«КАППУТИСТ № 2»

«КАППУТИСТ № 2»

Начиная с 1963 года Председатель со все возраставшей энергией боролся против внутренней «контрреволюции». В мае ЦК китайской компартии даже принял специальный документ (так называемые «Первые 10 пунктов»), определивший цели, движущие силы, объекты и масштабы движения за социалистическое воспитание в деревне, ставшей к тому времени главной ареной борьбы с реставрацией капитализма в связи с распространением там системы подряда. Документ этот был разработан под непосредственным руководством Мао, заострившим его против некоей «новой буржуазии», к которой вождь относил главным образом недобитых «помещиков», «кулаков» и других алчных эксплуататоров, внедрившихся, с его точки зрения, в руководство ряда «коммун» и бригад для «контратаки» на партию и раздела земли138. Откуда в КНР после коллективизации, коммунизации, голода и борьбы с «семейным подрядом» оказались «помещики» и «кулаки», сказать трудно, но Мао настаивал на таком видении проблемы.

Набирала дальнейшие обороты и кампания борьбы с внешним, советским, «ревизионизмом». Но если над Хрущевым «великому кормчему» в конце концов удалось одержать «победу» (14 октября 1964 года пленум ЦК КПСС отправил незадачливого Никиту Сергеевича на пенсию — пусть и не благодаря Мао Цзэдуну, но все же!), то у себя дома Председателю пока не удавалось окончательно разгромить «врагов». И это отнюдь не случайно. Ведь опасность реставрации заставляла его подозревать в злых намерениях огромное количество товарищей по партии, тем более что движение за «социалистическое воспитание» постоянно выявляло вопиющие факты «буржуазного перерождения» в парторганизациях. О тревожном положении ему все время докладывали верные леваки в партийном руководстве (Линь Бяо, Кан Шэн, Чэнь Бода и др.). Не отставали от них и многие провинциальные чиновники, славшие наверх только ту информацию, которую Мао хотел услышать. Становилось ясно, что по крайней мере в половине партийных ячеек «классовые враги» захватили власть.

Дэн тоже активно занимался борьбой против «реставрации»: не мог же генсек стоять в стороне! Но Мао, ценивший его как разоблачителя Хрущева, не чувствовал такого же удовлетворения от его работы на внутреннем фронте. В отличие от леваков Дэн с самого начала был явно не готов безрассудно развивать классовую борьбу в ущерб интересам экономического развития. Позже он сам признает: «В ходе начавшегося в 1963 году движения за „социалистическое воспитание“ был разработан документ под руководством самого Председателя — „Первые 10 пунктов“, ясно ставивший классовую борьбу, борьбу двух линий на первое место… Совсем не надо было разрабатывать еще какие-то „Вторые 10 пунктов“… [Но] я принял участие в подготовке этого документа в Ханчжоу и должен нести главную ответственность за ошибки, допущенные в нем»139.

«Вторые (или, иначе, Последующие) 10 пунктов», о которых говорит Дэн, были приняты Политбюро ЦК в ноябре 1963 года. Их основным автором был Тянь Цзяин, тот самый секретарь Мао, который в 1962 году поддержал семейный подряд. В них особо подчеркивалось: «Ни на одном из этапов движения нельзя допустить, чтобы оно отрицательно сказалось на производстве»140. «Вторые 10 пунктов» получили поддержку не только Дэна, но и Лю Шаоци.

Что же касается Мао, то он на них внешне никак не отреагировал, но разве мог он не обратить внимания на попытку «умеренных» ослабить кампанию? Через год, в январе 1965-го, он даст всем понять, что в тот раз просто затаился, вновь применив свою излюбленную тактику выманивания «ядовитых змей» из нор141.

Затаившись, он стал все больше размышлять над истоками как внешнего, так и внутреннего «ревизионизма» и в итоге пришел к убеждению, что основным в китайском обществе является уже не противоречие между бедными трудящимися и недобитыми эксплуататорскими классами, а между сознательными массами и бюрократами, стоявшими у кормила власти, но не перестроившими мировоззрения. Именно от этих людей, то есть от самих кадров партии, не подавивших в себе дух стяжательства, и проистекает главная опасность реставрации, поскольку, идя по капиталистическому пути, то есть являясь «каппутистами», они пытаются вести за собой всё общество. Как же можно их образумить? Снять с командных должностей и выкинуть из партии? Конечно. Но одного этого недостаточно: ведь на их место придут другие, не лучше. Значит, надо изменить само мировоззрение людей, полностью очистив его от всех наслоений прошлого, создать нового человека, подлинного строителя коммунизма. Иными словами, нужна «культурная революция», классовая борьба в сфере культуры, направленная на тотальное разрушение традиционных нравов, обычаев, идеологии и других культурных ценностей китайского народа и замену их новыми, коммунистическими. То есть вслед за революционным преобразованием экономического базиса надо коренным образом перестроить все области надстройки! (Позже он подчеркнет, что «борьба с теми, кто стоит у власти в партии и идет по капиталистическому пути, — это главная задача, а никак не цель. Цель [культурной революции] — решить вопрос о мировоззрении, выкорчевать корни ревизионизма»142.)

Ни Лю Шаоци, ни Дэн, ни многие другие китайские руководители до такого, конечно, додуматься не могли, а потому, занимаясь вопросами «социалистического воспитания» (Лю даже с легкой руки Мао носил титул «главнокомандующего движением»), по-прежнему разрабатывали старую идею вождя о том, что в Китае «главным противоречием является противоречие между бедняками и низшими середняками, с одной стороны, и зажиточными слоями — с другой»143. Но они явно отстали от Мао.

А тот уже летом 1964 года повел наступление на культурном фронте. 27 июня, например, он заявил, что творческие союзы и большинство периодических изданий «на протяжении последних 15 лет… в основном не проводили в жизнь политику партии»144. И если и дальше пускать дело на самотек и не проводить классовой «чистки» творческих союзов, то они превратятся в конрреволюционные организации. Вслед затем, 2 июля, он потребовал от членов Постоянного комитета Политбюро организовать в министерстве культуры и во всех творческих союзах новый чжэнфэн (то есть кампанию исправления стиля), для чего сформировать в ЦК специальную группу из пяти человек по делам «культурной революции»145. Главой ее он назначил хорошо знакомого нам Пэн Чжэня, его заместителем — Лу Диньи, а членами — Кан Шэна, Чжоу Яна (заместителя Лу Диньи по отделу пропаганды ЦК и одного из руководителей как Союза работников литературы и искусства, так и Союза писателей) и У Лэнси (бывшего тогда уже не только директором Синьхуа, но и главным редактором «Жэньминь жибао»)146.

Деятельность группы Пэн Чжэня, однако, вызвала вскоре его недовольство. Пэн действовал чересчур деликатно, стремясь ограничить партийное вмешательство в тонкую сферу культуры академическими дискуссиями, в то время как Мао желал разжечь на культурном фронте пламя классовой борьбы.

Всё больше раздражали «великого кормчего» и Лю Шаоци с Дэном: своим нежеланием вникнуть в его настроение. Казалось, они упорно не замечали, что он более не считает первоочередной задачей партии натравливание «бедняков и низших середняков» на «зажиточные слои деревни».

В сентябре 1964 года под руководством Лю Шаоци в ЦК был разработан новый руководящий документ относительно «социалистического воспитания» — так называемые «Исправленные последующие 10 пунктов», основанные на материалах, собранных женой Лю, Ван Гуанмэй, в ходе ее пятимесячного обследования одной из «народных коммун» в провинции Хэбэй. В них старая идея борьбы «бедняков» с «помещиками» была даже возведена в абсолют147.

Вот тут-то Мао и заподозрил неладное: ведь получалось, что Лю сознательно переводил острие борьбы с новых главных врагов (высокопоставленных членов партии — «каппутистов») на мелкую сошку!

В середине декабря 1964 года для обсуждения и принятия документа, разработанного командой Лю, было созвано рабочее совещание Политбюро. Подготавливал его Дэн, который, узнав накануне, что Мао немного прихворнул, опять опростоволосился. Исходя, по-видимому, из гуманных соображений, он предложил «великому кормчему» не ходить на заседание. Особых дискуссий на совещании не предполагалось, а потому он просто пожалел Мао. Но тот, в очередной раз обидевшись, тут же явился в зал, где выслушал доклад Лю. А через несколько дней вступил с докладчиком в открытое столкновение. Вот что Мао заявил: «Помещики и кулаки — это режиссеры, стоящие за кулисами. На авансцене же сейчас находятся разложившиеся кадровые работники. Они, эти перерожденцы, и есть группа, стоящая у власти. Если вы организуете борьбу только с помещиками и кулаками, то у бедняков и низших середняков вы поддержки не найдете. Самый настоятельный вопрос — это вопрос о кадровых работниках, ибо помещики. кулаки, контрреволюционеры и дурные элементы не стоят у власти». Лю Шаоци попытался возразить: «Некоторые не одобряют такой постановки вопроса». Но Мао оборвал его: «Сейчас не нужно обращать внимания на всякие там классы или прослойки, нужно взяться за этих „стоящих у власти“ коммунистов, стоящих у власти „больших вождей“ и за тех, кто идет с ними». Чжоу, разумеется, тут же поддержал Председателя, но Дэн, испугавшись, по-видимому, что борьба с «каппутистами» в партии перерастет все мыслимые рамки, предложил сконцентрировать удар только по небольшому числу «особенно злостных перерожденцев». Мао на это ничего не ответил и просто вернулся к тому, с чего начал: «Сначала нужно ловить волка, а потом лису. Вот так нужно браться за проблему, начнешь не со стоящих у власти, ничего не выйдет». Лю опять попытался возражать, но Мао его уже не слушал148.

Этот спор состоялся 20 декабря, а через шесть дней Мао Цзэдун пригласил старых товарищей на банкет в Дом народных собраний на площади Тяньаньмэнь по случаю своего дня рождения. Присутствовало чуть более сорока человек, в том числе Лю и Дэн. Все находились в приподнятом настроении до тех пор, пока Мао неожиданно не разразился злобной речью. «Я хочу продолжить критику некоторых ошибочных представлений и суждений, проявившихся в ходе движения за социалистическое воспитание», — сказал он. И, не называя Лю по имени, вдруг объявил его взгляды немарксистскими, после чего сообщил, что кое-какие органы ЦК превратились в «независимые королевства» (он, в частности, имел в виду дэновский Секретариат). Заключил он выступление мрачным предупреждением: «В партии существует опасность возникновения ревизионизма»149. Все время, пока он говорил, в зале стояла мертвая тишина.

На следующее же утро, вновь явившись на рабочее совещание, Мао заявил, что «в нашей партии имеются по крайней мере две группировки: социалистическая и капиталистическая!»150. А на другой день стал размахивать перед собравшимися текстами Конституции Китайской Народной Республики и партийного устава и кричать, что у него здесь есть две книги, одна — Конституция, по которой он имеет гражданские права, а другая — партийный устав, по которому у него есть права члена партии. Но, сказал он, «один из вас» (то есть Дэн) «не пускал меня на совещание», а другой (Лю Шаоци) — «не давал мне говорить»151.

Мао удалось получить поддержку большинства, и в итоге «Исправленные последующие 10 пунктов» оказались отвергнуты, а вместо них в январе 1965 года был принят разработанный Чэнь Бода под руководством Мао новый документ (так называемые «23 пункта»). В нем говорилось: «Ключевым моментом движения является исправление тех, кто стоит у власти и идет по капиталистическому пути»152.

Тогда же, в январе 1965-го, Мао решил сместить Лю в связи с тем, что тот «выразил энергичный протест» по поводу развертывавшейся в ходе движения за «социалистическое воспитание» борьбы с «теми, кто стоял у власти в партии и шел по капиталистическому пути»153.

Относительно же Дэна он пока к такому решению не пришел, хотя и был зол на своего генсека. Но вскоре и к нему отношение Мао испортилось до крайности. На этот раз — в связи с тем, что тот вступил в острый конфликт с особой, ссориться с которой ни ему, ни кому бы то ни было в Китае не следовало: с мстительной и коварной женой «великого кормчего» Цзян Цин.

Эта хрупкая женщина, обладавшая исключительно сильным характером, пользовалась большим влиянием в китайском руководстве. И совсем не потому, что Мао страстно любил ее: за много лет брака он успел поостыть к ней и свои сексуальные потребности удовлетворял со множеством любовниц, главной из которых была поразительно красивая проводница его поезда двадцатилетняя Чжан Юйфэн (Чжан Нефритовый феникс). Но Цзян Цин (Азурная река, настоящие фамилия и имя — Ли Шумэн, что значит Ли Чистая и безыскусная) демонстрировала ему такую фанатичную преданность (в том числе политическую), что Председатель не мог не ценить этого. Бывшая когда-то до революции очень неплохой актрисой (в начале 1930-х Цзян с успехом играла в шанхайских театрах и даже снималась в кино), она нужна была ему и как эксперт в сфере культуры. В конце сентября 1962 года Мао поручил ей контроль за деятельностью органов культуры как на уровне ЦК, так и правительства. И его боевая подруга стала с огромным рвением внедрять принципы классовой морали в «загнивавшую» литературу и «деградировавшее» искусство. Под ее руководством на китайской сцене начали появляться новые оперы и балеты — своего рода пропагандистские агитки, убогие по форме и примитивные по содержанию, зато невероятно революционные.

Энергичной Цзян Цин было, однако, тесно на театральных подмостках. Ей нужна была политическая власть. И потому она стала вскоре конфликтовать со многими членами руководства, которые и без того ее не любили, — с того момента, как она стала женой Мао Цзэдуна. Большинство ветеранов с теплотой вспоминали прежнюю супругу вождя — Хэ Цзычжэнь, у которой с Председателем произошел разрыв за два года до его новой женитьбы. Этого им злобная Цзян никогда не могла простить. Хорошо относились к ней лишь немногие, в том числе Кан Шэн, ее бывший любовник, который, кстати, и познакомил Цзян с Председателем в 1938 году.

До осени 1962-го, однако, Цзян оставалась не более чем домохозяйкой и секретарем Мао, а потому особо навредить ни Дэну, ни кому другому в Политбюро не могла. Но после того как «великий кормчий» вывел ее на авансцену классовой борьбы, она, почувствовав силу, стала вмешиваться в дела многих китайских руководителей, хотя ни в Политбюро, ни в ЦК не входила.

Разумеется, ее поведение раздражало старые кадры. Но почти никто из них по какому-то странному легкомыслию не считал нужным скрывать свои чувства. Точно так же вел себя и Дэн Сяопин. Непростительная промашка для опытного бюрократа!

Так, посмотрев летом 1964 года очередной «шедевр», одобренный Цзян Цин, Дэн во всеуслышание заявил: «Из-за движения [по реформированию оперы] многие уже не осмеливаются писать статьи. В настоящее время агентство Синьхуа ежедневно получает всего по две статьи. В театральных спектаклях играют только роли солдат, показывают только одни сражения. А возьмем кино. Где же тут добиться совершенства, когда и это не разрешают изображать, и то не разрешают изображать»?154

Цзян Цин немедленно зачислила Дэна в список своих врагов, начав настойчиво внушать мужу мысль о его коварстве. Какое-то время Мао не придавал значения ее наветам, но в конце концов стал задумываться.

А пока, в начале 1965 года, хитроумной Цзян Цин удалось обработать супруга в нужном ей направлении в отношении приятеля Дэна, заместителя мэра Пекина и одного из ведущих китайских драматургов и историков У Ханя. Дэн действительно любил этого профессора-либерала, несмотря на то что тот не был членом компартии; он ценил его глубочайшее знание китайской истории, особенно периода династии Мин. И практически каждую неделю встречался с ним в одном из элитных партийных клубов, чтобы поиграть в бридж. Присоединялся к ним и первый секретарь ЦК комсомола Ху Яобан, тоже любитель этой западной игры. За картами они наслаждались беседой155.

На знании минской истории старина У Хань и погорел. Еще в январе 1961 года он написал историческую пьесу об отважном и благородном чиновнике XVI века Хай Жуе, осмелившемся высказать правду погрязшему в пороках императору династии Мин. И хотя сюжет был известный, Цзян Цин посчитала, что У Хань сознательно провел параллель между «делами» Хай Жуя и Пэн Дэхуая (ведь маршал тоже попал в опалу за критику вождя нации). Она подняла вопрос о пьесе сразу по ее выходе, но тогда ни Мао, ни кто-либо другой из его окружения не поддержали ее. Мао Цзэдуну нравился образ Хай Жуя. В нем он видел себя самого, «честного и правдивого революционера», борца против всех пороков прогнивших классов156.

Однако в начале 1965 года ситуация изменилась. Мао Цзэдуну, разозлившемуся на Лю, враги стали мерещиться повсюду. Вот тогда-то Цзян Цин и удалось внушить ему мысль о «двурушничестве» У Ханя. А вскоре — и о неверности Дэна. В этом ей помог ее старый друг Кан Шэн, не менее коварный, чем она. В первое время, когда Цзян Цин подняла вопрос о пьесе, он тоже скептически отнесся к затее, но затем, где-то во второй половине 1964 года, понял, что из этого можно извлечь неплохой политический капитал. И со своей стороны тоже стал нашептывать Мао, что У Хань — «контрреволюционер». Причем действующий по указке целой «банды», стремившейся реабилитировать бывшего министра обороны: «Мы критиковали Пэн Дэхуая, они же (Кан намекал на Лю, Дэна и иже с ними. — А. П.) приукрашивают Пэн Дэхуая. Разве это не оппозиционные действия?»157

И Мао в конце концов согласился с доводами Цзян Цин и Кан Шэна, после чего идея «заговора» в руководстве компартии завладела им и стала казаться ему вполне логичной. Ведь У Хань был подчиненным мэра Пекина Пэн Чжэня, который, как мы помним, являлся одним из ближайших соратников Лю Шаоци и Дэна, к тому же заместителем последнего в том самом «независимом королевстве», каковым Мао считал теперь Секретариат ЦК. В воспаленном мозгу Председателя все эти четверо (У Хань, Пэн Чжэнь, Лю Шаоци и Дэн Сяопин) объединились в одну «черную банду», захватившую, с его точки зрения, огромную власть «над пропагандистской работой внутри провинциальных и местных партийных комитетов и особенно внутри Пекинского городского комитета партии». А потому, решил он, возникла необходимость «открыто, всесторонне, снизу доверху вскрыть наши темные стороны» и «еще больше усилить культ личности для того, чтобы поднять массы на борьбу за уничтожение антимаоистской партийной бюрократии»158.

В феврале 1965 года Мао принял решение начать критику пьесы У Ханя в печати. Вот как он сам рассказывал об этом: «[Некоторые ведомства и некоторые районы нашей страны были в руках ревизионистов, воистину они заполнили всё, пролезли во все щели. В то время я предложил товарищу Цзян Цин организовать публикацию статьи с критикой пьесы „Разжалование Хай Жуя“, но именно в этом „красном“ городе [Пекине] я оказался бессилен. Делать было нечего, оставалось лишь [Цзян Цин] поехать в Шанхай, чтобы организовать это дело. Статью наконец написали, я трижды просмотрел ее и нашел, что в целом она годится. Вручая ее товарищу Цзян Цин, я предложил, чтобы статью просмотрели и другие руководящие работники ЦК, но товарищ Цзян Цин сказала: „Лучше опубликовать статью как она есть. По-моему, товарищи Чжоу Эньлай и Кан Шэн ее могут и не смотреть“». В противном случае, добавила Цзян Цин, и Лю Шаоци, и Дэн Сяопин «тоже захотят… прочесть»159.

Статья, о которой говорит Мао, была опубликована 10 ноября 1965 года в шанхайской газете «Вэньхуэй бао» («Литературные доклады»). Ее автором был 34-летний журналист Яо Вэньюань, работавший в местной партийной газете «Цзефан жибао» («Освобождение»). Работа над статьей заняла много времени. Было подготовлено 11 вариантов, которые Цзян Цин и еще один шанхайский левак Чжан Чуньцяо тайно курьерской почтой посылали Мао Цзэдуну в Пекин (рукописи они клали в коробки с магнитофонными записями пекинских опер160). Повышенные меры предосторожности объяснялись тем, что Мао хотел нанести удар по «умеренным» неожиданно. И это ему удалось.

Последним тестом на лояльность Дэна, Пэн Чжэня и остальных «правых» (за исключением Лю Шаоци, в «ревизионизме» которого Мао уже не сомневался) стало одно из рабочих заседаний ЦК в сентябре — октябре 1965 года, на котором Председатель предложил подвергнуть У Ханя критике. Как и следовало ожидать, ни Дэн, ни Пэн, ни другие тест не прошли. Дэн лишь для вида сразу же начал расследование деятельности профессора и вскоре объявил, что «У Хань является „левым (то есть благонадежным. — А. П.) элементом“»161. А Пэн Чжэнь, бывший, как мы помним, и раньше несдержан на язык, в конце сентября на очередной встрече работников культуры в ЦК заявил: «На самом деле все люди равны, вне зависимости от того, члены ли они Центрального комитета или председатели»162.

Такого Мао простить не мог. «Я призываю к бунту, — бросил он участникам рабочего заседания, — к такому же, как бунт против Юань Шикая, провозгласившего себя императором»[75]. После чего добавил: «Я скоро увижусь с Марксом, что я ему передам? Ревизионистский хвост, который вы мне оставляете, я не осмелюсь [ему передать]!»163 Именно после этого он дал сигнал Яо Вэньюаню публиковать статью, заклеймившую драму У Ханя как орудие борьбы буржуазии против диктатуры пролетариата и социалистической революции.

Разумеется, пекинское руководство встретило публикацию негативно: ведь У Хань, как мы помним, был не только профессором и драматургом, но и заместителем мэра. Первой реакцией Пэн Чжэня, не догадывавшегося, что за статьей стоял сам Мао, было не допустить ее перепечатки центральной прессой. За поддержкой он обратился к Дэну. И тот, тоже ничего не подозревая, сказал: «Да видел я этот спектакль, в котором роль Хай Жуя исполняет Ma Ляньлян[76]. Никаких ошибок там нет. А кое-кто всегда пытается по спинам других людей забраться повыше; иной раз они мало что знают о человеке, а стремятся, как говорится, ухватить его за косичку и трепать, трепать, критиковать, критиковать; а все это с той целью, чтобы сделать себе имя. Я больше всего не люблю таких вот людей. Ты скажи профессору, что ничего страшного в этом нет. Мы же будем с ним, как обычно, играть в карты. А политику и науку, искусство непременно надо разграничивать; их смешение — вот что наиболее опасно, ибо такой подход может создать препятствия на пути свободного высказывания мыслей»164.

Пэн Чжэнь обрадовался и вместе с У Ханем попытался отбить политическую атаку Яо Вэньюаня, переведя разговор о пьесе в академическое русло. 15 ноября в приложении к столичной газете «Гуанмин жибао» («Свет») У Хань опубликовал ответ на критику шанхайского журналиста, указав на некоторые фактические неточности в публикации «Вэньхуэй бао». «Я не боюсь критики со стороны Яо Вэньюаня, — написал У Хань, — но мне кажется, что такая псевдокритика, сопровождающаяся ошибочным навешиванием ярлыков, такой стиль поведения — неправильные. Кто [после этого] осмелится что-либо писать, кто осмелится заниматься историей?»165

Прочитав ответ, Мао всю ночь не мог уснуть. Пэн Чжэнь и Пекинский горком, контролировавшие центральную прессу, явно не желали сдаваться. Борьба обострялась. «С Пекинским горкомом ничего нельзя было поделать», — вспоминал Мао позже166.

А Дэн, не догадывавшийся о том, с кем на самом деле они взялись бороться, продолжал играть со своим другом в бридж. Бедный профессор, правда, не мог сосредоточиться на игре и все время печально вздыхал. Но Дэн успокаивал его: «Профессор, не вздыхай ты так; ко всему нужно подходить с оптимизмом; ты что думаешь, небо может обрушиться? Мне нынче шестьдесят один год. С того времени, когда я начал участвовать в революции, и до сегодняшнего дня мне пришлось пережить много житейских бурь, бывало муторно на душе. Из этого я извлек опыт… Надо смотреть в будущее. Когда устремляешь взгляд в будущее, всё можно сделать, со всем можно справиться. А уж если мы призываем тебя ориентироваться на будущее, то ты можешь быть спокоен!»167

Через пять дней Председатель получил еще более сильный удар: пекинцы сами пошли в контратаку. Все то же приложение к «Гуанмин жибао» объявило: «Безобразный опус Яо Вэньюаня не соответствует [духу движения] „пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ“»168. После этого заведующий отделом пропаганды Пекинского горкома в ответ на вопрос главного редактора муниципальной газеты «Бэйцзин жибао» («Пекинская ежедневная газета»), что ответить корреспонденту «Вэньхуэй бао», интересовавшемуся, почему в Пекине не перепечатывают их статью об У Хане, рассмеялся: «Скажи ему в ответ, какая у нас сегодня погода! Ха-ха-ха!»169 Поразительная политическая слепота!

Цзян Цин захотела встретиться с генсеком и, увидев как-то на приеме одной иностранной делегации Чжо Линь, подошла к ней. «Вот уже много лет, — сказала она, — как в кругах работников литературы и искусства игнорируют курс, указанный председателем Мао. Я надеюсь при встрече с Дэн Сяопином обсудить серьезные проблемы, существующие в кругах работников литературы и искусства». Чжо Линь передала эти слова Дэну, но тот и не подумал пригласить к себе Цзян Цин. Более того, заметил в одном разговоре: «Поскольку новых хороших спектаклей имеется немного, могут идти и старые. За реформу классической драмы я голосую обеими руками, однако сам я ее не люблю»170.

В конце концов в дело вмешался Чжоу Эньлай. 26 ноября он позвонил Пэн Чжэню и рассказал о роли Мао Цзэдуна в публикации статьи Яо Вэньюаня171. Только тогда «Жэньминь жибао» перепечатала злобный пасквиль, правда, со своим комментарием, в котором объявила о развернувшейся полемике между учеными. (Произошло это только 29 ноября.)

После этого У Хань, подавленный критикой, перестал приходить в клуб, но Дэн все еще надеялся, что гроза пройдет стороной. А потому то и дело заводил разговор о старине У с другими партнерами по бриджу. «Отставка профессора еще не отменена, — острил он. — Когда она будет отменена, он, слава Богу, опять придет играть в карты». И еще: «У Хань не обязательно должен быть связан с Пэн Дэхуаем. К вопросу об У Хане это не относится»172. Не собирался капитулировать и Пэн Чжэнь. В декабре 1965 года он сказал У Ханю: «В том, в чем ты ошибался, — признайся открыто, но, если считаешь, что прав, — стой до конца. Отстаивай правду, исправляй ошибки»173.

Между тем Мао отнюдь не желал успокаиваться. Он использовал статью об У Хане для перевода движения за «социалистическое воспитание» на новый уровень: по его собственным словам, эта статья послужила «сигналом к великой пролетарской культурной революции»174.

Через два дня после публикации он уехал из ставшего ему ненавистным Пекина, находившегося в руках «черной банды» Лю, Дэна и Пэн Чжэня, в вотчину леваков Шанхай, где сам воздух казался пропитан радикализмом. А через несколько дней уже в хорошем настроении отправился в уютный Ханчжоу, где на берегу тихого озера Силиху смог наконец немного расслабиться: теперь всё разворачивалось по его сценарию.

Через десять дней, однако, он вновь был в пути. На месте ему не сиделось. Хотелось бурной активной деятельности. Он вернулся в Шанхай, где провел новое расширенное заседание Постоянного комитета Политбюро, после чего опять на несколько дней завернул в Ханчжоу — там его ждали Чэнь Бода, Кан Шэн и другие близкие ему люди, прибывшие сюда обсудить дальнейший план кампании против У Ханя. После этого съездил в Лушань, посетил Кантон и Наньнин, а после Нового года вновь вернулся в Ханчжоу. В начале же февраля 1966 года через Чаншу приехал в Учан175.

А в это время Дэн вместе с двумя другими членами Постоянного комитета Политбюро, находившимися в Пекине (Лю Шаоци и Чжоу Эньлаем), принял за основу выработанный «группой пяти по делам культурной революции» «Доклад о ведущейся ныне научной дискуссии». Документ был компромиссным. С одной стороны, в нем говорилось, что «критика драмы товарища У Ханя „Разжалование Хай Жуя“… представляет собой грандиозную битву марксизма-ленинизма и идей Мао Цзэдуна с буржуазными воззрениями в области идеологии», с другой — отмечалось, что «надо придерживаться таких принципов, когда сущность явлений ищут в реальных фактах, а перед истиной все равны; нужно убеждать доводами; нельзя, подобно ученым-сатрапам, безапелляционно решать всё и диктовать свою волю другим… Необходимо и разрушение, и созидание (без созидания не может быть и настоящего, окончательного разрушения)»176.

После этого Пэн Чжэнь и еще три члена группы (Кан Шэн, Лу Динъи и У Лэнси) отправились со своим «Докладом» к Мао в Учан. Тот принял их в гостинице «Дунху» на берегу одноименного озера 8 февраля. «Доклад» ему, разумеется, не понравился, но до поры до времени он не хотел раскрывать карты. «Вы сами выработайте решение, — сказал он. — Мне нет нужды его смотреть»177. И, немного помолчав, добавил: «Вернемся к этим вопросам годика через три»178.

Это была ловушка, но Пэн, Лу и У подумали, что Мао одобрил их тезисы. И с легким сердцем в сопровождении секретарей и телохранителей после разговора с Председателем сразу же отправились в букинистические магазины179: Учан и Ханькоу славились ими на весь Китай. А через несколько дней с их подачи ЦК принял тезисы «Доклада о ведущейся ныне научной дискуссии» для распространения (правда, под грифом «совершенно секретно»).

Вот тут-то Мао и начал действовать. В середине марта уже в Ханчжоу он созвал расширенное совещание Постоянного комитета Политбюро, на которое пригласил Лю Шаоци и Чжоу Эньлая (Дэн в то время находился в инспекционной поездке на Северо-Западе), а также первых секретарей провинций, автономных районов и городов центрального подчинения. В совещании приняли участие и ряд работников ЦК. То, что они услышали, удивило многих из них. Мао не только обрушился на Пэн Чжэня, У Ханя и У Лэнси за пропаганду буржуазной культуры (последнего он даже назвал «полумарксистом»), но и призвал развернуть классовую борьбу во всех высших, средних и начальных учебных заведениях по всей стране: «В настоящее время большую часть высших, средних и начальных учебных заведений монополизировала интеллигенция, вышедшая из среды буржуазии, мелкой буржуазии и помещичье-кулацкого класса… Это серьезная классовая борьба… Может появиться ревизионизм, ревизионизм исходит именно от этих людей… Надо, чтобы на смену пришли люди молодые, не отягощенные эрудицией (?!), но стоящие на твердых позициях, имеющие политический опыт, решительные… В истории всегда узаконивалось то, что прежде признавалось незаконным… В настоящее время реакционным является то, что не допускает развертывания активности людей, ограничивает их в стремлении совершить революцию… Сейчас всем позволяется требовать самостоятельности, требовать ее у бюрократов… Пусть студенты… шумят… Нужно, чтобы студенты свергли профессоров»180.

«Председатель в своем выступлении призывал всех… быть решительными и, проводя исторические параллели, требовал, чтобы наши товарищи не малодушничали, проявляли отвагу, а не излишнюю осторожность», — записал после этого в дневнике первый секретарь парткома провинции Хубэй Ван Жэньчжун181. А У Лэнси, совершенно деморализованный, попросил Чжоу Эньлая дать ему возможность выступить с самокритикой: «Критика Председателя [в мой адрес] очень сурова, мне надо полностью разоружиться». Помрачневший Чжоу ответил: «Он критиковал не только тебя, но и нас»182.

Помимо прочего, на совещании обсуждался вопрос, посылать ли делегацию КПК на XXIII съезд КПСС, который открывался 29 марта. И здесь точки зрения Пэн Чжэня и Мао вновь оказались противоположными. Единственный из всех собравшихся Пэн высказался за поездку, тогда как Председатель категорически отверг такую возможность. «Мы не поедем, — резюмировал он, — оставим [наше] красное знамя незапятнанным, нечего тянуть канитель»183. «Предательское поведение» Пэна глубоко возмутило его, хотя вряд ли удивило: первый секретарь Пекинского горкома давно стал для него политическим трупом.

Вскоре после этого он дезавуировал тезисы доклада Пэн Чжэня и распустил «группу пяти по делам культурной революции». В апреле Пэна посадили под домашний арест184, а вскоре «вычистили» и Лу Динъи. После этого их объединили в «антипартийную» группу вместе с начальником Генштаба Ло Жуйцином и заведующим общим отделом ЦК Ян Шанкунем, снятыми ранее по совершенно другим причинам: на последних повесили, в частности, абсурдные обвинения «в похищении секретных государственных документов и передаче их врагу» (имелись в виду «советские ревизионисты»)185.

Шестнадцатого мая 1966 года Политбюро от имени ЦК приняло текст специального сообщения всем парторганизациям страны, в котором говорилось о роспуске «группы пяти» и об образовании по решению Мао Цзэдуна новой группы по делам «культурной революции», непосредственно подчиненной Постоянному комитету Политбюро. Во главе ее Мао поставил верного ему Чэнь Бода, советником последнего сделал Кан Шэна, а одним из заместителей — Цзян Цин (в конце августа 1966 года загруженный работой Чэнь уступил пост главы группы супруге Председателя)186. Именно это сообщение впервые призвало всю партию «высоко держать великое знамя пролетарской культурной революции»187.

Несколько абзацев этого сообщения, в том числе о создании новой группы по делам «культурной революции», были написаны самим Мао. Главным из них был следующий: «Представители буржуазии, пролезшие в партию. правительство. армию и различные сферы культуры, представляют собой группу контрреволюционных ревизионистов. Они готовы при первом удобном случае захватить власть в свои руки и превратить диктатуру пролетариата в диктатуру буржуазии. Одних из этих людей мы уже распознали, других — еще нет, а третьи все еще пользуются нашим доверием и готовятся в качестве нашей смены. К примеру, люди, подобные Хрущеву, находятся бок о бок с нами. Партийные комитеты всех ступеней должны отнестись к этому с полным вниманием»188.

Никто, правда, тогда не понял, кого «великий кормчий» имел в виду, говоря о людях, подобных Хрущеву. Все знали, что преемником Мао являлся Лю Шаоци, но сама мысль о его «предательстве», разумеется, никому в голову не приходила, даже лицам из ближайшего окружения Председателя. Вот что по этому поводу вспоминал Кан Шэн: «16 мая 1966 года Председатель Мао отметил: ревизионисты, реакционеры и предатели находятся среди нас. В то время многие партийцы не поняли, кого именно подразумевал Председатель Мао. Они полагали, что речь шла о Ло [Жуйцине] и Пэн [Чжэне]. На самом деле Пэн Чжэнь был уже разоблачен. [Но] никто не осмеливался предположить, какие еще имелись предатели»189. «Я, — добавлял Кан Шэн, — [тоже] не почувствовал, что [Председатель] указывал на Лю Шаоци. У меня было только очень расплывчатое понимание этого важного указания Председателя Мао»190. О том же говорил и шанхайский левак Чжан Чуньцяо: «Когда началось движение, лишь несколько человек, да и то очень поверхностно, понимали слова Председателя, в особенности его пассаж о людях, подобных Хрущеву, которые „находятся бок о бок с нами“. Они крайне вяло реагировали на них. В то время я тоже не совсем понимал этот абзац. Я мог думать только о Пэн Чжэне, но не был полностью уверен в том, что речь шла о Лю Шаоци»191.

Мао же считал свой тезис о еще не разоблаченном «китайском Хрущеве» главным во всем сообщении, о чем недвусмысленно заявил вскоре тому же Кан Шэну и Чэнь Бода. Ему очень хотелось, чтобы его сообщение «взорвало» не только партию, но и всё общество.

Просвещенный им Кан Шэн разъяснял впоследствии: «Великая культурная революция возникла из идеи о том, что классы и классовая борьба существуют и при системе социализма. Эта идея — и теоретическая, и эмпирическая. Опыт показывает, что даже в Советском Союзе, на родине Ленина, большевистская партия восприняла ревизионизм. Наш опыт по строительству пролетарской диктатуры в течение более двадцати лет и, в особенности, последние события в Восточной Европе, где были восстановлены буржуазная диктатура и капитализм, тоже ставят вопрос о том, как осуществлять революцию в условиях пролетарской диктатуры и социализма. С тем, чтобы решить эту проблему, Председатель Мао и развернул Великую культурную революцию в Китае».

По словам Кан Шэна, «великий кормчий» с самого начала выдвинул трехлетний план проведения революции: задачей первого года (с июня 1966-го по июнь 1967-го) он определил «мобилизацию масс», второго (с июня 1967-го по июнь 1968-го) — «достижение великих побед», а заключительного (до июня 1969 года) — завершение революции. «Для такой великой революции, как эта, — утверждал верный соратник Мао, — три года — небольшой отрезок времени»192.

С этого сообщения началось вовлечение в «культурную революцию» широких масс, что придало движению особый характер. Председатель дал право народу судить «партийцев-ревизионистов», в том числе «крупных партийных сатрапов». Ударной силой «культурной революции» должна была стать молодежь, не отягощенная излишними знаниями и не скованная «порочными» гуманными представлениями конфуцианского общества, — студенты вузов, а также учащиеся техникумов, средних и даже начальных школ. 25 мая на борьбу с «каппутистами» поднялись студенты Пекинского университета, вывесившие на стене своей столовой первую дацзыбао (газету больших иероглифов). В ней они обвинили некоторых руководителей отдела Пекинского горкома по университетской работе, а также ректора (он же секретарь парткома) Бэйда[77] в «проведении ревизионистской линии, направленной против ЦК партии и идей Мао Цзэдуна»193. Их «героический» почин подхватили студенты других столичных вузов и школ, а также учащиеся в провинции. Учебные заведения охватила эпидемия дацзыбао, студенты перестали посещать занятия. Вакханалия борьбы с «каппутизмом» за реформирование сознания шестисот миллионов жителей КНР началась.

Но Дэна пока не трогали, несмотря на то что до Мао не могла не доходить информация, что его генсек, глубоко потрясенный происходившим, время от времени выражал пассивный протест. Например, после того как был снят Ян Шанкунь, Дэн взял к себе на какое-то время жить его дочь, а после ареста Пэн Чжэня не только не стал поливать его грязью, но и послал ему полкорзины мандаринов194. Большего он, понятно, сделать не мог: тоталитарная система власти, к созданию которой он сам приложил руку, исключала какую бы то ни было открытую оппозицию вождю. «В условиях того времени реальное положение вещей состояло в том, что трудно было возражать», — признавал он впоследствии195.

Его и за полкорзины мандаринов-то могли наказать, будь на то воля Мао. Но тот все не давал «добро» на преследование своего генсека. И Дэн, похоже, стал полагать, что горькая чаша минует его. Ничто не заставляло «его проявлять более высокую, чем обычно, степень настороженности», и он продолжал допускать один просчет за другим. Он явно «не поспевал за развитием событий»196, а может быть, не желал быть более «стопой» «великого кормчего». Кто знает? В любом случае, линия поведения Дэна могла лишь ускорить его падение. Ведь Председатель, затаивший обиду, озлоблялся против него все больше.

В самом начале июня Дэн окончательно вывел его из себя. Вместе с Лю он открыто выступил тогда за ограничение студенческих волнений, поддержав Пекинский горком, пославший в Бэйда рабочую группу для «наведения порядка». Группу укомплектовали активными членами партии и комсомола.

Правда, о том, можно ли посылать такие группы, Чжоу Эньлай от имени Лю Шаоци и Дэн Сяопина спросил по телефону у Мао еще 29 мая, и вождь не выразил никакого протеста. Но такова, как мы помним, была его извечная тактика. Он опять испытывал Дэна и Лю, давая им возможность полностью проявить себя. И те вновь поддались и даже, созвав расширенное заседание Постоянного комитета Политбюро 3 июня, приняли решение послать аналогичные группы в другие пекинские учебные заведения. «Без рабочих групп дело не пойдет, — заявил Дэн, — …рабочие группы представляют партийное руководство… посылать рабочие группы надо очень спешно — как пожарную команду на пожар»197. В эти группы мобилизовали 7239 кадровых работников198.

После этого Дэн вместе с Лю, Чжоу, Чэнь Бода, Кан Шэном и новым заведующим отделом пропаганды Тао Чжу 9 июня отправился в Ханчжоу, на берег Силиху, чтобы уговорить Мао вернуться в Пекин. Но тот, рассмеявшись, отказался. Тогда Лю и Дэн стали просить его позволения послать рабочие группы во все университеты по всей стране, но Мао на это не сказал ни да ни нет199.

Вконец запутавшись, Дэн и Лю, вернувшись в Пекин, тут же приняли два диаметрально противоположных решения: с одной стороны, «временно, на шесть месяцев», приостановили обучение в школах и университетах по всей стране, отменив, кроме того, экзамены, а с другой — признали «правильным» посылку рабочих групп во все университеты для «восстановления порядка». «ЦК считает, что меры, принятые рабочей группой в Пекинском университете в отношении беспорядков, правильные и своевременные, — объявили они. — Во всех организациях, где возникают подобные явления, могут применяться такие же меры, как в Бэйда»200. Вскоре после этого в составе рабочих групп из Пекина в другие районы страны были направлены более десяти тысяч человек201.

Большей ошибки они совершить не могли! Ведь теперь Мао Цзэдуну было легко обвинить обоих в «зажиме» народных масс. Он ждал только удобного случая, чтобы нанести сокрушительный удар. Между тем всезнающий Кан Шэн по секрету сказал Чжоу Эньлаю, что «Лю и Дэн, возможно, не выживут», заметив, что ему (Чжоу) «не следует связывать себя с рабочими группами, а надо взять руководство движением [«культурной революцией»] в свои руки»202. Не вызывает сомнения, что Кан говорил с Чжоу от имени Мао.

А сам Председатель, делая пока вид, что ничего не происходит, в середине июня съездил к себе на родину, в деревню Шаошаньчун, где за несколько лет до того для него была выстроена роскошная дача, на которой он еще ни разу не был. Дишуйдун (Грот капающей воды) — так она называлась. А 16 июля уже в Ухани Мао совершил пятнадцатикилометровый заплыв по Янцзы, демонстрируя всему миру, в том числе «каппутисту № 1» Лю Шаоци и «каппутисту № 2» Дэн Сяопину, что он еще полон здоровья и сил! И только 18 июля возвратился в Пекин, где наконец и нанес удар по Дэну и Лю.

Поселился он в западном районе города, в бывшей дипломатической резиденции Дяоюйтай (Павильон для ловли рыбы), демонстративно отказавшись проследовать в Чжуннаньхай, где жили Дэн Сяопин и Лю Шаоци. Последний тут же > приехал к нему, но Мао принять его отказался. «Председатель отдыхает с дороги», — сообщил оторопевшему Лю секретарь «великого кормчего». На самом деле Мао как раз в то время за закрытыми дверями беседовал с Кан Шэном и Чэнь Бода, которые, разумеется, не преминули представить деятельность Лю и Дэна в самом черном свете.

Расстроенный Лю Шаоци созвал на следующий день расширенное заседание Постоянного комитета для обсуждения вопроса о рабочих группах. Но это только обострило ситуацию. Мао на заседании отсутствовал, но проинструктированный им Чэнь Бода потребовал немедленного отзыва всех групп. Его выступление встретило отпор со стороны большинства собравшихся, не знавших истинной позиции Мао. Особенно резко высказался Дэн, который явно потерял терпение. Вскочив с места и тыча пальцем в Чэня, он сказал: «Вы утверждаете, что мы боимся масс, а попробуйте сами отправьтесь на передовую!» После этого, переведя дыхание, резюмировал: «С отзывом рабочих групп я не согласен!» Лю Шаоци поддержал его203.

Только на следующий день вечером Лю смог встретиться с Мао. И тот наконец раскрыл карты, заявив, что «рабочие группы никуда не годятся, что прежний [Пекинский] горком разложился, что отдел пропаганды ЦК разложился, что отдел культуры разложился, что министерство высшего образования также разложилось, что „Жэньминь жибао“ тоже никуда не годится»204. За восемь дней Мао провел семь совещаний, во время которых требовал «отозвать рабочие группы», так как они «играют роль тормоза и фактически оказывают помощь контрреволюции»205. «Кто подавлял движения учащихся? — возмущался он. — Только северные милитаристы… Мы не должны сдерживать массы… Плохо кончат все те, кто подавляет движение учащихся»206.

После этого по требованию «великого кормчего» Дэн вместе с Лю Шаоци и другими руководителями ЦК отправился в пекинские учебные заведения, чтобы провести обследование. Но там они оказались под огнем критики. Оправдываясь, они выглядели жалко: «Выступали с разъяснениями и увещеваниями, но было очевидно, что они бессильны и находятся в безвыходном положении»207.

Настоящее же унижение Дэн вместе с Лю испытал в самом конце июля на собрании активистов студенческих организаций в здании Всекитайского собрания народных представителей на площади Тяньаньмэнь. В присутствии более десяти тысяч человек Дэн вынужден был выступить с самокритикой, причем действовал неумело. «Некоторые товарищи говорят, что старые революционеры напоролись на новые проблемы; да, это так. У нас, товарищей, работающих в ЦК и горкоме, нет опыта проведения таких небывалых в истории движений. В некоторых отношениях мы не оказывали конкретную поддержку рабочим группам», — сказал он, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Лю тоже выглядел подавленным, «брошенным на произвол судьбы посреди океана». Говорил визгливо, почти истерично, признаваясь, что не знает, как осуществлять «культурную революцию»208. Под бурное ликование зала первый секретарь Пекинского горкома Ли Сюэфэн, исходя из постановления Политбюро, объявил о принятом накануне решении отозвать рабочие группы из всех школ и университетов города209. Дочь Дэна, Маомао, присутствовавшая на собрании, горько плакала.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.