дофина, где раньше находился Комитет колоний, затем антресольные помещения, апартаменты короля, павильон Флоры и несколько небольших особняков на Карусельной площади. Наряду с залом заседаний были выделены кабинеты для каждого из децимвиров. Поскольку многим из них приходилось оставаться на ночь, в кабинетах этих появились и кровати.

Если в апреле — мае между членами Комитета не было разделения функций и каждому приходилось заниматься многими делами одновременно, то теперь все изменилось.

Комитет обладал общим секретариатом и распадался на семь секций и бюро. Каждая секция имела руководителя и штат сотрудников. Военной секцией руководили Сен-Жюст и Лазар Карно, получивший прозвище «организатор побед»; секцию вооружений возглавлял Приер из Кот-д’Ор, секцию продовольствия и транспорта — Робер Ленде. Барер и Робеспьер занимались преимущественно международными связями.

Но из этого не следует, что децимвиры были разобщены. Бертран Барер, по словам коллег «маравший бумагу с непостижимой быстротой», составлял письма и отчеты для многих секций и бюро, а Робеспьер вникал в дела каждой и каждого из них.

Члены Комитета вели подвижническую жизнь.

Они начинали рабочий день в семь утра в своих кабинетах, где запирались на три-четыре часа, чтобы прочитать и отправить корреспонденцию, а также продолжить или завершить работу, начатую накануне.

К десяти часам все сходились в большом зале. Здесь, не выбирая председателя и не ведя протокола, обсуждали общие дела; по некоторым из них, особо срочным или не вызывавшим споров, решения выносили сразу, остальные откладывали до прихода экспертов.

В час дня одни отправлялись в Конвент, иные продолжали совместный разбор текущих вопросов. Кто не успел позавтракать, тут же на месте утолял голод и жажду хлебом и водой; кто очень уж устал после бессонной ночи, тут же урывками отдыхал на походных кроватях, всегда стоявших в зале.

В пять — шесть часов устраивали перерыв: децимвиры шли обедать. Некоторые, семейные, обедали дома, большинство же столовалось в соседнем кафе, платя в среднем по 8 су за брата.

Через час-полтора заседание возобновлялось. Возвращались уходившие в Конвент, приходили за распоряжениями министры, появлялись вызванные накануне эксперты; повсюду сновали курьеры. Вечернее заседание длилось до часу ночи, а иногда и дольше. Иной раз утомленные сверх предела децимвиры теряли выдержку, и тогда — обычно это бывало за полночь — атмосфера накалялась. В этом случае ловкий Барер спешил остроумной репликой или веселым каламбуром вызвать смех и рассеять напряженность.

Так почти без передышки просиживая 15–18 часов в сутки и разбирая ежедневно до шестисот дел, они имели грошовый оклад, расстроенные нервы и удовлетворение праведников, истязающих себя во имя идеи.

В начале октября Сен-Жюст почти не появлялся в своей гостинице: он дневал и ночевал в Комитете, готовя но поручению коллег большой политический доклад.

К концу сентября положение республики продолжало оставаться тяжелым. Правда, меры, проведенные Сен-Жюстом на Северном фронте, приостановили наступление Кобурга и герцога Йоркского, а Карно начал успешно закреплять первые достижения новой военной стратегии Комитета. Мятеж в Кальвадосе был подавлен еще в конце лета, тогда же республиканские войска вступили в Авиньон и Марсель, 18 сентября ими был взят Бордо. Но Лион, главный центр роялистско-жирондистского мятежа, все еще продолжал сопротивляться Конвенту, а Тулон в конце августа был сдан роялистами англичанам. Именно известие о падении Тулона и вызвало взрыв ярости парижских санкюлотов 4–5 сентября.

Результаты сказались быстро.

Уже 5 сентября Конвент издал декреты о чистке революционных комитетов[19] с целью изгнания умеренных, об аресте подозрительных и о создании Революционной армии.

13 сентября был обновлен состав Комитета общей безопасности, высшего органа надзора: дантонисты и умеренные были исключены, их заменили левые, среди них два человека, близкие Робеспьеру, — Филипп Леба и художник Давид. В тот же день Конвент постановил, что ответственным за списки всех комитетов будет Комитет общественного спасения.

17 сентября Конвент вотировал «закон о подозрительных», который расширял и уточнял постановление 5 сентября. В число подозрительных попадали родственники эмигрантов, чиновники, уволенные с работы, спекулянты и скупщики, а также все те, кто «своим поведением, связями, речами или писаниями показал себя приверженцем тирании и врагом свободы».

Одновременно декретировались экономические меры, предложенные санкюлотами. 11 сентября был введен максимум цен на зерно и муку, а 29 сентября Конвент принял закон о всеобщем максимуме. Этот закон вводил таксацию цен на все предметы первой необходимости и одновременно устанавливал ставки поденной заработной платы.

Сгруппировав эти факты, Сен-Жюст обнаружил, что им присуща глубокая внутренняя последовательность. Здесь все развивалось по цепочке, и каждое звено вызывало к жизни следующее, постепенно ломая устоявшиеся представления и явочным порядком создавая новые категории и институты, а соответственно и новые понятия.

Сен-Жюст, как и его друг Максимильен Робеспьер, был верным учеником Руссо. В духе Руссо трактовал он и проблему народного суверенитета. В духе Руссо составлены и его проект конституции, и его выступления в апреле — мае. Будучи сторонником свободы в широком смысле слова, Сен-Жюст, впрочем, уже в те дни начал понимать необходимость некоторых ограничений пределов частной собственности, слишком бурно развивающейся в ущерб санкюлотам. Однако лишь события осени 1793 года заставили его пересмотреть свои взгляды и прийти к новым выводам.

Цепь причин и следствий в его представлении раскручивалась так.

В центре стояла проблема обороны республики от внешнего и внутреннего врага, без решения которой дело революции было обречено на неминуемую гибель.

Для того чтобы решить эту задачу, нужна была армия, новая, народная армия. Сен-Жюст сделал все от него зависящее для создания подобной армии.

Армия создана, но ведь ее надо кормить, иначе она окажется бессильной. А как можно накормить сотни тысяч ртов, если богатый фермер, тот самый «буржуа», ради благополучия которого начиналась революция, припрятывает зерно и не желает его продавать или продает по спекулятивным ценам?

Чтобы покончить с этим — и здесь он, Сен-Жюст, также был пионером, — ввели реквизиции, заставляющие крупного фермера сдавать часть зерна по твердым ценам.

Однако стало ясно, что даже под угрозой штрафа богач сдавать зерно не станет, ибо ему выгоднее заплатить штраф, чем дешево отдать свой хлеб — предмет выгодной спекуляции.

Оставалось лишь одно: применить силу.

Но совместимы ли конституционные свободы с применением силы?

Проблему решил народ. Именно народный натиск заставил Конвент принять закон о всеобщем максимуме и одновременно с этим поставить в порядок дня революционный террор как единственную эффективную меру воздействия на богатых. Эти две меры, навязанные правительству санкюлотами, были двумя сторонами единого целого — системы общественного спасения, призванной заменить демократическую конституцию в период смертельной угрозы республике.

Действительно, чтобы успешно управлять экономикой и эффективно применять революционный террор, была необходима предельная концентрация власти. Была необходима подлинная диктатура общественного мнения, тот деспотизм свободы, о котором Марат пророчески говорил еще в первых числах апреля…

…Свой доклад, подготовленный по поручению Комитета общественного спасения, Сен-Жюст прочитал в Конвенте 10 октября.

— Почему после стольких декретов и стольких забот вновь нужно обращать ваше внимание на недостатки правительства в целом, на экономику и продовольствие? — спросил он депутатов и сам ответил: — Законы наши революционны, но их исполнители — плохие революционеры.

Это значило ясно представить себе сущность проблемы и четко поставить ее.

Конвент внимательно слушал.

— Настало время, — продолжал докладчик, — провозгласить истину, которая отныне не должна ускользать от внимания тех, кто управляет: республика упрочит себя лишь после того, как воля суверена подавит монархическое меньшинство и будет властвовать над ним по праву завоевания. Нельзя дольше щадить врагов нового строя; свобода должна победить любой ценой. Нельзя надеяться на благоденствие, покуда дышит хоть один враг свободы. Вы должны карать не только предателей, но и равнодушных; нужно наказывать всякого, кто безразличен к республике и ничего не делает для нее. Ибо с тех пор, как французский народ изъявил свою волю, всякий, кто ей не подчиняется, остается вне суверена, а тот, кто не принадлежит к суверену, — враг народа…

Несколько сот членов Конвента напряженно внимали холодному и сдержанному молодому человеку, спокойно бросавшему им в лицо истины, от которых леденели сердца. Они повидали многое. Во время заседаний здесь часто вспыхивали ссоры, а иной раз и драки, и даже кое-кто хватался за оружие. Но такого…

А он продолжал:

— Если бы заговоры не вносили смуту в нашу державу, если бы родина не становилась тысячу раз жертвой снисходительных законов, было бы приятно управлять на основании принципов мира и справедливости. Но эти принципы приложимы лишь по отношению к друзьям свободы; у народа же и его врагов не может быть ничего общего, кроме меча. Там, где нельзя управлять на основе справедливости, приходится применять железо: нужно подавить тиранов…

Подвергнув резкой критике генералов, министров и весь бюрократический аппарат, докладчик утверждал, что безнаказанный грабеж царит повсюду. Богач, наживающийся на незаконных сделках, теснит и угнетает бедняка; те, кто должен по своему официальному положению бороться со скупщиками, сами занимаются скупкой; даже в военном ведомстве умудряются обворовывать солдат и красть корм у лошадей. Каждый думает только о себе, живет лишь своими материальными выгодами, охотно жертвуя интересами остальных членов общества. Все это, страшное само по себе, приобретает катастрофический характер в условиях иноземного вторжения.

— При таких обстоятельствах, — резюмирует Сен-Жюст, — наша конституция не может быть приведена в действие, ибо она сама станет причиной своей погибели: она окажется ширмой для преступлений против свободы, не имея силы их подавить.

Докладчик предлагает декретировать: правительство Франции останется революционным вплоть до заключения мира. Вся власть должна быть сосредоточена в руках Комитета общественного спасения при участии Комитета общей безопасности и под контролем Конвента.

Конвент принял его рекомендации. Они превратились в закон.

Сен-Жюст понимал важность того, чему положил начало. Он понимал и другое: его могли упрекнуть в непоследовательности. Не он ли был самым горячим сторонником той демократической конституции, которую ныне сам же отвергал?

Но он дал уже свой ответ и теперь мог повторить его тысячу раз: нет, он и не думал низвергать конституцию, наоборот, он всеми силами за нее боролся и считал, что конституция пока недостаточно демократична и нуждается в доработке. Эта доработка будет сделана, когда окончится война, когда придет победа. Если мы доживем до победы, это сделаем мы, если не доживем — сделают другие.

Но сейчас ведь идет война. И пока она идет, нам приходится заменять постоянно действующую конституцию конституцией временной, конституцией военного времени.

Разве от этого она становится менее демократичной? Разве она не отвечает интересам народа?

Вот в чем суть дела — пусть это будет понятно всем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.