Руфина Нифонтова: трагическая клоунесса

Руфина Нифонтова: трагическая клоунесса

После трагической смерти Руфины Нифонтовой в октябре 1993 года, как водится, о ней вспомнили все. Появились статьи, в которых авторы дружно сокрушались по поводу того, что и театр и кино не в полной мере использовали ее уникальные возможности, не скупились на чрезмерные восторги по поводу ее таланта, «гениальности», «мастерства». И только ее друзья и те, кто понимал ее и ценил при жизни, отметали шелуху славословий и говорили правду. Иногда горькую. Потому что она сама всегда ненавидела ложь и не нуждалась ни в чьих приукрашиваниях. Она была и остается Руфиной Нифонтовой — понятием неоднозначным, но самодостаточным.

Большая жизнь в Малом

В 1957 году Нифонтова получила приглашение в один из старейших российских театров — Малый. Там до сих пор жив дух великих «стариков»: Мочалова, Щепкина, Ермоловой, Яблочкиной, Гоголевой, Пашенной, Ильинского, Жарова и многих других. В нем всегда была особая атмосфера, «дух», «намоленные стены и сцена». Это действительно был храм высокого искусства, куда попасть было трудно и почетно.

— Нифонтова пришла в Малый театр уже знаменитой, — вспоминает Нина Григорьевна Соловьева, дружившая с ней тридцать лет. — Режиссер Григорий Рошаль увидел ее в одной из студенческих постановок. В картине «Вольница» он снимет почти весь ее вгиковский курс. Руфу он пробовал вначале на другую роль, но утвердил на главную роль Насти. Фильм в 1956 году получил приз на кинофестивале в Карловых Варах, а Нифонтова — признание и огромную хрустальную вазу.

Потом будет «Полюшко-поле», которое поставила жена Рошаля Вера Павловна Строева, а затем Григорий Львович позовет ее в свою экранизацию трилогии «Хождение по мукам». После этого для всех она навсегда останется Катей. Она станет актрисой Рошаля, его звездой, снимется в его последующих фильмах «Год как жизнь», «Они живут рядом».

— Хоть ты и звезда в кино, но в театре все надо доказывать с нуля, — рассказывает Римма Петровна Сулоева, которая с детства дружила с Нифонтовой. — В Малом ее приняли «в штыки». Руфе дали роль в спектакле «Каменное гнездо». Ее партнером была сама Пашенная. Я смотрю: она мучается, страдает… Потом где-то через месяц рассказывает, что на репетициях Пашенная садится к ней боком, не обращает на нее внимания, долго не реагирует на реплики. И Руфа не выдержала: «Все! Я больше не могу! Я не знаю, что с ней сделаю!» Через дня два мы встречаемся, а она вся сияет: «Я пришла на репетицию в таком состоянии!.. Ну, думаю, сегодня я ей все выскажу! Она у меня получит!» Сажусь, еле сдерживаясь… Тут Пашенная разворачивается ко мне и говорит: «Так, с сегодняшнего дня начинаем работать. К 16 часам приходишь ко мне домой». Думаю, таким жестоким образом Вера Николаевна ее проверяла: если та не выдержит, сникнет, то ничего из нее не получится. Пашенная добилась от нее нужного внутреннего состояния, заставила броситься грудью на амбразуру. Спектакль имел грандиозный успех. Потом они много работали дома у Веры Николаевны. Если бы Пашенная пожила дольше, Руфа бы стала великой, она бы ее вытянула.

— Руфина играла великолепно, что называется вровень с Верой Николаевной. Пашенная к ней относилась очень хорошо: благоволила ее таланту. А Нифонтова ее просто боготворила, — подтверждает Татьяна Петровна Панкова, народная артистка России, семьдесят лет отдавшая Малому театру, подруга Р. Д. Нифонтовой.

В. Н. Пашенная написала ей: «Я очень люблю вас — милая моя Руфа-Илона! Я верю в Вас, как актрису!!»

— Она до конца была в добрых отношениях с Пашенной. Вера Николаевна углядела в ней большую актрису. Последним, кто был у нее — это Руфина. Она сказала, что когда ее увидела — ужаснулась: та просто высохла (у Веры Николаевны был рак. — Прим. авт.), — Анатолий Михайлович Торопов, заслуженный артист России, многолетний партнер Нифонтовой по сцене и хороший приятель по жизни.

Катерина из «Грозы» была одной из первых работ Руфины Нифонтовой на сцене Малого театра. Она с таким надломом и отчаяньем произносила: «А жить не хочется!..» — что зал замирал.

Т. П. Панкова:

— Она скрещивала руки на груди. Потом была огромная наполненная пауза, когда она смотрела на них и говорила: «Руки крест-накрест складывают… в гробу!» Я в очередь с В. Н. Пашенной играла Кабаниху. Ее монолог я слушала на выходе, когда стояла за кулисами. Я смотрела, что делает Нифонтова, — опять же не всегда! — это был такой накал!.. Она играла с колоссальной сиюминутностью.

Это был бесспорный успех, свидетельствующий о том, что родилась большая трагическая актриса. Она потом много переиграет трагедийных ролей из классического репертуара и современных пьес. Но в глубине души Нифонтова была клоунессой. Рыжей. Не только по цвету волос, но и по своей сути. В театре называли ее «Олег Попов в юбке».

А. М. Торопов:

— Руфа была смешливая. Это был радостный, талантливый человек, абсолютно недипломатичный.

— Она никогда не была «мастером высочайшего класса». Она вообще не была мастером, у нее был большой, стихийный, иногда необузданный талант… При редких данных идеальной театральной героини — красота, стать, стройность, завораживающий взгляд загадочных зеленых русалочьих глаз, красивый, виолончельный голос — в ней бунтовала и бушевала, кривлялась и кувыркалась душа прирожденной клоунессы, ее тянуло к острой характерности, к озорству, к трюку, — режиссер Л. А. Львов-Анохин (из статьи в газете «Экран и сцена», 1994 г.).

Т. П. Панкова:

— Руфина Дмитриевна, к сожалению, не была ровной актрисой. Она очень любила репетировать. Репетиции были прекрасными, а сцена иногда ее зажимала. Она была всякая, всегда непредсказуемая.

Тонкая актриса, неожиданная, у нее никогда не было примитивных ходов. Она и трагедийная, и гротеск любила. В спектакле по Корнейчуку играла почти клоуна. Незабываемо. К сожалению, недолго играла Катерину.

Н. Г. Соловьева:

— На съемках фильма «Первый посетитель», где Нифонтова играла Александру Коллонтай, она встретилась с Раневской, которая была занята в эпизоде. Но как всегда она сумела сделать его запоминающимся больше, нежели весь фильм. Фраза Фаины Георгиевны: «Какое безобразие: две революции в один год!» — долго была у всех на устах. Это был первый и последний раз, когда они работали вместе, но после этого стали очень дружить. Фаина Георгиевна показывала Руфе Питер, такой, каким его знала она. И рассказывала потрясающие вещи. Я видела их пару раз вместе, — это был безумно талантливый и смешной спектакль! Я запомнила, как Раневская сказала как-то: «Я была актрисой уже в четыре года: когда умерла мама, я заплакала и посмотрела на себя в зеркало — как я выгляжу». Руфа с неким скептицизмом относилась к некоторым ее высказываниям, но при этом ее очень любила и понимала, что та гениальная актриса.

Р. П. Сулоева:

— Раневская жила недалеко от Руфы, и она частенько навещала ее и приносила продукты. Как-то мы были у Фаины Георгиевны вместе. Они самозабвенно валяли дурака! Пикировались, играли друг с другом и друг для друга… Я просто умирала со смеху. Они по духу были похожи — обе внутри клоунессы.

У Руфы к Раневской было какое-то материнское отношение, она ее жалела, понимая, как та несчастна. Руфа мне как-то звонит: «Ты не можешь солдатиков прислать?» (Римма Петровна — врач, полковник, сорок лет прослужившая в системе МВД. — Прим. авт.) Раневской в театре выделили списанный реквизит: ковер, диван… — во временное пользование. Надо бы их перевезти.

Чувство заботы о близких людях у нее перерастало в опеку. Несколько раз она просила помочь каким-то одиноким людям, которых обижали соседи по коммуналке. Мы с подругой надевали свои офицерские мундиры, ехали по адресу «разбираться». Мы разыгрывали там сценки, на манер райкинской из «Волшебной силы искусства»: собирали всех, «снимали показания», «писали протокол»… Обычно помогало.

Маски и характер

Нифонтова хотела играть характерные роли, но в кино и театре видели в ней или лирическую героиню, или трагедийную актрису. Периодически вулкан в ней взрывался, извергая фонтаны шуток, эксцентричных и даже хулиганских поступков.

О Нифонтовой ходило много сплетен и слухов, но большинство при детальном рассмотрении оказываются небылицами и лопаются, как мыльные пузыри.

Обладая тонкой душевной организацией, как, впрочем, практически все талантливые люди, Руфина Дмитриевна многое предвидела и как-то сказала Н. П. Соловьевой:

— Я знаю, что на тебя потом выйдут… Умоляю, Маня (ласковое прозвище от «маненькая». — Прим. авт.): будь аккуратней! Я ведь защититься-то не смогу.

Хотя и при жизни она часто не могла «защититься», потому как не все наши поступки правильно истолковываются окружающими. Показательна в этом отношении история с одной журналисткой из города, где Малый театр был на гастролях. Нифонтова обещала дать интервью, но ее срочно вызвали на репетицию. Она оставила у дежурной гостиницы записку для корреспондентки с извинениями и рубль, чтобы ту отправили на такси. Хотела как лучше. По своей привычке заботиться и опекать. А на другой день в местной газете вышла разгромная статья под броским заголовком «Плата за дружбу — рубль!»

Живуча легенда о ее эпатирующей выходке — в одной версии по отношению к другой ведущей актрисе театра, в другой версии — по отношению к администратору.

Действительно, поступок для тридцатилетней женщины и известной актрисы несколько эксцентричный, но весьма характерный для сорванца с Соколиной Горы. На гастролях театра за то, что ее поселили в плохом номере (для творческих ранимых людей это, поверьте, сильный удар по самолюбию, нарушение этикета и театральной иерархии), она густо посыпала дустом костюмы администратора, занимающего, кстати сказать, роскошные апартаменты.

На вопрос членов Товарищеского суда, — а он потом в театре состоялся, — зачем она это сделала, Нифонтова, «выдержав колоссальную паузу», невозмутимо ответила встречным вопросом: «А вы разве не знаете, для чего сыпят дуст?» Пострадавшего трясло от злости, он кричал: «Вы хотите сказать, что я клоп?» Переполненный зал, наблюдавший за небывалым судилищем, превратившимся в фарс, рыдал от смеха. Не могли удержаться от него и сами члены Товарищеского суда, среди которых были Игорь Ильинский и Михаил Жаров — великие комики, умеющие по достоинству оценить острую шутку и юмор.

Р. П. Сулоева:

— Правда, выговор она все же получила, по партийной линии (поскольку с 1972 года была членом КПСС. — Прим. авт.) в том числе. И очередное звание ей задержали.

Н. Г. Соловьева:

— Вскоре после этого кто-то подставил ее, не сообщив о репетиции, которую на гастролях в Ленинграде наутро назначил Б. Бабочкин. Она, естественно, на нее опоздала. Надо было знать Бориса Андреевича, который приходил от этого в неистовство. Ей опять влепили выговор. Но избавиться от нее не могли, потому что она была занята чуть ли не во всем репертуаре театра и играла двадцать пять спектаклей в месяц.

На следующий день у нее был день рождения. В ее гостиничный номер в «Октябрьской» набились артисты театра, питерские приятели-актеры и друзья, специально приехавшие из Москвы и других городов. Когда вечер был в самом разгаре и компания изо всех сил старалась развеселить расстроенную именинницу, на которую как из рога изобилия сыпались неудачи, пришел Никита Подгорный, как обычно поддатый (с которым Руфину Дмитриевну связывала нежная дружба. — Прим. авт.). Он стал настаивать, чтобы она немедленно открыла коробку с его подарком. Там оказался игрушечный пистолет. Все стали предлагать имениннице «перестрелять врагов». Она на это рассмеялась: «Ну, теперь мне остается только это», — шутливо выстрелила в висок и упала на чьи-то колени. В этом поступке — она вся: ни о ком плохо за спиной, даже в шутку.

Это понимали даже те, кто недолюбливал ее. Знали, что, несмотря на излишнюю прямолинейность и резкость, от нее нельзя ожидать удара в спину. И в душе уважали. Это особенно проявилось на похоронах, когда «непримиримые» противники, потрясенные до глубины души, были абсолютно искренни: «Прости!»

А. М. Торопов:

— Руфа — светлая личность, глубоко порядочный человек.

Т. П. Панкова:

— В основе своей это был замечательный человек. Ранима необыкновенно. Она была немного комплексующая и от смущения могла резко сказать что угодно. В лицо. Эти колючки были защитной реакцией. Она прикрывалась грубостью, но хамства в ней не было, никогда она не смогла бы наступить на чье-то больное место. И в то же время это был добрейший человек. К ней шли все, знали, что она поможет. Она все время что-то пробивала: кому телефон, кому квартиру, дачу… Приходили и просили, а потом она спрашивала: «Это из какого цеха?» Она просто делала добро. Имя ее много значило, и в театре с ней считались.

Многие побаивались ее острого язычка: правду она резала, невзирая на лица. Не раз доставалось и всесильному Цареву. Но за дело, а не в ходе интриг — неотъемлемой части театральной жизни. Выпрашивать или выбивать для себя особые условия — никогда! А вот взорваться и написать своим корявым почерком в дирекцию Малого театра нечто подобное записке от 27 апреля 1964 (после измотавшей чуть не ежедневной «Оптимистической трагедии»): «ПРОШУ ОСВОБОДИТЬ МЕНЯ ОТ УЧАСТИЯ В СПЕКТАКЛЯХ МАЛОГО ТЕАТРА УХОЖУ НЕТ СИЛ ЗАЕЗДИЛИ» — (пунктуация, вернее, полное ее отсутствие в оригинале, сохранено. — Прим. авт.) — могла.

Она играла Любовь Яровую, неистового Комиссара и других с современной точки зрения агитационно-фальшивых образов-иконок. Но в их правоту свято верила, потому что сама была такой: честной, правильной, безоглядно верящей в идеалы. И всегда готовой мчаться кому-то на помощь.

К примеру, на заседании Худсовета могла спросить: «Почему не даете роли Соломину?» — но потом, как когда-то с ней Пашенная, часами репетировать с ним у себя дома…

По странной прихоти судьбы одной из ее последних работ в кино стала роль матери Миклухо-Маклая в фильме «Берег его жизни», поставленной режиссером и актером Малого театра Юрием Соломиным, в которой он сам сыграл главного героя. И сегодня Юрий Мефодьевич вспоминает о Нифонтовой с теплом и пиететом, как когда-то она сама о своих учителях и наставниках.

Р. П. Сулоева:

— Руфа не опускала забрала, но одевалась в кокон. Я была, пожалуй, единственным человеком, перед которым она все срывала, даже кожу…

Мы дружили с четвертого класса, когда нас посадили за одну парту. В материальном плане семья Питаде жила лучше, поэтому Руфа частенько подкармливала меня. С тех пор по отношению ко мне у нее сохранилось чувство опеки.

Мы с ней обе были оторвы. Район Соколиной Горы, где мы жили, назывался Сталинским и был на виду. За год во всем районе были всего две тройки по поведению: у Питаде и Объедковой. (девичья фамилия Сулоевой. — Прим. авт.)

Класса с пятого мы с ней занимались всем: бегом, гимнастикой, коньками и лыжами. Я много читала, делала инсценировки, и мы с ней ставили отрывки из классических произведений для дворовых ребят. Когда нас с ней в очередной раз на несколько дней исключили из школы, мы приготовили сцены из «Ромео и Джульетты». А потом показали в классе. В сцене «У балкона» я, Джульетта, взгромоздилась на пирамиду из стульев, а она, Ромео, так вошла в роль, стала трясти стулья, что я боялась, что упаду. Шепчу ей: «Да тише ты, не тряси» А она не слышит: вошла в раж…

В сцене смерти меня положили на стол, на глаза — пятаки, в руки воткнули рулон бумаги вместо свечи — слава Богу, не подожгли! — вокруг обставили горшками с цветами с подоконников… Руфа изображала священника. Мы мало что понимали в религии, тем более католической. Вот она и махала цветочным горшком на манер кадила. Хор одноклассниц пел что-то заунывное, вроде церковных песен… В пустой школе хорошо слышно. Тут в класс и зашла директриса. Я лежу с пятаками на глазах и не вижу, почему вдруг все замолкли. Думаю, что Руфа забыла слова и подсказываю ей. Гробовое молчание. Я — громче подсказываю. Вдруг голос директрисы: «Это что такое?!» Так нас еще на две недели исключили: не поощрили нашу тягу к драматическому искусству.

А как-то в инсценировке про «юного Фрица» она-«партизанка» так меня-«Фрица» избила, чуть волосы не выдернула! Вошла в роль!

Каждый понедельник — это был для нас святой день — в кинотеатре «Родина» показывали новые фильмы. Мы с ней, предварительно собрав со всех деньги, спускались по пожарной лестнице, потому что двери школы запирались, потом прыгали с высоты пол-этажа и бежали за билетами пять остановок. Мы пересмотрели все «трофейные» фильмы: «Судьба солдата в Америке», «Индийская гробница», «Серенада солнечной долины», «Сестра его дворецкого», «Тарзан»… Потом вспоминали их и разыгрывали в лицах.

В Клубе железнодорожников мы записались сразу в хоровой кружок, танцевальный и драматический. Вместе собирались стать актрисами. Я была на характерных ролях, а она — лирическая героиня, потому как типаж был подходящий: вьющиеся рыжие волосы, косы, красивые глаза.

Но мне пришлось на время уехать к родным. Мы переписывались и все-все друг про друга знали. После школы Руфа поступала во все театральные училища. Но нигде до третьего тура так и не дошла. Последними по времени были экзамены во ВГИКе. Но и туда она не прошла. Она потом рассказывала, что спряталась в портьеру и от огорчения разрыдалась. Ее всхлипывания услышал профессор Бибиков, развернул ее из портьеры и повел в аудиторию прослушивать. И взял в свою мастерскую. Ситуация почти как в фильме «Приходите завтра». Который, кстати, поставил его выпускник Евгений Ташков, и где сам Борис Владимирович сыграл роль профессора консерватории. Он очень много в нее вложил. Началось ее духовное наполнение.

Именно Руфе спустя годы Бибиков написал о том, что ему плохо, что его, старого человека, обманула и обобрала молодая хищница. И та бросилась его спасать, перевезла обратно в Москву.

Руфа училась на одном курсе с Н. Румянцевой, Т. Конюховой, Ю. Беловым, И. Извицкой, М. Булгаковой…

У нее не было романов: она была очень независимая. Лидеру по характеру трудно влюбиться, поставить кого-то над собой…

Чувства и долг

Т. П. Панкова:

— Всю жизнь она прожила с единственным мужем Глебом Ивановичем Нифонтовым — талантливым режиссером научно-популярного кино.

Р. П. Сулоева:

— Глеб Нифонтов был на девять лет старше Руфы. Он учился на режиссерском факультете ВГИКа, и Руфу заприметил, когда она была на втором курсе. Он из семьи костромских священнослужителей. Очень симпатичный: зеленые глаза, красивые густые, чуть вьющиеся волосы. В 1952 году они сыграли свадьбу. Она вышла замуж не по горячей любви. Ее мать, Дарья Семеновна, была женщиной сильной и властной. Думаю, с помощью замужества она хотела избавиться от гнета матери.

— Не думаю, что у родителей были гармоничные отношения, — вспоминает Ольга, единственная дочь Нифонтовых. — И у него и у нее характеры были твердые. Я считала, что раз мне не надо об этом знать, то и не надо. Мама никогда не делилась со мной личным. Мы никогда не были с ней подругами. Но с другой стороны, нам с ней было легко: мы как бы не чувствовали друг друга и в то же время чувствовали.

А с папой, думаю, было сложно. Он много пережил, рано потерял мать, потом был репрессирован отец. Он долго добивался, чтоб пойти добровольцем на фронт. Как рассказывал папа, ему попался просто какой-то добрый майор, обалдевший от усталости, и сказал: пиши заявление и иди. Его направили на курсы радистов. Папа был человек нежной души, но был прикрыт от людей. Он поступил во ВГИК на режиссерский к Л. В. Кулешову. Снял игровой фильм «Звероловы» (в 1959 году на кинофестивале в Венеции отмечен призом. — Прим. авт.), потом снимал интересные научно-популярные фильмы. Он очень любил природу, потому и снимал животных.

Папа прекрасно писал. От него осталось много рассказиков и заметок. Он объехал весь мир и необыкновенно интересно об этом рассказывал.

Зачем он ушел зампредом Госкомитета по кинематографии РСФСР? В кабинете он себя запер из-за мамы: нужно было деньги зарабатывать, чтобы обеспечить маме нормальную спокойную жизнь. Он ей создавал базу, чтоб она могла творить. Он ее обожал всю жизнь. Трепетал за нее. Она была за ним, как за каменной стеной.

Р. П. Сулоева:

— Глеб любил готовить, а Руфа не умела. Он приносил продукты, надевал фартук и сразу вставал к плите. О, его знаменитые холодцы, каши!.. А какие он пек потрясающие пироги!

Н. Г. Соловьева:

— А всю мужскую работу делала она. Она покупала всякие инструменты, занималась строительством дачи.

Ольга:

— С 70-го года мы жили в этой квартире на Большой Бронной. К13 номеру квартиры мама относилась с бравадой, в голову не брала. Стала говорить «это мое число».

Знаменитая актриса, красивая женщина — она была обречена жить под прицелами любопытных глаз. Ее приглашали на различные мероприятия, она заседала в президиумах общественных организаций, была депутатом Моссовета, членом правления ВТО и прочая и прочая… И везде, где бы ни появлялась, сразу шепоток: «Нифонтова!»

Р. П. Сулоева:

— Руфа очень не любила внешнего проявления своей популярности, не любила, когда люди на улице или в магазине ее узнавали. Поэтому глубоко на глаза натягивала кепи.

Не прилагая никаких усилий, порой словно намеренно себя уродуя бесформенной одеждой и эскападами, Нифонтова тем не менее притягивала, завораживала, покоряла. Ее дружба с мужчинами была сцементирована их восхищением, высокой оценкой ее душевной красоты, таланта, сердечности. Но тесное общение и совместная работа творческих людей невозможна без будоражащих электрических разрядов: играя на сцене и экране чувства, многие попадают в западню собственных эмоций и начинают верить в их подлинность. Скоротечные актерские романы — тема, достойная многотомного исследования. Это предмет обсуждения, а не осуждения в театральной и киношной среде, так сказать, издержки профессии. Много раз в кино и театре «играла» любовь и Руфина Нифонтова. А в жизни?

Р. П. Сулоева:

— Про нее много чего говорили… Были ли у нее романы? От нее об этом знала только я, а значит, никому больше и знать не надо. Но на ней в это время было все написано: она вся светилась. В любви она была страстна и безумна.

Кладбище несыгранных ролей

Но все же главным в жизни актрисы был ТЕАТР. В кино она снималась периодически. В основном это были небольшие роли и рольки, эпизоды. Но и в них она была хороша, даже небольшую умела сделать запоминающейся. Она умела потрясающе молчать в кадре, когда работу мысли выдавал взгляд удивительных глаз: настороженный или насмешливый, оценивающий, мечтательный… А вот роли, в которой она в добавление к этому могла бы что-то сделать и что-то сказать своим неповторимым голосом, все не было.

Не лучшим образом обстояли дела и в театре.

А. М. Торопов:

— У Руфы в театре долго не было работы.

Ольга:

— Актер должен все время играть. Я считаю, что она работала очень мало. Мама не умела жить светской жизнью. Вообще, она была очень странный человек. Она сама, по-моему, недопонимала себя до конца, не знала, что с собой делать. Ей от природы было много дано: красота необычайная, глаза… Ее кто-то должен был направлять, вести, снимать. Но этого не было. А сама она не умела устраиваться…

Т. П. Панкова:

— Актрисе нужен свой режиссер (желательно муж). Но, к сожалению, у нас в театре нет такого, чтобы на отдельную актрису что-то ставили. Даже Вера Николаевна Пашенная — имя огромной величины — пять лет сидела без работы, ждала Вассу.

Руфина Дмитриевна десять долгих лет мечтала о «Федре», но к тому времени, когда ее наконец в 1986 году поставили, уже перенесла тяжелую болезнь, сложную операцию на молочной железе, от лечения гормонами располнела. Ей сказали: «Как-то сладенько играешь», — и она отказалась от выстраданной роли.

Н. Г. Соловьева:

— Руфа была не только талантливым, тонким человеком, но и потрясающим телепатом. Случилось так, что после премьеры «Федры», которая мне категорически не понравилась, хотя это была постановка Бориса Александровича Львова-Анохина, мы поехали к ней. И как всегда, она начала меня спрашивать: ну? Я сначала отнекивалась, а потом стала говорить все, что думаю. И мы очень резко поговорили, она отстаивала свою позицию, но меня это все не убедило. Короче, мы в тот вечер, в ту ночь расстались с тяжелым сердцем. Обида не обида, но было такое состояние, раздраженность… Я приехала домой, и у меня этот диалог с ней все время крутился в голове. И уже было далеко за полночь, а я все время «говорила», «говорила» с ней… Смотрю: второй час ночи, третий, а я все «говорю», привожу какие-то доводы. И в это время звонок, телефон. Я настолько обалдела, испугалась, схватила трубку, говорю: «Алле!» И вдруг — ее голос: «Я все слышу! Замолчи. Потом поговорим», — и повесила трубку.

Творческий простой — это не просто термин, это страшная болезнь, как ржа, разъедающая душу, подтачивающая здоровье. Каждый борется с этой бедой по-своему: кто уходит в себя, отгораживаясь от мира коконом своих переживаний, кто умеет стоически ждать своего часа… Но если ты не просто звезда, а Актриса, для которой искусство — это цель и способ жизни, а бессмысленное блуждание по пустым коридорам театра или очередь у окошечка кассы, где ежемесячно получаешь, как подачку, неотработанные крохи, — это удар под дых. Не нужна!.. И не знаешь, как тебе жить, куда прятать взгляд, боясь увидеть сочувствие или насмешку…

Такая же неотъемлемая составляющая творческой жизни, как и мимолетные романы, — алкоголь. Кто обмывает им радость удач, кто заглушает горечь провалов и обид… Но в той или иной степени пьют все. Коллективно или в одиночестве. По поводам и без… И никуда от этой страшной правды не деться. Скольких талантов и ярких индивидуальностей поразил он жестокими болезнями, спеленал больничными простынями, разрушил личности и жизни!..

Р. П. Сулоева:

— О ней говорили, что пьет. Что тут скажешь? Дело в том, что ее организм совершенно не переносил алкоголь. Она быстро пьянела, поэтому и было так заметно. Другие выпивают в несколько раз больше, — и ничего.

Алкоголь не приносил ей желанного забвения, театр был ее болезнью и ее лекарством. Своим корявым почерком она записывала для себя роли, которые мечтала сыграть. Получился чуть не тетрадный разворот. Своеобразный мартиролог. Наверное, вместе с крушением очередной мечты умирала и частичка ее самой.

А. М. Торопов:

— Нифонтовой понравился спектакль Иванова «Волки и овцы», и ей очень захотелось в него войти. Но она сначала попросила дирекцию, чтобы узнали у Поляковой (играющей Мурзавецкую. — Прим. авт.), не возражает ли та. Люда Полякова сказала, да ради Бога! И Руфа стала одержимо репетировать Мурзавецкую. Но, к сожалению, не было даже генеральной репетиции.

Природа настолько щедро ее наградила, подарила удивительные лучистые глаза! Причем на сцене и на экране — красота была вдвойне. А в жизни ходила, загребая ногами. Одевалась нарочито небрежно…

При этом при всем, когда получила Мурзавецкую, — стала другой, потому что все уже было подчинено роли. Актер без роли — неживой человек.

Самые свои сладостные минуты она переживала на сцене. И с нее говорила не только со зрителями, но и со своими ближайшими друзьями. Когда тем было плохо, — не плакала вместе с ними, не утирала им слезы, а звала в театр.

Н. Г. Соловьева:

— Она меня лечила своим искусством. В театре у нее были такие взлеты: «Каменное гнездо», «Гроза», потом «Браконьеры», «Палата»!.. Одинцова из спектакля «Отцы и дети»… Она обращалась со сцены прямо ко мне, и я обо всем забывала: уходили куда-то проблемы, не такими горькими казались обиды… После спектакля она требовала: «Посмотри мне в глаза!» И успокаивалась: «Порядок!»

Р. П. Сулоева:

— Иногда она мне говорила: «Я сегодня играла для тебя. Ты поняла?» Да, я всегда это чувствовала. Это на энергетическом уровне. Какой-то луч, по которому она шла ко мне. Иногда она мною играла роль…

Н. Г. Соловьева:

— 28 ноября 1993 года Руфа умерла… А ровно через месяц должна была состояться премьера «Капитанской дочки», мюзикла в постановке Василия Федорова. Она играла Екатерину II. Впервые пела. Я тайком от нее видела две репетиции — это было что-то необыкновенное! Руководство было недовольно: у нас что, театр оперетты? Это Руфа своим авторитетом пробила постановку. После ее смерти спектакль закрыли. Это чуть не сломало жизнь Федорову: он обожал Нифонтову, как актрису и человека.

Когда уходит артист, на кинопленке остаются его лицо и голос, взлет удач и обидные провалы. Очень часто вместе с актером уходят и его лучшие спектакли, но память о нем продолжает жить в виде театральных легенд. В Малом, пока живы партнеры и современники Нифонтовой, будут рассказывать о том, КАК она играла Варвару в «Дачниках» (какое счастье, что Борис Бабочкин перенес его на экран!), Раневскую в «Вишневом саде», в «Птицах нашей молодости»…

Т. П. Панкова:

— В «Холопах» по Гнедичу она прекрасно играла Глафиру — спившуюся незаконную дочь княгини. Когда Гоголева-княгиня спрашивала: «Я все тебе дам. Что ты хочешь?» — Она ТАК произносила это: «Умереть»!..

Она и трагедийная, и гротеск любила.

Ее душа так хотела безудержного веселья, но обстоятельства и люди снова и снова загоняли ее в рамки придуманного ими амплуа, ждали от нее щемящего душу драматизма, трагедийного надрыва. А этого не только на сцене, но и в ее собственной жизни было с избытком… Где-то рядом все время была начеку Смерть. Она регулярно напоминала ей о себе, преждевременно и страшно обрывая жизни родных и близких…

Не оптимистические трагедии

Т. П. Панкова:

— Руфину Дмитриевну жизнь не щадила…

Ее отец был наполовину греком. Отсюда и непривычная русскому уху фамилия Питаде (скорее всего, искаженное Питади). Дмитрий Иванович работал на железной дороге, дослужился до помощника начальника станции Москва Товарная. Это был красивый мужчина, с мягким, в отличие от супруги, характером. Дарья Семеновна же была женщиной твердой и властной. Она работала на ткацкой фабрике, была активисткой месткома, играла в драмкружке. И при этом успевала вести домашнее хозяйство и рожать детей — у Руфины Дмитриевны было три брата. В первые дни войны пропал без вести старший брат Александр, служивший в Латвии. В октябре 41-го призовут Бориса, а через три месяца на него придет похоронка. В 43-м в Москве во время бомбежки погибнет отец. «Железная» Дарья Семеновна будет рыть окопы, работать в госпитале, поднимать детей. Потом станет жить с дочерью и воспитывать внучку Олю. Страшная болезнь вцепится своими клешнями в ее уставшее тело. Но после операции она проживет еще 15 лет.

Т. П. Панкова:

— Когда умирала мать, Руфина Дмитриевна ходила как тень. Она была идеальной дочерью и обожала мать. Та умерла на ее руках.

Н. Г. Соловьева:

— У них с братом были удивительные отношения: смесь ерничанья, подкалывания и нежности одновременно. Слава был красивым, фактуристым мужиком. Руфа его звала «Митрич».

В самом конце декабря 1974 года он умер в гостинице в Ярославле, куда получил перевод на работу: принимал ванну, видимо, стало плохо с сердцем… А семья его еще оставалась в Ангарске. Когда через два дня встревоженные его отсутствием сослуживцы взломали дверь, то увидели страшную картину… Ему было всего 45. Это был скромный, порядочный человек. Он никому не говорил, что брат знаменитой сестры.

У них, как у двойняшек, была потрясающая биоэнергетическая связь. Она всегда чувствовала, когда он болел. А в тот день, как рассказывала Руфа, у нее в Минске был концерт. Она стояла на сцене, и вдруг ее качнуло, все поплыло перед глазами, ей физически стало плохо.

У Славы была дочь — характером в Питаде. Она страшно погибла: занялась коммерцией, ее увезли в лес, ограбили и убили… Остался маленький ребенок…

Р. П. Сулоева:

— Руфа тяжело переживала смерть брата. Вскоре после этого сказала мне: «Я тоже умру в ванной».

Ей было отпущено 63 года. Это много для тех, кто устал от жизни, достиг всего и утратил желания. И так мало, если в душе столько нерастраченных чувств, нереализованных планов, несбывшихся надежд…

В некрологах потом чаще всего будет встречаться слово «одиночество». Нет, она не была одинока, хоть последние годы и прожила практически одна. Немногие могут похвастать такими друзьями — родными по духу, которые при жизни были готовы идти за нее в огонь и в воду, а после смерти — за ее память и правду о ней. Но, видимо, ее душу, как ржа, изнутри подтачивала боль из-за непонимания и отчуждения с единственным родным по крови человеком — дочерью. У них были непростые отношения.

Ольга закончила ВГИК, мастерскую Згуриди, стала, как и отец, заниматься научно-популярным кино. По отзывам тех, кто видел ее работы, у нее неплохо получалось.

Р. П. Сулоева:

— Между матерью и дочерью все время кто-то стоял: сначала бабушка, потом несколько лет в их доме жила и воспитывала Олю Руфина поклонница Ираида Ивановна. Руфа много работала, часто была в разъездах…

Оля росла тепличным домашним ребенком. Кто ее видел, удивлялся: с длинной косой и «несовременными» взглядами, она походила на тургеневскую барышню. Родители не одобрили предмет ее пылкого первого чувства, но она пошла наперекор их воле. Муж вместе с ней работал на студии научно-популярного кино оператором. Человек, говорят, не без способностей, но…

Н. Г. Соловьева:

— Отношения с зятем у Руфины Дмитриевны и Глеба Ивановича не складывались. Оля в конфликтных ситуациях всегда брала сторону мужа. Но родился Миша, и Руфа очень присохла сердцем к внуку, — да он и похож на нее. Ради него они с Глебом решили отдать дочери дачу на Истре. 1 октября 1991 года Глеб приехал туда что-то свое забрать. Гена в тот день, что впрочем бывало довольно часто, выпил и из-за какой-то ерунды сцепился с Глебом Ивановичем, нахамил ему. Тому, естественно, было обидно, чем платят за добро… Разгорелся страшный скандал… В расстроенных чувствах Глеб сел в машину, грохнув дверью, газанул и помчался в сторону Воронова, где у них была другая дача… Я увезла Олю с ребенком в Москву. Через некоторое время мне позвонила Руфа и каким-то странным, посторонним голосом сказала: «Завтра едем на Истру. Нифонтова из морга забирать». У меня ноги приросли к земле. Оказывается, буквально через несколько минут после того инцидента он на скорости выскочил на шоссе и попал под МАЗ. Погиб мгновенно… Машина всмятку…

Похоронили Глеба на Ваганьковском. Руфа тяжело переживала потерю. Через несколько дней после похорон по возвращении домой с кладбища она упала, споткнувшись о лошадку-качалку внука, ударилась виском и потеряла сознание. Я вызвала «скорую», плачу, тормошу ее… Ночью она пришла в себя и говорит: «Что ты так всполошилась?» Потом потребовала зеркало, посмотрела на вспухший висок и вдруг заплакала навзрыд, по-бабьи. Я впервые видела, чтобы она так плакала. И все повторяла: «Ничего, уже скоро. Скоро».

Она страдала, но никогда не жаловалась. Теперь я понимаю, что она знала, что уходит. Молча и очень мужественно.

Р. П. Сулоева:

— Накануне того страшного дня мы с ней договорились поехать на дачу, подготовить ее к зиме. Но я не смогла. 28-го она там все же побывала. Вечером мы с ней разговаривали по телефону. Она сказала, что намерзлась и устала, сейчас протрет полы на кухне и ляжет спать. Назавтра мы с ней собирались поехать купить ей легкое пальто для прогулок с внуком…

Но завтра для Руфины Дмитриевны так и не наступило.

Ольга:

— Это был мистический день. Ничем другим объяснить это нельзя. Я к ней собиралась с Мишей. Вдруг чувствую, что заболеваю: просто трясет лихорадка. Легла, накрылась двумя пледами, приняла таблетку. Потом меня стало бросать в жар, температура за 39. Позвонила маме, сказала, что не приеду. Было часов пять вечера. Позже они с Мишей долго разговаривали. Часов в семь я опять звонила.

А потом позвонила соседка и сказала, что жильцы с четвертого этажа просят найти кого-нибудь, потому что с потолка льется вода. Я говорю, что не могу двинуться. Когда муж приехал с работы, я его послала: поезжай срочно. Он поехал, и они с соседями открыли дверь. Это было часов восемь — половина девятого…

Т. П. Панкова:

— В раковине ванной комнаты она хотела помыть тряпку. Открыла горячую воду, — а у них шла безумно горячая вода, — ей стало плохо… Тряпочка забила сток… Когда открыли дверь, она в пару, в кипятке лежала мертвая…

Ольга:

— В свидетельстве о смерти написано «сердечный приступ».

Главное, к утру у меня от болезни следа не осталось. Это была не болезнь. Я не знаю, что это было. Во всяком случае, что-то такое происходило, что-то готовилось.

Н. Г. Соловьева:

— Как она умирала… Вообще, это тайна, покрытая мраком. Мы знали, что она на дух не переносила зятя, подозревала его в разных грехах, в том, что женился на Оле по расчету, зная, что ее отец зам. Председателя Комитета по кинематографии России и от того много чего зависит. Он жену против родителей настраивал, внуком Руфину Дмитриевну шантажировал…

Когда я мыслью возвращаюсь к этой страшной теме, то все время думаю: что она могла бы почувствовать — если она была жива — в момент, когда он входил в квартиру? Не дочь — заметьте! — а человек, которого она ненавидит! А Руфина Дмитриевна умела ненавидеть, — это я знаю точно. От этого можно было умереть от разрыва сердца…

Р. П. Сулоева:

— Проходит полгода, и Ольга отдает мне вскрытый конверт, в нем две открытки, которые я дарила Руфине в детстве. На нем рукой Руфы написано: «Дорогой, единственной! Здесь я сказала то, о чем, может быть, не договорила в жизни».

Видимо, предчувствие смерти было… Но что она мне написала, я так и не знаю…

Ольга:

— Когда я наутро вошла в дом, было такое впечатление, что она меня встретила. Такое чувство, что она обняла изнутри теплом. Ощущение нереальное, непривычное. Причем это было по отношению ко всем ее вещам, которых я касалась. Я думала, что не смогу тут находиться. Но было наоборот: я спала на ее кровати, и как будто она согревала меня своим теплом, присутствием. Не было ощущения трагизма: я чувствовала, как будто она освободилась. От своей земной оболочки. И находится там, где ей надо быть… Я старалась раздать как можно больше ее вещей. Мне говорили, зачем отдаешь до сорокового дня? А мне, наоборот, хотелось, чтобы о ней вспоминали и как можно больше говорили доброго. Мне казалось, что это тепло должно распространиться на всех. И действительно так и было.

(Теперь в просторной квартире, где живут Ольга с мужем и тремя сыновьями, ничто не напоминает о прошлом. О великой Актрисе и несчастной женщине. — Прим. авт.)

Р. П. Сулоева:

— Мы приехали в морг вместе с Руфиной подругой Л. Н. Варламовой, которая много лет ее гримировала. Вся левая сторона лица и руки Руфы были распухшими и обезображенными от кипятка… Тогда Лидия Николаевна красиво присобрала кружево, старинное, вологодское, в котором Руфа играла в каком-то спектакле, и накрыла ей лицо. Руки тоже прикрыли. Ее похоронили в театральном костюме, кажется, в нем она играла в «Дачниках».

А. М. Торопов:

— Когда Руфка ушла, это было так ужасно!.. Руфа создавала в театре АТМОСФЕРУ!

Ее гроб стоял на сцене. Пришло с ней проститься море людей, был забит весь театр.

Не только ее друзья и коллеги по театру пришли проститься с ней в тот скорбный день, — многие приехали из других городов и часами на холоде ждали своей очереди, чтобы на мгновение приблизиться к тому, что осталось от любимой актрисы, доброго друга, предмета тайной любви… Почему-то не радовались недруги… Всех объединила боль утраты. И горькое «Прости!» было не просто данью печальной традиции, но искренним раскаяньем: не помогли, не уберегли.

Н. Г. Соловьева:

— Оказывается, в тот свой последний день она привезла на дачу цепи для кладбищенской ограды. Своей… Она сначала заказала такие для Глеба, а потом, втайне от всех, и для себя. Правда, они так и не установлены. Впрочем, и памятник-то только через шесть лет поставили.

Т. П. Панкова:

— Дочь была для Руфины всем. Оля мне все время звонила, спрашивала, почему театр не возьмет на себя установку памятника. Я огорчена и возмущена: Руфа оставила им в наследство две дачи, большую квартиру в центре, машину, гараж… Неужели нельзя было хотя бы приличную доску с крестиком поставить? А сделал памятник сын Риммы. После того как написали в газете, что она столько лет лежит в ногах у Гоголевой…

Р. П. Сулоева:

— Мы, Руфины подруги, решили собрать деньги ей на памятник. Но мой сын Алексей, узнав об этом, засмеялся: «Много вы, пенсионерки, соберете. Я сам поставлю памятник тете Руфе». Он купил камень, который Оле понравился, потом несколько раз заказывал машину, кран и людей, чтобы его с места на место перевозить. Оля сказала, что сама нарисует эскиз… Несколько лет мы этого ждали.

Кто знает, успокоилась ли истерзанная душа Актрисы под камнем, на котором странный ангел с зажженной свечкой… При жизни она не верила в Бога. Верила в себя и в людей. Время все расставило по своим местам, и теперь стало ясно, в ком она ошибалась, в ком нет. Главное: ее помнят. И каждый год 15 сентября день рождения Руфины Дмитриевны вместе с ее подругами отмечает все больше и больше людей: любовь к ней, как круги по воде, распространяется все дальше и дальше.

Нифонтова Руфина Дмитриевна

Родилась 15 сентября 1931 года в Москве.

Скончалась 28 ноября 1994 года.

Окончила ВГИК (1955, мастерская Б. Бибикова и О. Пыжовой).

В 1955–1957 — актриса Театра-студии киноактера.

С 1957 — актриса Академического Малого театра.

Лауреат Всесоюзного кинофестиваля в номинации «Первые премии для актеров» за 1958 год.

Лауреат Всесоюзного кинофестиваля в номинации «Первый приз за женскую роль» за 1960 год.

Народная артистка СССР (1978).

Снялась в фильмах:

1955 — Вольница

1956 — Полюшко-поле

1957 — Сестры

1958 — Восемнадцатый год

1959 — Хмурое утро

1961 — День, когда исполняется 30 лет

1963 — Русский лес

1964 — Палата

1965 — Год как жизнь

— Первый посетитель

1966 — Дачники

— Неизвестная…

1967 — Они живут рядом

1968 — Интервенция

1968 — Ошибка Оноре де Бальзака

1970 — Любовь Яровая

— Расплата

— Семья Коцюбинских 1972 — Опасный поворот

1977 — Риск — благородное дело

1979 — С любимыми не расставайтесь

1980 — Вам и не снилось…

— Жиголо и Жиголетта

1981 — Контрольная оп специальности

— Товарищ Иннокентий

1982 — Год активного солнца

1984 — Время и семья Конвей

— Берег его жизни 1992 — Сумасшедшая любовь

Данный текст является ознакомительным фрагментом.