«Надетая на Вас форма — это пожизненно». Кадетский корпус и юнкерское училище

«Надетая на Вас форма — это пожизненно». Кадетский корпус и юнкерское училище

Известный советский генерал-диссидент Петро Григоренко всего один раз был на приеме у заместителя наркома обороны маршала Тухачевского. И услышал от человека «с аристократическим, так хорошо знакомым по портретам лицом»: «Запомните, что надетая на вас форма и всё, что с ней связано, — это пожизненно». Последнее слово он подчеркнул. Любовь к свободе в конце концов заставила Григоренко отказаться от генеральского мундира и всех привилегий, связанных с высоким воинским званием и должностью, сменить военную службу на правозащитную деятельность. Тухачевский же, 16 августа 1911 года приступив к занятиям в последнем, 7-м классе 1-го Московского императрицы Екатерины II кадетского корпуса, впервые надел военную форму — кадета. И уже не снимал вплоть до последних мгновений жизни (правда, незадолго до смерти роскошный маршальский мундир пришлось сменить на поношенную красноармейскую гимнастерку). В военной профессии он нашел свое жизненное призвание.

1-й Московский корпус представлял собой привилегированное заведение. Здесь хорошо было поставлено преподавание не только специальных военных, но и общеобразовательных предметов. 18-летнего юношу увлекло военное дело. Он вполне привык к спартанскому быту в стенах корпуса, охотно занимался строевой подготовкой, ходил в бойскаутские экскурсии-прогулки, будучи физически сильным и ловким, был первым в гимнастическом классе… Рассказывали, что Тухачевский мог, сидя в седле, подтянуться на руках вместе с лошадью.

Год выпуска Тухачевского, 1912-й, — год 100-летия Отечественной войны 1812 года. Соответственно и темой выпускного сочинения у кадетов стала «Отечественная война и ее герои»: Им устроили экскурсию на Бородинское поле, да не простую, а в условиях, приближенных к боевым: с разведкой, марш-броском, с полевыми кухнями… Тухачевский все экзамены сдал на «отлично», и 1 июня 1912 года получил заветный аттестат. Его имя было занесено на мраморную доску. Еще в корпусе Михаил составил словарь пословиц и поговорок, относящихся к военному делу: «Смелый приступ — половина победы», «Бой отвагу любит», «Крепка рать воеводой», «Умей быть солдатом, чтобы быть генералом». Юный кадет продолжал мечтать о будущем генеральстве.

В бытность Михаила в кадетском корпусе умер его дед генерал. Много лет спустя Тухачевский рассказал свояченице о его завещании: «Дед перед смертью захотел видеть меня… Когда я приехал и вошел к нему, дед указал, чтобы я сел на край кровати, и, подняв уже с трудом свою длинную и костлявую руку, положил ее мне на плечо. „Ты мне пообещай три вещи, Мишук, — сказал он. — Первое, что ты окончишь училище фельдфебелем. Второе, что будешь умеренно пить. И третье, что окончишь Академию Генерального штаба. Постарайся выйти в Семеновский полк. В Семеновском служил с начала его основания, при Петре, наш предок Михаил Артамонович Тухачевский. Вон там, в бюро, в верхнем ящике его портрет-миниатюра, я его дарю тебе, ты на него и лицом похож…“» И внучатый племянник выполнил все дедовские заветы.

В августе 1912 года Тухачевский поступил в Александровское военное училище в Москве. В более престижные петербургские училища, вроде элитного Павловского, поступать не стал: жизнь в столице империи, вдали от родителей, была не по карману. Учился юнкер Тухачевский истово: надо было закончить курс одним из лучших, чтобы иметь возможность выбрать вакансию в гвардейском полку, дать хороший старт карьере. Уже в училище он особенно тщательно штудировал военные дисциплины, с прицелом на будущее поступление в Академию Генерального штаба. Сбыться этой мечте помешали первая мировая война и революция.

К 1912 году относится знакомство Тухачевского с большевиком H. Н. Кулябко, вскоре переросшее в большую дружбу. Николай Николаевич окончил Гнесинское музыкальное училище и стал учиться в Консерватории у профессора Н. С. Жиляева, благодаря которому стал вхож в дом Тухачевских. Первая встреча с будущим маршалом хорошо запомнилась Кулябко: «В один из воскресных дней, когда я беседовал с двумя братьями Тухачевскими, пришел третий. Отец представил его мне. Это был Михаил Николаевич. Он только что окончил Московский кадетский корпус и поступил юнкером в Александровское военное училище… Мои политические взгляды уже определились, и я не без предубеждения отнесся к юнкеру Тухачевскому. „Будущая опора трона“, — подумал я о нем. Однако не кто иной, как сам Михаил Николаевич тут же заставил меня усомниться в правильности этого моего предположения. Братья сообщили Михаилу, что они готовятся к посещению Кремлевского дворца, где обязательно будут „августейшие“ особы. К моему удивлению, он встретил это сообщение довольно скептически.

— Что же, ты не пойдешь? — удивились братья.

— Меня это не очень интересует, — пожал плечами Михаил и заторопился к себе в училище.

Из дома мы вышли вместе. По дороге завели разговор о революции пятого года. Михаил с огромным интересом расспрашивал меня, и я окончательно убедился, что мой спутник — юноша серьезный, думающий, отнюдь не разделяющий верноподданнических взглядов, характерных для большинства кадетов и юнкеров.

Постепенно я все больше проникся симпатией к Михаилу Николаевичу. Наши беседы раз от разу становились все более откровенными. Михаил не скрывал своего критического отношения к самодержавию и так называемому „высшему обществу“. Откуда взялось такое свободомыслие? Вероятно, сказывались прежде всего воззрения, господствовавшие в семье Тухачевских. Да и сам Михаил, будучи юношей умным, впечатлительным, не мог оставаться равнодушным ко всем тем мерзостям, которые везде и всюду сопутствовали царизму».

Сестры же Тухачевского антимонархические настроения брата относили главным образом за счет влияния Кулябко. И вспоминали другой характерный случай: «Однажды во время прогулки няня повела нас посмотреть приехавшего в Москву царя. Когда Миша узнал об этом, он принялся объяснять нам, что царь — такой же человек, как всякий другой, и специально ходить смотреть на него глупо. А потом через стену мы слышали, как Михаил в разговоре с братьями называл царя идиотом».

Несомненно, отец-атеист монархистом быть не мог и детям никакого почтения к императорской фамилии не прививал. Да и друг-большевик мог только укрепить нелюбовь Михаила к самодержавию. Но была, думается, еще одна важная причина крайне уничижительного отношения Михаила к царствующему монарху. В русском обществе тяжело переживали унизительное поражение в войне с Японией, показавшее слабость русской армии и флота. Особенно остро ощущали это в военной среде, где многие видели причину в неспособности Николая II эффективно управлять государством и быть достойным Верховным Главнокомандующим. Тухачевский, мечтавший о лаврах полководца, наверняка очень близко к сердцу принял неудачу в русско-японской войне, и это укрепило его критическое отношение к самодержавию, неспособному обеспечить боевую мощь русской армии.

О годах, проведенных Михаилом Николаевичем в Александровском училище, сохранились воспоминания юнкера другого училища, Алексеевского, Владимира Посторонкина. Он сражался в рядах белых, и мемуары писал в 1928 году в эмиграции, в Праге, не испытывая к «красному маршалу» ни малейшей симпатии. Тем не менее то, о чем вспоминает Посторонкин, похоже на правду: «Тухачевский был фельдфебелем Александровского военного училища в 1913–1914 учебно-военном году, в то время как автор состоял юнкером Алексеевского военного училища. Совместная служба в Москве всех обучавшихся в этих двух училищах-близнецах слишком близко соприкасалась, что было связано обстоятельствами служебной подготовки по стрельбе, лагерно-полевой и тактически-маневренной. Кроме того, посещая друг друга в праздничное и внеслужебное время в стенах своих училищ, юнкера близко знакомились один с другим».

Конечно, другом Тухачевского Посторонкин не был и даже в одном училище с ним не учился, но какое-то знакомство у них все-таки было. Да и фигурой Тухачевский был заметной, юнкера о нем много говорили, так что мемуарист мог опираться и на свидетельства однокурсников и товарищей Михаила Николаевича. И вот каким предстает Тухачевский: «…Блестяще вице-фельдфебелем окончил кадетский корпус и был назначен для прохождения курса наук в Александровское военное училище. С 1 сентября 1912 года он был зачислен в списки… юнкером 2-й роты.

Отличаясь большими способностями, призванием к военному делу, рвением к несению службы, он очень скоро выделяется из среды прочих юнкеров.

19-летний юноша… быстро вживается в обстановку жизни юнкера тогдашнего времени. Дисциплинированный и преданный требованию службы, Тухачевский был скоро замечен своим начальством, но, к сожалению, не пользуется любовью своих товарищей, чему виной является он сам, сторонится окружающих и ни с кем не сближается, ограничиваясь лишь служебными, чисто официальными отношениями. Сразу, с первых же шагов, Тухачевский занимает положение, которое изобличает его страстное стремление быть фельдфебелем или старшим портупей-юнкером.

На одном из тактических учений юнкер младшего курса Тухачевский проявляет себя как отличный служака, понявший смысл службы и требования долга. Будучи назначен в сторожевое охранение, он по какому-то недоразумению не был своевременно сменен и, забытый, остался на своем посту. Он простоял на посту сверх срока более часа и не пожелал смениться по приказанию, переданному им посланным юнкером.

Он был сменен самим ротным командиром, который поставил его на пост сторожевого охранения 2-й роты. На это потребовалось еще некоторое время. О Тухачевском сразу заговорили, ставили в пример его понимание обязанностей по службе и внутреннее понимание им духа уставов, на которых зиждилась эта самая служба. Его выдвинули производством в портупей-юнкера без должности, в то время как прочие еще не могли и мечтать о портупей-юнкерских нашивках».

Столь образцовому служебному рвению Посторонкин находит не слишком возвышенное объяснение, хотя и признает выдающиеся качества Тухачевского как военного: «Великолепный строевик, стрелок и инструктор, Тухачевский тянулся к „карьере“, он с течением времени становился слепо преданным службе, фанатиком в достижении одной цели, поставленной им себе как руководящий принцип, — достигнуть максимума служебной карьеры, хотя бы для этого принципа пришлось рискнуть, поставить максимум-ставку».

Что ж, в конце концов, ничего дурного нет, если молодой одаренный (или даже не слишком одаренный) человек стремится сделать карьеру. Весь вопрос, какие средства он использует для достижения этой цели. Тухачевский удивлял преподавателей и юнкеров своими способностями в самых различных областях. Посторонкин вспоминал: «При переходе в старший класс он получает приз-награду за первоклассное решение экзаменационной тактической задачи (выдавалось одно из сочинений известных авторов по тактике). Далее за планомерное определение расстояний и успешную стрельбу получает благодарность по училищу. Будучи великолепным гимнастом и бесподобным фехтовальщиком, он получает первый приз на турнире училища весной 1913 года — саблю только что вводимого образца в войсках для ношения по желанию вне строя». Страсть к гимнастике Тухачевский сохранил до последних дней жизни. В его кабинете и в бытность заместителем наркома хранились гантели, с которыми он упражнялся в коротких перерывах в работе. В целом же о юнкерских годах создается впечатление, что Михаил Николаевич был настоящим баловнем судьбы, стремящимся во всем быть первым и практически всегда этого добивавшимся. Но вот какой ценой!

Посторонкин свидетельствует: «По службе у него не было ни близких, ни жалости к другим… В 1913 году, уже на старшем курсе, Тухачевский был назначен фельдфебелем своей 2-й роты. Учился он очень хорошо, в среде же своих сокурсников… не пользовался ни симпатиями, ни сочувствием; все сторонились его, боялись и твердо знали, что в случае какой-либо оплошности ждать пощады нельзя, фельдфебель не покроет поступка провинившегося.

С младшим курсом фельдфебель Тухачевский обращался совершенно деспотически: он наказывал самой высшей мерой взыскания за малейший проступок новичков, только что вступивших в службу и еще не свыкшихся с создавшейся служебной обстановкой и не втянувшихся в училищную жизнь.

Обладая большими дисциплинарными правами, он полной мерой и в изобилии раздавал взыскания, никогда не входя в рассмотрение мотивов, побудивших то или иное упущение по службе».

Замечу, что в данном случае мемуарист обладает относительно большей объективностью стороннего наблюдателя: сам он был юнкером другого училища и от держимордских замашек фельдфебеля Тухачевского никак пострадать не мог. Тем ценнее сообщение Посторонкина о трагических результатах служебного рвения будущего «красного маршала»: «В служебной деятельности в роли фельдфебеля роты юнкеров требовательный и беспощадный Тухачевский оставил глубокий след в жизни училища: создался целый ряд конфликтов и инцидентов, имевших тогда печальные последствия. По докладу фельдфебеля два юнкера 2-й роты были переведены в Алексеевское военное училище: Немчинов Евгений за то, что позволил себе заметить фельдфебелю его излишнюю придирчивость, выразившуюся в ряде мелких замечаний, которые наконец вывели из терпения упомянутого юнкера, и отчислен из училища Маслов Георгий (впоследствии был убит в бою с немцами) за то, что, не в силах выдержать режима в роте, создавшегося под действием Тухачевского, выразил желание пожаловаться на излишнюю по службе требовательность фельдфебеля, назначавшего его безоглядно на все очередные и неочередные обязанности, вредно отзывавшиеся на учебной деятельности юнкера. Эти два конфликта, в результате имевшие лишь перевод из училища в училище, закончились благополучно.

Трое же юнкеров: Красовский, Яновский и Авдеев — по докладу были переведены начальником училища генерал-майором Геништой в 3-й разряд по поведению; несчастные юноши, самолюбивые и решительные, один за другим поочередно в короткий период (в течение двух месяцев) покончили с собой. „Протекцию“ для перевода в третий разряд по поведению означенным юнкерам составил исключительно фельдфебель Тухачевский».

Проступки бедняг, в общем-то, были ничтожны. Может быть, и наказание покажется не таким уж суровым, но надо принять во внимание, что, подобно Тухачевскому, юноши буквально бредили военной службой и каждое взыскание воспринимали как жизненную трагедию. Посторонкин пишет, в чем они провинились: «Красовский отправился в городской отпуск, будучи подвергнут лишению отпуска лично фельдфебелем, причем на эту крайность решился лишь после того, как фельдфебель несколько недель подряд лишал его права на отпуск.

Авдеев отправился в отпуск в неформенном обмундировании, приобретенном на собственные средства, и хотя дежурный офицер не обратил никакого внимания на это обстоятельство, тем не менее фельдфебель доложил ротному командиру и настаивал на строжайшем взыскании с виновного. Яновский был доведен до самого подавленного состояния тем обстоятельством, что фельдфебель наказал его неотлучкой, не разрешил ему отправиться на свидание с приехавшей из провинции сестрой. Фельдфебель не мог отменить наложенного им взыскания, несмотря ни на какие мольбы и доводы несчастного юнкера. Яновский, оставшись в роте, застрелился в умывальной комнате, и труп его был обнаружен лишь после вечерней переклички.

Все это едва не вызвало расследований главного начальства военно-учебных заведений (вероятно, руководству училища удалось замять скандал, покрыть своеобразную „дедовщину“ молодого перспективного юнкера-фельдфебеля; точно так же покрывали и даже поощряли „неуставные отношения“ в советской, а потом в новой российской армии. — Б. С.). Тем не менее властный и самолюбивый, но холодный и уравновешенный Тухачевский был постоянно настороже, чутко озираясь на все, что могло бы так или иначе угрожать его служебной „карьере“».

Данный эпизод решительно отвергается теми, кто знал Тухачевского уже по службе в Красной Армии. Они в один голос свидетельствуют о необычайной вежливости и корректности Михаила Николаевича, о его заботе о подчиненных, всегдашней готовности помочь бойцам и командирам, в том числе в решении чисто житейских проблем, и, соответственно, о том, что в войсках Тухачевского любили. Но я думаю, тут нет противоречия. Просто в бытность в юнкерском училище Тухачевский сознавал, что в тот момент его продвижение по службе всецело зависит от начальства, а не от дружбы с однокурсниками-юнкерами. Поэтому и демонстрировал максимальную требовательность и взыскательность, чтобы отцы-командиры оценили по достоинству и не препятствовали закончить училище первым. А это давало право свободного выбора вакансий, в том числе в гвардейские полки. Для выходца из бедной дворянской семьи, не имевшего связей среди генералитета, это был, по существу, единственный путь, обеспечивающий неплохой старт карьере. Потом же, когда Тухачевский стал полководцем, он прекрасно понимал, что успех зависит от того, насколько солдаты и офицеры верят в своего командира, в его удачу и готовность заботиться о подчиненных. Думается, что по природе Тухачевский не был злым человеком. И без особой на то нужды гадостей людям не делал, тем более их не губил. Правда, нет никаких данных, что юный фельдфебель в ту пору или впоследствии испытывал угрызения совести о трех товарищах, покончивших с собой из-за его придирок. Впрочем, мы вообще очень мало знаем о Тухачевском-юнкере. Ведь подавляющее большинство сокурсников Михаила Николаевича, подобно пострадавшему от него Георгию Маслову, сложили голову в сражениях первой мировой и гражданской или сгинули в безвестности в эмиграции, так и не написав, из-за тягот жизни на чужбине, воспоминаний. Так что свидетельство Посторонкина здесь — едва ли не единственное.

Подчеркнем, что требовательность Тухачевского к товарищам по училищу могла быть вызвана отнюдь не только соображениями карьеры, как утверждает пристрастный к Михаилу Николаевичу мемуарист. Тухачевский был, что называется, военная косточка, по-настоящему жил интересами службы, за армию, сперва царскую, а потом Красную, буквально «болел», принимая близко к сердцу все ее заботы и проблемы. Он мечтал сделать русские войска непобедимыми, сам работал самозабвенно и того же требовал от подчиненных. Лидия Норд вспоминает, как, уже будучи заместителем наркома обороны, Тухачевский однажды позвонил в четыре часа утра начальнику артиллерии Красной Армии H. М. Роговскому, участливо осведомился: «Спали?» — и, извинившись, поставил далеко не самую срочную задачу: организовать артиллерийский пробег Ленинград — Псков и обратно. А в молодые годы, в училище, Михаил Николаевич, не имея еще житейского опыта, вполне мог не соизмерять свои максималистские требования с возможными трагическими последствиями.

В бытность в училище Тухачевский впервые увидел последнего русского царя. Владимир Посторонкин так описал это знаменательное для всех юнкеров событие: «В дни Романовских торжеств (юбилейных мероприятий по случаю трехсотлетия дома Романовых в 1913 году. — Б. С.), когда Александровскому и Алексеевскому военным училищам приходилось в период приезда Государя-императора с семьей в Москву нести ответственную и тяжелую караульную службу в Кремлевском дворце, портупей-юнкер Тухачевский отменно, добросовестно и с отличием исполнял караульные обязанности, возложенные на него.

Здесь же впервые Тухачевский был представлен Его Величеству, обратившему внимание на службу его и особенно на действительно редкий случай для младшего юнкера получения портупей-юнкерского звания. Государь выразил свое удовольствие, ознакомившись из краткого доклада ротного командира о служебной деятельности портупей-юнкера Тухачевского».

Это свидетельство как будто противоречит утверждениям сестер Михаила Елизаветы и Ольги и друга Николая Кулябко о его антимонархических настроениях еще в юношеские годы. Однако, если вдуматься, никакого противоречия тут нет. Ведь Посторонкин не был близко знаком с Тухачевским, и тот, конечно же, не мог доверить ему свои сокровенные чувства. С другой стороны, Михаил не был столь глуп, чтобы демонстрировать нелюбовь к царю, стоя в почетном карауле, хотя бы небрежным исполнением караульных обязанностей или публичной дерзостью при представлении императору. Свою должность он всегда исполнял образцово, и тем более в столь ответственный момент юбилейных торжеств.

И в кадетском корпусе, и в юнкерском училище Тухачевский оставался убежденным атеистом, хотя уже, наученный горьким опытом в пензенской гимназии, не выказывал публично своего неверия. Известный музыковед, друг и биограф композитора и пианиста Сергея Танеева, Леонид Сабанеев, вхожий в семейство Тухачевских, свидетельствовал: Михаил был юношей «весьма самонадеянным, чувствовавшим себя рожденным для великих дел», причем порой «это у него носило характер мальчишества: он снимался в позах Наполеона, усваивал себе надменное выражение лица. По-видимому, он был лишен каких бы то ни было принципов, — тут в нем было нечто от „Достоевщины“, скорее от „Ставрогинщины“. Он, видимо, готовился в сверхчеловеки». Здесь под отсутствием принципов недружественно настроенный к Тухачевскому Сабанеев, несомненно, имеет в виду отсутствие религиозно-нравственных, христианских принципов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.