Песни беспризорников

Песни беспризорников

Годы становления советской власти стали для миллионов людей годами лишений и нужды. По стране курсировали армии нищих и беспризорников. Оставшиеся сиротами дети оказались в наиболее бедственном положении. Не имевшие элементарных прав, они были вынуждены искать себе кров и пропитание любыми средствами: от откровенного криминала до исполнения жалостливых песенок.

^{Обложка пластинки Ю. Запольской «Песни беспризорников».}

НЭП породил особый культурный феномен — фольклор маленьких бродяг.

В 60-е оказавшаяся на Западе советская певица Юля Запольская, в аннотации к пластинке «Песни беспризорников», вспоминала:

«На улице Арбат, где я жила в Москве, городские службы укладывали асфальт. Вокруг стояли чаны для его разогрева, которые местные беспризорники использовали как свои жилища. Эти чумазые, одетые в лохмотья ребята сновали повсюду, словно маленькие зверьки, и на каждом углу они пели свои жалобные песни, аккомпанируя сами себе двумя ложками».

Во время переписи 1926 года беспризорники называли себя в анкетах просто «ворами», но часто и «нищими певцами» или «нищими музыкантами».

— В основном жизнь беспризорных протекает на базарах, на вокзалах, в дешевых чайных и вообще в местах, где торгуют, едят, скапливается много народу. Там и украсть легче, и выпросить, — констатирует В. Авдеев в повести «Ленька Охнарь». — Перед двумя по-городскому одетыми пассажирами, ожидающими пересадки, стоял мальчишка-беспризорник. Голова его была до того грязна, что слипшиеся от мазута и пыли волосы даже на взгляд казались жесткими. Одет оголец был в рваный мешок: в прорези торчали руки, снизу — ноги, черные, в цыпках, испещренные какими-то лиловыми полосами. Щекастое, грязное и загорелое лицо лоснилось.

— Дайте гривенник, — бойко просил он. — Или пошамать. А я вам за это сыграю.

— Ну, ну, — добродушно отозвался пассажир с двойным подбородком, в сбитой от жары на затылок шляпе и распахнутом плаще. Стекла его пенсне ослепительно сияли в лучах солнца, над верхней полной губой выступили капельки пота.

Его товарищ скучающе молчал.

Оголец достал из рванины две раскрашенные деревянные ложки, ловко заложил их между пальцами, лихо отставил грязную босую ногу и громко, каким-то хрипловатым, завывающим голосом запел:

Эх, молода девчоночка

Родила ребеночка,

На ноги поставила.

Воровать заставила.

Вокруг собралась толпа, многие улыбались…

Закончив пение, оголец спрятал ложки, протянул измазанную руку. Пассажир с двойным подбородком в пенсне лишь лениво усмехнулся и сдвинул еще дальше на затылок шляпу. Его товарищ — чернявый, худенький, в желтых крагах — кинул певцу серебряную монету.

Беспризорник, подняв брошенный кем-то горящий окурок, затянулся. Подбежал к холеной женщине в шелковой тальме и с щегольским кожаным баульчиком, весело, требовательно попросил:

— Пульни на водку!

Пассажирка брезгливо обошла его. Беспризорник проворно сунул два пальца за ворот мешковины и потом, держа их щепотью, угрожающе крикнул:

— Не дашь? Сейчас тифозную вошь кину. У-у, буржуйка толстопузая!

И, махнув рукою в ее сторону, разжал пальцы.

Женщина взвизгнула, отскочила, стала испуганно отряхиваться.

Оголец длинно, умело выругался, сделал рукой неприличный жест и, беспечно, по-воробьиному запрыгав по перрону, соскочил вниз на рельсы. Навстречу ему из-под товарного состава вылезли трое таких же грязных, оборванных беспризорников; компанией, все вместе, они отправились в сторону поселка за железнодорожными путями.

Известный ученый В. Ф. Лурье в материале «От беспризорничества и хулиганства — к блатной субкультуре», ссылаясь на труд Маро «Беспризорные. Социология. Быт. Практика работы» (1925), отмечает следующие факты:

…Обычный тернистый путь беспризорника — сиротство, потеря отца, отсутствие влияния матери, первое легкое преступление и получение определенной квалификации в тюрьме, ставящее его на рельсы правонарушения, по которым он катится порой по инерции. У беспризорных много песен — картинок реального быта, с подробным описанием всех действующих лиц и мотивов их поступков. Одних на преступление толкала любовь:

Я как коршун по свету метался,

Для тебя все добычу искал,

Воровством, грабежом занимался,

А теперь за решетку попал.

Других — кокаин или опьянение. Часто описывается возможная гибель героя, и чаще всего к этому подводит равнодушие общества. Об этом песня «Пойте вы, клавиши, пойте».

Было время, когда хотел я

Руку помощи вашей сыскать

Hо теперь уж душа очерствела,

И решил я пойти урковать.

«В огромном большинстве песен, даже неожиданно для собиравших их, преобладает минорный тон, глубокая грусть, а иногда и полный пессимизм. В действительности же тон жизни, общая окраска облика беспризорного и правонарушителя далеко не такова. В ней есть и ухарство и задор, своеобразный юмор и иной раз и оптимизм…В художественном творчестве… боль души концентрируется, находит себе выход в горьких упреках людям, „через которых страдаю“ и которым „всем чужой“» (Маро).

…Классическая песня беспризорных, с красивым и глубоким изображением горечи сиротства, от которой веет безысходной тоской и унынием, хотя в ней и нет реальных черт — это песня.

А в саду при долине

Там поет соловей

А я бедный на чужбине

Позабыт от людей

Позабыт и заброшен

С молодых юных лет,

Я остался сиротою

Счастья-доли мне нет…

Еще одна песня, рисующая картину изменений жизни ребенка и выхода его на дорогу, которая привела в тюрьму. Пел ее, как отмечал собиратель, «мальчик лет 13–14, легко возбудимый, легко свирепеет, бросает в собеседника чем попало, часто дерется доской, которая служит изголовьем кровати в ночлежке. Очень болезнен с виду, кокаинист, отчаянный картежник».

Песня поется на мотив «Мой костер в тумане светит…»

Когда мне было лет 12,

Когда скончался мой отец,

Не стал я матери бояться

И стал большой руки подлец.

По квартирам стал я шляться,

И стал водочку любить.

Воровать я научился

И пошел по тюрьмам жить.

В первый срок сидел немного:

Четыре месяца всего.

Когда я вышел на свободу,

Я не боялся ничего…

С «уличной эстрадой» в образе нищих, «цыган с медведями», «слепых музыкантов», старорежимных шарманщиков и беспризорников власти пытались бороться не менее рьяно, чем с «блатными» песнями и цыганщиной в рабочих клубах.

^{Ноты одной из самых известных песен времен НЭПа.}

В середине 20-х журнал «Цирк» даже ввел рубрику «Закоулки эстрады».

«Плывет пелена густого табачного дыма, и в ней плывут смятые, склонившиеся над кружками пенящегося пива лица.

Ночь в пивнушке. Глубокая ночь.

…С улицы в пивнушку входит мальчуган и, пробравшись меж столиками, карабкается на заменяющие эстраду пивные ящики. Здесь он как у себя дома.

В руках ореховая палка, на голове заросли непокорных ржаных, пытающихся закрыть смелый лоб волос и удивленно блестящие глаза. Все существо мальчугана кажется пропитанным задором, будто жизнь для него цепь неожиданных столкновений.

Мальчугана узнали:

— Морковка пришел!

Все вокруг него сразу оживилось. Собутыльники подмигивали друг другу, прищелкивая языком:

— Ну же, ну, Морковка, качай!

Морковка откашлялся и, сохраняя достоинство, подозвал к себе услужливого гитариста.

Когда наступила тишина, он запел:

Когда станут меня драть,

Вспомню милым словом мать

У меня ведь нет отца

Лянца…

И дал сигнал слушателям:

Дрица-а-ца-ца

Неистово хлопая по крышкам столиков, притоптывая ногами, вызванивая бутылками и стаканами, рявкнул внезапно в один голос зал:

Плывет тихо пятый номер

У вагона кто-то помер

Тянут за нос мертвеца

Опять ошеломляющий припев:

Лянца дрица-а-ца-ца

Полетели медяки.

Зал требовал исполнения какой-то „Морковки“. Тронув, как полагается заправским певцам, рукой горло, мальчуган завел густо замешанную на похабных намеках историю о том, как кухарка покупала морковку. Куплеты сопровождались жестикуляцией, губы искажались причмокиваниями.

Пел он больше часа.

Стрелка на засиженном мухами циферблате подползала уже к жирной двойке. Официанты с трудом выпроваживали осевших на ноги посетителей.

Мальчуган скользнул к выходу…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.