Крупным планом. Сергей БОДРОВ

Крупным планом. Сергей БОДРОВ

Хорошо помню, как он впервые появился в «Крокодиле». Дверь приоткрылась – не открылась, а именно приоткрылась – и в щель просунулся бочком совсем молоденький паренек в потертых джинсах. Открыл рот, но долго не мог выговорить ни слова, и наконец произнес, сильно заикаясь: «Я рассказ принес».

Рассказ назывался «И пошел Шишкин» и был настольно талантлив, что его тут же отправили в набор, а автора, работавшего в то время футбольным тренером при ЖЭКе (дворовых мальчишек натаскивал), взяли вскорости в штат… Так и тянет написать: и пошел Бодров, далеко пошел, и все как-то незаметно, тихо, просачиваясь в едва приоткрытые двери. Я не осуждаю его, упаси бог, – то было время, когда для ярких личностей, и не только в искусстве, двери не распахивались настежь.

У нас был один стол на двоих, и я был свидетелем, как Сережа писал своим размашистым почерком новогодние поздравительные открытки – добрую сотню, не меньше.

Со всеми был в хороших отношениях, никогда не спорил – да и поспорь-ка попробуй, когда заикаешься так! – кивал, улыбался, но улыбался как-то особенно, будто что-то такое знал про тебя, что ты предпочел бы скрыть. Впрочем, его улыбка, не по годам грустная, не по годам мудрая, обещала, что это его нечаянное знание останется при нем.

Да, ни с кем не спорил и ни с кем не ссорился, с режимом в том числе: в «Крокодиле» был самым молодым членом партии. Не мне, однако, бросать в него камень: он-то был просто членом, рядовым, я же – секретарем.

Ну ладно не ссорился с режимом, при определенных обстоятельствах и определенном складе характера это не так уж и трудно, но он ведь не ссорился и с женами. Что, знают все, куда сложнее.

Помню, как объявил он мне о разрыве со своей первой женой Валей, сдержанной немногословной женщиной, родившей ему феноменально одаренного сына, которого у нас, кажется, знают больше, чем отца-режиссера. «Я из семьи ушел», – сказал, разрезая мясо. (Разговор происходил в редакционной столовой.) Об уходе от второй я был осведомлен заранее, причем не им, а ею самой.

Звали ее Кларой. Клара Высоцкая, отличный график, два или три оформленных ею поэтических сборника и поныне хранятся у меня. Сережа вышел на кухню, где под его присмотром готовилось что-то, а она: «Ты же понимаешь, что рано или поздно он бросит меня». Но так спокойно, с улыбкой, ибо когда это еще случится, сейчас же, хотя она и много старше его, все очень хорошо, не правда ли?

Он действительно ушел, но опять-таки без ссоры, они остались друзьями, причем друзьями настоящими. Когда Клара сломала ногу, а время было глухое, темное, самое начало 90-х, то именно Сережа, уже живший в Америке с новой женой, четвертой, щедро помог второй. Она сама и очень подробно рассказывала нам об этом.

Он уходил от жен, но не бросал их на произвол судьбы, помнил и заботился – это о женах, что же о сыне говорить! Сергей боготворил его. Сам без отца рос, но однажды, заикаясь сильнее обычного, поведал, что разыскал отца, они встретились… И так пытливо, так тревожно смотрел на меня своими черными глазами, но что я мог ответить ему! У меня не было опыта, которым я мог бы поделиться с ним.

Художественная одаренность его сына проявилась очень рано: он еще в школу не ходил, а уже здорово рисовал: Сергей приносил его рисунки в редакцию. Один лежит сейчас передо мной. Это отцовское изображение, черты лица сильно деформированы, но оттого еще больше узнаваемы. Рисунок помещен в качестве дружеского шаржа в той самой книжке, откуда я выписал фразу о свежем воздухе. Так и напечатано: «Дружеский шарж С. Бодрова-младшего».

Тогда фамилия «Бодров» мало что говорила. Наоборот, отпугивала своей неизвестностью тех, от кого зависела судьба сценария. А сценариев Сергей, выпускник ВГИКа, в то время разъездной корреспондент «Крокодила», писал много. Поменьше, конечно, чем поздравительных открыток, но все же.

Сценарии возвращали. И тогда он вообще снял свою фамилию – послал на так называемый закрытый конкурс, под девизом. И не один, не два – целых три. Девизы, понятно, были разные.

Все три работы заняли призовые места. И все три стали – со временем – фильмами. Сергей сыграл втемную и – победил. Он вообще игрок по натуре, что я, к сожалению, узнал с запозданием. А к сожалению потому, что мы частенько оставались по вечерам в редакции и резались в очко. Я неизменно проигрывал. Сергей Владимирович брал карты вяло, флегматично, без видимого интереса, но это была маска, за которой скрывался жгучий азарт. Через несколько лет, уже в Америке, он как-то спустил за ночь все, что было в доме, причем не только свои деньги, но и деньги жены. Не оставалось ничего иного, как сесть и написать за неделю сценарий, который тут же купил Голливуд.

Но задолго до Голливуда сценариста Бодрова оценили на родине. Брали все что ни напишет, да еще отправляли в черноморские круизы, чтобы ничто не мешало работе. Сергей ставил только одно условие: с сыном. Папа писал в каюте сценарий, а сын рассматривал альбомы с венецианской архитектурой, по которой защитил впоследствии диссертацию.

Быть, однако, только сценаристом, даже преуспевающим, его не устраивало. О режиссуре мечтал. С его-то заиканием! Но он решил и эту проблему: лег на два месяца в клинику. Вышел он оттуда человеком, который говорил пусть медленно, пусть тихо, но очень даже внятно. Простые точные фразы. Такими же, между прочим, были его движения – размеренные, неторопливые, гибкие. В этой мужской грации было что-то от лошади, от породистой и хорошо ухоженной лошади.

Лошадей он любил страстно. Читал о них все, что можно было прочесть, начиная от Гомера и кончая литературоведом и лошадником Дмитрием Урновым, который на излете советской эпохи редактировал «Вопросы литературы». Потом, как и Сережа, перебрался в Америку, но перед этим успел подарить мне две свои книги о лошадях.

В Штаты Бодров прибыл уже сложившимся режиссером, начинал же в Казахстане. В советском еще Казахстане… Снял там вместо какого-то национального классика фильм, который под фамилией классика и вышел, естественно, женился, на сей раз на казашке, затем снял уже как сорежиссер с собственной фамилией в титрах и наконец получил самостоятельную постановку.

Премьера состоялась в Доме кино. Потом был банкет. О, какой это был банкет! Сергей всегда отличался щедростью. А через три недели он позвонил нам и осторожно осведомился, нельзя ли ему приехать. Это в Бибирево-то! На самую окраину Москвы, куда еще только-только вели метро. И прибавил, что будет не один. С гостьей.

Гостья оказалась американкой. Она хорошо говорила по-русски, хорошо пила и хорошо смеялась. Сережа, как всегда, лишь пригубливал, улыбался, но глаза – тоже как всегда – были грустными. Радостными, даже ликующими я видел их лишь однажды, когда в мае 76-го он привел в «Крокодил» коренастого бородача в джинсовом костюме с вмятиной на лбу и потребовал, чтобы я угадал, кто это.

Я угадал. Вернее, узнал, потому что кто-то уже описывал мне этого человека. Его рассказы только что вышли в «Новом мире», два совсем небольших теста с предисловием Василия Шукшина, к тому времени уже полтора года как умершего (вон сколько пролежали!), и об этих рассказах говорила вся Москва. «Евгений Попов», – произнес я.

Сергей расплылся. Я заведовал тогда отделом литературы, и он знал, какой подарок сделал мне, познакомив с этим человеком. Да и сам откровенно любовался им. Все талантливое доставляло ему прямо-таки физическое удовольствие.

Попов принес с собой пачку своих сочинений – что-то мы отобрали для журнала. Могла бы, наверное, и книжка выйти – в «Библиотеке Крокодила», но через три года грянул «Метрополь».

Вышла бодровская. С очерком о лошадях и с рассказами, в одном из которых умело упрятаны слова о свежем воздухе, которого так не хватает. Надписывая ее, он пожелал мне свободы плаванья. Потому что «Свобода – это рай». Или сокращенно «СЭР». Так будет называться его фильм, который выйдет двенадцать лет спустя. Хорошее кино…

Под занавес, однако, надо признаться: автограф на той крокодильской книжке я привел не полностью. Вот как звучит он дословно: «Руслану Кирееву, любимому советскому писателю с пожеланием свободы плаванья с дочками и женой на байдарке».

Тут два ключевых слова: советскому и байдарка. Так и слышу их, произносимые его тихим запинающимся голосом. Так и вижу улыбку на его губах – ту самую.

Он тоже начинал как советский писатель, и тоже на малом суденышке, но потом перебрался-таки на большой пароход, и не временно, как я, чтобы дойти от Тикси до Певека. Навсегда.

Итак, свобода – это рай. Не тот, в котором я поселился на полвека, и теперь вот пишу об этом (я имею в виду не место жительства), – другой, я хорошо понимаю это, но лишь понимаю, сознаю умом, а он обитает там. Обитает. Вместе с Сашей Бибарцевым. Хотя Бибарцев, в отличие от него, снял всего один-единственный фильм, да и тот короткометражный.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.