Вместо заключения. Старик Рассказ

Вместо заключения. Старик

^{Рассказ}

Женщина в черном платье медленно пробиралась сквозь толпу – слепое черное пятно на сетчатке глаза в яркий солнечный день. Платье висело темной тряпкой, ноги от жары вспотели, и ремешки сандалий врезались в красные вспухшие косточки. Вокруг – толпа с покупками, свертками, мороженым. Жарко. Женщина только что покинула дом, где все пространство, вся атмосфера были пропитаны ее отцом. Широко раскрытые глаза, чуть приоткрытый от усилий рот, распростертые руки, придерживающиеся за стены длинного коридора, неуверенные шаги, позвякивание чайника на кухне – отец пил, припав к носику чайника, тихое «ох-ха», зеленый круг лампы на столе, листы бумаги, книги, рукописи… тишина. Глубокое кожаное кресло, беспомощные, немного растерянные глаза из-под тонких кустистых бровей.

Женщина свернула в пустынную улочку, подбираясь к трамвайной остановке. Узкая лестница вела на эстакаду. Бетонная стена отбрасывала тень. Она остановилась у стены с клочьями объявлений, инстинктивно чувствуя себя здесь более уместной. В ярком летнем городе, стоя у облупленной сены, она думала, что земля со смертью отца обвалилась оврагом, открылась зияющая пропасть.

Подошел трамвай, покачиваясь длинным вагоном. Сердце немного отпустило. Проехали качели. Сюда, на площадку, залитую солнцем, она приходила. Здесь бегал ее старший сын, когда трамвай еще здесь не ходил, а был просто лесопарк. Здесь на качелях сына ужалила пчела, он страшно плакал, и она вынула жало. Какое отношение это имело к отцу? Тогда время еще шло медленно. Каждый день был днем размеренного счастья. Отец оставался где-то в стороне со своими делами, думами, претензиями, грубостью, криком и возмущением. И только иногда поражало – откуда отец все про нее знает? В сумочке лежала записная книжка отца, в книжке с оборванной наполовину корочкой, разбухшей от записей, будто дела раздвинули страницы, есть периодически повторяющаяся запись, мелким убористым почерком – ее приезд в гости, ее самой и детей, расходы, покупки, отдых, подарки, все с точностью военного человека, привыкшего к порядку.

Трамвай ехал, покачиваясь. Кусты парка, серые от пыли, казались неживыми. Странно было их видеть такими. Проехали мимо телевизионной вышки. Здесь отца записывали, он рассказывал о восстании в 1923 году. А может, еще о чем-то. Она так и не удосужилась узнать, о чем. Там хранятся записи, можно его увидеть живым.

Женщина думала, что в этом городе она в последний раз, и еще думала, что смерть приходит постепенно. Постепенно человек переходит в иной мир, и дело не в старости, в угасании желаний, омертвении души, в физической немощи – смерть начинается, когда твоя плоть и кровь – отец и мать – уходят в иной мир и забирают с собой часть твоей жизни. Они унесут с собой часть жизни, которая никогда никому не будет известна и интересна, и принесут воспоминания, которые начнут приобщать тебя к тому свету.

Опять стало трудно дышать. Трамвай ввинчивался в центр города. Женщина вышла на следующей остановке. Снующая звенящая толпа обрушилась на нее.

И тут она увидела старика. Высокий старик в спортивном костюме и в соломенной шляпе неуверенно пробирался сквозь толпу. Остановился, выставив вперед палку, медленно повернул голову, опять пошел. Женщина шла, не отрывая взгляда от неуверенно движущейся фигуры. Старик осторожно ощупывал тротуар палкой, и только сейчас женщина поняла, как он стар.

«Я хочу видеть его глаза! Хочу видеть его глаза! Он не знал, как я его любила, он не знал и уже никогда не узнает!»

Худые, слабые и непослушные, ватные ноги неуверенно делали шаг за шагом. Палка помогала старику. Время от времени он останавливался, то ли передыхал, то ли пытался сориентироваться. Он останавливался на согнутых ногах, медленно поворачивал голову, и женщина видела, что на старике очки. Она шла, не отрывая глаз от такой знакомой фигуры. Рука, держащая палку, должна быть белой, с выпуклыми, крупными, очень толстыми ногтями, аккуратно подстриженными ею. Отец вечно бранился и кричал, когда она несмело откусывала щипчиками кусочки ногтей. Палка была блестящая, в черных разводах, с черной ручкой. Старик медленно ощупывал тротуар ею, и опять женщина подумала: до чего же он стар. Старик остановился и повернул голову. Она не поняла, что он рассматривает, но знала, что за толстыми линзами огромные черные зрачки смотрят внимательно и чуть сердито. Она торопилась взглянуть в лицо. «Головастики», – вспомнила она. «Головастики», – согласно кивнула. К старику подошла какая-то женщина. Старик спрашивал о чем-то, женщина указывала куда-то рукой.

Женщина смотрела, не отрываясь, на старика. Он снял шляпу и вытер лоб. На лбу, который ей помнился с детства, раньше, чем руки, глаза, голос, на высоком красноватом лбу – две мягкие глубокие морщины.

– Когда она отойдет, я подойду и возьму его за руку. Сейчас я подойду, возьму его за руку, и мы пойдем, беседуя, одна душа и два тела. Я буду терпеливо поддерживать его и сносить его брань, мы будем время от времени останавливаться, он – чтобы перевести дыхание, а я, – чтобы задать очередной вопрос.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.