17. Проверка «Шведа»

17. Проверка «Шведа»

17 сентября 1945 года в поврежденном бомбами здании Главного уголовного суда в Лондоне, так называемом Олд Бейли, началось слушание дела Уильяма Джойса.

Подсудимый был известен в Англии под кличкой «Лорд Хо-Хо». Так прозвали его за почти карикатурно-аристократическую речь, за надменный тон, которым он из Берлина говорил со своими соотечественниками. Его голос знала вся Англия.

Джойс когда-то примыкал к фашистской партии Освальда Мосли, затем создал свою собственную — национал-социалистическую партию Англии. Перед отъездом в Германию он эту партию распустил.

Оставшихся в Англии единомышленников Джойса к суду не привлекали. Самых активных изолировали на время войны, остальных вообще не трогали. А Уильяма Джойса, когда в конце войны он попал в руки британских властей, арестовали и отдали под суд. Почему?

Не за политические его убеждения. Не за пропагандные выступления по радио, как таковые. А за измену. За нарушение верности королю. А верность — долг всякого подданного Короны.

И тут возник юридический казус. Был ли Уильям Джойс, английский фашист, считавший себя архипатриотом, желавший с помощью гитлеровской Германии очистить родную Англию от тлетворного влияния гнилого демократизма и жидовского засилья, англичанином?

Его отец, Майкл Джойс, уехал в конце прошлого века в Америку, принял американское подданство, вернулся в Англию, привезя с собой трехлетнего Уильяма, рожденного в Бруклине.

Значит — Уильям Джойс был, по всем существующим законам, гражданином Соединенных Штатов!

Американского гражданина Уильяма Джойса нельзя было привлекать к суду за измену Короне!

Да, но ради своих политических целей Джойс в свое время скрыл американское подданство и сумел получить английский паспорт. Его защитник утверждал, что незаконность получения паспорта сводит на нет все обязательства сторон. Суд же решил, что, несмотря на обман со стороны Джойса, делавший его взаимные обязательства с Короной юридически недействительными, он, имея на руках британский паспорт, выданный по его же требованию, фактически встал под защиту британской Короны. А следовательно...

А следовательно, Верховный суд, рассмотрев апелляцию, утвердил смертный приговор, и Уильям Джойс был повешен.

* * *

Пенсионер-фотограф Эмиль Гольдфус разлетелся в пыль. Мартин Коллинз оказался чистым вымыслом. «Величайший русский шпион века» оказался полковником Рудольфом Ивановичем Абелем.

А если бы тогда нашелся человек, способный сказать: «Я знаю Рудольфа Абеля. Этот человек — не Абель. Настоящий Абель похоронен в Москве на Немецком кладбище. Человека, которого вы собираетесь судить, зовут Вильям-Август Фишер. Он сын принявшего британское подданство Генриха Мэтью Фишера. Он родился в городе Ньюкастл-на-Тайне 12 июля 1903 года. Он гражданин Великобритании, которую покинул по законному паспорту в 1921 году. По паспорту, дающему право на защиту Короны и обязывающему Вильяма-Августа Фишера соблюдать ей верность».

А сказать это мог живший еще тогда в США мой неприятный собеседник из гостиницы «Метрополь» в Валенсии, бывший руководитель советского шпионажа в Западной Европе, Александр Орлов, по кличке «Швед».

Разоблачить Вилли Швед мог, даже если бы мой друг назвался и любым другим именем. Но разоблачение навряд ли оказалось бы для Вилли роковым. Его грехи против Короны были давно покрыты сроком давности, и ему вряд ли могла грозить виселица за дела, относящиеся к предвоенным годам. То, что он был подданным Великобритании, лишь придало бы «полковнику Абелю» еще больший престиж, а всему процессу — пикантность. Правда, пройдясь по следам англичанина Вилли Фишера (ведь Вилли работал под своим именем), можно было бы и в Англии, и в скандинавских странах обнаружить много любопытного. Но все это было уже так давно!

Так что же может значить: «...Я проверял Шведа!»

Почему для того, чтобы с риском для жизни проверить Шведа, надо было назваться Рудольфом Абелем. Почему?

Кстати, у Донована есть такая загадочная фраза. Чиновник, рассматривавший просьбу «полковника Абеля» выслать его в СССР, заметил, что фамилия «Абель» очень распространена в штате Техас. Вилли с улыбкой ответил, что эта фамилия немецкого просхождения. «Абель, однако, не сказал, — замечает Донован, — что другие советские агенты использовали это имя в других странах, в другое время».

Мне, впрочем, представляется наиболее вероятным, что проверка не касалась какого-то конкретного случая, речь шла об общей надежности Орлова, у которого после бегства в Америку существовала с Москвой определенная договоренность.

Сам Орлов пишет об этом в предисловии к своей первой выпущенной за границей книге «Тайная история сталинских преступлений»[5]:

«Со всей возможной решительностью я предупредил его (Сталина), что если он осмелится мстить нашим (его, Орлова, и его жены. — К. X.) матерям, то я опубликую все, что мне известно о нем. В доказательство моей решимости, я приложил к письму перечень его преступлений».

Книга Орлова вышла сразу после смерти Сталина. Написана она была, естественно, еще при его жизни. Можно ли сказать, что она содержит сногсшибательные разоблачения?

Книга состоит из двух неравных по объему частей. Первая — подробная история подготовки и проведения показательных процессов против партийной оппозиции. Там много интересных подробностей и впервые, насколько я знаю, прямо говорится, что Сталин был истинным организатором убийства Кирова; раскрыта техника подготовки этого убийства, приведены его мотивы. Орлов также подробно пишет о методах следствия, о фальсификации приведенных на суде доказательств. Разобран и ход процессов, указаны все нелепости и противоречия, допущенные в спешке следователями. Например, знаменитая история с несуществующей гостиницей «Бристоль», где якобы встречались оппозиционеры, или с аэродромом, оказавшимся закрытым в то время года, когда, согласно обвинению, туда прилетал один из подсудимых, Пятаков.

(В 1957 г., когда Орлов убедится, что наследники Сталина не намерены особенно утруждать себя защитой его памяти, он опубликует в журнале «Лайф», также отталкиваясь от истории процессов и их подготовки, данные о сотрудничестве Сталина с царской охранкой. Но он никогда не будет отклоняться от линии партии.)

Вторая часть книги — это краткий набор анекдотических историй под названием «Сталинские хобби». Фактически всего две истории из жизни Сталина на кавказской даче.

Первая история: ночью Сталину мешал спать лай собаки, и он велел пристрелить пса. Узнав наутро, что этот пес — незаменимый поводырь слепого старика, отца старого большевика, и что охрана, сжалившись над инвалидом, отвезла его вместе с псом в Сухуми, — вождь мирового пролетариата приказал вернуть обоих и тут же застрелить. «Приказы исполняют, а не обсуждают!»

Вторая история — как Сталин приказал выселить из Абхазии в Казахстан целую горную деревню за то, что ее жители помешали сталинской охране гранатами глушить в озере рыбу, единственный источник дохода рыболовецкого колхоза. Сталин приказал зажарить ему рыбу к обеду.

Впервые книгу Орлова я читал в Москве. Каким—то сложным путем некоторые книги попадали из личной библиотеки посла Соединенных Штатов к сотруднику американской редакции радио Николаю Курнакову. А от него ко мне.

Когда я прочитал таким образом книгу Орлова и рассказал о ней Льву Василевскому, тот возмутился:

«Орлов — мерзавец! Все эти истории рассказал ему я. Он никогда не служил в охране Иосифа Виссарионовича, а я служил!»

И он начал жаловаться на строгость Иосифа Виссарионовича, который всегда требовал четкого исполнения приказа:

«Однажды за ужином Сталин сказал Берия: „А помнишь, Лаврентий, еще до войны на базаре в Сухуми какой-то армянин торговал замечательно вкусным лимонадом?“

Его слова не успели замереть в воздухе, а специальная оперативная группа (дело было на Рице) на двух машинах уже мчалась в Сухуми. Люди знали, что если на следующее утро к завтраку не будет подан лимонад — беда!

Через НКВД и милицию быстро узнали имя армянина-лимонадчика. Он, однако, уже не торговал, жил на покое. Отряд нагрянул к нему домой, поднял с постели. С трудом объяснили перепуганному старику, в чем дело. Сказали: «Все нужное достанем, но чтобы было, как при царе!»

Была уже ночь, когда отряд двинулся обратно. Уже в пути кто-то сообразил, что старик сделал грушевый напиток. А ведь товарищ Сталин сказал «лимонад».

Страшно подумать, что было бы, привези мы вместо лимонада грушевый напиток. В лучшем случае сменили бы всю охрану. Помчались назад. Снова подняли старика. Достали лимоны. Потом была еще возня с этикетками. Надо было узнать, какие этикетки клеил тогда старик на бутылки, сделать рисунок, напечатать, наклеить на бутылки.

Утром к завтраку подали Иосифу Виссарионовичу несколько бутылок лимонада. Он пить не стал, отослал на кухню.

О, он требовал абсолютной точности исполнения приказа!

Помню другой случай. Иосифу Виссарионовичу только что доставили из Швеции новую яхту. У нас ее только выкрасили в серый цвет, как военное судно, установили на корме два спаренных тяжелых пулемета. А так была яхта как яхта, со всеми удобствами.

Сталин решил покататься вдоль берега. И, по чьему-то недосмотру, забыли предупредить пограничную охрану. А ведь побережье — граница. И когда яхта пересекла линию, за которую судам выход запрещен, на берегу раздался предупредительный выстрел пограничника. Где-то высоко прожужжала пуля.

Охрана развернула яхту, с кормы ударили по пограничному посту из пулеметов. Сталин был в ярости. Он приказал тотчас выяснить, по чьей вине был произведен выстрел. Оказалось, что начальник сухумского ГПУ не передал вовремя приказ пограничникам.

«Ему не ГПУ заведовать, а овощами торговать!»

И начальник ГПУ до самого конца жизни прослужил заведующим Заготплодоовощ Абхазии.

А Орлов — мерзавец: все эти истории он знал от меня. Служить у Иосифа Виссарионовича было трудно. Он мог наказать даже за то, что не произошло, но могло произойти», — закончил Василевский.

Вернемся, однако, к Шведу. Когда «полковник Абель» решает его проверять, Орлов уже опубликовал о Сталине все, что знал сам или слышал от своих бывших сослуживцев и подчиненных.

Если подвести итог его разоблачениям, то увидим, что он обвинил Сталина: а) в жестокости, б) в уничтожении старой большевистской гвардии, в) в фальсификации процессов.

Заметим, что все это относится к области нравственных оценок и политической борьбы. Причем — это отнюдь не ново. О том, что Сталин, уничтожая оппозицию, громил истинных большевиков, писали и раньше, и это ни на кого не производило особого впечатления. Людям, равнодушным к «мировой революции», это было безразлично, а преданные Москве коммунисты все равно до доклада Хрущева на закрытом совещании двадцатого съезда КПСС оставались непробиваемы.

Итак, если верить предисловию Орлова, то в прощальном письме он грозил опубликовать все, что знает о Сталине.

Но вот настал 1957 год, про Сталина опубликовано все, обе старушки-матери, надо полагать, умерли. А «полковник Абель» «проверяет Шведа».

Так, может быть, не в Сталине, или не только в Сталине было дело. Может быть, именно в Москве мне рассказали более точную историю прощального письма. А именно, что Орлов грозил не разоблачить Сталина, а выдать известную ему агентуру! Грозил нанести советской разведке сокрушительный удар.

Он, очевидно, этого не сделал. Не только пока была жива его мать, но и после ее смерти.

Уже в 1963 году он опубликовал на Западе книгу «Учебник разведки и партизанской войны», в которой «разоблачил» методы советского шпионажа за границей.

Читая эту книгу, я вспоминал военные годы и рассказы Вилли. Ибо книга Орлова — лишь сборник забавных и назидательных историй из жизни разведчиков, часто закамуфлированный рассказ об операциях 20-х и 30-х годов. Вероятно, любопытное чтение для профана или даже для американского профессионала тех времен, когда ЦРУ не было и в помине и когда президент Рузвельт сказал, обращаясь к будущему начальнику ООС Вильяму Доновану: «Вам придется начинать с нуля. У нас нет разведки!».

То, что открытка с видами гор может иметь тайное значение, иное, чем приморский пейзаж или изображение исторического памятника, что условные сигналы можно оставлять на страницах телефонных книг в общественных местах, что существуют так называемые визуальные встречи, когда два агента, не произнося ни слова, издали лишь смотрят друг на друга, все это было хорошо известно, по крайней мере, со времени первой мировой войны. А в годы Сопротивления вошло в быт многих европейцев. Так что, рассказывая о подобных оперативных новинках в 1963 году, Орлов, прямо скажем, не наносил советской разведке непоправимого вреда.

Он не повредил ей и изложением общих концепций советского руководства: ставка на агентуру, а не на обработку открытых источников, убийства, особая роль дезинформации и т. д.

Нет, все это он мог, очевидно, писать, не нарушая условий соглашения.

Прочитает человек этот «Учебник» и подумает: «Советская разведка — серьезная сила и она действует хитрыми методами». А какая разведка действует иначе?

Некоторые моменты кажутся странными.

Орлов говорит о «летучих отрядах», которые по приказу Сталина выезжали за границу для ликвидации политических противников. Но ни звука, например, о живших в Париже русских эмигрантах, которые принимали самое непосредственное участие в политических убийствах, пока не засыпались на убийстве Игнация Порецкого (Рейсса).

В конце книги он подробно рассказывает о подвигах легендарного капитана Николаевского, который, командуя в Испании партизанскими отрядами, всех поражал храбростью и смекалкой. Прослужив в испанских партизанских отрядах более года, я ни разу Николаевского не встретил, ни разу о нем не слыхал. А уж нам ли не старались поднять боевой дух всякими героическими историями!

И как лейтмотив книги Орлова: пока Сталин ее не разгромил вместе со старыми большевиками, советская разведка состояла сплошь из честных и бескорыстных идеалистов-революционеров, которые вербовали других идеалистов-революционеров. И лишь при Сталине туда хлынули беспринципные карьеристы!

Вторая тема: советская разведка никогда не бросает своих людей в беде, агентов любят и лелеют, а в случае провала вызволяют любой ценой.

По первому пункту замечу, что расцвет карьеры самого Орлова приходится на годы больших сталинских чисток. По второму — участь завербованных советской разведкой и провалившихся иностранцев была, чаще всего, незавидной.

Из участников убийства Игнация Порецкого Сергей Эфрон был расстрелян, а Франсуа Росси (Абьят) был послан перед войной преподавать французский язык в какую-то дыру в Белоруссии, откуда никто не удосужился его вызволить в момент наступления немцев. Там он и сгинул. Лишь Вадим Кондратьев, успевший по приезде в Москву быстро умереть там от чахотки, сумел избежать общей горькой участи.

Правда, Фильби живет в отличных условиях, и если и помрет раньше срока, то разве что от пьянства и скуки. Прогресс! Пример Фильби показывает, что времена действительно изменились.

«В начале тридцатых годов, — пишет Орлов, — резидентуры НКВД сосредоточили усилия на вербовке молодых людей из влиятельных семей. Политический климат тех лет благоприятствовал этому. Молодое поколение было восприимчиво к идеям свободы и стремилось спасти мир от фашизма и уничтожить эксплуатацию человека человеком. На этом НКВД и строил свой подход к молодым людям, усталым от бессмысленной жизни, удушающей атмосферы своего класса. И когда эти молодые люди созревали для вступления в коммунистическую партию, им говорили, что они могут принести гораздо больше пользы, если будут держаться подальше от партии, скроют свои политические взгляды и примкнут к революционному подполью».

Когда Фильби спросили, почему он согласился шпионить для русских, он ответил: «Разве можно отказаться, когда вам предлагают вступить в отряд избранных?»

Еще бы! Ему, «усталому от удушающей атмосферы его класса», «созревшему для вступления в партию» (нет, вы подумайте, каким языком пишет Орлов! Причем, в 1963 году!), подсказали надежнейший способ «уничтожить эксплуатацию человека человеком» — «примкнуть к революционному подполью», т. е. служить в английской разведке и работать на Москву.

В краткой биографии Орлова, помещенной в первой его книге, говорится, что он — участник гражданской войны, бывший партизан. Затем — заместитель генерального прокурора и один из авторов первого Уголовного кодекса РСФСР. С 1924 года (Вилли тогда служил в радиобатальоне) Орлов работал в ГПУ. С 1926 года — на оперативной работе за границей.

А потом — сразу: «В 1936 году он был послан в Испанию в качестве главного советника республиканского правительства по вопросам разведки и партизанской войны».

А десять лет — с 1926 по 1936 год? Все эти годы, когда руководство давало резидентурам НКВД за границей инструкции вербовать отпрысков знатных семей? Все эти годы Орлов находился в Западной Европе. Без него не делалось ничего. Когда Вилли отправился в конце двадцатых годов в свою первую заграничную командировку, именно Швед встретил его во Франции и перевез через Ла-Манш. Именно со Шведом он ходил на конспиративные встречи в лондонских «пабах» где, по мнению Вилли, Орлов вел себя глупо, как оперный заговорщик.

Когда во время войны я впервые узнал (от Маклярского) историю оставленного Орловым перед бегством письма, в котором он обещал молчать и «не становиться врагом», если не тронут его мать, — я тут же рассказал об этом Вилли, у которого в то время квартировал.

— Ерунда, — усмехнулся мой ментор, — если уж он попал в лапы контрразведки, там из него душу вынули. (Он воспользовался английским выражением — «они его высосали досуха».)

Еще не побывав сам в «лапах контрразведки», он не представлял себе, что можно (в те годы, по крайней мере) ничего не рассказать, кроме общих мест.

После возвращения Вилли из США и сказанных им слов: «Я проверял Шведа», — меня долго распирало спросить, как оценивает теперь Вилли поведение Орлова. Но я ждал случая, когда мой друг будет в подходящем для такого вопроса состоянии.

Мы гуляли в лесу, который от поселка Старых Большевиков простирается до стрельбища Динамо, на станции «Строитель». Это как раз не доезжая станции Челюскинская. Гуляли с собаками. Миня встал посреди тропинки, а Бишка прыгал вокруг него, тщетно пытаясь убедить его идти дальше.

— Как по-вашему, — сказал я, сосредоточенно глядя на хлопающие уши спаниеля, — мог ли Швед при том положении, которое он занимал, не знать, скажем, о Фильби?

Когда пауза явно затянулась, я добавил:

— Так как же, после вашей проверки, Орлов все-таки оказался порядочным человеком?

В контексте разговора такое определение могло иметь только одно значение.

— Да, абсолютно порядочным!

Вилли улыбнулся. Кажется, подмигнул.

Заговорили о собаках. Неисчерпаемая тема для тех, кто понимает.

Пусть не Фильби, пусть другой. Но сколько таких, как он, спокойно работали все эти годы на Советский Союз, не боясь провала лишь потому, что их прикрывал Орлов?

Так не была ли проверка Орлова активной помощью ему?..

На пороге 1939 года укрывшийся в Мексике Лев Давидович Троцкий получил тревожный сигнал. В письме от 27 декабря 1938 года, посланном из Нью-Йорка, некий анонимный американец еврейско-русского происхождения писал, что вернулся из Японии, где виделся со своим родственником, недавно бежавшим из России чекистом Люшковым.

От имени Люшкова этот взволнованный обыватель сообщал Троцкому, что среди членов его парижской организации завелся опасный провокатор. Насколько Люшкову удалось узнать, этого человека зовут Марк. Люшков также мельком видел фотографию агента и по памяти дал его описание. Следовали точные приметы действительно проникшего к троцкистам советского агента Марка Зборовского, сумевшего стать правой рукой сына Троцкого, Льва Седова. Неизвестный сообщал даже такие подробности: агент женат, носит очки, у него есть маленький ребенок.

Это было, однако, не все. Русский еврей из Нью-Йорка призывал Троцкого к осторожности, предупреждал о готовящемся на него покушении, которое совершит либо приехавший из Парижа Зборовский, либо испанец, выдающий себя за троцкиста.

Пройдет немало лет и, давая показания одной из Подкомиссий Сената США, Александр Орлов — он же Швед — заявит, что письмо это написал он. Нет оснований ему не верить. Нет также сомнения, что о Зборовском и о готовящемся покушении Орлов знал куда больше. Когда Орлов бежал в Канаду, а оттуда в США (вместо того, чтобы, следуя приказу начальства, явиться в Антверпен на борт советского парохода «Свирь» якобы для встречи с руководством), прошло уже полгода со времени смерти сына Троцкого Льва Седова. Орлов не мог не знать подробностей дела и роли Зборовского в этом убийстве, организованном советской агентурой.

Далее. 4 сентября 1937 года, то есть за год без малого до бегства Орлова, группа русских эмигрантов (Эфрон, Смиренский, Кондратьев — старые знакомые), действуя по приказу советской разведки, убила в окрестностях Лозанны многолетнего сотрудника ГПУ-НКВД Игнация Порецкого, порвавшего с Москвой из протеста против уничтожения Сталиным старой большевистской гвардии.

Порецкий скрывался. Найти и убить его удалось, благодаря Марку Зборовскому, который знал, что беглец назначил во Франции свидание с Львом Седовым.

Мог ли Орлов, находившийся в зените своего могущества, главный представитель НКВД в Испании, самый высший начальник надо всем, что касалось Испании, человек, имевший право лично докладывать Сталину, не знать об истинных обстоятельствах дела?

По-моему, не мог.

Ведь до самого своего бегства Порецкий занимался, в частности, закупкой оружия для Испании. Он был постоянно в поле зрения Орлова.

Кроме того, часть участников убийства Порецкого бежала в Россию через Испанию, где ничто не делалось без ведома и санкции Орлова.

В самой Испании, наконец, искоренение троцкизма и уничтожение троцкистов проходили под непосредственным наблюдением Орлова. Тайные тюрьмы, где троцкистов пытали и убивали, подчинялись Орлову, исполнители тоже подчинялись ему. Убийство лидера испанских троцкистов Андреса Нина, бывшего секретаря Троцкого немца Эрвина Вольфа, Марка Рейна (сына меньшевика Абрамовича) и многих других — все это дело рук Орлова-Шведа.

Более того, агентура Орлова в рядах испанских троцкистов была не только местного производства. Я лично знал двух таких «импортных» агентов. Один, Лотар Маркс, был немец, приехавший из Франции в одно время со мной. Он почему-то не служил ни в Интернациональных бригадах, ни в партизанских частях. Он периодически приезжал (в военной форме) к нам в часть или в барселонский дом отдыха на Авенида дель Тибидабо, 13. За ним Орлов присылал машину, и он ездил (обычно ночью) к нему на доклад. Он сам мне говорил, что служит в троцкистской части политработником. Он даже пролез куда-то в руководство троцкистов.

Другой случай. В доме датско-русского анархиста (и агента НКВД), знакомого мне по Парижу, Бронстеда я иногда встречал молодого русского еврея из Парижа по фамилии, если не ошибаюсь, Нарвич. Он когда-то был в Союзе возвращения, а в Испании почему-то оказался в троцкистской части. Тоже комиссаром. Причем батальонным!

Троцкисты раньше меня разгадали, в чем тут дело, и кокнули его в темном переулке. Тогда Бронстед объяснил мне, что герой пал в борьбе с троцкистско-фашистским отребьем.

Так что в агентурной работе против троцкистов в Испании Орлов все время опирался на парижскую резидентуру и с ней сотрудничал.

В письме Троцкому Орлов дает столь подробное описание Зборовского, что ясно — он его знал: «Женат, носит очки, имеет ребенка...» Но зная Зборовского, должен был знать, не мог не знать, что Зборовский — агент, но не убийца. Человека не посылают убивать без специальной подготовки.

Подготовку Зборовский мог получить либо в России, либо в Испании, в одной из наших партизанских школ, подчиненных Орлову. В Испании Зборовский не был. В СССР он ездить не мог из-за его особых функций среди троцкистского руководства в Париже.

Так что, указывая на Марка Зборовского, как на человека, способного совершить покушение, Орлов намеренно наводит Троцкого на ложный след.

А в отношении испанца, который будет выдавать себя за троцкиста, Орлов не грешит излишком информации. А мог бы быть и пощедрее.

На историческое задание — убийство Троцкого — Рамон Меркадер был послан первым заместителем Орлова Леонидом Эйтингоном. Перед тем, как уехать в Москву на подготовку и далее — на выполнение задания (он, кстати, не мог выехать из Испании без ведома Орлова), Меркадер служил в спецчастях, подчиненных Орлову, и выполнял задания в тылу противника. Он был у начальства на виду. Ведь его мать, Каридад Меркадер дель Рио, была любовницей Эйтингона и принадлежала к ближайшему окружению Орлова.

Вся операция с участием Меркадера была задумана и вступила в фазу практической подготовки и выполнения задолго до бегства Орлова, когда он еще царил в Испании. Он мог не знать, по какому паспорту и под каким именем будет действовать Меркадер, но его-то лично он знал! Знал, в частности, что тот говорит одинаково свободно по-французски и по-испански и может сойти за француза или бельгийца. Что и произошло.

Допустим, что Орлов был наивная шляпа, не учуял, что замышляет у него под носом его первый зам. Пусть. Тогда откуда слова о том, что покушение совершит испанец, выдающий себя за троцкиста?

Но когда он пишет Троцкому из Нью-Йорка, а потом даже звонит ему (но ничего нельзя расслышать, вот беда!), Швед не сообщает ни о роли Зборовского в убийствах Льва Седова и Игнация Порецкого, ни о личности возможного убийцы-испанца. Напиши он об этом, и Троцкий, вероятно, принял бы предупреждение всерьез. Более того, пожелай Орлов убедить Троцкого, — он назвал бы себя. Его письмо прозвучало бы совсем иначе.

Но Орлов темнит и путает, и письмо его приобретает в глазах Троцкого характер провокации. А тут как раз подоспело еще одно письмо, тоже анонимное, с разоблачением другой сотрудницы Троцкого, и «красный Бонапарт» отмахнулся, не захотел возиться в грязи!

Скажут: Орлов боялся назвать себя — за ним охотились. Отправив стольких на тот свет, Орлов, естественно, высоко ценил свою жизнь. Но в данном случае дело не в страхе. Разве не было бы еще надежней вовсе не писать?

А Орлов написал. Но написал так, что его предупреждение ничего не предупредило. Троцкий был убит.

Зато раскрыв через несколько лет свое авторство, Орлов укрепил доверие к себе людей ему нужных.

Я думаю об Азефе. Как будто скрупулезно выполняя свои агентурные обязанности, великий провокатор умел, когда требовалось, делать так, что охранка оказывалась не в состоянии помешать покушению, а его товарищи по партии попадались, не догадываясь, откуда направлен удар.

В 1904 году он вместе с Савинковым руководил подготовкой убийства министра внутренних дел Плеве. Азеф знал всех участников, получал донесения тех из них, которые вели наблюдение, проверял готовность бомбистов, был в курсе каждого шага. Ему ничего не стоило просто передать полиции список имен, адреса, явки, клички и пароли, указать систему наблюдения, установленного террористами...

Азеф же скрывал от своих шефов, что лично знает террористов. Он только якобы знал их приметы, отдельные клички. Никогда не давал настоящих имен. Он сообщал: готовится покушение. Вот приметы террористов, мол, найдете — ваше счастье. Не найдете — пеняйте на себя. Я предупредил. А перед террористами он тоже был чист. Он их не выдал. И Плеве был убит.

Повторяю, Орлов так писал Троцкому, что его письмо не могло сорвать операцию Эйтингона-Меркадера. Подготовка покушения могла продолжаться беспрепятственно с большими шансами на успех. Посланный в Мексику сигнал не мог быть услышан и понят. Цель и адресат орловского послания были, я полагаю, совсем иные.

Зачем же он его писал? И кому?

Он писал его Сталину.

Орлов мог не сомневаться, что письмо станет немедленно известно советским агентам из окружения Троцкого и будет быстро передано на самый верх. Там без труда догадаются, кто на самом деле этот русский еврей из Нью-Йорка. И там-то сумеют оценить по достоинству бездну между тем, что Орлов действительно знал о готовящемся убийстве, и тем, что он сообщил Троцкому.

Орлову лучше других было известно, как мало шансов у крупного советского перебежчика умереть своей смертью. А он хотел спокойной, пусть относительно спокойной, жизни. Бежал он не из-за теоретических разногласий со Сталиным, а спасая шкуру. Будь он уверен, что его вызывают в Москву не чтобы быть расстрелянным, а чтобы расстреливать других, он, вероятно, с благодарностью принял бы новое назначение. Он сбежал от пули «исполнителя», но это еще не давало ему гарантию безопасной жизни. Где было взять такую гарантию? Скрываться без конца? Невыносимо, да и бесполезно. Найдут! Нет, надо сделать так, чтобы перестали охотиться!

Как добиться этого? Обещать молчать? Обещание без гарантии ничего не стоит. И никто не молчит так надежно, как мертвец. Значит, выход один: быть полезным, служить Сталину.

Но как сообщить Москве, что готов к услугам и ждешь приказаний?

Письмом Троцкому Швед давал знать о готовности быть полезным. Залог его преданности — пробитый Меркадером череп Троцкого.

Зачем, скажут мне, было действовать так сложно? Почему, раз уж так было нужно, не установить контакт с советскими представителями?

Резонно. Но устанавливать тайный контакт с какой-нибудь местной резидентурой было опасно. Его могли впопыхах кокнуть, не доложив выше по начальству. Да и молчание его могли оценить только на самом верху, там, где был известен весь объем знаний Орлова и все подробности готовящегося покушения на Троцкого. Только там могли понять, что он скрыл, и решить завязать с ним диалог.

Мы никогда не узнаем, когда и как начался этот диалог.

Письмо Троцкому было не только предложением услуг Москве, но также и залогом успеха этих услуг в будущем. Раскрыв через несколько лет свое авторство, Швед укреплял свой авторитет в глазах опекавшей его американской разведки, лишний раз подчеркивал, что он последовательный и ярый противник Москвы.

А в доказательство своей полной лояльности он даже помог разоблачить приехавшего в США Зборовского. Тот, уже честно послужив агентом в рядах троцкистов, сыграв свою роль и в убийстве Льва Седова и в убийстве Игнация Порецкого, потерял свою былую полезность. Зборовский оказался в американской тюрьме.

За кредит доверия Шведу кто-то должен был платить. За доверие к нему и Москвы, и Вашингтона.

Орлов прожил в США долгие и спокойные годы. Выпустил две книги и опубликовал несколько статей. А главное, он читал лекции для избранных, давал советы по вопросам, касающимся советской разведки. Его содержательные доклады записывались, редактировались, печатались и шли в архив для использования специалистами грядущих поколений. И когда кому-нибудь нужна была квалифицированная справка, он всегда мог обратиться к соответствующим рассуждениям Орлова, ставшим пособием для молодых американских разведчиков, изучающих Советский Союз.

Нужно ли напоминать, что любая бумажка, покрытая архивной пылью, приобретает характер высшей истины!

Дезинформация не обязательно касается сегодняшнего дня. По Оруэллу: «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим, а кто управляет настоящим, тот управляет прошлым».

Для пояснения своей мысли приведу пример из книги Джона Баррона «КГБ».

Это разительный пример того, как один лживый источник, один вольный или невольный дезинформатор может на долгие годы вперед свихнуть людям мозги на высоком уровне ответственности, если его ложь, его дезинформация повторяется безоглядно, усиливая с каждым повтором свою мнимую достоверность.

Некий сотрудник Патентного управления Министерства торговли США Аллен Бэйтс несколько раз посетил Советский Союз, интересуясь главным образом вопросом жилищного строительства. Русского языка он не знал совсем и полностью полагался на сопровождавших его официальных переводчиков. Он пришел к следующим выводам:

«Советский Союз является первой, и пока что единственной, страной, разрешившей проблему обеспечения массы своего населения удовлетворительным и дешевым жильем». «Через несколько лет, — писал Бэйтс далее, — лет, возможно, через десять весь мир будет вынужден признать, что из граждан всех стран мира граждане СССР пользуются наилучшими жилищными условиями. Это будет иметь огромный политический резонанс. Сравнение будет убийственным для Соединенных Штатов».

Советские пропагандисты, от покойника Вышинского до еще здравствующего Юрия Жукова, любят повторять как заклинание, что у лжи короткие ноги. Повторяют, отлично зная, что это не так, что ложь шагает семимильными шагами, распространяется, как лесной пожар при засухе.

Джон Баррон напоминает, что советские руководители и советская печать в то же самое время, когда Бэйтс писал свои соображения, сетовали на никуда не годное состояние жилищного строительства в СССР, в частности, это делали Косыгин и Брежнев. Куда там! Бэйтс все равно написал то, что подсказали ему его советские опекуны.

А когда помощник заместителя министра торговли США Томас Лангман сел писать речь для своего начальника, и ему понадобилась справка по жилищному строительству в СССР, он взял отчеты Аллена Бэйтса и включил его выводы в текст. После чего, выступая в мае 1968 года, заместитель министра торговли США Говард Самюэльс заявил с трибуны со всем авторитетом своего положения:

«Советский Союз далеко обогнал Соединенные Штаты в смысле удовлетворения нужд населения в дешевом жилье и, вероятно, находится на пути к тому, чтобы стать первой крупной страной в мире, разрешившей у себя проблему трущоб».

Трущоба, кстати, понятие относительное. В редакции московского еженедельника «Новое Время» нам однажды дали переводить в качестве приложения серию статей о нью-йоркских трущобах, появившуюся перед тем в американской печати. Не помню, увы, ни названия газеты, ни имени автора. Зато помню характер правки нашего редактора, просмотревшего английский оригинал, с которого я переводил этот текст на французский.

Редакторский карандаш вычеркнул упоминание числа комнат в описываемых журналистом квартирах, упразднил его вздохи по поводу того, что у этих несчастных пуэрториканцев он увидел вовсе устаревшие марки телевизоров, холодильников и стиральных машин. И правильно — нечего вызывать зависть советского читателя. Ведь приложение шло и в русское издание журнала!

Вообще же, если сравнивать советское жилищное строительство не с Парижем и Нью-Йорком, а с мазанками Западной Сахары, то его успехи и впрямь захватывают дух.

Главное в этой истории другое. Заложенная где-то на невысоком уровне дезинформация, пройдя через усилитель чиновной иерархии, приобретает силу правительственной точки зрения.

Или просто точки зрения. А точки зрения, как известно, могут быть разные. И если вы хотите быть объективны, будьте любезны учесть и ту, и другую.

Советские средства информации постоянно к этому призывают. На опыте сотен подобных примеров могу утверждать, что такое выступление, как выступление Самюэльса, основанное на механически переписанных его помощником Лангманом ни на чем не основанных утверждениях Бэйтса, послужило кому-нибудь в советской печати или на радио для написания чего-нибудь вроде: «Даже заместитель министра торговли США Самюэльс, этот верный слуга Уолл-стрита, которого нельзя заподозрить в симпатиях к нашей стране, вынужден был признать...» и т. д.

Итак, будем объективны!

Объективное суждение тем хорошо, что оно неоспоримо. Человек, мыслящий объективно, знает истину в последней инстанции, и спорить с ним бессмысленно. Он вас не слушает. Ведь вы-то необъективны!

На критические замечания, вызванные озабоченностью и тревогой за важное дело, люди объективные обычно возражают: «Что вы знаете об истинном положении дел? Мало ли что ЦРУ сообщает Конгрессу, мало ли что заявляет Государственный департамент! Там, где надо, знают! Там, где надо, судят на основании совершенно точных данных!»

Любители точных и объективных данных никогда не бывали забыты. Сегодня, в частности, нарастающая волна третьей советской эмиграции выносит на далекие берега ограниченное число отборных помощников для блистательных западных ученых-экспертов. Эти люди знают, что надо говорить и чего говорить на Западе не надо. Не надо говорить, что советское общество пронизано агентурой вдоль и поперек и что эмиграция, выплеск советского общества, пронизана ею в еще большей степени. Говорить так — известное дело, признак паранойи.

Говорить надо, что на смену нынешнему партийному руководству идут широко мыслящие прагматики (тут есть два варианта: либо прагматики — военная верхушка, либо аппарат ЦК и специалисты вроде Арбатова). Умело делая Советам уступки, Запад может укреплять авторитет и продвигать к власти людей, с которыми завтра можно будет без труда договориться.

Эти люди знают, как преподнести выдержки из советской печати, как истолковать их в желаемом для американской администрации свете. Как можно не верить этим людям, если они документально доказывают, что играли в теннис с сыном министра иностранных дел, тискали внучку маршала (а сам маршал чуть ли не приезжал на аэродром провожать их в Израиль), если у них имеется фотография главы госбезопасности с дарственной надписью?

В хорошо мне известном исследовательском центре недавно бежавший из СССР профессор-международник беседовал с начальством. В силу своего бывшего положения профессор был, кажется, чуть ли не председателем окружной избирательной комиссии. Он рассказал своему собеседнику, что наблюдал в последние годы новое явление: люди, вместо того чтобы хитрить и в день выборов брать открепительный талон, якобы куда-то уезжая, просто не голосуют. Делайте что хотите. Интересно? Интересно.

Руководитель исследовательского центра слушал терпеливо этот необъективный, основанный на пошлых личных наблюдениях рассказ. Потупя взор, он, по своему обыкновению, шелестел на столе бумажками.

— Увы, то, что вы говорите, не находит никакого подтверждения. Согласитесь, что такой массовый отказ голосовать не прошел бы мимо внимания партийной печати. Особенно после того, как в Рязанском обкоме произошли перемещения, указывающие на известный сдвиг в группах влияния в Кремле, где совершенно очевидно возрос вес прозападных элементов, вероятно, опирающихся на прогрессивные группировки Генерального штаба...

Московский профессор поспешил на свежий воздух.

При чем тут Орлов?

Напомню, что в 1938 году, когда сбежал «Швед», представители западных служб, которым надлежало проверить его лояльность, располагали очень скудным материалом для сопоставления и контроля. Да и служб-то настоящих не было. Легко было тогда завоевать доверие и стать ценным, на первый взгляд, источником информации, советником и оракулом.

Оракул вещал, объяснял методы работы советской разведки, использование телефонных книг в общественных местах как средство связи между агентами и прочие милые шалости. В общем, излагал премудрость своего «Учебника разведки и партизанской войны». А ведь Орлову ничего не стоило вручить приютившим его американцам длинный список известной ему агентуры, раскрыть начатые разработки, известные ему операции, указать, что привлекает интерес советской разведки, кого Москва использует для проникновения в те или иные круги. Короче, он мог нанести советской разведке такой сокрушительный удар, что она еще долгие годы приходила бы в себя.

Ничего этого, однако, не произошло. Правда, на поверхность вышли лишь его показания в Подкомиссии Сената, опубликованные книги и статьи. Была, говорят, и закулисная сторона дела. Но если судить об этой стороне по его письму Троцкому, то и она была отмечена печатью крайней осторожности и заботы — не повредить Москве. К тому же авторство свое Орлов признал лишь много лет спустя, когда письмо уже побывало во многих руках. В частности, у Исаака Дойчера, биографа Троцкого, и Дон Левина, крупного специалиста по советским делам. Они могли докопаться.

Перед Орловым был, следовательно, выбор. Либо признаться в авторстве письма без всякого риска, но с немалой политической пользой для себя, либо промолчать и рисковать, что правда всплывет, и у людей могут возникнуть разные нехорошие мысли.

Абсурдно думать, что Орлов бежал в США по заданию Москвы. В те годы такие операции не проводились. Уж во всяком случае, не на таком уровне. Просто Орлов был не из тех, кто ехал по вызову Москвы навстречу своей судьбе и покорно спускался за пулей в подвал Лубянки.

Но нежелание погибнуть не делало его противником режима. Режим был свой, родной, надо только, чтобы перестали расстреливать хороших и снова доверили им (таким, как Орлов) расстреливать плохих. Политически и психологически Орлов с советским режимом никогда не порывал.

Так что, ставя Сталину условие не трогать его мать в обмен на молчание, делая шаг навстречу советской разведке, устанавливая с ней позже контакт (в чем я не сомневаюсь), Орлов был озабочен не только своей безопасностью, но еще и нежеланием оказаться по другую сторону баррикады. Подобно Вилли (который был отличный человек, а Орлов, по-моему, большая сволочь), он не мыслил себя вне коммунизма. Тем более его врагом.

Не мыслили себя вне рядов коммунистического движения и разведчики, бежавшие на Запад незадолго до Орлова. И Порецкий, и бежавший вскоре после него Кривицкий — оба искали прежде всего связи с партийной оппозицией. Они хотели продолжать политическую борьбу со Сталиным.

Порецкий был в этом смысле абсолютно последовательным и даже не помышлял просить защиты у полиции капиталистических стран. Через несколько дней он был убит.

Кривицкий обратился за помощью к французам, позже к американцам, но не снюхался с Москвой. Он прожил дольше, дотянул до 1941 года.

Орлов был хитрее. Он понял, что порвав с Москвой, человек его профессии может прожить в свободном мире, лишь сотрудничая с местной разведкой. Он и сотрудничал. Но, чтобы прожить долго и без страха, надо работать на западную разведку с пользой для Москвы. Орлов жил очень долго и помер, говорят, совсем недавно.

Мне возразят: неужели все выжившие перебежчики, все бывшие советские разведчики заключили некий пакт с Москвой? Я так не думаю. Дело в том, что в годы, когда перебежал Орлов, а также в первые послевоенные годы убивали или старались убить любого беглеца. Но всякий людской поток (и поток перебежчиков и невозвращенцев — не исключение) рождает соблазн его оперативного использования. А с того момента — сравнительно недавнего — как Советы начали систематически разбавлять истинных перебежчиков и невозвращенцев липовыми, убивать уже было нельзя. Если убивать настоящих перебежчиков и оставлять в живых ложных, может получиться нехорошо. Если наоборот — тоже худо. Лучше уж не убивать никого. Тем более, что остается мощное оружие: политическое убийство, уничтожение с помощью дезинформации. Но об этом в другой раз.

Мне скажут: а как же история с болгарскими зонтиками, стреляющими ядом? Не знаю. Думаю, что это делается для поддержания мифа.

Мы не знаем и вряд ли узнаем, какие ложные концепции, полуистины и фальшивые сведения закладывал Орлов в мозги тех, кто его слушал. Какие почерпнутые из его лекций знания влияли затем на ход мыслей и взгляды молодых американских разведчиков. Мы не знаем, кого он прикрыл и кого помог завербовать.

А Вилли, возможно, знал. Или хотя бы догадывался. Ведь проверкой «Шведа» он остался доволен.

«Скажите, Вилли, по-вашему, Орлов был порядочный человек?»

«Да, абсолютно порядочный».

Аминь!

* * *

И все же, скажут мне, на процессе Абеля была разоблачена советская шпионская сеть. Целая организация. Были названы имена.

Был назван Виталий Павлов — личность уже известная, давно погоревший в Канаде резидент. К моменту ареста Абеля Павлов в Москве — начальник, если не ошибаюсь, спецшкол Главного Первого управления.

Был назван Александр Коротков — бывший лифтер, ставший крупным начальником Первого управления. К моменту суда над Вилли Коротков давно уже помер.

Был назван Михаил Свирин, работник советской резидентуры в Нью-Йорке, где он находился под видом сотрудника секретариата ООН. К моменту суда он, разумеется, давным-давно вернулся в Москву.

Был назван финский моряк по кличке «Аско», якобы служивший курьером между Нью-Йорком и Москвой. Никаких следов «Аско» не нашли.

Еще до суда, сразу после явки в посольство США в Париже, Хейханнен назвал другого курьера, специально обслуживавшего резидентуру «Марка».

Курьер был якобы француз, работал в авиакомпании «Эр-Франс» и совершал регулярные рейсы между Парижем и Нью-Йорком.

Его кличка была, кажется, «Мар», настоящая фамилия — не то Ру, не то Леру, имя — либо Мишель, либо Марсель.

Поскольку «Марк» показал «Вику» только негатив снимка этого человека, описание внешности было весьма расплывчатым.

По просьбе американцев, французская контрразведка потратила на расследование этого дела несколько месяцев. Результат был, разумеется, нулевой.

Зато была названа Эллен Собелл, жена уже осужденного и отбывавшего в то время наказание сообщника Розенбергов Мортона Собелла (Соболевича). Только вот незадача: нерадивый Хейханнен связи с Эллен Собелл не установил, а предназначенные ей деньги, по собственному признанию, присвоил. Так что, Эллен Собелл так и останется лишь упомянутой. Излишне говорить, что самому Собеллу все эти разговоры ничем повредить не могли. Он был осужден, и никто не собирался судить его заново.

Появляется, однако, свидетель — он позже предстанет перед американским военным судом и понесет наказание — сержант армии США Рой Родс, бывший агент КГБ по кличке «Квебек».

Но Родс разоблачает только себя. Его показания никуда не ведут и ничем не могут повредить Абелю. Рой Родс никогда его не встречал, не слышал о нем. Зато низменная натура этого платного шпиона лишний раз оттенила благородство нашего главного героя.