Глава II. Предгрозье

Глава II. Предгрозье

Приятно шагать по еще влажной от ночной росы тропе, вдыхая аромат степных трав. Над головой заливается жаворонок, где-то недалеко перекликаются перепела. Иду по земле, молодой, сильный и счастливый. Кажется, мне все по плечу, любые преграды одолею на своем пути.

Одинокий У-2 разворачивается на посадку. До чего же чистое небо! Раньше мне казалось, что только у нас на Дону оно такое прозрачное, ясное. Однако и здесь, у берегов Черного моря, хоть пей его, как родниковую воду. Город отсюда виден как на ладони. Прозрачная дымка медленно плывет над заводскими трубами, постепенно тает в воздухе и совсем исчезает. Утреннюю тишину нарушает гудок паровоза. Пассажирский поезд огибает дугу и скрывается за леском, выстукивая свою бодрую песню.

Таким мне остался в памяти день 21 июня. Было это под Одессой в далеком сорок первом году. Суббота — канун выходного, когда люди настраиваются на отдых. Но у летчиков всегда рабочий день.

Командир четвертой эскадрильи капитан Жидков, серьезный и немногословный, встречает меня насмешливой улыбкой:

— Видели, видели… Шел на аэродром, пританцовывая! С чего бы это?

Уралец Аггей Елохин, хитро прищурив глаза, «подключается» к разговору:

— Я вам доложу, товарищ капитан, почему лейтенант порхает бабочкой. У него в голове зреет гениальная думка: взять под ручку свою молодую жену и на пляж в Лузановку. Да и кому не хочется погреться сейчас на горячем песочке, особенно если запастись парой бутылок холодного пива…

Я смущенно улыбаюсь и отмалчиваюсь. В общем, мои командиры не ошибались: настроение у меня действительно приподнятое и тому есть причины. Но о них никому не признаюсь до поры до времени.

— Да-а-а, на пляж хорошо бы, — протягивает кто-то.

Желание справедливое, особенно если учесть, что вот уже два месяца у нас нет выходных. Капитан Жидков становится серьезным:

— Можно и надо отдыхать, хлопцы, да, видно, нам это пока противопоказано, — он умолк, постегивая по голенищу длинным прутиком. Обстановка, дорогие товарищи, сложная, в воздухе пахнет порохом…

Жидков был у нас, что называется, последний день. Мы все уже знали, что есть приказ о его переводе в другую часть. Четвертую эскадрилью принимал старший лейтенант Елохин.

Из здания штаба вышла и быстро направилась в нашу сторону группа офицеров. Летчики стали спешно приводить себя в порядок. И вот уже замкомандира полка майор Шестаков печатает шаг навстречу начальству.

— Товарищ командир полка, личный состав вверенной вам части по вашему приказанию построен!

Командир полка Марьинский, поздоровавшись, ставит учебную задачу: совершенствовать технику пилотирования, отрабатывать стрельбы по воздушным и наземным целям. Летать, летать! И сегодня, и завтра, и в воскресные дни! Отпуска временно отменены, увольнительные — в случае крайней необходимости.

Программа боевой подготовки в последние месяцы усложнилась. Большое внимание уделяется воздушному бою, полетам на перехват «противника», полетам над морем.

Участились проверки. В мае нас инспектировал командующий военно-воздушными силами округа генерал М. Г. Мичурин, а после этого приехала группа генералов и офицеров во главе с Маршалом Советского Союза Семеном Михайловичем Буденным.

Командир полка напоминал, что граница рядом, призывал не ослаблять бдительности.

Выступил и комиссар полка Николай Андреевич Верховец. Мы с большим уважением относились к этому человеку, вежливому, чуткому, не оставлявшему малейшей просьбы без внимания. Был он к тому же хорошим летчиком. Блестяще вел бой, метко поражал цель. Для авторитета комиссара это значило много. В эту последнюю мирную субботу речь шла далеко не о военных проблемах. Многие наметили на воскресенье решение каких-то своих, личных дел.

День начался обычно. Команда «по самолетам!», и мы спешим к машинам. Впереди, чуть наклонившись, бежит Шестаков, За ним Верховец, Елохин, Жидков, Полоз. Самолеты спрятаны в лесопосадке, обрамляющей летное поле. Поднять их в воздух надо в считанные минуты. Полк отлично справляется с этой задачей.

Когда я подбежал к стоянке, техник Филиппов доложил о готовности самолета. Помогая надевать парашют, он скороговоркой сообщал последние новости: газета «Красная Звезда» в статье, посвященной итогам проверки боеготовности полка, отмечает нас за отличную стрельбу по воздушным целям.

Запускаю мотор и выхожу на линию старта. «Ястребок» Шестакова уже пошел на взлет. Легко оторвавшись от земли, он уходит все дальше и дальше, затем ложится на левое крыло, делает разворот. А я думаю: вот бы мне так виртуозно летать… Добрая профессиональная зависть, она заставляет летчика совершенствовать боевое мастерство. Мы, конечно, не новички, за плечами суровая школа, опыт кое-какой приобрели. И все же завидуем мастерству ветеранов, таких как Шестаков, Асташкин, Капустин, Полоз, которые уже воевали в Испании, на Халхин-Голе. Майор Шестаков любил повторять:

— Летать — все равно, что на скрипке играть! Чем больше тренируешься, тем лучше владеешь машиной.

Майор повел группу в район Аккермана, капитан Капустин — на запад. За спиной осталась Одесса, под крылом проплывает Днестр. Вот Тирасполь, Бендеры, холмистые поля, сады и виноградники Молдавии. Наконец, Прут. Узенькая желтая полоска петляет меж крутых берегов. Это — государственная граница, дальше лететь нельзя, там чужая земля.

Полк принимал участие в авиационных учениях Одесского военного округа. Проводились они в условиях, максимально приближенных к боевым. Как писал позже в своих воспоминаниях Главный Маршал авиации К. А. Вершинин, авиаторы по существу находились на положении готовности номер один, и никто из них не подозревал, что с рассветом придется уже не «играть в войну», а вступить в бой с реальным противником. «Лишь руководящему составу было известно, — рассказывает К. А. Вершинин, — о возможности нападения фашистов в ближайшие двое суток. В директиве Наркома обороны и Начальника генерального штаба, посланной в ночь на 22 июня в западные приграничные округа, предписывалось:

„…б) перед рассветом 22.6. 41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность…“»[1]

Да, мы, рядовые летчики, командиры эскадрилий и звеньев, не подозревали, что там за рекой уже стоят заряженные орудия, заправленные самолеты, готовые рано утром нанести вероломный удар.

Полеты окончены. Несмотря на усталость, настроение у летчиков бодрое. А мне не терпится отпроситься в город. Мне просто необходимо там быть: дело в том, что жена должна вот-вот родить, я хотел Валентину отправить к ее родителям.

Капитан Рыкачев, к которому я обратился, посочувствовал мне, обещал упросить командира.

— Причина уважительная, — сказал он. В порядке исключения Марьинский разрешил мне отлучиться, но только после лекции комиссара Верховца о международном положении.

На поляне, окруженной молодыми вязами, негде яблоку упасть. Сквозь густую листву пробивались последние солнечные лучи, было душно и тихо, словно перед грозой. Комиссар начал речь, она была полна тревоги и настороженности. Гитлер покорил пол-Европы, перед ним падают на колени правительства, рушатся государства. Нужно быть настороже, кто знает, может, и нам придется вступить в бой. Вот почему необходимо удвоить, утроить бдительность, крепить дисциплину, повышать боевую готовность.

Пройдет много лет, прежде чем мы узнаем, что именно в этот час, когда, затаив дыхание, мы слушали взволнованные слова комиссара, Гитлер положил в свой сейф секретный документ, имевший прямое отношение и к нашему, 69-му полку. В нем, в частности, говорилось о том, что для Германии решающее значение имеет скорейшая ликвидация русских военно-воздушных баз на побережье Черного моря, прежде всего в районе Одессы и Крыма.

Военные тайны гитлеровского рейха находились пока еще за семью замками, зато нам хорошо было известно звериное лицо фашизма, его лютая ненависть к первому в мире государству рабочих и крестьян. И это заставляло нас зорко всматриваться на запад. Не мог ослабить нашей бдительности даже успокоительный тон некоторых официальных заявлений о том, что Германия, якобы, не имеет намерений развязывать войну против Советского Союза.

Лекция комиссара Верховца никого не оставила равнодушным. Он потом долго и обстоятельно отвечал на многочисленные вопросы и закончил свое выступление словами о том, что договор с фашистской Германией нe снимает с нас обязанности готовиться к обороне Отечества.

После лекции я получил разрешение отлучиться в город. Уже в сумерки добираюсь до дома, вбегаю на третий этаж. Моя Валентина давно ждет. Чувствую, настроение у нее подавленное, однако, старается держаться молодцом. Мы торопливо, насколько позволяет ее положение, спускаемся вниз, прихватив самые необходимые вещи. В моем распоряжении самое большее два часа. В трамвае сидим молча, изредка перебрасываясь незначительными фразами, но оба обеспокоены будущим. Миновали поселок Ульяновку, сворачиваем на Черноморскую дорогу.

— Чем все это кончится? — тихо вздыхает Валентина.

— О чем ты? — спрашиваю, хотя и понимаю, что тревожится она не о предстоящих родах. «Что значит жена военного, — думаю я. — Понимает мое состояние…» Пытаюсь отвлечь ее, успокоить. Рассказываю какой-то комический эпизод из наших будней. Валентина вежливо улыбается кончиками губ, но чувствуется, что она напряжена.

Новые испытания устраивают мне родители супруги — Лаврентий Георгиевич и Анастасия Григорьевна. Когда женщины уходят на кухню, мой тесть, старый одесский рабочий, учиняет настоящий допрос.

— Что говорят наши комиссары относительно войны? Почему вчера перелетали куда-то наши самолеты? Почему отменены отпуска? — так и сыплет, не давая опомниться.

«Нас не трогай, мы не тронем, а затронешь — спуску не дадим!» — отвечаю словами песни. И вообще, чего раньше времени печалиться…

— Так-то оно так, — кивает старик в знак согласия. Однако по лицу вижу: не по душе ему мое легкомыслие. Петров работает слесарем железнодорожных мастерских. Человек он простой, бесхитростный, уверток не терпит, в прятки играть не любит. Немного помолчав, Лаврентий Георгиевич сказал:

— Ты смотри, чтоб не вышло так в пословице! «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Песней фашиста не прошибешь. Его надо оружием усмирять…

Мне нужно было уходить, и я стал торопливо прощаться.

В нашем городке еще светились огни, из раскрытых окон доносились звуки музыки. В скверике прогуливались парочки. Возле трамвайной остановки чей-то голос выводил под гитару песню:

Любимый город может спать спокойно…