Глава 18

Глава 18

Сентябрь 1947 года стал началом самого позорного периода американской истории. Над Голливудом разразилась гроза.

Временный союз США и России закончился разрывом, и страна содрогнулась от ощущения опасности – «красной угрозы». Амбициозный сенатор Джозеф Маккарти узрел кратчайший путь к славе и известности. В один далеко не прекрасный день он объявил, что в армию пробрались коммунисты. Сотни и тысячи коммунистов.

Заявление потрясло страну, и Маккарти стал появляться на обложках журналов и первых страницах газет.

Вскоре он стал сообщать, что постоянно разоблачает коммунистов на флоте и в оборонной промышленности, и каждый раз, давая интервью прессе, говорил, что количество тайных врагов увеличилось.

Немедленно была создана комиссия по расследованию, в которую вошли Дж. Парнелл Томас и небольшая группа конгрессменов. Она была названа Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности палаты представителей конгресса США.

Первым делом комиссия избрала мишенью для удара группу голливудских сценаристов, обвинив их в принадлежности к коммунистической партии и распространении коммунистической пропаганды в своих сценариях. На слушания в Вашингтон вызывались свидетели.

По мере того как росла слава Маккарти, сам он все больше смелел. Невинные люди по ложному обвинению теряли работу, не имея возможности защитить себя. Комиссия проверяла оборонную промышленность и другие предприятия, но Голливуд был у всех на виду, и многие этим пользовались.

Сценаристам, продюсерам и режиссерам, которых вызывали на заседания комиссии, предоставлялось либо признать, что они коммунисты, и назвать сообщников, либо отрицать всякую связь с коммунистической партией, либо отказаться давать показания и идти в тюрьму. Члены комиссии были абсолютно бескомпромиссны, настаивая на том, что если человек состоит в коммунистической партии, то он должен донести на своих товарищей.

Десять сценаристов, обвиненных в пособничестве красным, отказались отвечать на вопросы и были посланы в тюрьму, триста двадцать четыре человека внесли в черный список, и сотни невинных жизней были разрушены.

Директора студий проводили тайные совещания, чтобы решить, как сделать хорошую мину при плохой игре. Они во всеуслышание объявили, что не станут брать на работу коммунистов. Черные списки велись целых десять лет.

Дор Шари, глава «РКО», поклялся, что уйдет сам, прежде чем уволит сценариста, обвиненного в симпатиях к коммунистам. Вскоре после этого комиссия назвала имя одного из сценаристов «РКО», и Шари его уволил. Члены Гильдии сценаристов возмутились.

Шари попросил разрешения объяснить свою позицию. Зал заполнили сценаристы. Он вышел на сцену.

– Я хочу напомнить всем, – начал Шари, – что я тоже сценарист. И начинал как сценарист. Понимаю, многие ожидали, что я уйду со своего поста, когда меня вынудили уволить одного из вас. Но я не сделал этого, поскольку, оставаясь главой студии, смогу лучше вас защитить.

Но он напрасно рассчитывал на понимание. В ответ на трусливую речь раздались свистки и шиканье. Собравшиеся стали покидать зал.

В разгар всей этой свистопляски Марвин Шенк, один из руководителей студии и родственник Николаса Шенка, вызвал меня к себе. Никому не было в точности известно, каковы обязанности Марвина, но ходили слухи, что ему платят три тысячи долларов в неделю за то, чтобы он сидел у окна и успел поднять тревогу, если на студию надвинется ледник.

Марвин, маленький лысеющий человечек лет пятидесяти с обаянием гробовщика, резко велел мне сесть.

– Вы голосовали за Альберта Мальца на собрании Гильдии писателей прошлой ночью? – начал он тоном обвинителя.

– Да, а что?

– Почему вы это сделали?

– Я только что прочитал его роман «Путешествие Саймона Маккивера». Прекрасная книга, и нам нужны такие писатели в совете гильдии.

– Кто велел вам голосовать за него?

Я начал сердиться:

– Никто не велел. Я уже объяснил, почему голосовал за него.

– Но кто-то же должен был вам приказывать.

– Марвин! – повысил голос я. – Говорю вам, я голосовал за него, потому что он чертовски хороший писатель.

Шенк внимательно изучил какой-то документ, прежде чем поднять глаза.

– Это правда, что последние несколько недель вы ходите по студии, собирая деньги для Голливудской десятки?[17]

И тут я окончательно вышел из себя. Шенк говорил правду: я начал сбор денег для детей, чьи родители сидели в тюрьме.

Я редко теряю самообладание, но, если кому-то удается привести меня в ярость, я взрываюсь, как бомба.

– Да, виновен! Виновен! Мне не следовало этого делать! Нужно было позволить чертовым детишкам голодать! Если их отцы в тюрьме, им не полагается есть! Пусть подыхают! – заорал я.

– Успокойтесь, – уговаривал Марвин, – успокойтесь. Идите домой и попытайтесь вспомнить, кто велел вам голосовать за Мальца. Увидимся утром.

Я вылетел из офиса, чувствуя себя униженным. Меня тошнило от унижения.

Ночью я не сомкнул глаз. Ворочался, метался и наконец принял решение. Ровно в десять я снова пришел в офис Шенка.

– Я увольняюсь. Можете разорвать мой контракт. Не желаю больше работать на этой студии. – Я повернулся и пошел к двери.

– Погодите. Не стоит спешить. Сегодня утром я говорил с Нью-Йорком. Мне сказали, если вы подпишете заявление о том, что не входите и никогда не входили в коммунистическую партию, все будет забыто. – Он протянул мне листок бумаги. – Вы подпишете?

Я просмотрел листок и немного успокоился.

– Подпишу. Потому что я не коммунист и никогда им не был.

Конечно, поведение Шенка было омерзительно, но разве можно сравнить этот случай с тем, что приходилось выносить многим невинным людям?

Я никогда не забуду своих талантливых друзей, которые так больше и не получили работы в Голливуде.

В феврале 1948 года были объявлены лауреаты премии Академии. Я был одним из пяти номинантов, за сценарий «Холостяка и малолетки», и уже начал принимать поздравления от коллег, агента и друзей, но в душе понимал, что не имею ни малейшего шанса получить «Оскара».

Картины моих соперников были чрезвычайно популярны: фильмы Чаплина «Месье Верду», «Двойная жизнь», «Тело и душа» и чрезвычайно сильный зарубежный фильм «Чистильщик обуви» («Шуша»).

Но стать номинантом столь престижной премии было чрезвычайно почетно, и я много раз гадал, кто получит премию.

Как-то мне позвонила Дона Холлоуэй, чтобы поздравить с номинацией. Мы давно стали хорошими друзьями – часто ходили в театр или на концерты, и мне всегда было с ней интересно.

В утро награждения Дона снова позвонила. Недавно она ушла из «Уильям Моррис» и теперь работала на студии «Коламбиа» референтом Гарри Кона, и я считал, что Кону крупно повезло, раз он заполучил такую сотрудницу.

– Готов получить «Оскара»? – спросила она.

– Я не пойду на церемонию.

Дона была явно шокирована:

– То есть как?!

– Дона, у меня нет никаких шансов на выигрыш. Зачем сидеть в зале и позориться?

– Если бы все так считали, – возразила она, – было бы некому получать «Оскара»! Ты должен пойти! Ну, согласен?

Я задумался. В самом деле, почему бы не встретить неудачу лицом к лицу и не поаплодировать победителю?

– А ты пойдешь со мной?

– Еще бы! Я хочу видеть тебя на этой сцене.

Двадцатая церемония награждения премиями Академии киноискусства проходила в «Шрайн-аудиториум». В то время церемонию не показывали по телевидению, зато освещали двести радиостанций Эй-би-си и радиосеть вооруженных сил. В зале было полно народа. Мы с Доной заняли свои места.

– Нервничаешь? – спросила Дона.

Я покачал головой. Этот вечер принадлежал одному из сценаристов, который получит «Оскара». Я же только зритель. У меня нет причин нервничать.

Церемония началась. Лауреаты выходили на сцену, чтобы принять «Оскара». Я спокойно сидел, наслаждаясь красочным зрелищем.

Наконец очередь дошла до наград за лучший оригинальный сценарий. Джордж Мерфи, актер, игравший главные роли во многих киномюзиклах, объявил:

– Номинанты премии: Абрахам Полонски за «Тело и душа»… Рут Гордон и Гарсон Кэнин, «Двойная жизнь»… Сидни Шелдон, «Холостяк и малолетка»… Чарлз Чаплин, «Месье Верду»… и Сержио Амидеи, Адольфо Франси, Чезаре Джулио Виола и Чезаре Дзаваттини за «Чистильщика обуви».

В зале стало тихо. Мерфи распечатал конверт.

– И победитель… Сидни Шелдон! «Холостяк и малолетка»!

Я словно примерз к креслу. Любой номинант, если он не полный идиот, додумался бы приготовить речь на всякий случай. Я же не приготовил ничего. Совсем ничего!

Джордж Мерфи снова назвал мое имя:

– Сидни Шелдон!

– Иди же, – прошипела Дона, толкая меня локтем.

Я словно в тумане поднялся и, спотыкаясь, пошел к сцене под аплодисменты публики. Мерфи пожал мне руку:

– Поздравляю.

– Спасибо, – выдавил я.

– Мистер Шелдон, в интересах науки и вечности не соблаговолите ли рассказать, откуда вы взяли столь оригинальную идею?

Как я мог не приготовить ничего? Хотя бы что-то!!!

– Э… ну… когда-то я жил в Нью-Йорке… и… там… было много… модных девушек. Наблюдая за ними, я и решил сделать картину… и, кажется… получилось…

Я и представить не мог, что способен молоть подобную чушь! Я чувствовал себя дураком!

Все-таки мне удалось настолько взять себя в руки, чтобы поблагодарить актеров и Ирвина Райса. Подумал и о Доре Шари. Стоит ли упоминать его имя? Он вел себя позорно, и я был зол на него. С другой стороны, он был сопродюсером фильма.

– …благодарю Дора Шари, – добавил я, после чего взял своего «Оскара» и почти свалился со сцены.

– Какой ты счастливчик, – прошептала Дона, когда я добрался до своего места. – Как себя чувствуешь?

Как я себя чувствовал? В жизни не испытывал такой депрессии! Казалось, я что-то украл у людей, действительно заслуживших эту награду. Я чувствовал себя самозванцем.

Церемония продолжалась, но для меня происходящее на сцене слилось в одну сплошную массу. Ричард Колман, держа «Оскара», говорил о «Двойной жизни». Лоретта Янг благодарила всех за «Дочь фермера». Все это тянулось бесконечно. Мне не терпелось выбраться из зала. В ночь, которая должна была стать счастливейшей в моей жизни, хотелось покончить с собой.

«Я должен пойти к психиатру. Со мной что-то неладно», – подумал тогда я.

Психиатра звали Джад Мармер. Мармера рекомендовали мне друзья, которые консультировались у него. Я знал, что многие пациенты доктора имели отношение к шоу-бизнесу.

– Чем могу помочь, мистер Шелдон? – спросил Джад Мармер, громоздкий мужчина с серьезным лицом, серебристыми волосами и проницательными голубыми глазами.

Я вспомнил, как убежал от психолога в Северо-Западном университете.

– Не знаю, – честно сказал я.

– Почему вы пришли ко мне?

– У меня проблема, и я не представляю, в чем она заключается. Работа на «МГМ» мне нравится. Я получаю немало денег. Несколько дней назад получил «Оскара», и все же… – Я пожал плечами. – Я несчастлив. Угнетен. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы прийти сюда, но все же я тут. И… что дальше?

– Понятно. И часто вы страдаете от депрессии?

– Иногда. Как все. Возможно, я зря отнимаю у вас время.

– Ничего. Времени у меня много. Расскажите, что угнетало вас в прошлом.

Я подумал о том, когда вместо радости ощущал тоску, и о том, когда вместо тоски едва не прыгал от радости.

– Видите ли, когда я жил в Нью-Йорке, один песенник, Макс Рич… – начал я.

Я говорил, а он слушал.

– Вам никогда не хотелось покончить с собой?

И ты меня не остановишь. А если и остановишь, я все равно сделаю это завтра…

– Хотелось.

– Чувствуете свою никчемность?

– Да.

– Понижена самооценка?

– Да.

– Считаете, что не заслужили свой успех?

Он читал мои мысли!

– Да.

– Угрызения совести?

– Да.

– Простите… – Он нажал кнопку переговорного устройства. – Мисс Купер, попросите следующего пациента немного подождать.

По моей спине прошел холодный озноб.

Доктор Мармер повернулся ко мне:

– Мистер Шелдон, у вас маниакально-депрессивный психоз.

Меня буквально передернуло.

– И что это означает?

– Отклонения в психике, сочетающие элементы мании и депрессии, когда настроение резко изменяется – от эйфории до отчаяния. Словно между вами и окружающим миром существует тонкий экран. Так что в каком-то смысле вы чужак, пытающийся проникнуть в нашу обычную жизнь.

У меня пересохло во рту.

– И насколько это серьезно?

– Маниакально-депрессивный психоз может производить опустошающее действие на людей. От него страдают не менее двух миллионов американцев. Один на десять семей. По какой-то причине болезнь чаще всего поражает именно артистические натуры. Примерами могут служить Ван Гог, Герман Мелвилл, Эдгар По, Вирджиния Вулф и многие-многие другие.

Лучше мне от этого не стало. В конце концов, это их проблема!

– И долго придется лечиться? – спросил я.

Доктор помолчал.

– Средств от этого нет, – признался он наконец.

– Что?! – в панике завопил я.

– Самое большее, что мы можем сделать, – попытаться замедлить развитие болезни медикаментами, но… – Он помолчал, потом продолжил: – Беда в том, что иногда возникают крайне неприятные побочные эффекты. Приблизительно один из пяти больных рано или поздно кончает жизнь самоубийством. От двадцати до пятидесяти процентов предпринимают хотя бы одну попытку самоубийства. Из тридцати тысяч самоубийств в год большая часть совершается больными маниакально-депрессивным психозом.

Мне становилось трудно дышать.

– Видите ли, есть различные формы болезни, – продолжал доктор Мармер. – Некоторые люди способны продержаться недели, месяцы и годы без резких перепадов настроения. У них периоды нормального настроения длятся довольно долго. Этот тип болезни называется «эвтимия». По-моему, у вас именно эта форма и есть. К сожалению, как я сказал, полного излечения добиться невозможно.

Теперь то, что со мной творилось, по крайней мере получило название. Доктор выписал мне рецепт, и я вышел из кабинета совершенно потрясенный.

«Он понятия не имеет, о чем говорит, – думал я. – У меня все хорошо. Все хорошо».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.