Глава 8 Налет казаков

Глава 8

Налет казаков

В последующие несколько дней практически вся группа армий «Центр» остановилась. И только под Смоленском начавшийся десять дней тому назад бой на окружение был в полном разгаре. За исключением этой битвы весь остальной фронт [группы армий «Центр»], протянувшийся на 650 километров от Великих Лук на севере до Рославля на юге, замер. Танковые войска, моторизованные соединения, пехота, артиллерия окапывались и ждали…

Нам суждено было не сразу узнать причину этой странной паузы. Сначала мы даже не знали, что приказ остановиться получила вся группа армий «Центр», которая, как огромные клещи, собиралась раздавить всю центральную часть Советской России. К счастью, в тот момент мы еще не знали, что эти могучие клещи так и не смогут никогда сомкнуться, что они потеряют свою силу и три года спустя будут разгромлены Советами, получившими к тому времени подавляющее превосходство в живой силе и технике.

6-й пехотной дивизии был отведен для обороны участок фронта шириной сорок пять километров. Из них около четырех километров пришлось на долю нашего батальона. Крайне раздосадованные случившимся, мы принялись за работу.

Нойхоффа и Хиллеманнса вызвали на совещание в штаб полка. Каждый из нас втайне надеялся, что они вернутся оттуда с сообщением, что приказ об остановке был чьей-то ошибкой. Ведь, в конце концов, не зря же мы в течение пяти недель совершали марши до полного изнеможения. Отступавший в панике противник так и не смог прийти в себя. Там, где он останавливался, пытаясь задержать наше стремительное наступление, он бывал разбит наголову. И вот теперь мы должны были почему-то занять оборонительные позиции! Это просто не укладывалось у нас в голове![36]

Вскоре вернулись Нойхофф и Хиллеманнс, и все офицеры собрались в штабе батальона, надеясь услышать от них разъяснения. Но Нойхофф не сказал ни слова о возможной ошибке. Он сразу направился к висящей на стене карте нашего сектора обороны и указал каждой роте ее участок. Две из трех наших стрелковых рот получили участки фронта шириной по два километра. Третья рота находилась в резерве на случай контратаки. Пулеметная рота Кагенека была разделена и подчинена стрелковым ротам, для усиления которых передавались тяжелые станковые пулеметы. Примерно в трех километрах перед главной линией обороны занимал позиции полевой караул численностью сорок человек. Задача караула заключалась в том, чтобы по рации или с помощью посыльных немедленно информировать командный пункт батальона обо всех передвижениях противника.

Кагенек не смог сдержаться.

– Почему мы оборудуем здесь оборонительные позиции и переходим к позиционной войне, в то время когда противник беспорядочно отступает, а на нашем участке фронта его даже и не видно? – не скрывая своего возмущения, обратился он к Нойхоффу.

– По оперативным соображениям! – спокойно ответил тот.

– И что же это за оперативные соображения? – спросил Штольце.

– Этого я тоже не знаю, господа офицеры! Но рано или поздно это станет известно! В настоящий момент наша задача заключается в том, чтобы, как было приказано, оборудовать позиции и соблюдать предельную бдительность, с целью исключить любую неожиданность!

Наш 3-й батальон занимал позицию на правом фланге полосы полка. 1-й батальон Бикмана находился в центре, а 2-й батальон Хёке расположился на левом фланге. Командный пункт полка находился в трех километрах позади нас, а штаб дивизии во главе с командиром дивизии генералом пехоты Аулебом разместился в населенном пункте Щучье, лежащем на берегу одноименного озера. Справа от командного пункта дивизии занимал позиции наш ставший уже широко известным кавалерийский эскадрон под командованием барона фон Бёзелагера. Примерно в трех – пяти километрах от своей главной линии обороны каждый батальон выставил полевые караулы. Уже к вечеру 30 июля подразделения заняли предписанные приказом позиции и занялись их оборудованием.

1 августа был настоящий день отдыха. Ко мне на осмотр явилось всего лишь несколько пациентов. После завтрака мы отправились купаться на озеро Щучье. Это был первый действительно спокойный день с момента нашего выхода из Сувалок перед началом военной кампании в России.

Обед оказался тоже праздничным. Впервые мы получили не обычный приготовленный в полевой кухне густой суп, заменявший первое и второе блюдо, а три отдельных блюда: гуляш (никто всерьез не надеялся, что на этот раз обойдется без него), картофель и овощи. Обед удался на славу, это был настоящий кулинарный шедевр нашего повара. После обеда Дехорн преподнес мне еще один приятный сюрприз: он раздобыл где-то яйца и взбил их с сахаром. Уже несколько недель мы не получали на десерт ничего сладкого, а после тяжелых физических нагрузок во время маршей организм настоятельно требовал сахара. Уплетая с аппетитом взбитые яйца, я, между прочим, спросил Дехорна:

– Вы когда-нибудь бывали в опере?

– Да, один раз, с женой!

– И какую же оперу вы слушали?

– «Волшебную флейту». Когда я в прошлом году приезжал на Рождество в отпуск из Нормандии, мы видели вашу невесту, герр ассистенцарцт, в роли Памины.

– И вы рассказываете мне об этом только сейчас? Почему, собственно говоря?

– Потому что вы, герр ассистенцарцт, не спрашивали меня об этом!

– И как она вам понравилась?

– Моя жена сказала, что она была как принцесса из сказки!

– Нет, как она понравилась лично вам?

– Она была прекрасна! И она так красиво пела о любви и смерти!

Дехорн отошел к повозке с нашими вещами и какое-то время копался в своем ранце. Вернувшись, он протянул мне программку Дуйсбургской оперы. Я прочел «Марта Аразим – Памина», а также фамилии многих других знакомых мне певиц и певцов. Неожиданно меня охватило страстное желание снова услышать, как поет Марта.

– Вы действительно странный парень, Дехорн, – сказал я, – мы столько времени вместе, а вы до сих пор ничего не рассказали мне об этом!

– Мне очень жаль, герр ассистенцарцт! Собственно говоря, я уже много раз собирался сделать это, но потом посчитал, что это не так уж и важно! Я подумал, что у герра ассистенцарцта много других дел и ему есть о чем подумать, вместо того чтобы выслушивать мои рассказы.

– Дехорн, ведь вот уже больше девяти месяцев мы с вами вместе и днем и ночью, и хорошо знаем друг друга, – или, может быть, я вообще не знаю вас! Но вы же знаете меня как свои пять пальцев! Мне достаточно только кашлянуть, а вы уже точно понимаете, что мне нужно. Но за все это время я только три раза слышал, как вы о чем-то говорите более или менее пространно. Первый раз, когда вы подумали, что брат-близнец из 10-й роты собирается застрелиться. Второй раз, когда нас с вами наградили Железными крестами, но даже тогда вы говорили только после того, как я вас спросил. И вот теперь после сладкого яичного десерта. Но в будущем я ожидаю, что вы расскажете мне о себе побольше!

– Слушаюсь, герр ассистенцарцт! – как обычно, с улыбкой ответил он. – Но я не знаю больше ничего такого, что могло бы заинтересовать герра ассистенцарцта!

* * *

В этот вечер в нашу жизнь вошла песня «Лили Марлен». Офицеры батальона собрались все вместе и слушали радио. Нашему батальону выделили новый радиоприемник, и мы настроились на волну военной радиостанции в Белграде. Разговоры мгновенно смолкли, как только Лале Андерсен запела свою романтически-сентиментальную солдатскую песенку. Особенно сильное впечатление эта песня произвела на Нойхоффа.

– Начиная с сегодняшнего дня будем слушать эту песню каждый вечер! – провозгласил он. – Ламмердинг, позаботьтесь о том, чтобы каждый вечер приемник был настроен на «Лили Марлен»!

Ламмердинг подозвал своего ординарца.

– Курт, я делаю тебя ответственным за то, чтобы начиная с сегодняшнего дня каждый вечер в одно и то же время приемник был настроен на волну песни «Лили Марлен»! Что бы ни происходило, офицерское совещание, обстрел вражеской артиллерии или атака противника! До тех пор пока русские не захватят в качестве трофея наш радиоприемник, каждый вечер будет звучать «Лили Марлен»! Понятно? Все верно, герр майор?

– Это меня не интересует! – отозвался Нойхофф. – Как я уже сказал, отвечать будете вы, Ламмердинг!

* * *

На следующее утро я сопровождал Нойхоффа, Ламмердинга и Хиллеманнса во время инспекционного обхода позиций. На случай возможных боев я хотел как можно ближе познакомиться со всеми нашими оборонительными позициями. Следует отметить, что между тем престиж «нового военного врача без боевого опыта» значительно повысился. Я получил полную свободу действий, мог пойти куда угодно и отдавать любые распоряжения по медицинской части. За это я был очень благодарен Нойхоффу, так как многие другие батальонные врачи не обладали такой свободой действий. Их командиры разъясняли им в мельчайших подробностях, какую роль они должны были играть в каждом бою, и сами выбирали место, где будет размещаться батальонный перевязочный пункт, которое, с точки зрения санитаров, нередко оказывалось далеко не лучшим.

Уже в самом начале Восточной кампании я поставил всех в известность о том, что наш батальонный перевязочный пункт всегда будет находиться вблизи командного пункта батальона, за исключением тех случаев, когда его местоположение определено особым приказом. И такое положение полностью себя оправдало. Солдаты всегда знали, где можно найти медсанчасть. А поскольку в критических ситуациях последние бои велись обычно вокруг командного пункта батальона, то до самого последнего момента раненые оказывались под надежной защитой. Такая возможность чувствовать себя более или менее защищенным в случае ранения имела огромное психологическое значение для каждого солдата.

Кроме того, мне посчастливилось и в том отношении, что моим непосредственным начальником был майор медицинской службы Шульц. В каждой дивизии имелось два моторизованных медико-санитарных батальона, задача которых заключалась в том, чтобы на своих санитарных машинах доставлять раненых из расположенных близко к передовой батальонных перевязочных пунктов на дивизионный медицинский пункт, а если возможно, то и еще дальше в тыл в полевой госпиталь. Совершенно естественно, что дивизионные врачи частенько тянули с посылкой своих ценных санитарных машин слишком близко к передовой, чтобы не подвергать их излишнему риску. А вот батальонным врачам хотелось, чтобы санитарные машины подъезжали прямо к порогу их батальонных перевязочных пунктов, даже невзирая на вражеский обстрел. И здесь не всегда было легко найти компромисс. Однако симпатии оберштабсарцта Шульца всегда были на стороне фронтовиков, как врачей, так и солдат.

Поскольку Нойхофф полностью доверил мне организацию медико-санитарного обеспечения в батальоне, я должен был постоянно находиться в курсе текущих событий: знать расположение противника и намерения командования батальона. Но об этом мне приходилось заботиться самому, так как у офицеров штаба хватало и своих забот, чтобы еще по своей инициативе предоставлять мне нужную информацию. Поэтому мне и пришлось сегодня рано утром самому выехать в штаб.

* * *

На обратном пути мы с Дехорном проезжали мимо длинной колонны гражданских лиц, которые были выселены из населенных пунктов, расположенных вблизи нашей главной линии обороны. Теперь они должны были разместиться в других деревнях, находившихся примерно в пятнадцати километрах от передовой. Крестьянам разрешили взять с собой лишь столько вещей, сколько они могли унести сами или увезти на телегах.

* * *

– Позиция не только слишком длинная, но и здесь слишком много лесов! – проворчал Хиллеманнс. – Очень трудно обороняться на такой местности! В Первую мировую войну такой участок фронта длиной четыре километра часто занимала целая дивизия, а мы всего лишь батальон!

Я был вынужден согласиться с ним. Среди густых кустарников и полей протянулась редко занятая главная линия обороны. Лишь через каждые сорок – пятьдесят метров залегли маленькие группки бойцов, насчитывавшие от трех до пяти человек. Они вряд ли были в состоянии без достаточно широкой полосы обеспечения отразить массированную атаку русских. Наша воздушная разведка обнаружила в лесистой местности между Ржевом и рекой Межей крупные вражеские кавалерийские соединения. Словно предчувствуя недоброе, во второй половине дня я упаковал в седельную сумку Петермана побольше перевязочного материала и медикаментов, прежде чем с Нойхоффом и другими офицерами сыграть партию в доппелькопф. С момента нашего выхода из Филипува близ города Сувалки нам так ни разу и не представилась такая возможность. Мы уселись за стол, сколоченный из старых досок Куртом, денщиком Ламмердинга. По мнению Нойхоффа, возможно, мы задержимся здесь надолго, и у нас будет достаточно времени для игры в доппелькопф. Мы играли партию за партией, и мне сегодня постоянно везло.

Но конец нашей игре положили казаки.

Сначала связной-мотоциклист доставил нам срочный приказ из штаба полка, а вскоре после этого к нам поступил идентичный приказ из штаба дивизии. Нойхофф зачитал его вслух: «Кавалерийские части русских вклинились на большую глубину на участке 1-го батальона. Положение запутанное. 3-й батальон должен незамедлительно атаковать прорвавшегося противника, чтобы восстановить главную линию обороны на участке 1-го батальона. Для охраны собственной главной линии обороны временно оставить только тыловые подразделения и оба полевых караула».

Участок 1-го батальона примыкал к нашим позициям слева. Был подан сигнал тревоги, и солдаты двинулись в путь.

Нойхофф реквизировал мой «Мерседес» и отправил на нем вперед Хиллеманнса, чтобы побольше узнать о сложившемся положении. Машину вел мой водитель Крюгер, а Дехорн и я решили из любопытства поехать вместе с ними.

Мы помчались с максимально возможной скоростью по песчаной дороге и вскоре оставили далеко позади себя передовой отряд марширующего батальона. При этом мы чувствовали себя довольно неспокойно. Крюгер получил приказ при первых же признаках опасности развернуться за ближайшим кустом и, дав полный газ, гнать назад. Свое оружие мы держали на всякий случай наготове.

Солнце уже низко висело над большим темным лесом слева от нас. По нашим сведениям, именно там должны были находиться казаки. При приближении к лесу мы услышали у нас за спиной яростный огонь наших 105-мм полевых гаубиц. Очевидно, противник вклинился на глубину нескольких километров, и теперь бой завязался на всем участке батальона вплоть до тыловых позиций. Крюгер сбросил газ, и машина поехала медленнее. Впереди, у поворота дороги стоял немецкий военный легковой автомобиль. Из тени деревьев, растущих на обочине дороги, вышел ротмистр и поднял руку.

– Дальше ехать нельзя! – предостерег он.

Хиллеманнс выскочил из машины, приложил руку к пилотке и доложил:

– 3-й батальон Нойхоффа следует маршем к месту прорыва с заданием отбросить противника и восстановить главную линию обороны!

Ротмистр козырнул в ответ, и Хиллеманнс, опустив руку, продолжил:

– Прошу герра ротмистра предоставить информацию о положении противника! Мы не знаем, где русские и насколько глубоко они вклинились!

Ротмистром оказался командир нашего кавалерийского разведывательного эскадрона, барон фон Бёзелагер. К этому времени он был отмечен самой высокой наградой среди всех военнослужащих нашей 6-й пехотной дивизии. Барон был сдержан, неразговорчив и пользовался огромным уважением среди личного состава. В последних лучах заходящего солнца поблескивал Рыцарский крест, которым он был награжден за выдающуюся храбрость во время боев во Франции. И вот теперь он стоял перед нами – мускулистый, жилистый и уверенный в себе. При его виде мне показалось, будто я перенесся почти на двести лет назад, во времена «Старого Фрица» (короля Пруссии Фридриха II Великого. – Пер.), и я вспомнил о тех детских книжках с картинками о его славной кавалерии, которые любил листать в детстве.

– Мой эскадрон должен быть здесь с минуты на минуту. Доложите своему командиру, что я разведаю обстановку. А пока пусть ваш батальон соберется вон у того хутора! Я извещу вас о результатах разведки и предложу план совместных боевых действий!

– Благодарю вас, герр ротмистр! – обрадовался Хиллеманнс и вернулся назад к машине.

Мы тоже были рады, что наша опасная поездка в тревожную неизвестность закончилась. Между тем несколько бравых всадников галопом подлетели к фон Бёзелагеру и молодцевато спрыгнули на землю.

– Видите вон того офицера, слева от Бёзелагера? – спросил Хиллеманнс. – Это его старший брат! Он офицер запаса и глава всего семейства!

Через сорок минут батальон выступил с хутора с приказом атаковать неприкрытый фланг противника. Выждав несколько минут, мы с Дехорном последовали за батальоном, а Мюллер остался на хуторе.

От майора Крюгера, командира артиллерийского дивизиона, мы узнали подробности налета казаков. Полевой караул 1-го батальона, занимавший позицию примерно в пяти километрах перед передней линией обороны, был внезапно атакован и смят отрядом казаков. Только двоим бойцам из сорока удалось спастись. Тайными тропами они добрались до нашего переднего края и сообщили, что же произошло с их товарищами. Словно ниоткуда внезапно возникла орда всадников, издававших необычный боевой клич. Они безжалостно разили немецких солдат ослепительно сверкавшими на солнце саблями, срубали им головы, раскраивали черепа и до пояса рассекали верхнюю часть туловища. У наших солдат не было времени, чтобы воспользоваться своим огнестрельным оружием.

Едва весть о смерти боевых товарищей дошла до немногочисленных солдат 1-го батальона, занимавших позиции на передней линии обороны, как казаки вихрем налетели уже и на них самих. Немецкие солдаты услышали громкое, раскатистое «Урра! Урра!», вырывавшееся из тысячи вражеских глоток, и казаки были уже здесь.

Некоторых из наших бойцов охватила паника, и, оставив свои позиции, они обратились в бегство. Отдельные мелкие группы отчаянно сражались до последнего, и все до одного защитника были истреблены. Казаки вместе с вражеской пехотой прорвались на широком фронте. Командование 1-го батальона тотчас бросило в бой свою резервную роту, но она прибыла слишком поздно, чтобы полностью блокировать прорыв вражеского отряда. И вот теперь позади немецкой передней линии обороны, совсем близко от полкового командного пункта Беккера разгорелся глубокоэшелонированный бой. Расчеты наших пехотных орудий заняли круговую оборону и отчаянно отбивались с помощью карабинов и ведя огонь прямой наводкой из своих пушек. В бой были брошены штабная и саперная роты. Все немецкие подразделения сражались упорно, но организованная в большой спешке импровизированная оборона была лишена системы, а взаимодействие между подразделениями не было налажено. И вот теперь 3-й батальон был призван исправить положение.

Мы встретили Кагенека. По его словам, атака наших бойцов развивалась успешно. Русских сильно теснили со всех сторон, и они опасались, что их сомнут ударами во фланг и с тыла.

До нас отовсюду доносился пулеметный и оружейный огонь. К десяти часам вечера обер-лейтенант Штольце со своей 10-й ротой вышел на рубеж старой линии обороны 1-го батальона и восстановил ее на всем протяжении. 9-я рота наскочила на русскую пехоту, уничтожила несколько вражеских групп и захватила большое число пленных. Словно призраки, казаки бесследно исчезли в вечерних сумерках, как будто растворились в бескрайних российских просторах, из которых они так внезапно появились утром. Большинство из них остались целыми и невредимыми; позднее они еще не раз атакуют немецких солдат в конном строю. А для нас это была первая встреча с ними – и они преподали нам хороший урок!

Кавалерийский эскадрон фон Бёзелагера, неотступно преследуя казаков, углубился на много километров на русскую территорию. Это была одна из тех отчаянных атак, которые уже много раз наводили страх на врага. Но в эту ночь всадники не вернулись назад – за исключением брата фон Бёзелагера. Его принесли на носилках несколько солдат. Тяжелое ранение брюшной полости. Его нужно было как можно скорее оперировать, однако он умер вскоре после того, как его привезли в санитарную роту.

Уже было слишком поздно, чтобы разбивать палатку. Поэтому, закутавшись в одеяла, мы с Дехорном улеглись прямо на землю позади небольшого холма. По крайней мере, он давал хоть какую-то защиту от ружейного и пулеметного огня противника. На всякий случай Крюгер подготовил мой «Мерседес» к выезду, и в любой момент я был готов выехать по внезапному вызову. Мюллер и Петерман остались ночевать на хуторе.

Это была чудесная ночь. По небу медленно плыла огромная безмолвная луна, стройные сосны отбрасывали на нас темные тени. Шум боя почти совсем стих. Только время от времени в ночной тиши раздавался далекий треск пулемета. Когда утренний туман начал подниматься над гладью озера Щучье, мы очнулись от нашего тревожного полусна совершенно продрогшие. Завернувшись поплотнее в одеяла, мы перебрались в машину к Крюгеру. Все молчали, размышляя о том, что же нам принесет новый день.

Ровно в шесть часов вражеская артиллерия открыла шквальный огнь.

Первые снаряды разорвались далеко в нашем тылу, потом разрывы стали приближаться, они уже звучали справа от нас. Вдруг мы услышали взрыв страшной силы. Снаряд попал точно в ствол огромного дерева в двадцати шагах слева от нас. Взрыв снаряда словно топором снес пышную крону дерева на высоте пяти метров. Его осколки поразили спящих солдат. Раздались душераздирающие крики раненых.

Дехорн и я выскочили из машины и бросились к раненым солдатам. Но не успели мы пробежать и трех метров, как раздался еще один, гораздо более мощный взрыв. Второй снаряд взорвался примерно в двенадцати метрах от нас. Мне показалось, что огромная невидимая рука подняла меня вверх и со страшной силой швырнула обратно на землю.

Когда туман в моих глазах рассеялся, я увидел, что облако пыли и газов от сгоревшей взрывчатки окутало все вокруг. Я инстинктивно пошевелил сначала руками, потом ногами: похоже, что все конечности целы. По всей видимости, я был без сознания лишь несколько секунд. Пошатываясь, я медленно встал. Вокруг стонали и кричали солдаты. Постепенно я окончательно пришел в себя и услышал, что они кричали: «Санитары! Санитары!»

– Дехорн! – позвал я.

Ответа не последовало.

– Дее-хоорн!

Я осмотрелся. Он лежал в пяти метрах от меня. Его грудь была разворочена взрывом, череп расколот, вся трава вокруг головы усеяна серыми сгустками мозга. Потрясенный увиденным, я отвернулся.

С той стороны, где стояла моя машина, кто-то звал Дехорна. Это был Крюгер. Большой осколок снаряда раздробил ему оба колена.

Как можно быстрее я сорвал медицинский ранец с трупа Дехорна и схватил свою медицинскую сумку. Сделав Крюгеру укол морфия, я осмотрелся в поисках других раненых. Я нашел четверых тяжелораненых и одного легкораненого, среди первых оказался и лейтенант Якоби. У него было сквозное ранение брюшной полости, несколько осколков застряли в груди, правое колено и левая ступня были раздроблены.

На моем левом указательном пальце виднелась большая, сильно кровоточившая царапина. Кровь постоянно сочилась из раны и текла по ладони, однако это почти не мешало моей работе. Трое солдат из штаба батальона пытались, как могли, помочь мне. Но они оказались весьма неловкими и даже не знали, как правильно взять и перенести раненого. Кроме того, вид большого количества крови настолько выбил их из колеи, что они скорее мешали, чем помогали. Мне же самому приходилось мириться с ужасной необходимостью какое-то время оставлять кричащих от боли раненых без медицинской помощи, пока я занимался другими. Но, кроме меня, здесь не было больше никого, кто мог бы им помочь. Усилием воли я заставил себя успокоиться и работал не покладая рук. Одновременно я решил, что при первом же удобном случае займусь обучением всех военнослужащих батальона оказанию первой медицинской помощи.

Через пятьдесят минут прибыла вызванная Хиллеманнсом санитарная машина. К тому времени всем раненым уже была оказана первая медицинская помощь, и теперь их заносили в санитарку.

– Я тебе так благодарен, Генрих! – сказал Якоби слабым голосом. – Теперь я совсем не чувствую боли!

Потом он посмотрел на комиссарский пистолет, которой он мне недавно подарил. Ему даже удалось едва заметно улыбнуться.

– Не бойся и, когда потребуется, смело пускай его в ход! – прошептал он.

– Будь здоров и продержись только один денек сегодня! – солгал я. – Скоро тебя отправят домой, долечиваться!

Укол морфия избавил его на какое-то время от боли. Сейчас он чувствовал себя сравнительно хорошо и даже не догадывался, как тяжело был ранен в действительности. Закрывая дверь санитарной машины, я уже знал, что завтра одним березовым крестом в России станет больше.

В мою машину попало восемь осколков, но, когда я включил зажигание, мотор тотчас завелся. Я сел в свой старый «Мерседес», чтобы несколько минут отдохнуть и еще раз обдумать все случившееся. Всего лишь два снаряда причинили такой огромный ущерб. Сначала снаряд, попавший в дерево, осколки которого смертельно ранили лейтенанта Якоби и еще нескольких солдат, но не так тяжело. Потом наземный взрыв, который раскроил Дехорну череп, раздробил колени Крюгера и изрешетил мою машину. По всей видимости, оба снаряда были выпущены из одного и того же орудийного жерла. Если бы после первого выстрела русский наводчик всего лишь немного поднял ствол своего орудия, как обычно делают артиллеристы, чтобы накрыть большую площадь, Дехорн остался бы жив. И во время своего следующего отпуска он бы смог снова пойти со своей юной женой в Дуйсбургскую оперу, а Крюгеру не пришлось бы до конца своей жизни передвигаться на протезах. Может быть, русский наводчик решил устроить перекур между этими двумя выстрелами? Неужели судьбу Дехорна и Крюгера смогла решить какая-то жалкая сигарета?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.