НАЦИОНАЛЬНАЯ ТРЕЩИНА 

НАЦИОНАЛЬНАЯ ТРЕЩИНА 

 <...>

Теперь зашевелились все стихии и элементы, когда-то спаянные могучею силою побед. Доходит до того, что даже бродячие пришельцы вроде евреев дерзко требуют себе государственной самостоятельности, до своего особого сейма включительно. Но что всего ужаснее, даже в основной толще господствующей русской народности начинается брожение, попытка к разрыву. Все громче и громче выступают фанатики украинофильства, подготовляющие отпадение от России громадной Малороссии. Поезжайте также в Сибирь: тотчас за Уралом вы встретите сибирских, то есть чисто великорусских, сепаратистов. Прочитайте, наконец, записки провинциальных деятелей, добивающихся от правительства каких-нибудь полезных для их края мероприятий. Даже в таких записках вас поражает иногда забавное по серьезности утверждение, будто, например, Прикамский край составляет нечто особое целое, имеющее какие-то свои права в качестве когда-то бывшего тут "Чердынского царства"...

"Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно". Измена своему единодержавию со стороны власти в одном месте, как трещина в здании, сразу передается и на другие части, сказываясь в потере связи и общего равновесия. Ухаживая за финляндцами, мы доигрались до того, что уже на самой Волге вырос очень серьезный инородческий сепаратизм - татарский. О нем пока еще мало говорят, но только потому, что очень уж скандальное развивается там явление, конфузное и постыдное для нашей ослабевшей государственности. Тут пришлось бы говорить не только о мечтаниях татарщины, но и об успехах ее. Пришлось бы говорить о татаризации тех финских племен, которые не поддались обрусению. Пришлось бы говорить об успехах ислама там, где безнадежно отступило православие... Мы теперь вошли в полосу великих исторических юбилеев - столетних, двухсотлетних, трехсотлетних. Все эти юбилеи - воспоминания о торжественных победах нашей государственности в далеком прошлом. Грустно, что приходится переживать эти воспоминания в эпоху бесславную и беспобедную, когда не только на полях битв, но даже в мирное время мы лишь тем и занимаемся, что все сдаем и от всех препятствий отступаем...

Самым страшным предвестием имперского распада следует считать так называемое мазепинство, то есть ревностно подготовляемое восстание в Малороссии. Петербургское правительство пробует не замечать этого движения. Движение это, мол, старое, возникшее полстолетия назад или больше и, стало быть, не опасное. Но государственные болезни едва ли следует сравнивать с насморком, особенно болезни долговременные, вошедшие в привычку. Привычка к затяжной чахотке не спасает от потери обоих легких и довольно скверного конца. Украинофильское движение действительно появилось очень давно, но тяжесть вопроса в том, что именно теперь оно обострилось и начинает угрожать крайне серьезными последствиями. Материал для всевозможных измен и политических расколов в России всегда был, но разница большая, горит ли горючий материал или не горит. В России до тех пор не было ни инородческих, ни русских сепаратизмов, пока Империя оставалась победоносной. Всегда существовали поляки, финляндцы, грузины, армяне, татары - но пока гремел под небом весенний гром нашей государственности, все маленькие народности испытывали искреннее смирение, искреннее благоговение к нашей власти. Армянская и грузинская интеллигенция считала высокой честью служить России и носить имя русских. Татары верили в Белого Царя столь же несокрушимо, как московские крестьяне. Финляндцы досеймовой эпохи храбро сражались за Россию. Даже многие поляки умирали за общее имперское отечество. Между народностями в России было тогда не больше розни, чем между сословиями, - скорее меньше. Меч Петра Великого, сверкая молнией в руках суворовской школы, казался чудом Божиим. Не страх, а очарование приковывало инородцев к России, - очарование бесспорной силы. Все это, увы, пошло прахом, когда Россия перестала побеждать.

Мужественный Николай I упорно отстаивал державное обаяние России и вне, и внутри нее и умер непобежденным. Но уже в его эпоху начались либеральные, то есть разрушительные, брожения, навеянные с Запада, и в течение нескольких десятилетий они серьезно подорвали дух общественный. От природы слишком чувствительный и мягкодушный, император Александр II получил у Жуковского сентиментальное воспитание, наиболее расслабляющее дух из всех возможных. И сам молодой Император, и его сверстники из высшей знати подготовлялись к царствованию не "на славу нам" и не "на страх врагам", как поется в гимне, а лишь к мирным, идиллическим "реформам", причем сил хватило на разрушение старого и уже не хватило на создание нового. Не нашедший опоры ни в себе, ни в изнеженной знати, Александр II заключил первый после Петра Великого постыдный мир с уступкой части русской территории и с отказом от державных прав на Черном море. Вот момент, который я считаю несчастнейшим в нашей новой истории. Бессильные извне, то есть не нашедшие в себе сил для внешней победы, мы начали эпоху и внутренних самоизмен. Ослабевший меч мы заменили миртовой веткой и понесли ее на инородческие окраины. Именно в царствование Императора Александра II в числе множества других ошибок была принята пагубная политика в Финляндии. При Александре II распустилось и посеянное в эпоху Шевченко украинофильство с пропагандой Костомарова [71], Кулиша [72], Антоновича [73] и Драгоманова [74].

Последние годы царствования Александра II я хорошо помню. Судя по моим школьным товарищам с юга, малорусская молодежь уже тогда бредила казацкими восстаниями, воскрешением запорожской вольницы и федеративным устройством России. Но тогдашнее движение в Малороссии еще не доходило до мазепинства, то есть до явной и открытой измены общерусскому отечеству. Малороссы и тогда не любили великороссов, но считали себя все-таки русскими. "Украина-маты" понималась тем, что она и есть, - прекрасным краем огромной земли Русской, маленькой родиной в большом Отечестве. Как мне, великорусу, своя Псковская губерния казалась наиболее родной, поэтической и желанной, так хохлу - своя Полтавщина. Но при благосклонном содействии русского правительства этот естественный и даже желательный провинциализм довольно быстро развился в национальный сепаратизм. Полуинородческое петербургское чиновничество давно потеряло политическую ревность единокровной, единодержавной Москвы. Принцип древнего "собирания земли" и накопления имперских прав давно уступил началу растрачивания последних. В до крайности пестром петербургском свете чрезвычайно много набилось немцев, финляндцев, поляков, грузин, для которых единство России было скорее пугалом. И особенно много оказалось в Петербурге малороссов. Усердно служа и пробираясь к верхам, они постепенно отвоевывали для украинофильства одну позицию задругой. То выхлопочут издательство малорусских книг, то шевченковские панихиды, обеды и вечера, то перевод Евангелия на малорусское наречие, то памятник Богдану Хмельницкому и т. п. На моей памяти особенным толчком к развитию украинофильства послужило разрешение малорусского театра. Это было уже при Императоре Александре III. Хорошо помню, как меня изумила тогда эта мера. Трудно было понять, как Государь, столь твердый и действительно русский патриот, мог решиться на такую рискованную меру. Приезд очаровательной Заньковецкой и талантливого Кропивницкого взбудоражил тогда Петербург. Хохлы наши были в неописанном восторге, но мне тогда же показалось, что тут вовсе не искусство на первом плане, а политика. Для нас, великороссов, малороссийские спектакли были малоинтересны. И комедия, и драма на Украине слишком простонародны и даже старомодны, а главное - чаще всего они бездарны. Но это не мешало им собирать огромную малороссийскую публику, упивавшуюся именно этой деревенщиной как родной, "самостийной" культурой. Раз позволено давать спектакли на малорусском языке, подумал я, то по всей Малороссии будут разъезжать труппы украиноманов и сеять этим путем национальное возбуждение. Театральная сцена сделается такой же школой украинского сепаратизма, какой были разрешенные правительством в Прибалтийском крае эстонские, латышские и немецкие гезангферейны, художественно-литературные кружки и т. п. Не имея возможности громко обуждать эту тему, я хорошо помню, что считал разрешение малорусского театра большой государственной ошибкой, и думаю, что был прав тогда.

В течение четверти века бесчисленные малорусские труппы привлекают внимание малорусского населения к отжившим или отживающим особенностям родного быта, заставляя дорожить ими как святыней. По-моему, это вредный романтизм - вроде, например, идеализации крепостного права. И в старой Украине, и в казачестве, и даже в крепостном праве было много милого и красивого, однако жизнь идет, мир меняется, меняется и Россия. Все мы, и великороссы, и малороссы, и белорусы, как и все другие народности, вынуждены отказаться от своих особенностей в пользу чего-то общего, что слагается всемирно. Когда-то у каждого племени, у каждой губернии, почти у каждого уезда был свой, например, головной убор. Все их точно ветром смело, и на их месте воцарились общепринятые французский котелок и шляпка. Ничего с этим не поделаешь, да едва ли и следует гнаться за такими пустяками. Не только покрышку для головы, но и саму внутренность человеческой головы невозможно уберечь от когда-то чуждого ей содержания, навеянного извне. Мне кажется, нельзя считать все внешнее чуждым себе. Как пища, попавшая в ваш желудок, так и мысль, усвоенная мозгом, - они становятся вашими, если вы их достаточно переварили. Язык не есть исключительный признак национальности. Говорит ли малоросс на родном своем наречии или на двоюродном, то есть по-великорусски, он остается малороссом, подобно тому как, едучи по той же Малороссии не на волах, а по железной дороге, он вовсе не теряет своей национальности. Общий язык есть один из сети государственных путей сообщения, скажем даже - главный элемент. Так как цель государственности - единодушие, то первое условие общего понимания - общий язык - должно считаться высочайшей государственной задачей. Для осуществления ее не следует останавливаться ни перед какими препятствиями. Государство может снисходительно отнестись к всевозможным различиям, устанавливаемым природой, - к различиям обычаев, нравов, характеров и даже религиозных убеждений. Нравственно менее идеальное, чем вера, единство языка практически гораздо более необходимо, ибо для самого зачатия общественности нужно, чтобы граждане понимали друг друга. В силу этого простого требования государство обязано всемерно отстаивать единоязычие составляющих его племен. Единоязычие это достигается, как в Америке, строго проведенной единоязычной школой, а также единоязычными учреждениями, играющими роль школы, в том числе печатью и театром. Не только государственный язык (закона, администрации и суда), но и язык общественный в государстве должен быть один. Достигать этого единства должно, конечно, с известной осторожностью, разлагая тяжесть достижения на долгие годы, но государство никогда не должно забывать об основной своей цели. Одно из двух: или мы - государственный народ, сознательно преследующий исторические задачи, или материал для стихийных брожений, разрушающих друг друга. В первом случае отстаивать господство государственного языка мы, русские, должны с той же энергией, как свою жизнь. Если бы наша петербургская бюрократия была национальной, то в течение 250 лет обладания нами Малороссией она уже достигла бы объединения столь родственных наречий, каковы малорусское и великорусское. Уже теперешний наш литературный язык не есть чисто великорусский, ибо он включил в себя множество слов и даже грамматических влияний южно- и западнорусских (и еще больше иностранных). Вероятно, окончательный язык наш будет еще более смешанным, но он будет иметь именно то драгоценное свойство, которого добивается государство, - общепонятность. Общая национальность - дело далекого будущего. Не принуждая инородцев быть великороссами, мы должны настоять, чтобы главный элемент нашей государственной культуры - язык наш - был бы общеупотребительным, как закон, которому мы все подчиняемся. Остальное - дело времени и творческих сил природы. Мы не боимся соперничества родных братьев, тем паче двоюродных: как в старые времена старшинство было за нами, так, вероятно, будет и впредь. Старшинство определяется не мечтами и вздохами, не романтизмом и сентиментальностью, а способностью в каждую эпоху выдвинуть на арену соревнования наибольшее количество трудовой энергии, таланта и героизма. Если потомство велико россов не сумеет продолжить славные предания предков, то оно сойдет со сцены, как сходили великие народы Греции и Рима, но, Бог даст, до этого не так уж близко. Мы, теперешнее поколение великороссов, должны отчетливо уяснить себе характер заговора, составленного против всероссийского государства. Идет очень сильная предательская работа по обширному фронту. Духовные потомки анафематствованного Мазепы привлекли к разрушению русского единства литературу, историю и, что позорнее всего, общих врагов наших - австрийцев и поляков. В изменническом этом подкопе принимают участие многие профессора, дворяне, чиновники, получающие питание свое от казны. Под названием "украинских громад" действуют многочисленные малорусско-польско-еврейские кружки, развращающие студенчество и народных учителей, прививающие им, а через них и простонародью самую лютую ненависть к русскому народу и государству. Пора правительству не только заметить это явление (оно давно замечено) - пора бороться с ним не на живот, а на смерть.

8 декабря