СХВАТКА С ЦЗЯН ЦИН

СХВАТКА С ЦЗЯН ЦИН

В Пекин Дэн с семьей прибыл 22 февраля 1973 года. В отличие от южной Цзянси, где уже ощущалась весна, здесь, на севере, еще вовсю господствовала зима. Лежал глубокий снег, было морозно и ветрено. На перроне бывшего «каппутиста» и Чжо Линь радостно приветствовали сотрудники канцелярии ЦК. Они же отвезли всю семью в заранее подготовленную для них резиденцию в западном пригороде столицы. Это был очень просторный двухэтажный особняк элитного типа, только недавно выстроенный. «Мы остались очень довольны», — вспоминает дочь Дэна¹.

Наконец-то почти вся семья была вместе. Только Пуфан опять находился в госпитале. Зато помимо трех дочерей и младшего сына в доме поселились три зятя: пока родители жили в Цзянси, все дочери успели выйти замуж. Сначала, в 1971 году, свое счастье обрела средняя дочь, Дэн Нань. Она вышла замуж за однокурсника по имени Чжан Хун, с которым работала в деревенской коммуне. В ноябре 1972-го в Наньчанском госпитале она родила девочку, которую по предложению младшей дочери Дэна, Маомао, назвали Мяньмянь («Соня»). Это странное имя выбрали потому, что малышка появилась на свет «в период политической „зимней спячки“ деда». Как же все тогда были политизированы! Новоиспеченный дедушка чувствовал себя на седьмом небе. «Сейчас у меня есть внучка, а вы теперь уже никто», — сказал он домочадцам².

Второй вышла замуж младшая дочь, Маомао, — за сына бывшего заместителя министра здравоохранения. С ним ее свела подруга, знавшая его по Пекину. Звали молодого человека Хэ Пин, и был он студентом Харбинского военно-строительного института. Его отца тоже репрессировали, так что у новобрачных было немало общего.

Наконец последней устроила свою жизнь Дэн Линь, самая старшая. В отличие от сестер она никогда не была привлекательной. Болезненно полная и некрасивая, в больших толстых очках, она не вызывала интереса у мужчин, даже несмотря на недюжинные таланты. Дэн Линь хорошо пела и рисовала, училась сначала в средней школе при Пекинской консерватории, а затем окончила Центральный институт изобразительных искусств. В семье она считалась самым творческим человеком, а ее работы, выполненные в традиционной манере гохуа (китайской живописи) тушью и акварелью на шелке или бумаге, привлекали внимание даже специалистов. Но все это не помогало ей в личной жизни. В конце концов ее просто сосватали: за хорошего человека по имени У Цзяньчан, научного сотрудника Института цветных металлов.

Так что семья у Дэна и Чжо Линь увеличилась. Все здоровые дети были при деле: Дэн Линь работала в Академии художеств, Дэн Нань — в Институте автоматики, Маомао училась на лечебном факультете Пекинского медицинского института, а Фэйфэй — на физическом факультете Бэйда.

Обосновавшись в Пекине, Дэн вновь взял к себе на работу прежнего секретаря Ван Жуйлиня, который все «смутное» время проходил перевоспитание тоже в одной из «школ 7-го мая» в провинции Цзянси. Вернулись к Дэну и его прежний охранник Чжан Баочжун и слуга У Хунцзюнь. В общем, жизнь, похоже, налаживалась.

Между тем 9 марта 1973 года Чжоу Эньлай доложил Мао о возвращении Дэна, попросив назначить его своим заместителем. Это была формальная просьба: Мао давно принял решение поручить Дэну разгрузить больного Чжоу. Так что, понятно, ответил согласием³.

Двадцать восьмого марта в десять вечера Дэн встретился с Чжоу, впервые за последние шесть с лишним лет. Тот принял его в резиденции ЦК Юйцюаньшань (Гора нефритового источника), в северо-западной части Пекина, недалеко от бывшего императорского парка Ихэюань (парк Доброго здоровья и гармонии). Здесь в тишине он проходил медицинское обследование. Поприветствовать Дэна приехали заместитель премьера Ли Сяньнянь и жена Мао — Цзян Цин.

Чжоу выглядел ужасно. Исхудавший, пожелтевший и постаревший. Цзян Цин же, наоборот, излучала энергию и, казалось, даже помолодела. Она была на десять лет младше Дэна и на целых шестнадцать — Чжоу (родилась в марте 1914 года), но никто ей не дал бы ее пятидесяти девяти. Коротко подстриженная, тоненькая, в красивых роговых очках, она все время пребывала в каком-то странном истеричном возбуждении. Чего нельзя сказать ни о Чжоу, прежде довольно экспансивном и даже вспыльчивом, ни о третьем участнике встречи — Ли Сяньняне, служившем когда-то, во время последней гражданской войны, под началом Дэна. Оба были спокойны и немногословны. Шестидесятичетырехлетний Ли тоже выглядел для своих лет на редкость старо, его жидкие волосы, обрамлявшие мощный череп, были совершенно белые. Он выполнял обязанности заместителя премьера с 1954 года, много лет был министром финансов, а в начале 1970-х стал фактически правой рукой Чжоу.

Встреча носила протокольный характер. Чжоу и Ли не могли обсуждать с Дэном дела в присутствии Цзян Цин: та возглавляла в ЦК фракцию леваков, и между ней, с одной стороны, и Чжоу и Ли — с другой — давно шла борьба за расположение Мао Цзэдуна. Леваки, сделавшие себе карьеру на крови ветеранов, ничего не понимали ни в народном хозяйстве, ни в дипломатии, зато умели выявлять «классовых врагов» и громить «ревизионистов». Иными словами, двигать вперед «культурную революцию». В то время именно они курировали средства массовой информации и идеологическую работу ЦК, то и дело организовывая шумные пропагандистские кампании. Чжоу, Ли, а также еще один знакомый Дэна, 76-летний маршал Е Цзяньин, руководивший повседневными делами Военного совета ЦК, как могли, ограничивали разрушающее влияние леваков на народное хозяйство, пытаясь развивать производство и модернизировать армию.

Что же касается Мао, то он как искусный политикан балансировал между фракциями, заставляя и Цзян Цин, и Чжоу апеллировать к нему как к высшей инстанции. При этом сознательно поддерживал относительное равновесие между соперничавшими сторонами. Кстати, во многом поэтому он и вызвал Дэна из ссылки: чтобы усилить группировку ветеранов, начинавшую ослабевать из-за болезни премьера. Даже зйачительно постаревший и физически ослабевший (осенью 1971-го врачи выявили у него острую легочно-сердечную недостаточность) Мао не выпускал из рук бразды правления. Он полностью контролировал ситуацию и в партии, и в стране.

На следующее утро Мао принял Чжоу, который сообщил ему: «Он [Дэн Сяопин] и душевно, и физически в хорошей форме». После этого, в три часа дня, Председатель пригласил к себе Дэна.

Он протянул ему руку и, глядя прямо в глаза, спросил:

— Что же ты делал все эти годы?

— Ждал, — ответил бывший «каппутист № 2».

— Ну, ладно, — произнес «великий кормчий». — Упорно работай и береги здоровье⁴.

В тот же вечер Дэн по предложению Председателя принял участие в заседании Политбюро, которое официально утвердило его заместителем премьера, поручив вести международные дела. Он получил также право и далее участвовать в работе этого высшего органа, несмотря на то что пока не являлся даже членом ЦК. Таково было желание Мао.

Международное положение Китая в то время улучшалось с каждым днем. В начале 1970-х Мао и Чжоу сумели воспользоваться новой геополитической ситуацией, сложившейся вокруг их страны в связи с резким обострением советско-китайских отношений и катастрофическим ухудшением положения армии США во Вьетнаме. Китайцам удалось заинтересовать американцев, с одной стороны, своим ярым антисоветизмом, а с другой — возможностью оказания посреднических услуг в их переговорах с Вьетконгом (южновьетнамскими партизанами-коммунистами) и Демократической Республикой Вьетнам, поддерживавшими с Пекином союзнические отношения. В октябре 1971 года американцы позволили КНР занять ее законное место в Организации Объединенных Наций, а в феврале 1972-го президент США Ричард Никсон посетил Пекин, где провел переговоры с Мао и Чжоу. В конце визита, 28 февраля, когда президент Никсон находился в Шанхае, было опубликовано совместное коммюнике, в котором подчеркивалось, что «прогресс в деле нормализации отношений между Китаем и Соединенными Штатами соответствует интересам всех стран»⁵. После этого за один год отношения с КНР на уровне послов установили 16 государств, в том числе Великобритания, Япония, ФРГ, Австралия. И хотя с США установление официальных дипломатических отношений затягивалось в связи с различным пониманием сторонами тайваньского вопроса, международный авторитет КНР стремительно возрастал.

Именно на одном из дипломатических приемов в Пекине Дэн и был впервые после опалы представлен публике. Произошло это 12 апреля 1973 года. По словам присутствовавших, он выглядел неуверенно и старался держаться в стороне до тех пор, пока внучатая двоюродная племянница Мао по материнской линии Ван Хайжун, исполнявшая тогда обязанности заместителя министра иностранных дел, не ввела его в круг собравшихся. Только тогда Дэн улыбнулся, а гости приветствовали его аплодисментами⁶.

Осторожное поведение Дэна могло объясняться не только тем, что это был его первый светский раут после стольких лет затворничества. Вполне вероятно, что за полтора месяца, проведенных в Пекине, он вполне уяснил себе, насколько опасной была ситуация, в которой он оказался. Ни Цзян Цин, ни ее сторонники (а среди них находились влиятельнейшие политики: глава всех секретных служб китайской компартии Кан Шэн, а также шанхайские «герои» Ван Хунвэнь, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюань) не простили бы ему ни малейшего промаха. Для них он по-прежнему оставался «буржуазным перерожденцем» и «каппутистом», несмотря на то что внешне они, понятно, уже не могли демонстрировать свое подлинное к нему отношение.

Относительно Цзян Цин и ее соратников Дэна просветил Чжоу, специально пригласивший его еще раз в Юйцюаньшань (на этот раз с Чжо Линь). Они беседовали несколько часов за закрытыми дверями, и Чжоу даже посоветовал Дэну не доверять незнакомым докторам: от леваков всего можно было ожидать!⁷

Самочувствие самого Чжоу продолжало ухудшаться. Но он не мог пока лечь в госпиталь, так как Мао, опасаясь не обойтись без него, запретил врачам даже думать о его госпитализации и операции. «Великий кормчий», похоже, полагал, что Чжоу не переживет хирургического вмешательства и умрет раньше времени[81]. Поэтому Чжоу проходил обследование и лечение по существу амбулаторно, время от времени уединяясь для этого в Юйцюаньшане в сопровождении верной жены Дэн Инчао. Там его ждали врачи и другой обслуживающий персонал⁸.

Между тем приближалось время созыва очередного X съезда Компартии Китая, который Мао решил провести с 24 по 28 августа 1973 года. На съезде, понятно, планировалось сформировать новый состав руководящих органов партии, а потому и для Чжоу с Дэном, и для леваков он имел важнейшее значение. Разумеется, в патерналистском обществе, каким был Китай, персональный состав ЦК, Политбюро и Постоянного комитета Политбюро в конечной инстанции определялся одним человеком — Мао Цзэдуном. Так что внутрипартийная борьба за влияние на Председателя достигла критической точки.

В мае группа Цзян Цин смогла одержать серьезную победу. Им удалось добиться согласия «великого кормчего» на участие в работе Политбюро молодого, 38-летнего, радикала Ван Хунвэня, бывшего «начальника генштаба» шанхайских цзаофаней, а также еще одного левака, шестидесятилетнего мэра Пекина У Дэ, пользовавшегося расположением Мао.

Вместе с ними такое право получил и некто Хуа Гофэн, бывший секретарь парткома родного уезда «великого кормчего», создавший в деревне вождя величественный мемориал. Он был относительно молод: в феврале 1973-го ему исполнилось 52 года. Настоящие фамилия и имя этого человека, выходца из семьи шаньсийского рабочего-кожевенника, были Су Чжу (Су Слиток), но в 1938 году, вступив в антияпонский партизанский отряд, он изменил их на Хуа Гофэн, что означает «Китайский авангард [сопротивления Японии и спасения Родины]». В том же году он присоединился к китайской компартии, в рядах которой постепенно стал делать карьеру. В самом начале «культурной революции» Мао выдвинул его на пост первого секретаря провинциального комитета компартии Хунани, а потом назначил исполняющим обязанности председателя хунаньского ревкома. В 1969 году на IX съезде он включил его в состав ЦК, в 1971-м перевел на работу в Госсовет, а в марте 1972 года назначил министром общественной безопасности⁹. Но ни сам Мао, ни Дэн, разумеется, и представить себе не могли, что именно этому высокому и дородному, но скромному на вид человеку с мягкими манерами и застенчивой улыбкой суждено будет в недалеком будущем сыграть важную роль в жизни Дэна. Не догадывался об этом, естественно, и Хуа Гофэн.

Между тем борьба группы Цзян Цин против Чжоу развивалась. В середине лета 1973 года левакам опять повезло. Пребывавший из-за своей болезни в дурном настроении Председатель в конце июня — начале июля высказал ряд критических замечаний, в том числе в беседе с Ван Хунвэнем и Чжан Чуньцяо, в адрес Чжоу за его якобы «недостаточную твердость» в отношениях с американцами. «Большие дела [Чжоу со мной] не обсуждает, а малые ежедневно притаскивает. Если ситуация не изменится, неизбежно возникнет ревизионизм», — проворчал он¹⁰. И даже потребовал от Чжан Чуньцяо, который в то время по его поручению готовил проект политического отчета ЦК X съезду, включить в текст отчета критику Чжоу¹¹. Во время беседы с Ваном и Чжаном Мао вспомнил и о Линь Бяо, который к тому времени, как выяснилось, не только «плел нити заговора», но и в свободное время увлекался конфуцианством. Дело в том, что после раскрытия «заговора» бывшего министра обороны в его доме нашли целую картотеку с изречениями Конфуция. Мао сравнил Линя с гоминьдановцами, которые, как и его бывший маршал, чтили этого древнего философа¹². Ван и Чжан ушли от Мао совершенно довольные. И вскоре после этого вместе с Цзян Цин начали новую пропагандистскую кампанию: против Конфуция, которую подверстали к старой, направленной против Линь Бяо, обрушив критику на ничего не подозревавшего премьера.

Дело в том, что величайший философ Китая жил в конце правления древней династии Чжоу (родился он в 551 году до н. э., а умер в 479-м), когда династия уже утратила власть, традиционные общинные отношения стремительно разрушались, а культ предков многими подвергался сомнению. Гуманист Конфуций выступил тогда в защиту уходившего строя, который Цзян Цин и ее единомышленники, понятно, считали «реакционным». В данном случае левакам просто повезло, что название династии совпадало с фамильным иероглифом премьера. Ведь они могли теперь на законном основании безостановочно использовать это название в ходе кампании в отрицательном контексте, с тем чтобы вызвать в народных массах негативную реакцию к самому Чжоу Эньлаю: для большинства китайцев 1970-х годов иероглиф «чжоу» в газетах и журналах означал в первую очередь главу Госсовета.

В августе, однако, Цзян Цин и ее соратников ждало сильное разочарование. Настроение Мао изменилось, и он именно премьеру поручил выступить с отчетным докладом на X съезде. Так что группа Чжоу сохранила большое влияние. В то же время Ван Хунвэнь сделал доклад о дополнениях и изменениях в уставе партии, после чего был избран одним из заместителей Председателя: наряду с Чжоу, Кан Шэном, Е Цзяньином и начальником Главного политуправления Народно-освободительной армии Китая генералом Ли Дэшэном. В главном выборном органе — Политбюро — силы обеих фракций распределились примерно поровну. Среди же членов Постоянного комитета (в нем на этот раз насчитывалось девять человек) большинство было на стороне Чжоу¹³. Правда, это ничего не значило: главные решения по-прежнему принимал один человек.

Дэн участвовал в заседаниях съезда, и его даже по велению Мао избрали членом Центрального комитета¹⁴. Но в Политбюро официально пока не ввели (в отличие, например, от Ван Хунвэня и Хуа Гофэна). Один из главных членов чжоуской фракции, маршал Е Цзяньин, попросил тогда Мао назначить Дэна по совместительству и на какой-нибудь ключевой пост в армии, но «великий кормчий» не согласился. «Надо подумать», — сказал он¹⁵. Он все еще присматривался к Дэну, испытывая его на прочность.

Решающий тест он устроил ему в конце ноября — начале декабря 1973 года, когда вновь и с еще большей силой обрушился на Чжоу. Дело было так. Вечером 10 ноября в Пекин на три с половиной дня с официальным визитом прибыл Генри Киссинджер, только что назначенный государственным секретарем США. Принимали его Чжоу и Е Цзяньин. Мао тоже встретился с ним один раз (12 ноября), но в основном следил за переговорами по стенограммам. И вот, когда уже переговоры закончились, он вдруг заподозрил премьера в том, что тот что-то скрыл от него, какие-то детали бесед с представителем США. Это обвинение было надуманным, так как в то время, когда Чжоу пришел к Мао с докладом (по другим данным, попытался до него дозвониться), плохо себя чувствовавший Председатель уже спал, и его любовница и секретарь Чжан Юйфэн не захотела его будить. Проснувшись, Мао был очень недоволен и тут же заподозрил премьера в «кознях». Тем более что, просматривая чуть позже стенограммы, он вновь обратил внимание на то, что Чжоу не был достаточно тверд в общении с империалистами.

Дело в том, что Киссинджер всячески пытался склонить Пекин к военному союзу против Москвы, а Чжоу действительно не вполне решительно отстаивал независимый курс КНР¹⁶. В данном случае премьер проявлял излишнюю дипломатичность и вместо того, чтобы осадить чересчур напористого госсекретаря, давал тому понять, что его предложение может быть принято, но при условии, что «никто не почувствует, что мы союзники»¹⁷. Через своих ближайших сотрудниц, внучатую двоюродную племянницу Ван Хайжун и заведующую отделом МИДа Нэнси Тан (Тан Вэньшэн), служивших посредницами между ним и членами руководства, Мао тут же передал членам Политбюро, что, с его точки зрения, Чжоу пошел на военное сотрудничество с США, согласившись на то, что американцы прикроют КНР «ядерным зонтиком». Ничего такого, конечно, Чжоу не делал (он вообще не мог сам принимать решения), но Мао страшно раздражился. «Есть люди, — брюзжал он, — которые хотят дать нам взаймы зонтик, но мы этого не хотим»¹⁸.

Что делать? Он и раньше-то был подозрительным, а тут в связи с болезнью совсем перестал кому бы то ни было доверять. По его требованию поведение Чжоу, а заодно и Е Цзяньина несколько раз рассматривалось в Политбюро, где, конечно, Цзян Цин и ее клевреты не постеснялись обвинить опечаленного премьера в «предательстве» и «правом оппортунизме». Цзян Цин даже заявила, что в партии отныне имеет место очередная «борьба двух линий». Это было равносильно смертному приговору.

Все присутствовавшие должны были принять участие в осуждении, отмолчаться никто не мог. Один за другим люди вставали и поносили Чжоу и Е, несмотря на то что многие были членами их фракции. Дошла очередь и до Дэна. И он не моргнув глазом присоединился к общему хору. А что еще оставалось делать? Таковы были правила партийной «этики». Он начал издалека, как будто бы даже защищая Чжоу. «О международных и межгосударственных отношениях нельзя судить по одним переговорам и одной какой-нибудь фразе, надо исходить из общей обстановки», — сказал он. Но тут же, не переводя дыхания, добавил: «Что касается нынешней ситуации, то надо говорить о большом сражении. Но к нему еще не готова ни одна сторона, в особенности же не готовы США и СССР. Однако, если по-настоящему вести битву, нельзя бояться. Мы в прошлом одолели японских агрессоров, имея только „чумизу и винтовки“, и сегодня сможем [всех] победить с помощью тех же „чумизы и винтовок“». После этого, повернувшись к Чжоу, заключил: «Вы находитесь в одном шаге от Председателя. Для всех остальных Председатель вне досягаемости, хотя мы и видим его. Но вы его не только видите, но и можете с ним беседовать. Надеюсь, вы и дальше будете помнить об этом»¹⁹.

Все это означало, что Дэн тоже осуждает Чжоу за «отказ» от независимой и самостоятельной внешней политики Китая, то есть за то, что тот, «боясь» империалистов, «склонился» на одну сторону — к союзу с США против СССР и даже не доложил вовремя «великому кормчему» о результатах переговоров.

Узнав о том, что Дэн не отмолчался, проявив партийную принципиальность, Мао пришел в восторг. «Я знал, что он выступит, — в волнении сказал он. — Его не надо подталкивать, он сам выступает»²⁰.

В итоге этот важнейший тест Дэн прошел. Но на Чжоу вся эта вакханалия произвела тяжелое впечатление. «Он был раздавлен душевно и физически, — пишет один из его биографов. — Он потерял аппетит и сон»²¹. Два года спустя, после того, как страсти давно улеглись, а Чжоу оставалось жить совсем немного, к нему в госпиталь пришел заместитель министра иностранных дел Цяо Гуаньхуа — извиняться за то, что тогда, в ноябре 1973 года, принял участие в его травле. Умудренный опытом Чжоу, находившийся в полшаге от смерти, спокойно ответил: «Ты не мог контролировать ситуацию. Все выступали. Ты работал со мной не один десяток лет, особенно по американскому направлению. Как бы ты мог сорваться с крючка, если бы не выступил? И вообще идеальных людей не бывает. Почему я должен быть выше критики?»²²

Чжоу прекрасно всё понимал. Ему самому «приходилось говорить и делать много такого, что было против его воли»²³. В марте 1968-го, например, он не только не смог спасти от заключения в тюрьму свою приемную дочь Сунь Вэйши, известного театрального режиссера, которую ненавидела Цзян Цин, но и сам, опасаясь прослыть нелояльным, подписал ордер на ее арест! Бедная Сунь скончалась от пыток в тюремной камере через семь месяцев. Тогда же, в 1968-м, он подписал ордер и на арест собственного младшего брата Чжоу Эньшоу, посаженного в тюрьму только за то, что он был другом старшего брата жены Лю Шаоци²⁴.

То, что Чжоу сказал Цяо Гуаньхуа, он мог бы адресовать и Дэну, если бы тот тоже пришел просить прощения. Но Дэн с извинениями не явился. Он знал не хуже Чжоу, что в Компартии Китая мог быть только один глава, воле которого подчинялись все. Безоговорочная преданность Председателю подменяла прочие чувства: верность, дружбу, любовь, порядочность. К чему же просить прощения?

Тем более что в начале декабря Мао, довольный результатами новой проработки Чжоу, уже атаковал Цзян Цин: за чересчур резкое осуждение премьера. Он, в частности, объявил ошибочным ее утверждение, будто в партии имела место очередная «борьба двух линий». «Так говорить нельзя», — заметил он, добавив, что Цзян Цин, похоже, «не терпится» захватить власть. Тогда же он отверг просьбу жены включить ее и Яо Вэньюаня в состав Постоянного комитета Политбюро²⁵.

После этого в положении Дэна произошли резкие изменения. Уже через три дня после завершения «истории с Чжоу», 12 декабря, Мао лично созвал новое совещание Политбюро, на котором предложил ввести Дэна в состав этого высшего партийного органа официально. Кроме того, сказал, что от своего имени и от имени Е Цзяньина просит собравшихся утвердить Дэна членом Военного совета ЦК. При этом, обращаясь к Дэну, пошутил: «Если говорить о тебе, то ты как человек мне нравишься. Между нами есть и противоречия, но в девяти случаях из десяти их нет, есть только в одном случае. [Иными словами], девять пальцев здоровые, один больной».

Чуть позже Мао представил Дэна членам Политбюро уже в качестве их неформального начальника «Генерального штаба» (имелось в виду, что поскольку в Политбюро нет больше должности заведующего Секретариатом, Дэн опять будет исполнять эти обязанности). «Некоторые его побаиваются, — добавил Мао, — но он действует довольно решительно. Если оценить всю его жизнь, то ошибки и заслуги распределятся в соотношении 30 к 70. Он ваш старый начальник, я попросил его вернуться». Взглянув на Дэна, он вновь пошутил: «Эй, ты! Люди тебя побаиваются. [Но] я скажу тебе пару слов: „Будь тверд внутри и мягок снаружи, скрывай иголку в вате. Внешне будь поприветливее, а внутри — крепким, как сталь. Прошлые же ошибки постепенно изживай. Не ошибается тот, кто ничего не делает. А когда работаешь, всегда ошибаешься. Но если совсем не работать, это и есть ошибка“»²⁶.

Разумеется, оба его предложения (о включении Дэна в Политбюро и в Военный совет ЦК) были приняты единогласно. И в конце декабря Мао представил Дэна уже членам Военного совета: «У нас в партии были люди, которые, не делая ничего, умудрялись совершать ошибки, а Дэн Сяопин занимался делами и совершал ошибки; однако он очень хорошо провел самокритичный анализ в период, когда имел возможность подумать о совершенных им поступках, и это доказывает, что у него было достаточно смелости как для того, чтобы делать ошибки, так и для того, чтобы признать и исправить их». И далее: «Если говорить о нем, то он мне нравится. Он еще хорош, когда дело идет о сражении!» В заключение Мао повторил полюбившуюся ему шутку: «По-моему, внешне он мягок, как хлопок, а по своей натуре острый, как игла»²⁷.

Доверие Мао, конечно, окрыляло, особенно в связи с тем, что Председатель только что ослабил позиции не только Цзян Цин, но и самого Чжоу. Все это давало возможность надеяться на новый и быстрый карьерный рост. Ведь Дэн, как мы могли убедиться, был всегда человеком Председателя и, судя по отзывам осведомленных людей, не принадлежал не только к фракции леваков, но и, «строго говоря… к группировке Чжоу». На самом деле Чжоу Эньлай больше нуждался в нем, чем он в Чжоу²⁸. Наиболее тесные связи Дэн по-прежнему имел с командным составом Народно-освободительной армии Китая, с Е Цзяньином, другими генералами и офицерами, с которыми прошел по дорогам антияпонской и гражданской войн²⁹. А с Чжоу и его технократами из Госсовета он в основном поддерживал деловые отношения, примыкая к ним главным образом потому, что ни ему, ни им было не по пути с Цзян Цин и ее леваками. «Великого кормчего» оба, и Дэн и Чжоу, боготворили, но анархию «культурной революции» единодушно хотели прекратить — для того, чтобы вывести КНР в число передовых стран. Борьба фракций в Компартии Китая продолжала разгораться.

Между тем Дэн по поручению Мао стал готовиться к выполнению важной дипломатической миссии. 20 марта 1974 года Председатель решил послать его в Нью-Йорк для участия в сессии Генеральной Ассамблеи ООН, созывавшейся в апреле³⁰.

Это была огромная честь. Со времени принятия КНР в Организацию Объединенных Наций в 1971 году ни один высокопоставленный китайский руководитель не обращался еще к мировому сообществу с ее высокой трибуны. Участие в Генеральной Ассамблее должно было и в стране, и за рубежом укрепить авторитет Дэн Сяопина как вероятного преемника Чжоу на посту премьера. Оно давало понять, что «его [Дэна] время пришло»³¹. Соответствующим образом укреплялись и позиции фракции больного премьера, сильно пошатнувшиеся после ноябрьско-декабрьских проработок Чжоу и Е.

Разумеется, леваки не хотели этого допустить. Особенно старалась Цзян Цин, настаивавшая на том, что Дэн «завален работой внутри страны», а потому не может ехать. Но Мао был непреклонен. Он ни от кого не терпел возражений, даже от собственной жены, которая, казалось, настолько ушла во внутрипартийную борьбу, что перестала понимать настроения великого мужа. «Цзян Цин! — возмутился в конце концов Мао. — Выезд товарища Дэн Сяопина — это мое предложение, будет хорошо, если ты не будешь выступать против. Будь осторожной и сдержанной, не противься моему предложению»³².

В итоге Цзян пришлось отступить, и Дэн 6 апреля 1974 года отправился в Нью-Йорк. Провожали его пышно, в соответствии со значением мероприятия. На аэродроме собралось всё партийное руководство за исключением Мао. Согнали и более четырех тысяч представителей трудящихся масс. В общем, проводы были по высшему разряду. Члены ареопага знали — Дэн летит в Америку, чтобы выполнить особую миссию: с трибуны Генеральной Ассамблеи ему предстояло донести до всего мира новую внешнеполитическую доктрину «великого кормчего» о глобальном разделении человечества на три мира. К первому из них Мао относил сверхдержавы США и СССР, ко второму — Японию, страны Европы, Австралию и Канаду, а к третьему — все остальные государства. По мысли Мао, третий мир, составной частью которого являлся Китай, должен сплачиваться в борьбе против стран-гегемонов, то есть США и СССР. Эта доктрина, впервые очерченная Мао в беседе с президентом Замбии Каундой в конце февраля 1974 года³³, как нельзя точнее отражала его мысль о необходимости для КНР твердо следовать принципам независимости во внешней политики, не склоняясь ни к одной сверхдержаве.

Десятого апреля Дэн с блеском выступил на сессии Генеральной Ассамблеи. Очевидец вспоминает: «Мы с друзьями сидели на балконе, предназначенном для гостей. Зал внизу был полон… Когда Дэн, показавшийся нам с балкона особенно маленьким, появился… его встретили бурной овацией. Все встали, чтобы его приветствовать. Я старался слушать выступление без перевода… хотя его сычуаньский акцент был очень силен… Я помню, что речь его встретили исключительно хорошо. Дэна поздравляли, и было похоже, что он [в тот день] являлся главной фигурой. Конечно, КНР все еще оставалась относительно новым членом ООН, и это тоже подогревало интерес к речи Дэна»³⁴.

Разумеется, Дэн не сам писал речь. Над ней работала специальная группа, но он вместе с Чжоу вносил поправки. Текст долго обсуждался партийным руководством и переписывался. Мао утвердил только шестой вариант³⁵. В нем давалась крайне негативная оценка международной деятельности как США, так и СССР и утверждалось, что обе страны «первого мира» являются «крупнейшими международными эксплуататорами и угнетателями» и даже «источником новой мировой войны». При этом, однако, подчеркивалось: «Та супердержава, которая гордо носит ярлык социализма, особенно агрессивна»³⁶.

Министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко, присутствовавший на Ассамблее, не смог скрыть раздражения и, не желая сам общаться с «предателем дела рабочего класса», коим он, несомненно, считал Дэна, даже попросил своего американского коллегу Генри Киссинджера ответить тому «за них обоих»³⁷.

Встретившись через четыре дня с Киссинджером в отеле «Вальдорф Астория» за обедом, данным госсекретарем в его честь, Дэн попытался смягчить впечатление. Он шутил, старался держаться непринужденно и даже заявил, что китайско-американские отношения «находятся на хорошем уровне». Киссинджер и Дэн проговорили весь вечер, примерно с восьми до одиннадцати. Дэн много курил, пил с Киссинджером маотай (дорогую и очень крепкую китайскую водку), поругивал советских коммунистов, с которыми «никогда не мог договориться», и даже сказал в порыве наигранного «откровения»: «Мы работаем вместе с вами над тем, чтобы держать [русского] медведя на севере» (то есть сдерживаем советский гегемонизм). Но Киссинджер не мог преодолеть неприятного осадка, оставшегося у него после выступления Дэна в ООН. Собеседник показался ему «довольно напористым» и даже «язвительным», но «недостаточно разбирающимся в исторических проблемах» и дипломатии. Кроме того, он обратил внимание на то, что Дэн, только недавно вернувшийся из ссылки, «не чувствовал себя вполне уверенно»: он все время искал поддержки у сопровождавших его лиц, то и дело посматривая на них³⁸. (Киссинджер радикально изменит отношение к Дэну после того, как лучше узнает его, и в конце концов, станет испытывать «огромное уважение к этому отважному маленькому человеку с меланхолическими глазами, который оказался верен своему делу, несмотря на невероятные превратности судьбы»³⁹.)

За девять дней, проведенных в Нью-Йорке, Дэн, конечно, не имел возможности познакомиться с этим великим городом по-настоящему. Заседания следовали за заседаниями, приемы — за приемами. И только из окна лимузина он видел переливающийся огнями Бродвей, фешенебельную 5-ю авеню и чопорную Уолл-стрит. Правда, в воскресенье, 14 апреля, он смог немного пройтись по центру. Произвел ли Город желтого дьявола на него впечатление, мы не знаем: со своими попутчиками он, понятно, это не обсуждал. Известно только, что ему очень понравились детские игрушки в дешевом магазине «Вулворс», в том числе кукла, которая могла плакать, сосать соску и даже писать. Отец переводчицы Мао, Нэнси Тан, сопровождавший Дэна, купил эту куклу для его внучки⁴⁰.

По дороге домой Дэн остановился на полтора дня в Париже. Вот этот город он действительно любил. Ведь здесь прошли его молодые годы. Он попросил сотрудников китайского посольства покатать его по улицам, надеясь отыскать дорогие места. Но всё так изменилось! Даже гостиницу на улице Годефруа, где раньше жил Чжоу Эньлай и где Дэн печатал журналы «Молодежь» и «Красный свет», он не узнал. Да, время пробежало очень быстро. Вот ему уже скоро семьдесят. Почти вся жизнь прошла, а он так и не стал свободным человеком. По-прежнему приходилось приспосабливаться.

Перед отлетом Дэн обратился к послу с еще одной просьбой: купить ему круассаны и сухой молочный кисель. Он хотел взять их с собой в Пекин, чтобы подарить соратникам по работе и учебе во Франции. В Центральном банке КНР ему выдали немного валюты (16 долларов) — на карманные расходы, но он их сэкономил и только теперь решил потратить. Посольские работники купили ему 200 круассанов и изрядное количество упаковок киселя. (Очевидно, к его 16 долларам они втайне от него добавили свои деньги⁴¹.)

То-то радовались Чжоу Эньлай, Не Жунчжэнь и другие друзья его молодости, когда сиявший от удовольствия Дэн одаривал их буржуазными деликатесами! Наверное, не меньше, чем внучка Дэна американской кукле.

Особенно много значили эти французские угощения для Чжоу. Его жизнь неудержимо приближалась к концу, и прощальный привет из юности не мог не волновать. 1 июня с согласия Мао его наконец госпитализировали. В элитный военный госпиталь номер 305, где в тот же день сделали операцию. Ему стало немного легче, но через два месяца опять началось ухудшение, и 10 августа врачи провели еще одну операцию⁴², хотя помочь уже не могли. Чжоу остался в госпитале, ему сделали еще две операции. Он чувствовал себя то лучше, то хуже, но время от времени выезжал на особо важные заседания партийного центра. Борьба с леваками, грозившими доконать производство, требовала его неустанного внимания.

А Мао Цзэдун, хотя и признавался в любви Дэн Сяопину, по-прежнему лавировал между фракциями. Он тоже был смертельно болен: летом 1974 года у него начали проявляться симптомы очень редкой болезни Лу Герига[82], известной также как боковой амиотрофический склероз. Вызывается эта болезнь отмиранием нервных клеток спинного мозга. У Мао она начала проявляться в прогрессировавшем параличе правой руки и правой ноги, который через некоторое время перекинулся на горло, гортань, язык и межреберные мускулы. Врачам стало ясно: Председатель не проживет больше двух лет⁴³. Но Мао упорно хватался за жизнь, по-прежнему зорко следя за обстановкой в стране и партии.

Он совсем не собирался отстранять от власти Цзян Цин и других застрельщиков «всеобщего хаоса в Поднебесной», хотя временами критиковал их не меньше, чем Чжоу. Иногда мог даже с раздражением проворчать Цзян Цин, Ван Хунвэню, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаню в присутствии их врагов: «Вам не надо сбиваться в группу четырех». Мог и заявить: «Цзян Цин — алчная натура!» Но при этом внушал своим соратникам: «К ней [Цзян Цин] тоже надо применять принцип раздвоения единого: одна ее часть хорошая, другая же — не слишком»⁴⁴. В то же время он настойчиво продвигал молодого Ван Хунвэня. Именно ему после госпитализации Чжоу Эньлая он передал полное руководство повседневной работой Политбюро и ЦК.

Чувствуя, что критика Мао не смертельно опасна для них, леваки в начале сентября 1974 года повели новое наступление на ветеранов. Но это вызвало бурный конфликт на заседании Политбюро. Основными действующими лицами на этот раз были Цзян Цин и Дэн Сяопин. Связан был конфликт с вопросом, следует ли покупать современные суда за границей или лучше их строить самим. В конце сентября из плавания в Румынию вернулся отечественный корабль «Фэнцин», который, похоже, доказал, что и китайцы могут успешно строить океанские лайнеры. Но некоторые сотрудники министерства путей сообщения, находившегося в непосредственном подчинении Чжоу, тем не менее посчитали, что судостроительная промышленность Китая пока развита недостаточно, так что как бы ни был хорош «Фэнцин», надо срочно закупать или арендовать целую партию подобных судов за границей. Иначе кроме «Фэнцина» у КНР долго не будет кораблей такого класса. Услышавшая об этом Цзян Цин обиделась за державу и тут же обвинила министерство и весь Госсовет в «торговле Родиной» и «низкопоклонстве перед иностранщиной». На очередном заседании Политбюро она напрямую атаковала Дэна (Чжоу отсутствовал), устроив ему настоящий допрос: «Какова твоя позиция по вопросу о судне „Фэнцин“? Как ты относишься к критике „низкопоклонства перед иностранщиной“?» Дэн взорвался: игравшая в плохого следователя Цзян Цин дико раздражила его. «При обсуждении вопросов в Политбюро надо исходить из принципов равноправия, — парировал он. — Нельзя таким образом относиться к людям! Разве может Политбюро работать в духе сотрудничества, если так будет продолжаться?» Пылая гневом, он вышел, хлопнув дверью⁴⁵.

Цзян Цин тут же обвинила Дэна в неприятии «культурной революции» и на следующий день отправила Ван Хунвэня с донесением к «великому кормчему», который отдыхал у себя на родине, в Чанше. Ван стал нашептывать Мао, что Чжоу Эньлай, маршал Е Цзяньин и Дэн Сяопин готовы пойти по пути Линь Бяо. «На заседании Политбюро… между Цзян Цин и товарищем Дэн Сяопином разгорелась ссора, причем очень-очень серьезная», — сообщил Ван⁴⁶. Но Мао, чувствовавший себя очень плохо из-за развивавшегося паралича, страшно разозлился и прохрипел испугавшемуся Вану: «Если у тебя есть мнение, его надо высказывать прямо в лицо, а так делать нехорошо. Надо налаживать сплочение с товарищем Сяопином». А потом добавил: «Возвращайся и больше общайся с премьером и товарищем Цзяньином. Не надо действовать заодно с Цзян Цин. Будь с ней осторожен»⁴⁷.

Ван передал слова Председателя Цзян Цин и другим членам своей фракции. Но оскорбленная женщина продолжала бушевать. Она вызвала к себе приближенных «великого кормчего» Ван Хайжун и Тан Вэньшэн и, кипя от негодования, стала внушать им мысль о коварстве Дэна. В этой ситуации Дэн сделал правильный ход: как-то вечером явился прямо к Цзян Цин домой поговорить «по душам». Правда, как он позже рассказывал Мао Цзэдуну, из разговора ничего не вышло: «Я пришел к ней, мы поговорили, но „сталь“ натолкнулась на „сталь“». Мао расхохотался: «Вот это хорошо»⁴⁸.

«Великий кормчий» тогда больше поддерживал Дэна и фракцию Чжоу. В последнее время его все сильнее волновало положение дел в экономике, которой развязанная им «культурная революция» нанесла тяжелый урон. Он прекрасно знал, что промышленное производство падает, добыча угля и выплавка стали в 1974 году по сравнению с предыдущим годом сократились соответственно на 9,4 и 3,7 процента, что все основные потребительские товары, включая продукты питания и одежду, распределяются по карточкам, в стране существует безработица. Особенно тяжелое положение сложилось в деревне: там 250 миллионов крестьян голодали. Колоссальные трудности испытывал транспорт: около 50 процентов поездов шли вне графика, то и дело возникали крупные аварии, огромные партии сырья и товаров не доходили до потребителя. Рабочие, инженеры и техники то и дело участвовали в политических кампаниях, руководство заводов и фабрик раздиралось групповщиной, а леваки третировали знающих экономистов как «классово чуждых», будучи уверенными, что лучше быть «красным», чем специалистом. Более 30 процентов предприятий являлись убыточными; дефицит бюджета был хроническим⁴⁹.

В этих условиях, чтобы заменить больного премьера, Мао нужен был человек, не менее прагматичный, чем Чжоу. И таковым, разумеется, являлся Дэн, доказавший к тому же свою преданность. 4 октября Мао передал Ван Хунвэню свое желание видеть Дэна первым заместителем премьера, то есть по сути исполняющим обязанности последнего. А через несколько дней приказал неразлучным Ван Хайжун и Тан Вэньшэн объявить членам Политбюро, что решил назначить Дэна еще и заместителем Председателя Военного совета ЦК и начальником Генерального штаба Народно-освободительной армии Китая. (Все три назначения он на самом деле сделал по просьбе маршала Е Цзяньина⁵⁰.) «Французская группировка хороша», — заметил он, вдруг вспомнив, что Дэн вступил в Компартию Китая во Франции⁵¹.

Цзян Цин была вне себя, но сделать ничего не могла. Мао вновь уравновесил силы соперничавших фракций, продолжив балансировать между ними.

Одиннадцатого октября 1974 года ЦК распространил новое откровение Председателя: «Великая пролетарская культурная революция идет уже восемь лет. Сейчас нужно успокоиться. Вся партия и вся армия должны сплотиться»⁵². (Эту необычную мысль Мао впервые высказал еще в августе 1974 года, но обнародована она была только теперь.) Навестившим же его в Чанше в начале ноября Ли Сяньняню и Ван Хунвэню «великий кормчий» заявил: «Надо развивать народное хозяйство»⁵³. А Дэну, прибывшему к нему с визитом через несколько дней, сказал: «Тут нет никакого выхода, придется тебе тащить этот воз!»⁵⁴ После этого в конце декабря он спокойно объяснил Ван Хунвэню: «Дэн Сяопин силен и идейно, и политически; таких талантов мало. Он сильнее тебя»⁵⁵. И тут же предложил сделать Дэна еще и заместителем Председателя ЦК и членом Постоянного комитета Политбюро. Правда, вспомнив, очевидно, о прежней склонности Дэна к «каппутизму», заметил, что, развивая экономику, нельзя все же забывать о серьезной опасности ревизионизма. Он потребовал, чтобы все изучали теорию диктатуры пролетариата, так как «ныне в нашей стране существует товарная система; существует еще неравенство в системе заработной платы… и т. п. Это можно ограничить только при диктатуре пролетариата»⁵⁶.

Всё, что Мао хотел, было, разумеется, исполнено. В январе 1975 года на 2-м пленуме Центрального комитета десятого созыва Дэн был единодушно избран заместителем Председателя ЦК и членом Постоянного комитета Политбюро. А на состоявшейся в том же месяце сессии Всекитайского собрания народных представителей — официально утвержден первым заместителем премьера. Тогда же он возглавил Генштаб. В то же время в стране развернулось массовое движение за изучение теории диктатуры пролетариата. По требованию Мао его возглавили леваки Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюань.

В центре же внимания Дэна с этого времени, помимо внешнеполитических дел, стали находиться вопросы экономического развития. В 1975 году он начал активно работать над упорядочением армии и народного хозяйства, стремясь воплотить в жизнь долговременную программу четырех модернизаций: сельского хозяйства, промышленности, обороны, а также науки и техники, впервые выдвинутую Чжоу Эньлаем еще в декабре 1964 года.

Согласно этой программе к 1980 году КНР должна была создать самостоятельную и сравнительно целостную систему промышленности и всего народного хозяйства. До конца же XX века следовало достичь современного уровня развития передовых стран. Эту программу премьер Чжоу вновь озвучил в докладе о работе правительства на сессии Всекитайского собрания народных представителей в январе 1975 года. Но на этот раз не он был ее главным автором. Основные контуры новой программы были очерчены еще в августе 1974 года в Госплане, руководителями которого являлись Ли Фучунь и талантливый экономист Юй Цюли⁵⁷. Дэн тоже внес вклад в ее разработку. Ему же принадлежало авторство доклада Чжоу. «Проект [доклада] премьера готовил я сам, — вспоминал он, — нельзя было превысить объем в пять тысяч иероглифов, ведь его [Чжоу] здоровье так пошатнулось, что, если бы я написал больше, он не смог бы зачитать доклад»⁵⁸.

В январе вместе с маршалом Е Цзяньином, ставшим только что, после сессии Всекитайского собрания народных представителей, главой министерства обороны, Дэн созвал совещание кадровых работников аппарата Генерального штаба в ранге комполка и выше, на котором заявил о начале борьбы с «групповщиной», прежде всего в среде кадровых работников. Под последней недвусмысленно понималась деструктивная деятельность леваков, расшатавших армейскую дисциплину беспрерывными кампаниями «критики и борьбы»⁵⁹.

После этого Дэн развернул упорядочение на железнодорожном транспорте, потом перешел к сталелитейному производству, затем — к оборонке и, наконец, — к образованию, культуре и науке. Он то и дело проводил совещания, заседания и конференции и в итоге противопоставил левацкой критике Линь Бяо и Конфуция собственную кампанию по повсеместному искоренению «групповщины» (то есть левачества). При этом он с особым усилием старался довести до внимания всех партийных ганьбу, что настало время переключиться с революции на производство. «Сейчас есть интересы целого, о которых вся партия должна больше говорить, — разъяснял он, имея в виду развитие народного хозяйства. — …Говорят, сейчас кое-кто из товарищей только и осмеливается, что вести революцию, а вот заниматься производством боится. По их словам, „браться за революцию не опасно, а за производство — опасно“. Это вопиющая ошибка»⁶⁰. Он призывал восстанавливать добрые традиции и не ждать, пока «некоторые люди», доведшие «дело партии до полного безобразия», образумятся. «Надо быть смелыми! — восклицал он. — Людей, не желающих расставаться с групповщиной, следует, смотря по обстоятельствам, переводить в другие места, критиковать и прорабатывать; мямлить и вечно чего-то ждать нельзя»⁶¹.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.