Глава I Как стать моряком (1883–1914)

Глава I

Как стать моряком

(1883–1914)

Если внимательно изучить послужной список Эндрю Брауна Каннингхэма, стиль его командования кораблями и соединениями, его отношение к морской службе, может сложиться впечатление, что он потомственный моряк в десятом колене, среди предков которого как минимум 3–4 адмирала. Между тем, он родился в семье профессора медицины. Произошло это 7 января 1883 г. в доме по адресу Гросвенор-сквер, 42 округа Рэтмайнс, графства Дублин. У маленького Эндрю уже имелись брат и сестра, а несколько лет спустя на свет появились еще один брат и сестра.

Хотя будущий адмирал родился в Ирландии, семейство Каннингхэмов имело шотландские корни. Его дед по отцовской линии преподобный Джон Каннингхэм был пресвитерианским священником и даже избирался председателем Совета церквей Шотландии. В своих мемуарах адмирал Каннингхэм писал: «Я смутно помню деда, умершего, когда мне было всего 10 лет, но хорошо запомнил его веселый нрав. Бабушку, напротив, я помню отлично: она была высокой и величавой персоной, от которой мы, дети, старались держаться подальше, поскольку она, в отличие от деда, являлась поборницей строгой дисциплины. Дед имел обыкновение делать нам подсказки, когда по воскресеньям мы должны были рассказывать бабушке наизусть молитвы, псалмы и гимны».

Джон Каннингхэм имел семерых детей. Его сын Дэниел Каннингхэм (отец будущего адмирала) окончил с отличием медицинский факультет Эдинбургского университета и сделал блестящую научную карьеру. Всего 2 года спустя после окончания университета он получил ученую степень доктора медицины, а его диссертация была отмечена золотой медалью.

В 1879 г. Дэниел Каннингхэм женился на Элизабет Браун, также дочери священника. Три года спустя молодая семья переехала в Ирландию. Доктор Каннингхэм получил должность профессора анатомии в Колледже Тринити, в Дублине, где проработал 20 лет. «Мой родитель был неутомимым тружеником», — вспоминал адмирал Каннингхэм, «В Колледж Тринити он уходил в 7.30 утра и проводил там целый день, а возвратившись домой, вечером еще работал в своем кабинете до полуночи. Мы, дети, виделись с ним редко, за исключением летних каникул, хотя иногда, когда мы ложились спать, он проводил с нами полчаса, рассказывая истории о животных или читая вслух книжки. Его очень любили не только коллеги из университета и студенты, но вообще все, кто его знал».

Дениэл Каннингхэм не ограничивался только рутинной административной работой по руководству кафедрой. Будучи в Дублине, он написал «Руководство по анатомии» и возглавил авторский коллектив учебника на ту же тему, над которым работали многие известные анатомы — ученики сэра Уильяма Тэрнера. Обе эти книги выдержали несколько переизданий и долгое время считались в Англии образцовыми работами. Каннингхэм-старший также являлся автором многочисленных статей, опубликованных в различных научных журналах. Несомненно, что в то время в английских медицинских кругах он считался одним из ведущих ученых-анатомов и преподавателей анатомии.

Впоследствии, в 1904 г. Дэниела Каннингхэма пригласили в Эдинбургский университет, где он возглавил медицинский факультет. В этом качестве он проработал там до самой своей смерти в 1909 г. 20 лет, прожитых в Дублине, профессор Каннингхэм считал самыми счастливыми в своей жизни. В ирландской столице у него было множество увлечений помимо работы.

Он очень интересовался животными и являлся ученым секретарем Королевского зоологического общества Ирландии, а позднее занял пост председателя. Руководство Общества проводило заседания каждую субботу утром в помещении Дублинского зоопарка. Для маленького Эндрю еженедельные походы в зоопарк были одним из главных развлечений. Пока шло заседание, он вместе с братьями бродил по территории, разглядывая животных. Поскольку все служители зоопарка хорошо знали мальчишек, им позволяли смотреть и делать то, что обычной публике не разрешалось.

Эндрю Каннингхэм считал, что у него было счастливое детство. «Мама, которую мы все обожали, была прекрасным воспитателем и имела замечательный характер. Хотя временами она обходилась с нами строго, когда мы того заслуживали, она сделала нас очень счастливыми. Подчас она защищала нас от праведного отцовского гнева. Сказать по правде, мы, мальчишки побаивались нашего папашу, возможно потому, что слишком редко его видели. Угроза нашей поварихи-ирландки „Вот, пожалуюсь на вас доктору“! обычно возвращала меня и моего старшего брата к порядку и дисциплине. Когда мы носились по кухне Энни и делали набеги на ее кладовую, она грозила нам всеми мыслимыми карами, но ни разу не выполнила ни одну из них, даже когда однажды я мазнул ее по лицу сапожной щеткой. Она покрывала многие наши шалости. Я до сих пор вспоминаю о ней с большой теплотой».

Летом все семейство выезжало на два месяца, в деревню. Любимым отдыхом Дэниела Каннингхэма была рыбалка. Отправляясь на лососевые речки в отдаленные уголки Ирландии, он частенько брал с собой сыновей. Возможно, именно тогда Эндрю Каннингхэм приобрел свою страсть к рыбалке. Будущий адмирал всю жизнь оставался заядлым рыболовом и не упускал возможности посидеть с удочкой. Занимаясь своими научными изысканиями, профессор Каннингхэм пришел к выводу, что самым важным из иностранных языков является немецкий. Соответственно, няньками и гувернантками у его детей служили исключительно немки, «очень достойные женщины», от которых они многому научились, С детьми все время говорили по-немецки и к 9 годам Эндрю Каннингхэм уже разговаривал на этом языке также хорошо, как и на родном.

Таким образом, маленький Эндрю получил отличное домашнее воспитание и основы знаний, что давало повод предположить вполне успешное продвижение в будущем по научной или преподавательской стезе. В 1891 г. его отдали в частную школу мистера Т.В. Морли в Дублине. Однако юный Каннингхэм школу Морли невзлюбил с самого начала и не очень-то многому там научился. Дэниел Каннингхэм поначалу решил, что в этом заведении система обучения недостаточно хороша и вся проблема только в этом. По окончании трех четвертей он забрал сына из школы Морли и отправил его в Эдинберг, где Эндрю поселился у двух своих незамужних теток по материнской линии — Ком-ни Джин и Хелен Браун, в доме по адресу Пальмерстон-плейс, 28.

В шотландской столице его определили в частную гимназию для мальчиков. Однако, хотя порядок в этом заведении «оказался слишком суровым даже в младших классах», профессорский сынок учился с тем же результатом, что и в школе Морли. Эндрю, несомненно, унаследовал от отца быстрый ум и интеллектуальные способности, но отнюдь не трудолюбие и стремление к знаниям. Ему легко давалась математика, он играючи решал математические задачи и успешно постигал геометрию. Зато в латыни, французском, родном языке и прочих предметах, для постижения которых требовались прилежание, усидчивость и трудолюбие, Каннингхэм-младший никак не мог преуспеть. После некоторых размышлений профессор Каннингхэм по видимому пришел к выводу, что с этим уже ничего не поделаешь. «Не знаю, почему это пришло в голову моему отцу, но однажды, к своему большому удивлению, я получил от него телеграмму: „Не хотел бы ты служить на флоте“? Идея мне понравилась и я заявил своим тетушкам: „Да, я хотел бы стать адмиралом“».

Так, судьба Эндрю Каннингхэма была решена. Отец забрал его из эдинбергской мужской гимназии и отправил в Стаббингтон-хауз в городе Фархэме, где мистер Монтагю Фостер держал специализированную школу, готовившую мальчиков для военного флота. В Стаббингтоне Каннингхэм провел почти три года и, по его собственному утверждению, ему там «очень правилось». За мальчиками хорошо присматривали и очень хорошо кормили. Учеба в этих «военно-морских классах» представляла собой сплошную зубрежку. От учащихся требовали прежде всего огромных способностей к запоминанию. Изучение английской истории, например, сводилось к заучиванию дат всех важнейших событий от высадки на Британских островах легионов Цезаря до воцарения Якова I. «Помню, однажды наш учитель истории Исааке, по прозвищу „Гад“, сказал мне скрипучим голосом: „Просто удивительно, как у такого умного отца может быть такой сын-идиот“».

Осенью 1896 г. «военно-морской класс» Фостера отправился в Лондон сдавать государственный экзамен для поступления на военный флот. В тот год военно-морское ведомство планировало набрать 65 кадетов. По результатам экзаменов, в списке из 65 принятых Эндрю Каннингхэм занимал 14-е место, что можно считать неплохим результатом. 15 января 1897 г. 14-летнего мистера Каннингхэма включили в списки кадетов Флота Ее Королевского Величества и он приступил к занятиям на учебном корабле «Британия». Все 65 поступивших были разделены на 4 класса. В таком составе им предстояло проучиться 15 месяцев.

Учебный корабль «Британия» едва ли мог считаться кораблем в обычном смысле этого слова. Он состоял из двух корпусов, некогда принадлежавшим парусным линейным кораблям — двухдечному «Хиндустану» и трехдечной «Британии». Оба корпуса были полностью лишены мачт и такелажа и наглухо скреплены между собой широким помостом. Это сооружение стояло на мертвом якоре у самого берега в устье реки Дарт. чуть ниже того места, где теперь находится здание Королевского Военно-Морского Колледжа в Дартмуте.

На верхних палубах находились помещения для учебных классов и тренажеров. На батарейных палубах размещались столовая и жилые помещения. Кадеты спали в гамаках, личные вещи и одежду держали в матросских сундучках. На «Британии» царила спартанская обстановка. Подъем производился в 6.30 утра и, независимо от времени года, день начинался с обливания забортной водой. Кадеты воспитывались в жесткой муштре и за серьезные провинности подвергались телесным наказаниям. Публичная порка, которую виртуозно исполнял мускулистый старшина, предусматривала от 6 до 12 ударов линьками. За мелкие проступки полагались менее суровые взыскания, перечисленные в специальном перечне от номера 1-го до 7-го: более ранняя побудка и более поздний отбой, дополнительные упражнения с шестом или винтовкой, лишение карманных денег, лишение увольнительных и проч.

Все действия были строго регламентированы и производились по приказу. Так, после удара в рынду вахтенный объявлял: «Чистить зубы» или «Вечерняя молитва». Любое проявление независимости, оригинальности или интеллекта сверх предписанного не приветствовалось. Помимо всего прочего новички часто подвергались издевательствам и притеснениям со стороны старшекурсников.

Такая система обучения не могла бесследно пройти для психики подростков. Многие прошли через эти жернова без видимых последствий. Из них потом получились высококлассные морские офицеры. Некоторым удалось добраться до самых вершин служебной лестницы. Но правда и то, что многие не выдерживали. Надломленные физически и психически, они впоследствии всей душой ненавидели морскую службу и демобилизовывались при первой же возможности. Казалось бы. мальчика из интеллигентной семьи, каковым являлся Эндрю Каннингхэм, ожидала долгая и болезненная адаптация в этом суровом мире. Однако он стал в нем своим на удивление быстро. Английский историк Джон Уинтон, тщательно изучивший судовые журналы «Британии» за 1897–1898 гг., обнаружил, что за время обучения Каннингхэм практически не подвергался наказаниям, а в его выпускном сертификате поведение удостоилось оценки «очень хорошо».

Очевидно суровым наставникам было невдомек, что любимым развлечением кадета Каннингхэма стали кулачные поединки с однокурсниками, которые проходили во время воскресных увольнительных в заброшенной каменоломне на окраине Дартмута. Уже во время учебы на «Британии» в полной мере проявился агрессивный бойцовский характер будущего флотоводца. Он не только избежал притеснений со стороны старшекурсников, но вскоре стал грозой всех курсантов. Коренастый, крепко сбитый, Каннингхэм получил кличку «Мордатый». На иного кадета он мог нагнать нешуточного страху, когда подходил к нему и, ткнув пальцем в грудь, объявлял: «Деремся с тобой в воскресенье»! В своих мемуарах адмирал вспоминал о «гомерической битве», состоявшейся между ним и кадетом Чарльзом Свифтом, «которая закончилась вничью, поскольку мы оба были буквально залиты кровью. Из-за чего мы дошли до драки, на которую пришел посмотреть весь наш курс, положительно не могу припомнить. Хотя не думаю, что я был слишком уж задиристым мальчиком».

Учебная программа на «Британии» носила сугубо технический характер: математика, в объеме, необходимом для постижения навигации, немного французского языка, немного военно-морской истории и, конечно же паровые механизмы, сигнальные коды, судовождение и все сопутствующие им прикладные дисциплины. Наибольшей популярностью у кадетов пользовалось судовождение. Даже в 1897 г. парус еще не уступил окончательно места паровой машине. В составе британского флота в то время все еще сохранялась «учебная эскадра» в составе 4 парусных корветов, оснащенных также и машинами, — так называемых «винтовых крейсеров», как их официально именовали. В Портсмуте и Плимуте в качестве учебных кораблей еще использовались парусные бриги, внушительное число парусных корветов, шлюпов и канонерских лодок продолжали нести службу на отдаленных морских станциях у берегов Африки и Китая.

Поэтому на «Британии» кадетов продолжали обучать элементам парусного судовождения в ходе практических занятий на тендере «Вэйв», стоявшем в устье реки на мертвом якоре, и недельных плаваний в открытом море на шлюпе «Рэйсер». После того как кадеты получали достаточно практических навыков, им разрешали пользоваться шестью тяжелыми и неповоротливыми парусными катерами, имевшимися в распоряжении учебного подразделения. Именно в те годы Эндрю Каннингхэм приобрел страсть к хождению под парусами и посвящал этому занятию каждый свободный час.

Учебная нагрузка на теоретических занятиях едва ли могла считаться чрезмерной. Учебным кораблем «Британия» в ту пору командовал капитан I ранга А.Дж. Керзон-Хоу, по слухам, имевший репутацию «самого вежливого и пунктуального офицера на флоте», но в целом, человек мало примечательный. Гораздо более колоритной фигурой являлся старший офицер «Британии» капитан-лейтенант Кристофер Крэддок, щеголявший безупречно подогнанным мундиром и хорошо ухоженной темной бородкой, которая делала его похожим на Фрэнсиса Дрейка. Тот самый Крэддок, который 17 лет спустя, будучи уже контр-адмиралом, принял роковое решение дать бой германской эскадре Максимиллиана фон Шпее у мыса Коронель и погиб вместе со своими кораблями.

Одним из наиболее ярких эпизодов того времени, запомнившихся Каннингхэму, стал грандиозный военно-морской парад, устроенный 26 июня 1897 г. на рейде Спитхэда по случаю бриллиантового юбилея царствования королевы Виктории. «Всех кадетов отправили в Спитхэд на „Рэйсере“ и древнем интендантском судне „Уаи“. Имели место очень смешные и суетливые сборы; мне особенно запомнилось, с каким трудом каждый из нас отыскивал свои ботинки среди сотни одинаковых пар, сваленных в кучу после чистки».

На рейд Спитхэда прибыли 165 военных кораблей. В их числе стояли 21 эскадренный броненосец 1 класса и 25 броненосных крейсеров. Эскадры, вытянувшиеся в кильватерные колонны на десятки километров, являли взору внушительное зрелище. Все корабли были расцвечены флагами и покрашены по правилам викторианской эпохи: желтые мачты и трубы, белые надстройки, черный борт выше ватерлинии, красный — ниже, разделенные белой полосой. «Наш флот», — с гордостью вещала «Таймс», — «без сомнения, представляет собой самую неодолимую силу, какая когда-либо создавалась, и любая комбинация флотов других держав не сможет с ней тягаться. Одновременно он является наиболее мощным и универсальным орудием, какое когда-либо видел мир».

Эта могучая сила, в свою очередь, покоилась на самой разветвленной морской торговле и самой стабильной финансовой системе, поскольку Великобритания продолжала оставаться богатейшей страной мира. Благодаря своей обширной колониальной империи. Англия контролировала важнейшие стратегические пункты и имела военно-морские базы по всему свету. «Пять стратегических ключей, на которые замыкается земной шар», — чеканил адмирал Фишер. — «Дувр, Гибралтар, Мыс Доброй Надежды, Александрия и Сингапур, — все в английских руках»!

Едва ли юным кадетам, построенным на реях «Рейсера» и с восторгом глазевшим на проходившую мимо королевскую яхту «Виктория и Альберт», могло прийти в голову, что видят они осень британского морского могущества. Благодушие и успокоенность викторианской эпохи уже никогда больше не вернется в английское Адмиралтейство, а господство Англии на море уже никогда не будет таким бесспорным и незыблемым. Гонка морских вооружений уже набирала обороты, и Англии вскоре придется прилагать титанические усилия, чтобы удержать «трезубец Нептуна» в своих руках. На верфях Японии, Германии и США лихорадочно сооружались могучие эскадры, которые через несколько лет будут брошены на чашу весов мирового равновесия. Именно эти три державы в ближайшие десятилетия готовились бросить вызов «Владычице морей».

В апреле 1898 г. учеба Эндрю Каннингхэма на «Британии» закончилась. В списке выпускников он стоял десятым по успеваемости. Итоговый аттестат Каннингхэма свидетельствует, что его экзаменовали по весьма солидному списку дисциплин для 15-летнего мальчишки: религиозные знания, алгебра, геометрия, простая тригонометрия, прикладная и теоретическая тригонометрия с использованием в навигации, сферическая тригонометрия с применением в астрономии, навигация практическая и теоретическая, составление карт и их использование в практике навигации, использование и устройство компаса, барометра, термометра и т. д., элементарная физика, французский язык, военно-морская история, география, астрономия, черчение, механика.

Каннингхэм также получил сертификат I класса по математике (1.171 балл из 1.500 возможных), сертификат II класса по французскому языку и дополнительным предметам (510 баллов из 750 возможных) и сертификат III класса по судовождению. Такой результат считался очень хорошим. Пройдя 7-месячную практику в море после окончания учебы на «Британии». 15 июня 1898 г. Каннингхэм был произведен в звание мичмана без дополнительной переэкзаменовки.

При распределении по местам прохождения службы выпускников спрашивали, где именно каждый из них хотел бы служить. У Каннингхэма на этот счет конкретных идей не было и он решил отправиться вместе с одним из лучших своих дружков по «Британии» Генри Колтом, который почему-то страстно желал попасть на Мыс Доброй Надежды, где размещалась Западно-Африканская военно-морская станция. Друзья знали, что эскадра, базировавшаяся там. была совсем небольшой и состояла из устаревших кораблей, по им хотелось посмотреть дикую природу Африки. К тому же они надеялись, что там им может представиться случай поучаствовать в какой-либо военной экспедиции.

Весной Каннингхэм отправился домой в отпуск и об этом разговоре с начальством больше не задумывался. Однако, к величайшему изумлению двух товарищей. они получили назначение на крейсер «Фокс», базировавшийся на Мыс Доброй Надежды. Каннингхэму пришел из Адмиралтейства конверт с приказом отбыть в Кейптаун на пароходе «Норман», принадлежавшем «Юнион Стим Шип Компани». «Норман» оказался большим и при том весьма старым почтовым пароходом, переполненным пассажирами. Путешествие до южной оконечности Африки юные мичманы проделали в обществе весьма пестрой компании. Там были артисты мюзик-холла, театральная труппа, новый командующий Западно-Африканской морской станции вице-адмирал Роберт Харрис и его флаг-капитан Реджинальд Протеро. Среди пассажиров «Нормана» оказался и знаменитый Сесиль Роде, основатель компании «Де Бирс» и один из богатейших людей Британской Империи.

Сохранились несколько писем Каннингхэма к родителям, которые он отправил с борта «Нормана», «После выхода из Саутгемптона мы абсолютно ничего не делали, пока, наконец, не поступил сигнал переодеться к обеду. Ни Колт, ни я не переоделись. Мы никак не могли найти себе место и потому уселись за стол Сесиля Родса, к величайшему изумлению официанта, который попытался нас выставить, по Сесиль Роде милостиво разрешил нам остаться».

15-летние мичманы успели поучаствовать во всех играх и состязаниях для пассажиров и очень быстро растратили все те небольшие деньги, которые им были выданы в качестве суточных на время плавания к месту прохождения службы. Канпипгхэм даже вышел в финал шахматного турнира, вторым финалистом которого стал Сесиль Роде. Алмазный король в конечном итоге оказался игроком более высокого класса. По признанию Каннингхэма, ему удалось выиграть лишь однажды, после ожесточенной борьбы на шахматной доске, и скорее всего только потому, что Роде перед тем «слишком плотно пообедал».

17 дней спустя после ухода из Англии «Норман» бросил якорь в гавани Кейптауна. Там мичманы узнали, что их корабль ушел в крейсерство к восточному побережью Африки и вернется не ранее, чем через несколько недель. Им надлежало прибыть на борт флагманского корабля «Дорис», стоявшего в Симостаупе, и там дожидаться прихода «Фокса». «Дорис» представлял собой крейсер II ранга, водоизмещением 5.600 т. И без того не слишком комфортабельный по условиям проживания для экипажа, он оказался явно переполненным. На военно-морскую станцию Мыса Доброй Надежды как раз прибыли сменные экипажи и многие офицеры и матросы, также как Каннингхэм и Колт не застав на месте своих кораблей, временно квартировали на флагмане эскадры. В кают-компании младших офицеров, рассчитанной максимум на 15 человек, размещались 29 лейтенантов, мичманов и кадетов. Пищу они вынуждены были принимать тремя партиями по очереди. Рацион на корабле оказался совершенно постный и безвкусный. Каннингхэму особенно запомнился младший лейтенант Л.А.Дональдсон из их кают-компании, который «доставлял себе массу хлопот, гоняя нас, мальчишек по всему кораблю и показывая нам почем фунт лиха».

Командовал «Дорисом» капитан I ранга Реджинальд Протеро. В те времена в плавсоставе британского военного флота числились два капитана I ранга по фамилии Протеро «Протеро Плохой» и «Протеро Хороший». Судьба свела мичмана Каннингхэма именно с «Протеро Плохим». По его признанию, более ужасного человека в жизни ему встречать не доводилось, ни до ни после службы в водах Южной Африки. «Протеро Плохой» оказался мужчиной необъятных габаритов: при огромном росте он был еще и неимоверно широк. Командир «Дориса» говорил оглушающим басом, его крупное с массивным крючковатым носом лицо обрамляла окладистая черная борода, из-под густых черных бровей недобрым пронзительным взглядом смотрели черные глаза. Мальчишку-мичмана, попавшегося ему под ноги, он мог запросто, схватив одной рукой за шиворот, а другой — за ремень брюк, вышвырнуть с мостика прямо на палубу. Благо мостик «Дориса» был не слишком высок.

Не удивительно, что Каннингхэм и Колт испытали большое облегчение, когда «Фокс» возвратился из крейсерства и они смогли перебраться на свой корабль. «Фокс» также представлял собой типичный крейсер II ранга поздневикторианской эпохи. Строился он на портсмутских верфях и вступил в состав флота в 1895 г. При водоизмещении в 4.360 т. его скорость хода не превышала 18 узлов, экипаж состоял из 318 матросов и офицеров. Командовал «Фоксом» Фрэнк Гендерсон, один из трех братьев-офицеров, которые впоследствии дослужились до адмиральских звезд.

Вскоре после того, как Колт и Каннингхэм приступили к своим обязанностям, «Фокс» отбыл к месту своей постоянной дислокации в Занзибар. В зону ответственности «Фокса» входило побережье Восточной Африки на всем протяжении от Мыса Доброй Надежды до Африканского Рога. Поскольку радиосвязь в то время еще отсутствовала, «Фокс» в течение своих продолжительных походов оставался полностью отрезанным от связи с флагманским кораблем эскадры, не говоря уже об Адмиралтействе в Лондоне. Гендерсон, таким образом, имел полную свободу принятия решений и мог вести свой корабль куда ему заблагорассудится в пределах отведенной ему зоны крейсерства. Те годы еще далеко отстояли от холодильников и хлебопечек на борту кораблей Флота Ее Величества и потому после первых трех дней, проведенных в море, когда свежее мясо и хлеб заканчивались, команда приступала к солонине и корабельным сухарям.

На «Фоксе» Каннингхэма назначили помощником штурмана, лейтенанта Генри Дикса. На «Британии» кадеты не получали особой практики в навигации, тем не менее, Дике охотно допускал своего помощника к прокладке курса и управлению кораблем, в чем Каннингхэм вскоре хорошо поднаторел. Любопытно отметить, что Диксу за навигационный инструктаж полагалась надбавка к жалованию 3 пенса в день, которые автоматически вычитались из денежного довольствия его помощника, составлявшего 1 шиллинг и 9 пенсов. Эта система уходила своими корнями к началу ХУШ в., когда мичман на военном корабле, а точнее его родители, должны были платить 25 фунтов стерлингов в год за инструкторов, нанимаемых капитаном для обучения молодого офицера. Позднее, когда роль инструкторов стали выполнять офицеры регулярного флота, эта сумма сократилась до 3 пенсов в день или 4 фунтов 11 шиллингов 9 пенсов в год, которые вычитались из жалования мичмана.

В 90-х гг. XIX в. большинство старших офицеров продолжали получать по 3 пенса в день надбавки со своих подопечных и считали это в порядке вещей. Однако лейтенант Дике исповедовал другие принципы. В конце каждого квартала он торжественно вручал мичману Каннингхэму мешочек мелочи, набитый его ежедневными 3-х пенсовиками. Он не считал, что заслужил их, хотя его инструктаж в практической навигации был отличным. Во время стоянки в бухте Каннингхэм отвечал за управление парусным катером. Он уже давно полюбил хождение под парусами и эта обязанность ему очень нравилась.

Если не считать паровых колесных канонерских лодок «Гералд», «Джекдау» и «Москито», курсировавших по Замбези и никогда не покидавших реки, а также двух парусных канонерок «Партридж» и «Спэрроу», «Фокс», по сути, являлся единственным настоящим военным кораблем, которым располагали англичане у восточного побережья Африки. На «Фоксе» Каннингхэму довелось посетить многие африканские порты Ламу, Момбасу, Килиндини, откуда в то время началось строительство Угандийской железной дороги, а также многие острова, залив Далагоа и устье Замбези, где Фрэнк Гендерсон всякий раз на время покидал свой корабль и отправлялся вверх по реке инспектировать канонерские лодки. Для 15-летнего мальчишки все это было ужасно интересно.

Команда крейсера практически не обременяла себя артиллерийскими и торпедными стрельбами. «Фокс» имел 4 торпедных аппарата, и раз в три месяца его торпедисты, приняв все меры предосторожности, торжественно производили пуск торпеды. Также раз в три месяца крейсер давал несколько бортовых залпов по бочке с флажком, плававшей на расстоянии не более 2000 м. При этом никто особенно не переживал по поводу больших перелетов или недолетов снарядов.

Можно себе представить разочарование наших мичманов, когда эта свободная и радостная жизнь неожиданно закончилась. В мае 1899 г. «Фокс», отбывший три года в водах Восточной Африки, получил приказ возвратиться в метрополию для прохождения капитального ремонта. Трем мичманам с «Фокса» надлежало прибыть на флагманский корабль. На «Дорисе» Каннингхэм вновь оказался в условиях перенаселенности, плохого питания и скверной атмосферы в целом. В Симонстауне обстановка накалялась с каждым днем. Все только и говорили о предстоящей войне с бурами. Из состава экипажей боевых кораблей формировалась военно-морская бригада, которая начала практиковать длительные марш-броски. Белую форму и бескозырки бойцов военно-морской бригады выкрасили в кофейный цвет, чтобы сделать их не столь заметными для бурских стрелков.

12 октября 1899 г. действительно началась англо-бурская война. Вскоре отряды буров пересекли границу и вторглись в Мафекинг и Кимберли. В Натале, где англичане располагали совсем незначительным войсковым контингентом, дела складывались для них также не лучшим образом. Два дня спустя после начала военных действий в гавани Симонстауна бросил якорь громадный броненосный крейсер «Террибл», построенный в свое время как противовес русскому «Рюрику». Командовал им капитан I ранга Перси Скотт, один из самых авторитетных на британском флоте экспертов в области морской артиллерии. Вслед за «Терриблом» в Симонстаун подошел однотипный ему «Пауэрфул», возвращавшийся из Китая.

Скотт немедленно приступил к импровизациям с лафетами полевых пушек, стараясь приспособить их к длинноствольным корабельным орудиям калибром 76 мм. 25 октября армейское командирование запросило флот выделить 120 мм дальнобойные пушки, которые могли бы противостоять осадным орудиям буров, обстреливавшим Ледисмит. Это пожелание было выполнено. 19 ноября военно-морская бригада в составе 400 человек с 4 длинноствольными корабельными пушками на полевых лафетах, которые Скотту удалось снарядить в ремонтных доках Симонстауна, отправилась на фронт. Командовал бригадой Реджинальд Протеро.

Мичман Каннингхэм в число этих счастливчиков не попал. Именно счастливчиков — здесь нет никакой иронии и это слово в данном случае можно с полным основанием употреблять без кавычек. Со времен наполеоновских войн британский флот не встречался на море с достойным противником. Даже во время Крымской войны 1853–1856 гг. он занимался в основном перевозкой войск и блокадой побережья. На протяжении целого столетия, вплоть до начала Первой мировой войны лишь очень немногим английским военным морякам довелось участвовать в бомбардировке Свеаборга, войне против Китая во второй половине 50-х гг. или штурме Александрии в 1882 г. Большинство адмиралов и офицеров, прослужив всю жизнь, уходили в отставку так и не услышав выстрелов вражеских орудий, нацеленных в их корабли. Участие же в любом, даже самом незначительном конфликте давало впоследствии большие преимущества. Это означало боевые награды, известность и быстрое продвижение по службе.

Не удивительно, что Каннингхэм страстно желал попасть на фронт. Прослышав, что в Южную Африку направляется лорд Роберте, считавшийся другом профессора Каннингхэма, юный моряк немедленно пишет домой; «Надеюсь, отец скажет ему, что он мог бы взять меня своим личным адъютантом всего лишь за 5 шиллингов жалования в день, плюс экипировка и одна лошадь, что, как я полагаю, весьма скромное вознаграждение за мою ценную службу. Или ты так не думаешь?» Однако проходил месяц за месяцем, а случай поучаствовать в военных действиях все не представлялся. В письме от 22 января 1900 г. Каннингхэм жаловался, что один мичман, младше его по возрасту, оказался настолько везучим, что попал в десант. 30 января он пишет брату: «Я буквально вне себя от того что сижу здесь и не могу попасть на фронт. Тут и святой начал бы сквернословить при виде того, как люди на год младше тебя и всего-то два месяца пробывшие на эскадре, идут на войну. а ты сидишь тут и ничего не делаешь».

Каннингхэму уже начало казаться, что он всю войну обречен просидеть на «Дорисе», от чего он чувствовал себя в высшей степени несчастным и обиженным. Война уже явно близилась к концу (как он думал) и большинство его сослуживцев уже успели побывать на фронте. Однако в начале февраля ему подвернулся шанс, хотя и с несколько неожиданной стороны. Протеро к тому времени уже возвратился на «Дорис» после длительного лечения в госпитале. В сражении под Граспаном 25 ноября 1899 г. он совершил опрометчивый поступок, лично возглавив атаку морских пехотинцев. Имея столь импозантную внешность и равные пропорции тела в высоту и в ширину. Протеро оказался слишком большим искушением для бурских снайперов. От Граспана он отправился прямиком в лазарет с тяжелым пулевым ранением.

Одновременно с Протеро на «Дорисе» появился только что прибывший из Англии майор морской пехоты по фамилии Пейли, который вскоре готовился отбыть на фронт. Прослышав об этом, Каннингхэм немедленно подошел к нему и поделился своим желанием повоевать с бурами. Пейли оказался «добросердечным человеком» и сказал, что если юному мичману удастся получить разрешение, он готов взять его с собой в качестве адъютанта.

Осознавая, что времени на подачу рапорта по инстанции обычным путем у него уже нет, Каннингхэм решил действовать нетривиальным путем. После завтрака он отправился в каюту командира корабля. Вот как он описал впоследствии этот эпизод в своих мемуарах: «… Постучав и извинившись, я открыл дверь и обнаружил капитана Протеро спящим в своем кресле. Я был напуган до дрожи в коленях, но все же произвел какой-то шум и разбудил его. Он злобно уставился на меня, но я все-таки умудрился пробормотать ему свою просьбу. Он сказал только: „Хочешь на фронт, парень, не так ли“? — „Да, сэр, пожалуйста“. „Подожди за дверью, я напишу записку“, — прорычал он. Я удалился. Через некоторое время он позвонил в колокольчик и вызвал меня. „Ступай на берег и вручи это секретарю“, — сказал он, давая мне письмо… Словом, в 5 вечера я был уже в поезде вместе с майором Пейли. Я до сих пор считаю, что пробуждение „Протеро Плохого“ от сна было самым смелым поступком в моей жизни».

Таким образом. 28 февраля 1900 г. Каннингхэм вместе с майором Пейли отправился догонять морскую бригаду, воевавшую в составе армии лорда Робертса, которая в тот момент готовилась к наступлению на Блумфонтейн. Им пришлось проделать большой и утомительный путь, вначале на поезде, а затем целую неделю с караваном воловьих повозок, прежде чем они нашли свою часть. Последующие 4 дня подряд после прибытия Каннингхэм вместе с морской бригадой совершал изнурительные марш-броски, которые во избежании жары осуществлялись с 2 часов ночи до 9 утра, а затем с 3 часов дня до 10 вечера. На фронте к юному мичману пришло понимание, что война — это прежде всего тяжелая работа. Каннингхэм шел вместе с рядовым составом, пока матросы не поймали для него лошадь, бродившую по вельду. «Это была замечательная лошадь», — писал он домой, — «слепая на один глаз, и прежде чем начать движение мне приходилось разворачивать ее под углом 90° по отношению к направлению, в каком я желал ехать». В конце письма Каннингхэм сообщал: «Ездить верхом я не умею, но буду продолжать, поскольку это все равно лучше».

До Блумфонтейна армия Робертса добралась без столкновений с противником и расположилась лагерем на окраине города. Морская бригада простояла под Блумфонтейном без малого 7 недель в условиях ужасающей антисанитарии. В результате часть лишилась 89 бойцов, заболевших тифом и дизентерией. Монотонная лагерная жизнь только однажды была оживлена инспекцией морской бригады, произведенной Робертсом 22 марта. Он произнес перед строем матросов прочувствованную речь, подчеркнув, что каждый солдат осознает, какую огромную помощь флот оказал армии, и выразил надежду, что моряки будут вместе с ним, когда он возьмет Преторию. Затем, к величайшему смущению Каннингхэма, фельдмаршал обратился непосредственно к нему, и опешившего мичмана вытолкнули из строя, чтобы «великий человек» смог пожать ему руку. Как уже говорилось, Роберте был хорошо знаком с профессором Канииигхэмом, и Эндрю частенько встречал его в дублинском зоопарке. Теперь фельдмаршал поприветствовал Каннингхэма-младшего как старого знакомого.

11 мая 1900 г. армия Робертса двинулась на Преторию и вместе с ней выступила морская бригада, за исключением двух 76 мм пушек, оставленных для обороны Блумфонтейна. К глубочайшему разочарованию Каннингхэма, его оставили в Блумфонтейне вместе с орудийными расчетами. «Мне страшно не повезло, и все по вине этой старой свиньи Биаркрофта, который оставил меня здесь», — писал он домой 13 мая. «Старой свиньей Биаркрофтом» был командир крейсера «Филомел» капитан 1 ранга Джон Биаркрофт, принявший командование морской бригадой после ранения Протеро.

Для Каннингхэма вновь наступила скука. В его распоряжении имелся маленький пони, на котором он ежедневно ездил в Блумфонтейн в штаб за приказами. Это было единственное развлечение. Однако очень скоро он привез командовавшему батареей лейтенанту приказ, согласно которому мичману Каннингхэму надлежало выступить немедленно и присоединиться к главным силам морской бригады. Потом Каннингхэму рассказали, что однажды вечером лорд Роберте, проезжавший через лагерь морской бригады, спросил о нем. Узнав, что мичмана Каннингхэма оставили в тылу, он приказал Биаркрофту немедленно послать за ним. Здесь сразу следует сказать, что знакомство с Робертсом принесло Каннингхэму не много пользы. После этого случая каперанг Биаркрофт его сильно невзлюбил, посчитав, что мичман Каннингхэм использовал свои связи, чтобы подорвать его авторитет. Позднее Биаркрофт нашел способ поквитаться со своим подчиненным.

Пока же Каннингхэм в прекрасном расположении духа отбыл из Блумфонтейна на товарном поезде, восседая на куче тюков, наваленных на платформе, в большой компании солдат. Армия уже приближалась к Претории и чтобы нагнать ее им предстояло преодолеть не менее 450 км. После нескольких дней мытарств в товарных вагонах и артиллерийских повозках грязный и измученный мичман присоединился к своей части, стоявшей лагерем в 7 или 8 милях от внешних фортов Претории. Бойцы морской бригады тоже выглядели не лучшим образом. От болезней и частых боевых стычек ее ряды основательно поредели. В строю оставались всего 14 офицеров, 100 матросов и 70 морских пехотинцев. Люди были небриты и покрыты грязью, их форма превратилась в лохмотья

4 июня, на следующий день после прибытия Каннингхэма, морскую бригаду подняли в 6.30 утра. После 14-мильного марша морякам предстояло переправиться через реку Дрифт и вступить в бой в 6 милях к северо-западу от города. Через 5 часов морская артиллерия выдвинулась на заданную позицию. Впереди части генерала Френча вели тяжелый бой, по всему фронту рвались снаряды. Перекрывая весь этот шум. отрывисто рявкнули 120 мм пушки, установленные матросами на гребне холмов. Морские орудия принялись крушить конную полевую артиллерию буров.

Поначалу все шло хорошо. Однако вскоре морскую бригаду обошли справа бурские стрелки. В расположении батареи засвистели пули. Появились убитые и раненые. Но худшее было еще впереди. Ближе к вечеру по позиции моряков пристрелялась крепостная артиллерия и буквально засыпала их снарядами. Каннингхэм, занимавшийся подвозом боеприпасов, едва остался жив: его повозку «накрыло раз двенадцать». Лишь перед самым наступлением темноты англичанам удалось окончательно сломить сопротивление буров. 5 июня армия Робертса заняла столицу Трансвааля.

Морская артиллерия заняла оборонительную позицию в 12 милях от Претории вместе с 85-й полевой батареей, а также Уорвикским и Йоркширскими полками. 10 июня армия Робертса начала большое сражение с войсками бурского генерала Боты у Дайомонд-хилла, в 20 милях от Претории. Цель этой операции состояла в том, чтобы окончательно отбросить буров от их столицы и, по возможности, постараться окружить и уничтожить их.

«Мы выступили около 6 утра и были на марше до 10.30», — писал Каннингхэм родителям, — «пока не наткнулись на ферму с апельсиновым садом и некоторым запасом фуража. Узнав, что муж доброй леди отсутствует в течение последних 6 месяцев, воюя против нас, мы конфисковали фураж для наших мулов и апельсины для себя. Затем мы приступили к завтраку, но не просидели и 10 минут, как появился совершенно не считающийся с интересами людей бригадный генерал и приказал нам двигаться дальше…Мы прошли около 3 миль, когда какая-то бурская пушка имела наглость выпустить в нас 4 снаряда… Мы развернулись и вступили в сражение, сделав 30 или 40 залпов, но они остались без ответа. Простояв на позиции еще полтора часа, мы получили приказ присоединиться к гвардейской бригаде».

Участие морской бригады в сражении у Дайомонд-хилла, по сути дела, ограничилось разграблением придорожной фермы и безрезультатной дуэлью с одинокой бурской пушкой. Тема мародерства вообще занимает довольно большое место в переписке и воспоминаниях Каннингхэма об англо-бурской войне, и он пишет об этом с видимым удовольствием. «Душой нашей компании был лейтенант военного флота из Австралии по фамилии Колкухаун, выдающийся фуражир. Наказания за мародерство были очень суровыми, но Колкухауну обычно удавалось заставлять бурских жен расставаться со своими гусями, цыплятами, утятами, маслом, яйцами и т. д, поэтому мы жили весьма прилично. В один прекрасный день, когда Колкухаун верхом на лошади отрезал дорогу одной весьма симпатичной свинке, ему навстречу попался лорд Роберте. Фельдмаршал тактично отвернулся в другую сторону. Он также был хорошо знаком с австралийскими солдатами. По мере продвижения армии их, как правило, отряжали подгонять овец и крупный рогатый скот в качестве провианта. Нередко стада овец на пути к интендантским подразделениям прогоняли через лагерь морской бригады. За то время, пока стадо обходило нас, 2–3 жирные овцы неизменно бывали зарезаны и освежеваны».

Сражение у Дайомонд-хилла закончилось поражением буров. Однако окончательного разгрома им удалось избежать. Армия Боты, разбитая, но не побежденная, ускользнула буквально «между пальцев» и превосходящих сил англичан. С 24 июня началось изнурительное преследование армии буров в направлении Белфаста, длившееся до конца августа. Морские артиллеристы тряслись в своих повозках вслед за армией, стремительно наступавшей в восточном направлении.

Одно время им приходилось изо всех сил поспевать за кавалерией. В такие моменты морская бригада представляла собой довольно странное зрелище: бодро трусившие упряжки мулов, которые тащили пушки и повозки с боеприпасами, и бегущие рядом моряки, зачастую босые, которые время от времени запрыгивали на повозку или лафет, чтобы передохнуть. Моряки, естественно, отставали за день на несколько миль, зачастую добирались до привала только к ночи, обнаружив бивак, уже оставленный кавалеристами. На горные перевалы неуклюжие длинноствольные корабельные орудия приходилось затаскивать буквально на руках. 25 августа армия достигла Белфаста, где буры вновь решились дать бой англичанам. 26–27 августа у стен этого города разыгралось крупное сражение. «Нас разбудили бурские снаряды, рвавшиеся повсюду. Мы стреляли по весь день с небольшими перерывами, а они стреляли в нас не только из пушек, но и из винтовок. У нас никто не пострадал, зато мы подбили у них две пушки. На следующий день, в субботу до 8 утра было тихо, потом опять началась стрельба. Вечером мы двинулись на Мачадодорп, а через четверть часа началась настоящая битва, и хотя мы не сделали ни одного выстрела, сами больше часа находились под сильным обстрелом. Весь следующий день мы вели дуэль с „Длинным Томом“ — 6-дюймовым орудием буров…». После сражения под Белфастом армия получила кратковременный отдых. В начале сентября в столицу Трансвааля прибыл профессор Каннингхэм. Его включили в состав Королевской инспекционной комиссии, которой надлежало проверить качество медицинского обслуживания армии в Южной Африке. 5 сентября лорд Роберте вызвал к себе мичмана Каннингхэма и сказал, что разрешает ему съездить в Преторию повидаться с отцом.

Морская служба в африканских водах и, особенно, война так изменили вчерашнего мальчишку, что профессор Каннингхэм не узнал сына. Перед ним стоял пропахший пороховым дымом, загорелый до черноты жилистый крепкий парень с холодным уверенным взглядом светло-голубых глаз. Между членами комиссии последовала дискуссия, не будет ли нарушением Женевской конвенции, если мичман Каннингхэм, комбатант по своей сути, поедет в госпитальном поезде, в котором обосновались комиссионеры и передвигались на нем по всей стране. В конечном итоге председатель комиссии лорд Джасти Ромер решил вопрос в пользу Каннингхэма. С высоты событий циничного и жестокого XX века такое обсуждение выглядит трогательным и наивным. Однако люди XIX века относились к этим вопросам серьезно, а прогрессивная европейская общественность в году англо-бурской войны настойчиво боролась за запрещение оружия массового уничтожения… пулемета Максима.

Мичман Каннингхэм с большим комфортом провел целую неделю в госпитальном поезде, прежде чем вновь отправиться к своим пушкам, которые уже находились на подходе к Комати Поорту, что на границе Трансвааля с Португальской Восточной Африкой. В район боевых действий Каннингхэм добирался вначале как обычно, в товарном вагоне, а остаток пути на специальном поезде лорда Китченера. Там он впервые встретился с лейтенантом Уолтером Кауаном, впоследствии одни из известных боевых адмиралов Первой мировой войны, с которыми судьба сведет Каннингхэма еще не один раз. Кауаи находился при особе Китченера в качестве его военно-морского адъютанта. Уже в то время имя Кауана на флоте было у всех на слуху и мичман Каннингхэм разглядывал блестящего офицера во все глаза. В возрасте 29 лет у Кауана, наверное, уже имелось больше боевого опыта и больше боевых наград, чем у иных адмиралов.